С севера с любовью (джен)

30 декабря

Страшно болел шрам. Сильнее, чем от Квиррелла. Сильнее, чем от Тома Реддла. Сильнее, чем когда он протыкал дневник клыком василиска. Это значило, что Волдеморт (шрам заболел ещё сильнее при мысленном упоминании имени) опять возвращается.

Хорошо, что никого дома не было: прибежали бы на крик — и прощай, поход! А Гермиона так хотела посмотреть гейзеры и попробовать хлеб, испечённый прямо в песке вулкана... Да и остальных подводить не хотелось.

Раз всё равно не спалось, он пошёл бродить по Гриммо, 12. После того, как Добби похозяйничал в особняке дяди Альфарда, Сириус переехал в старый дом своих родителей — здесь был свой домовик, и значит, это место было защищено от других эльфов, минус одна непредсказуемая уязвимость. Поначалу тут было жутко, но они сняли головы эльфов со стен, убрали ужасную подставку для зонтов в виде ноги тролля, а чёрные обои перекрасили в гриффиндорский бордово-золотой. Только комната с гобеленом оставалась унылой — выжженные лица наводили тоску.

И Гарри решил проверить, можно ли изменить гобелен. Манящими чарами он притянул из своей комнаты фотографию Регулуса Блэка — профессор Слизнорт поделился не только воспоминаниями, но и их материальными воплощениями, и это сейчас могло очень пригодиться! Если получится с этой фотографией, можно будет потом нацеплять другие — Сириуса например, Андромеду...

— Кикимер! Можно тебя?

Хлопок возвестил о появлении домовика. Они с Гарри общались не как хозяин со слугой, а как мальчик и ворчливый дед. Доверие и уважение — вот чему его научил Добби! Поэтому манипуляции с гобеленом он решил проводить санкционированно, разве что фотографию специально выбрал самую перспективную.

— Есть какой-нибудь способ прикрепить это на гобелен? Память должна жить... — начал Гарри и заметил, как затрясся Кикимер при виде молодого Блэка. Мальчик живо устыдился:

— Ох, прошу прощения. Тебе, наверно, тяжело вспоминать...

Регулус Блэк исчез в разгар войны — и похоже, эльфу до сих пор было горестно.

— Держи, — он протянул фотографию домовику. — Тебе нужнее. Забирай навсегда.

— Гарри Поттер очень добр, — Кикимер дрожащими руками взял фотографию Регулуса. Благоговейно приложил к стене, закрыл глаза на пару мгновений — и гобелен принял обновление беспрекословно. Перспективы замаячили блестящие! Гарри решил подлизаться к домовику, который глаз не мог отвести от гобелена, шепча: "Простите, хозяин, я так и не выполнил Вашу последнюю волю..."

— А что это было? Ну то есть... может, я смогу помочь?

Кикимер не удостоил бестактность ответом — поначалу, но потом всё же спросил:

— Гарри Поттер может уничтожить неуничтожимое?

— Нуу яаааа ужеэээ ээээ один раз крестраж Волдеморта уничтожил! Клыком василиска! — возможно, выдавать это домовику приспешников Тёмного Лорда было глупо, но... но он уже выдал, так что ладно! — Его Джинни ничем не могла убить, а я смог. Вернее, василиск. Вернее, я василиском. Вернее, клыком...

Кикимер поражённо смотрел на Гарри.

— Ииииии эээээ уууу василиска ещё один клык есть, — Гарри смущался так, будто на нём всё ещё красовалась надпись "Да, я действительно тот самый Гарри Поттер", как в его первый визит на платформу 9 и 3/4. — Я его экономил на ещё какой-нибудь крестраж, но если надо, через неделю я буду в Хогвартсе, спущусь в Тайную комнату и выдеру его. И мы с тобой можем попробовать уничтожить это твоё неуничтожимое... А что это, кстати?

И кикимер рассказал.

