Элементы (джен)

Ровно в пять мы с Лёхой встретились возле входа в школу.

Пару дней назад он позвонил мне и настойчиво попросил о встрече именно там, добавив, что у него есть для меня огромный сюрприз.

Мы пожали друг другу руки и зашли в школу. Пока мы поднимались по лестнице, я поинтересовался, что именно за сюрприз меня там ждёт, но Лёха только подмигнул:

— Погоди, сейчас сам всё увидишь!

Мы добрались до пятого этажа, прошли мимо кабинета музыки и физкультурного зала и остановились перед воротами, за которыми лестница вела ко входу на чердак. Алексей достал из сумки ключи, снял замок и, распахнув ворота, повернулся ко мне:

— Понимаешь, Киныч, что за сюрприз?

Я кивнул. Мне было понятно уже всё, кроме того, откуда у него эти ключи. Мы поднялись ко входу на чердак. Сняв ещё один замок, Алексей открыл дверь со словами:

— Ну, добро пожаловать!

Я молча прошёл и огляделся. Всё выглядело каким-то странным. Наш родной и знакомый школьный чердак, который прежде был большим и просторным, вдруг уменьшился, словно кто-то его заколдовал. Узкие обветшавшие деревянные настилы, растрескавшиеся лесенки, затянутые паутиной слуховые окна.

Затворив дверь, я обратился к Алексею:

— Кажется, раньше тут было больше места. Чудно̀е ощущение. Кстати, где ты взял ключи?

Мы не спеша пошли по деревянному настилу.

— Да это мой новый заказ, — ответил Лёха. — Случайно получилось. Уже через неделю моя бригада заезжает. Будем менять кровлю, уберём вон тот здоровый бак от допотопной системы автономного отопления. Ещё кой-какую реконструкцию проведём. В общем, работы много, платят средне, но я не мог не взять, ты же понимаешь.

Мы остановились у дальнего слухового окна, где всё ещё стояла та самая старинная парта, за которой мы собирались делать уроки в далёком восемьдесят втором году.

— Ну как тебе? — Алексей усмехнулся. — Надеюсь, ты в шоке. Знаешь, я посчитал, сколько мы тут не были. Двадцать пять лет. И похоже, после нас тут мало кто бывал, — он достал из сумки две бутылки вина и бутылку виски и поставил на парту. — Ну что, давай выпьем здесь за наше детство! Когда я оказался здесь пару дней назад, вспомнил всё так отчётливо, в подробностях, словно это было вчера. Наше детство было сложным, иногда даже опасным, но абсолютно счастливым.

Я принял у Лёхи два стакана, которые он извлёк вслед за бутылками, и полез в сумку за штопором.

— Да, — согласился я, — мы и правда были счастливы, несмотря ни на что.

— И даже вопреки. Я вижу, как растёт моя дочка… У их поколения всё совсем иначе, у них ничего такого нет, а у нас были настоящие приключения! — Лёха налил себе виски и плеснул вина в мой бокал. — Ну что, за наше счастливое детство, какого больше, похоже, ни у кого не будет!

Мы чокнулись, выпили. Я спросил:

— А помнишь, как я сказал, что детство кончилось?

— Помню, конечно. В Черкизово. Ты тогда на нас всех хандру нагнал.

Я поднял бокал:

— Так вот, сегодня мы можем с ним окончательно попрощаться. Его небольшая часть сохранилась здесь, но скоро и тут всё поменяется. И ломать остатки нашего детства будешь лично ты.

— Опять ты за старое, Киныч. Ты не меняешься. И твоя хандра — всё та же. Киныч и хандра — как Ленин и Партия, близнецы-братья!

— Я не хандрю, — возразил я. — Даже если всё однажды разрушится, детство не исчезнет окончательно. Мы же всегда будем его помнить.

Мы чокнулись во второй раз, выпили и закурили. И тут до нас донеслись знакомые звуки — словно кто-то невидимый шёл по деревянному скрипучему настилу.

Лёха улыбнулся:

— А вот и наш призрак, которым ты меня тогда пугал. Узнал нас и явился. Наверное, ему было скучно тут без нас. Двадцать пять лет, Киныч… А если серьёзно, я до сих пор не могу понять, что это за звуки и откуда они берутся.

— Я тоже. Причём ты вспомни, сколько чердаков мы с тобой повидали. Такого больше нигде не было. Это местный школьный призрак, точно говорю. А ты ведь и его отсюда выселишь, Лёх. Давай за него.

— Давай. Эх, где же он теперь жить-то будет…

Выпив за призрака, мы пришли к выводу, что он, скорее всего, поселится в Измайловском парке и будет там пугать припозднившихся гуляк.

Мы закурили, Лёха снова разливал по бокалам, а я задумчиво смотрел в слуховое окно. Летнее небо было ясным, и я вспомнил июнь девяностого года, когда я был на этом чердаке в прошлый раз.

За спиной снова послышался мерный скрип дощатого настила, а потом мы вдруг услышали знакомый голос:

— Эй, ребятня, знать, снова на чердак забрались? Ну что, к директору?

Лёха чуть не выронил бутылку, я вздрогнул и резко обернулся.

