Улыбка дьявола (джен)

За заботами быстро пролетело время. Небо сделалось темно-синим, и только далеко на горизонте еще догорал закат, окрашивая корму алым. Сумерки сгущались над водой, и у самого корабля она казалась черной, а на западе напоминала раскаленное железо. От борта «Святой Анны» разбегались с тихим шуршанием белые барашки и укатывались куда-то вдаль. Над головой быстро летели рваные облака, а звезд отчего-то совсем не было видно.

Франсуа поднялся на палубу и вдохнул свежий морской воздух. Горизонт вдали казался безграничным и необъятным, а море — чистым, таинственным и непостижимым. Оно всегда завораживало его, и если бы Франсуа не пошел в артиллерию, то он стал бы моряком. Он в детстве даже пытался убежать юнгой на каком-то испанском корабле, но дядя вовремя спохватился и поймал племянника, когда корабль уже собирался отходить от берегов Франции. Мальчик тогда оскорбился, потом обида забылась, и теперь осталось лишь воспоминание и соленый привкус забытой мечты.

Прохладный сырой ветер пах солью, йодом, водорослями и чем-то еще неуловимым. Это был густой, сладкий, бальзамический, напоминающий цветочный аромат, приятный, но совершенно лишний на корабле и никак не вяжущийся с тяжелыми парусами, грубыми канатами и просмоленными досками палубы. «Как странно, — подумал Франсуа, оперевшись на борт и задумчиво глядя, как тонет в море солнце и летают на грифельном небе чайки, — как только попал сюда этот запах?.. Цветы?.. Моряки — люди не сентиментальные, зачем им цветы…».

— Франсуа, вы ужинать будете? — окликнул его Виктор.

— Сейчас приду, — задумчиво ответил ему кузен, продолжая смотреть на тлеющее зарево, а затем обернулся и вдруг попросил: — Подойдите сюда. Чувствуете этот запах?

— Да, — Виктор тоже облокотился на борт и принюхался. — Пахнет, кажется, лилиями.

— Что они тут делают?

— Откуда ж мне знать, — Виктор усмехнулся, потянувшись.

— А, так это капитан принес, — бросил юнга, пробегавший мимо. — Для девушки… Думал, ее это развеселит.

— Тебя не учили не лезть в чужие разговоры? — Виктор резко схватил его за руку.

Мальчишка, испугавшись, замотал головой. Он от испуга побледнел и даже уменьшился в размерах. Франсуа мягко коснулся плеча Виктора и покачал головой.

— Оставьте его, — он ласково улыбнулся, чуть сжав пальцы.

Франсуа хотел было спросить, что это за девушка и что она делает на корабле, ведь по морским обычаям женщина на борту — к беде, но юнга, стоило Виктору его отпустить, рванулся и исчез где-то в трюме. Франсуа пожал плечами, проводив его взглядом. Природное любопытство пришлось подавить вежливыми манерами.

Солнце окончательно опустилось, и вокруг вдруг враз сделалось так темно, будто бы разлили тушь. Пробили пять склянок*, и Виктор еще раз напомнил Франсуа об ужине.

— Ах да… В общую каюту нельзя входить с оружием, — предупредил Виктор, когда они подошли к низким дверям. — Оставьте свою шпагу вон там, в углу, а потом заберете.

В каюте было прохладно, но душно. Франсуа устроился в самом углу, в пол-уха слушая разговор рулевого и боцмана. Так поздно он обычно никогда не садился ужинать, и сейчас нарушились все его привычки. За размышлениями он не заметил Виктора, присевшего рядом с ним, и обратил внимание на кузена только тогда, когда тот под столом незаметно коснулся его руки.

— Предложат выпить — не отказывайтесь. Здесь на корабле это оскорбление. Обидите капитана, а потом можете получить на орехи от команды.

— Так что же, если я не пью?..

— Все равно не отказывайтесь, растяните бокал на вечер, можете делать вид, что пьете… Но не отказывайтесь.