И Гарри брякнул, что можно прямо сейчас аппарировать в Хогвартс и взять клык и...

И домовик исчез с хлопком, не дослушав. Гарри подождал полминуты, минуту, полторы, и чтобы унять беспокойство за своего домовика на чужой территории, начал снова рассматривать гобелен. Выжженные лица настолько тоскливо чернели, что Гарри решился на очередную глупость: с помощью Акцио приманил из своей комнаты перманентные геологические маркеры, которые так и не успел вчера подарить мистеру Уизли. В Министерстве шла благотворительная акция по сдаче донорской крови — в холле выдавали листовки с горсточкой летучего пороха до службы крови. И Гарри умудрился тоже проскочить, хотя ему ещё нет семнадцати! Блондинка с щербинкой в зубах подмигнула ему и указала на соседнюю дверь, где у него взяли половину взрослой порции, но когда он вышел, они с мистером Уизли опять разминулись. Придётся слать подарок совой или передавать через Фреда с Джорджем. Хотя... трудностираемые и рисующие на любых поверхностях маркеры в руках близнецов Уизли — страшное дело! Возможно, не стоит им даже показывать...

Гарри решил попользоваться сам и стал рисовать на выжженной блямбе лицо. Замазал белым кружок головы, сверху пририсовал круглые чёрные глаза, усы, кудрявые волосы...

Хлопок аппарации застал Гарри врасплох, и маркеры грохнулись на пол. Он спешно обернулся, загораживая спиной своё творчество, но Кикимер с клыком василиска был слишком занят, чтобы заметить посягательство на гобелен. Он сел на пол и положил рядом золотой медальон с красивой змейкой в форме буквы S, выложенной зелёными камнями. Гарри подошёл поближе и засмотрелся — драгоценность притягивала взгляд, месмеризировала, завораживала, манила дотронуться, надеть, открыть... и он повёлся.

— _Откройся_, — инстинктивно прошептал он на парселтанге.

Медальон охотно распахнулся. Две половинки глядели на Гарри изумрудным взором, будто глаза Тома Реддла — зелёные, ясные. Властные. Хищные. Полные ненависти.

— Гарри! — из медальона стало прорастать чёрное облако мглы. — Вот ты где!

Надо было закрыть медальон, наверно, одного спасительного слова на парселтанге было бы достаточно, но шрам жёгся так, будто сейчас насквозь проплавит голову и выпадет с другой стороны, так что думать не получалось.

Мгла сгущалась, пухла и наползала на него, желая сожрать в порыве злобы. Но, жадные до мести, охранные чары крестража упустили угрозу от Кикимера — и домовик беспрепятственно вонзил клык в левый глаз медальона.

Рвануло.

Гарри саданулся головой о стену, уронил очки и только в общих чертах видел, как комнату заволокло чем-то чёрным. Зато чётко услышал, как Кикимер пронзил медальон ещё раз — резануло по ушам неслабо.

Но на этом всё. Они победили. Боль стихла. Комната очистилась.

На его плечо легла морщинистая рука домовика.

— Гарри Поттер...

— Я в порядке, — отмахнулся он, потирая шрам. — С крестражами всегда так.

— Гарри Поттер знал, что ему будет больно? — Кикимер беспокойно теребил руки.

— Это того стоит, — отмахнулся Гарри, нащупав очки. Мир снова приобрёл чёткие очертания. — Крестраж уничтожен?

Кикимер протянул ему искорёженный медальон, слепой на оба глаза. Гарри достал из толстовки палочку:

— Эванеско!

Подлая драгоценность исчезла — хотелось верить, что навсегда, безвозвратно.

— Теперь твой хозяин отомщён.

Домовик будто даже помолодел (лет до пятисот).

Гарри поднял с пола маркеры и понял, что теперь-то домовик не сможет не заметить его великолепный портрет Сириуса.

— Кикимер, прости, я тут... хотел ещё немножко исправить на гобелене...