Перед нами стоял наш учитель физкультуры, порядком постаревший за эти годы. Мы хором выпалили:

— Здравствуйте, Анатолий Борисович!

Физрук ухмылялся:

— Знать, помните старика. Я-то вас сразу узнал, ещё когда из окна учительской увидел. Вас поди забудь... Вы в детстве были до того безобразными ребятами, что мне было даже страшно представить, что с вами будет, когда вы подрастёте. Но я рад, что у вас всё хорошо. По вам видно.

Мы ответили, что тоже рады его видеть. Алексей предложил ему выпить с нами, но Анатолий Борисович, поблагодарив, отказался — он никогда не пил и не курил.

Тогда мы, в свою очередь, поинтересовались, как дела у него. Само собой, Анатолий Борисович уже давно не преподавал физкультуру. Теперь он занимал должность заведующего учебной частью. Из очень немногочисленной старой гвардии в школе, кроме него, остались ещё наша бывшая учительница французского, сейчас работающая секретарём, и учительница музыки, до сих пор ведущая уроки музыки у младших классов. А все остальные давно ушли.

Мы ещё немного побеседовали, стоя возле старинной парты, потом Анатолий Борисович сказал, что не хочет нам больше мешать вспоминать детство, и собрался уходить. Напоследок он добавил:

— За все сорок девять лет моей работы в этой школе таких как вы, Дудукин и Никитин, больше не было, — он хмыкнул, внимательно глядя на нас, и покивал будто сам себе. — Слава богу, что у вас всё хорошо сложилось, ребята. Бывайте.

Почему-то после его ухода говорить о детстве уже не получалось. Мы молча курили, присев на край пыльной парты, и продолжали пить.

— Как Аня? — спросил наконец Алексей.

— Ты не подписан на неё? Так и не завёл себе аккаунт во «Вконтакте»?

Алексей поморщился, как всегда, когда об этом заходила речь:

— Да ты же знаешь, я терпеть не могу все эти глупые сайты. У меня интернет только для работы.

— Тогда гляди.

Я достал телефон, зашёл в соцсеть и, зайдя на Анину страницу, протянул его Лёхе:

— Полистай. Это она на Белуху группу ведёт. А ниже сборы в Гималаи. А это её наняла компания каких-то офисных девочек, которые решили подняться на Эльбрус. Одну из них Аня тащила на привязи до вершины.

— Во дают.

Алексей задержался на фотографии, сделанной на фоне двух снежных вершин. Аня, в одной футболке и тёмных очках, улыбалась со снимка, салютуя железной кружкой, от которой шёл пар, а под ногами у неё крутилась чья-то местная хаски.

— Время летит… — Лёха вздохнул. — Мы с тобой взрослеем, а она как будто нет. Она почти такая же, какой была в детстве. Почему так?

— Наверное, в том центре реабилитации в Литве что-то напутали, — хмыкнул я.

— И вечно её нету, — посетовал Алексей, возвращая мне телефон. — Сколько раз я звал вас двоих? А она постоянно пропадает в своих горах! Неужели ей было мало наших приключений? Да и тебя теперь хрен вытащишь из твоего Зеленограда, а ведь мы с тобой полгода не виделись. Не желаю тебя сейчас отпускать! Пойдём в какой-нибудь кабак — и продолжим, а? Ну, чего замолчал? О чём думаешь?

— О том, что уже через неделю ты начнёшь ломать чердак.

— Ладно, — вздохнул Лёха, — вот что я скажу тебе. Я не буду ломать наше детство, понял? Я его буду чинить и обновлять, чтобы оно не обветшало совсем и не было таким грустным, как сейчас. Сделаю ремонт в жилище призрака, может, он и останется. Не кто-то там, а лично я заново построю эту часть нашего детства. Так годится?

— Так — годится.

— Ну тогда пойдём.

Алексей слез с парты, убрал полупустые бутылки и стаканы обратно в сумку и пошёл к выходу с чердака. Я же, понимая, что, в отличие от него, последний раз стою в любимых с детства стенах, немного помедлил и вдруг заметил на полу возле слухового окна что-то светлое.

Я подумал, что этого, скорее всего, не может быть, но всё-таки наклонился и поднял знакомый блокнот, исписанный мелким почерком от начала и до конца.

Это оказался мой ежедневник — тот самый, который я когда-то давал читать Ане, — где было запечатлено множество событий школьных лет. В июне девяностого года я пробрался на чердак и с досады запустил им в темноту: меня тогда, несмотря на все просьбы и уговоры, всё-таки выставили из нашей родной школы, и мне пришлось заканчивать учёбу в другой.

Подобрав свой дневник, я понял, что здесь, скорее всего, и правда никого не было все эти двадцать пять лет. Я сдул пыль с обложки, положил свой блокнот в сумку и в этот момент решил, что я, как и Алексей, тоже восстановлю наше с ним детство. Я напишу его заново. Тем более что теперь у меня в сумке лежит подробная хроника тех лет, к которой я смогу обратиться в случае, если не смогу что-то вспомнить.

Я ещё подумал тогда, что начну я оттуда, где всё началось. С этого самого чердака. С того момента, когда мы втроём пытались выбраться отсюда, но у нас не получилось снять дверь с петель.