Франсуа рассеянно кивнул, рассматривая кольцо на пальце. Виктор иногда поражал его своими переменами настроения. Он то был готов его убить, то язвил, то вдруг протягивал руку помощи… Пора было, конечно, привыкнуть, ведь они жили бок о бок уже почти тридцать лет, но Франсуа все равно каждый раз терялся от неожиданности.

Вино было разлито, и ужин начался с традиционного тоста за императора. Франсуа встал, но заметил вдруг, что никто другой такого желания не проявляет. Оказалось, на флоте было не принято говорить тост стоя.

— А то головой об потолок треснетесь, — пояснил матрос, показавшийся Франсуа очень похожим на кардинала Ришелье из-за усов и бородки.

Многие флотские обычая для Франсуа оказались диковинкой. Моряки засмеялись, глядя на него, совершенно смутившегося и растерянно смотревшего в свой бокал, а затем принялись обсуждать едва слышным шепотом, как отнесется артиллерийский капитан к другому морскому обычаю, с которым ему придется познакомиться при пересечении экватора.

— За жен и возлюбленных, — произнес помощник капитана, поднимая вверх свой бокал.

— Чтобы они никогда не встречались, — под дружно грохнувший хохот подхватил Сен-Жан.

Франсуа невольно улыбнулся. Шутки были типичными для флота, и он не удивлялся им. Ужин дальше протекал в уютной дружеской обстановке, и на душе было тепло. Франсуа сидел, чуть прикрыв глаз, слушал не всегда понятные ему разговоры и наслаждался этим легким, невесомым чувством внезапно налетевшего счастья. Он отдыхал умом и сердцем, пожалуй, впервые за месяц.

«Святая Анна» была хорошим кораблем, а Филипп Сен-Жан — великолепный капитаном, знающим свое дело и умеющим обращаться с командой. Франсуа за несколько дней подружился почти со всеми, а особенно с тем моряком, пояснившим ему, почему на флоте не встают при тосте.

Его звали Арман, и он оказался крайне образованным человеком. Франсуа подолгу разговаривал с ним и узнавал много нового и про морские обычаи, и про жизнь на корабле, и про далекие страны. Они устраивались на бочках, когда у Армана было свободное время, раскуривали горьковатый табак и говорили, пока Сен-Жан не напоминал, что пора бы заняться делом.

Странный ответ юнги и эта таинственная девушка, о которой он говорил, забылись, но всплыли через несколько дней. Однажды Арман поделился с ним своими переживаниями по поводу рабочих, которых они везли в Аргентину. Рабочие объявили голодовку, а капитан сам урезал им продовольствие. Рабочие оказались неграми, а еще точнее — рабами. Франсуа выслушал его, хмурясь. Еще с революции, с того далекого 1788 года, все в нем противилось против ущемления свободы и рабства. Он осуждал его и ненавидел, не мог принять и сейчас был ошарашен, узнав, что здесь, на корабле, есть рабы.

— У нас это в порядке вещей, — Арман выпустил колечко сизого дыма и стряхнул пепел с самокрутной сигары. — Мы часто перевозим людей в Аргентину, Бразилию и Латинскую Америку в целом.

— Это жестоко, — голос у Франсуа невольно дернулся. — Они такие же люди, как и мы…

— Ба, такие же! — рассмеялся капитан Сен-Жан, подошедший к ним и услышавший отрывок разговора. — Право, месье Тео, они мало чем отличаются от животных. Они боятся выстрелов, поклоняются огню и, в конце концов, не гнушаются каннибализмом.

— Это все лишь от незнания, — возразил Франсуа. — Покажите вы человеку спичку, который их никогда не видел, он воспримет это как магию. Но стоит объяснить, отчего спичка загорается, он сразу перестанет видеть в этом чудо. Научить их не стоит труда…

— Говорите абсолютнейшую чушь, — фыркнул ему Сен-Жан. — Вон, они до сих пор не усвоили наш язык и говорят на жуткой смеси морского жаргона и своего щелкающего наречия.

— Вы не учили их прицельно!