— Гарри Поттер не пожалел себя, чтобы помочь Кикимеру, — ответил тот. — Кикимер поможет Гарри Поттеру.

— Правда? — потрясённо спросил Гарри. — Фотографию Сириуса на гобелен приклеишь?

— Всё, что захочет Гарри Поттер.

— Я сейчас! — Гарри метнулся в свою комнату за фотоальбомом — чтобы точно по дороге ничего не растерялось и не выпало.

1 января

— С Новым годом! — Гарри, Гермиона и Невилл распахнули дверь в комнату с фамильным гобеленом. Сириус ненавидел свою чистоплюйскую родословную, поэтому в пустую комнату вошёл с осторожным скептицизмом.

Огляделся.

Заговорщики едва сдерживали улыбки. Бегали глазами от стены к нему и снова к стене.

Сириус всмотрелся. Внимательнее. И не смог оторваться. Вместо выжженного пятна над его именем была его нынешняя фотография. Рядом — россыпь студенческих снимков, даже то фото с зелюком на спине было, и целая куча памятных фото с Мародёрами!

Семья. Его настоящая семья. Фотографии хитро переплетались с ветвями, будто это новые листья его родового древа. Бесконечная жизнь!

Смешное фото с сердитым Ремусом на корточках и нависшим над ним Сириусом перетекало в свежее фото нынешнего Ремуса, машущего рукой на фоне Хогвартса.

Свадебное фото Лили и Джеймса с Сириусом в роли шафера продолжалось фотографией Гарри, а от него — снимками его друзей. Была здесь и магглорождённая Гермиона с родителями-стоматологами, и Невилл с родителями-аврорами, и близнецы Уизли со всем остальным семейством — причём от них мостик фотопортретов тянулся назад, к выжженной Седрелле Блэк и её мужу Септимусу Уизли. Мерлин, откуда он его помнит, он же всегда ненавидел генеалогию!

Вместо выжженного портрета Андромеды красовалось её свадебное фото с магглорождённым Тедом, а на следующей ветке — бунтарка Нимфадора с ярко розовыми волосами.

Ещё один мостик он заметил от фото Поттеров к своей двоюродной бабушке Дорее Блэк и её мужу Карлусу Поттеру, троюродному прадедушке Гарри. Хоть вместо лиц были только схематические профили, вся родословная его крестника была каллиграфически подписана.

Как они смогли это провернуть?! Как зачарованный гобелен терпит на себе предателей крови, магглорождённых и откровенно магглов?! Тут даже заклинание вечного приклеивания не справится, не то что простой Эпоксимис. Ради Мерлина, как?!

За спиной послышался хлопок, будто кто-то давал пять. Будто шалость удалась!

Он обернулся и чуть не запнулся о Кикимера: тот стоял необычно тихий и будто даже с благоговением смотрел на стену. Сириус проследил за его взглядом и обомлел: рядом с вышитым портретом его драгоценнейшей матушки Вальпурги была фотография домовика. Фотография эльфа на родовом дереве Блэков! Да у них на стенах висели головы убитых домовиков, будто охотничьи трофеи, а тут — ровно у самой рьяной радетельницы чистоты крови расположилось современное бунтарское маггловское изображение бесправной прислуги...

Мерлин, да это лучший подарок в его жизни!

Через два часа Гарри уже отправлялся в путь: испытать новенькую "Молнию" в перелётах по Исландии. Остальные добирались порталом, потому что новая метла не увезла бы всех.

— Кикимер не причинит вред Гарри Поттеру, — твердил домовой эльф, пристёгивая седло позади, — и своим бездействием не допустит, чтобы Гарри Поттеру причинили вред.

Сириус слушал с видом строжайшей взыскательности и выражением лица непередаваемо напоминал свою склочную маму.

— Кикимер будет выполнять все приказы Гарри Поттера, которые не причинят вреда Гарри Поттеру.

Старый эльф забрался в седло и пристегнулся.