— Не учил! Учил, еще как учил! Есть тут у меня одна… кхм… девушка. Купил ее на Невольничьем Берегу у какого-то араба, пожалев. Думал, она ко мне привыкнет и со временем станет моей личной служанкой здесь, на корабле. А толку от нее никакого, она как зверушка. Даже не говорит, со своими тоже ни словом не обмолвилась, а у меня она уже шестой месяц. Что я только не делал: и разговаривал, и наглядно показывал, даже ругался — все без толку.

Франсуа только поджал губы. Капитан Сен-Жан, заметив это, поманил его за собой в свою каюту. Арман кивнул, оставшись сидеть на бочке, словно идол. В каюте капитана пахло дрянным табаком, к этому запаху примешивался тот самый сладковатый запах, оказавшийся действительно ароматом лилий. В углу валялись сваленные ненужные карты, на столике стояла грязная чашка, а рядом с ней приютился маленький макет «Святой Анны». Там же валялись в беспорядке кисет, трубки и старая табакерка с компасом.

Франсуа огляделся, привыкнув к полумраку, и только тогда заметил в углу девушку, лежавшую на грубой циновке. Она лежала, свернувшись калачиком, подложив руки под голову, и то ли спала, то ли просто лежала с закрытыми глазами.

Сердце Франсуа невольно сжалось, когда он подошел поближе и рассмотрел ее получше. Она была совершенно худой, как щепка, черные волосы спутались, на руках и ногах виднелись синяки, набитые о борт. Она могла вызвать лишь сострадание.

— Вот она, моя покупка с неприятностями — вздохнул капитан, облокотившись на столик. — Был бы рад от нее избавиться, да никуда ее не берут, думают — больная.

Франсуа осторожно подошел к девушке, присел и коснулся ее плеча. Она широко распахнула глаза и в ужасе уставилась на него. Это был такой первобытный ужас, от которого Франсуа самому сделалось страшно. А девушка испытала такой страх, какой еще не переносила. Она, поверившая насмешкам других рабов, считала теперь, что обречена на съедение. В памяти ее затерялось то, что прошлые ее хозяева не собирались ее съедать.

Всю свою жизнь она жила в пустыне, а тут вдруг судьба швырнула ее в холодное влажное море, и она носилась по волнам в кошмарном ожидании конца. Намерение этого белого бога, так она звала мысленно капитана Сен-Жана, подтвердились с самого начала, когда он пытался ее откормить. Она думала, что перехитрила его, не съедая даже половины своего пайка. Но, видимо, белый бог устал ждать, поэтому привел еще одного бога, с волосами цвета закатного солнца…

Девушка видела его в узенькое окошко капитанской каюты, в которую белый бог перевел ее несколько дней назад, заметив синяки и решив, что ее обижает команда. Бог солнца, так назвала она Франсуа, напугал ее черной повязкой. Такую она видела на картинке у белого бога в книге, а он шутливо указал на рисунок и сказал: «Вот смотри, отдам ему, он тебя съест, кай-кай тебя».

И вот этот бог солнца тут, значит, ее сейчас съедят. Девушка мелко задрожала, сжавшись еще сильнее.

— Бедное создание, — вздохнул Сен-Жан, прицокнув языком. — Бедное, но глупое.

Франсуа не ответил. Он смотрел неотрывно ей в глаза и не смел отвести взгляд. Он почти физически ощущал ее ужас, видел его в самой ее душе, но ничем не мог помочь.

Весь остаток вечера Франсуа провел в мрачном молчании. Виктор наблюдал за ним из-под полуприкрытых глаз и тоже молчал. Волны с тихим плеском шуршали о борт «Святой Анны». Корабль покачивало, и эта качка усыпляла. Уснуть же не получалось из-за колышущегося света свечи. Кузен никак не тушил ее, да и спать не собирался.

— Может быть, все же уже ляжете? — сонно скорее попросил, чем спросил Виктор.

— Покойной ночи, — Франсуа задул свечу, но сам еще долго не мог уснуть.

В памяти то и дело всплывал образ чернокожей девушки и царапал душу. В том, что творится жуткая несправедливость, Франсуа был уверен, и совсем не в его привычках было оставлять такое без изменений.

Примечание к части

* — пол-одиннадцатого ночи;