— Кикимер будет заботиться о своей безопасности, чтобы беречь Гарри Поттера как можно дольше.

Считалось, что эти три закона не оставляли лазеек для подлости — магглы специально придумали их для управления слугами, потенциально более могучими, чем хозяева.

— Что это? — Сириус заметил у Гарри на шее край цепочки и вытащил посмотреть, что на ней висит. — Зачем тебе убитый крестраж?

— Скинуть в вулкан, конечно! — удивился Гарри. — Старый бородатый волшебник дал мне кольцо-которое-нельзя-надевать, и мы со Смеагулом, — он обернулся на Кикимера, — должны скинуть его в Ородруин.

Сириус хохотнул. Помнится, лет в семь Гарри тайком утащил у Дадли Толкиена и читал ночами с фонариком, чтобы никто не отобрал.

— Ладно, я тогда пока за Торбой-на-Круче пригляжу.

Они пожали руки и обнялись.

— Увидимся, Арагорн! — крикнул шкодник, улетая.

Пора было идти расправляться с Врагом.

* * *

62442

"Алиса Белова. К Рудольфу Шеринфорду"

Телефонная будка покладисто перенесла её с заброшенной улицы в Атриум Министерства магии. Дежурный зарегистрировал палочку на спецустройстве и любезно направил к лифтам.

На пятом уровне поименован был единственный кабинет — Бартемиуса Крауча, и его дверь безуспешно толкала какая-то блондинка.

— Джоркинс, опять тупишь, — дверь распахнулась наружу, едва не треснув девушку в лоб. — Ты уже полгода работаешь в Отделе спорта.

Трепетный взгляд блондинки выдал другую причину возвращаться в старый офис снова и снова, но Рудольф Шеринфорд едва ли придал этому значение.

Проходя мимо, Алиса сочувственно улыбнулась безнадёжно влюблённой девушке, которую видела позавчера в службе крови — вспомнила по милой щербинке между передними зубами.

— Бывшая секретарша, — пояснил Рудольф, щёлкая дверью. — Вечно не в себе.

— Сходит с ума от любви? — намекнула Алиса, задержавшись на пороге и оглядывая кабинет.

— Конфундус, — бросил Рудольф, усаживаясь в кресло. — Из отпуска в Албании вообще с лялькой вернулась — надеюсь, хотя бы не с чужой!

Алиса не любила сплетни и секреты, поэтому сразу перешла к делу. Наводку дал Наземникус Флетчер, и Сириус восхищённо присвистнул, оценив, какой сувенирчик из Хогвартса прикарманил Шеринфорд!

— Мне нужна диадема Кандиды Когтевран, — Алиса села на стул для посетителей.

— Чтобы?.. — поддержал прямоту школьный знакомый.

— Уничтожить.

— Потому что?..

— Это крестраж Волдеморта.

Алиса ещё раз пробежалась глазами по кабинету, пока Шеринфорд обрабатывал новые сведения, сложив пальцы домиком. Не то чтобы был удивлён — но будто испытывал затруднения.

— Предположим, ты получишь корону, — медленно произнёс он, отрываясь от своих мыслей и размыкая "домик". — Как ты её уничтожишь?

— Ядом василиска.

— Не сработает, — с сожалением цокнул языком и откинулся на спинку своего кресла. — Она заговорена от тёмных созданий.

— Царская водка, — пожала плечами Алиса, вспоминая, как они святотатственно разделывались с чашей Пенелопы Пуффендуй.

— Не справится, — возразил Рудольф. — Защищена от внешних воздействий.

— Гидробур, — Алиса азартно подалась вперёд.

— Даже не поцарапает.

— Ионизирующее излучение.

— Не пройдёт.

— Лава.

— Выдержит.

— Запустить на Солнце!

— Ракета откажет: электроника забарахлит от магии.

— Трансфигурация...

— Не пытайся — не сработают никакие воздействия, — прервал словесный пинг-понг Рудольф. — От всего зачаровано.

— Зачем ты это сделал? — возмутилась Алиса, сердито откидываясь на спинку стула.

— Тренировался, — без сожаления ответил Шеринфорд.

— Отмени! — Алиса снова подалась вперёд.

— Не могу.

— В смысле?

— От отмены тоже заговорена.

— Дак... Нет... — с осознанием ужасной непоправимости выдохнула Алиса.

— Да. Отменить может только смерть заклинателя...

— Нет! — перебила она.

— Да.

— Нет. Дай подумать.

Алиса опять откинулась назад. С Шеринфордом всегда было так — быстро и трудно. Задачки исключительной сложности. Как любят в Когтевране.

Итак, дано: неприкасаемый объект, внутри которого находится частичка сознания Волдеморта. На объект влиять бесполезно — значит, нужно повлиять на его содержимое. Как-то вытащить осколок сознания? Какой-то пылесос для душ?

— Дементор, — поняла Алиса.

— Что?

— Дементор высасывает душу, — она облокотилась об стол. — Пусть высосет из короны. Нет души — нет проблемы, и твой школьный сувенир цел.

Идея была, конечно, дикая, но Рудольф посмотрел на неё совсем уж странным взглядом.

— Ценю твою заботу о моей жизни, — будто с трудом подбирая вежливые слова, ответил он. — Но ходячий бессмертный крестраж... это хуже, чем просто неуничтожимый.

— Дементоры не бессмертны, — возразила Алиса. — Они умирают от голода — я читала об этом в надёжном источнике.

(Те две ужасные монографии из Запретной секции не зря навещали её в кошмарах).

— И они не хранят в себе души, иначе не голодали бы, — продолжила она. — Дементор не превратится в крестраж, он развоплотит эту часть сознания Волдеморта, как при поцелуе.

— Успеет?

— Будет рыпаться — шуганём Патронусом, — отмахнулась Алиса. — Слушай, против дементора у нас есть шанс, а вот против Рудольфа Шеринфорда — ни единого.

Он улыбнулся одними губами, просчитывая вероятности, а потом улыбнулся уже искренне, многозначительно.

— Принимается, — резюмировал он.

— Тогда идём. Это срочно. — Алиса поднялась — и заслужила пристальный оценивающий взгляд.

— Сложный день. Я не гарантирую твою безопасность, — открестился он.

— Принимается, — согласилась она. Не из пугливых!

* * *

На крыше Азкабана шла ежегодная акция протеста: люди в оранжевых балахонах размахивали транспарантами и скандировали: "Закрыть бесчеловечную тюрьму!". Журналисты под эгидой Риты Скитер пикировали вопросами Барти Крауча — нарочно подгадали к его традиционному новогоднему посещению. Охрана на мётлах сторожила официальных лиц, патронусы отгоняли дементоров от всех остальных.

Алиса восхитилась выдержкой всех присутствующих. Ладно она со своей врождённой стойкостью к холоду — но как остальные выносят этот дикий ледяной дождь?! Шторм был необычайный — нижние этажи совсем скрылись под водой, а между тем именно туда под прикрытием невидимости они и полетели.

— Партис Темпорис!

Воды разошлись, образуя безопасный воздушный коридор, будто переход в океанариуме. Шеринфорд открыл дверь ключом и влетел внутрь. Дверца хлопнула, и в неё тут же с грохотом врезалась волна.

— Ты по-хозяйски, — Алиса слезла с метлы и выпустила патронуса, чтобы хоть что-то разглядеть в темноте.

— Всё согласовано, — пожал плечами Рудольф. — Авроры нас отметили, полчаса на посещение есть у каждого визитёра.

— Как в старые школьные времена — всё чин по чину... — ностальгически начала Алиса.

Бабах!

Грохот и дрожь прокатились по каменным стенам.

— Молния?

Рудольф нахмурился.

Бабах!

— Вот же ж @#$%! — вырвалось у него гневное.

Бабах!

— Жди здесь, — старый друг подтолкнул её к дверям подсобного помещения. — И не гаси патронуса!

И растворился в темноте на метле.

Бабах!

Чтобы занять голову, Алиса пошла изучать подсобки.

Кладовые были полны: мешки с крупами едва початы, сахара и соли — на год вперёд, сухарей в мешочках и сушёного мяса хватит на кругосветное плавание.

У противоположной стены — ряды волшебных котлов с логотипом магазина "Котлы Потаж": одни варят кашу, другие моют грязные тарелки. На стенах — инструкции и напоминания: "Берегись черпаков" (летают они от котлов к тарелкам действительно лихо), "Не подходи, пока булькает" (ничего не булькает, поэтому предостережение непонятно).

Над котлами — посудные полки. Тарелки высятся горделивыми башнями, ложки лежат ровными рядами, будто шпалы — хоть рельсы сверху клади! Блестят серыми боками самовосполняющиеся кружки с водой: холодной, но неограниченной. На донышках выбито: магазин "Волшебное оборудование для умников", Косой переулок, Лондон. Кто-то очень позаботился об оснащении тюрьмы!

Алиса зарится на ближайшую кружку и цапает её за ручку: вернёт перед уходом.

Соседняя комната — прачечная: здесь свернулись валиками шерстяные одеяла, постельное бельё и форма заключённых. В углу — ещё один волшебный котёл с тем же логотипом мистера Потажа. Стиральный, вероятно. На двери приколочен лист с отметками. Судя по нему, раз в неделю здесь сменяется дежурство: старый лист с пятьюдесятью проколами ещё не выброшен, хотя новый с одним проколом уже висит.

Туалетная комната примитивная: дыра в полу, прикрытая крышечкой. Слив, кажется, уходит по трубам в море.

Три комнаты охраны заперты.

Решётка перед выходом опущена, да и дверь за ней тяжелее и сложнее хогвартской по виду. Выйти без ключа не получится.

На Алису накатывает волна жути. "Ждать бесполезно", — понимает она и вздрагивает, и голова кружится от отчаяния. Думать становится трудно. Патронус тускнеет. Не верить чувствам и слушать голос рассудка просто только в мысленных экспериментах, а на практике ты уливаешься слезами прежде, чем успеваешь это заметить. Но это-то и выдаёт чужую мысль, притворившуюся своей, — нехарактерная тяжесть и острота.

— Вот мы и встретились, — она решительно поворачивается к дементору. Кот исчезает из виду, но — только из виду: Алиса слышит мурчание, а дементор ощущает его присутствие и не может подойти ближе. Так и висит в пяти шагах: прореха на мире, вечно голодная чёрная дыра, жадная до чужой жизни. Не способен создавать — только потреблять. Эта тварь не должна существовать на Земле!

"Предана, оставлена здесь в жертву", — бьёт в ответ дементор. Алиса вычленяет не-свои-мысли, потому что после тех двух монографий готова к предательству-изнутри, но противостоять всё равно неподъёмно трудно — больно так, что хочется рыдать на полу, свернувшись клубком. — "Он оставил тебя нам специально, и ты это знаешь".

— Я с тобой справлюсь, ты смертен! — заученная на тысячу раз аксиома звучит как вовремя подставленный под удар щит. — Так что убери от меня свои мерзкие мысли. Брысь!

Сияние патронуса вынуждает дементора отступить во мрак. Кот воротником ложится ей на плечи и мурлычет.

Беспочвенным подозрениям нужно дать почву. Алиса идёт наверх — посмотреть, что произошло. Тюрьма гораздо выше Астрономической башни в Хогвартсе: лестницы нескончаемые! Одно хорошо: движение вырабатывает гормоны радости — подспорье в этом тоскливом месте.

"Надежды не оправдаются", — ударяет навязчивая мысль, выбивая воздух из лёгких. — "Напрасные ожидания ранят сильнее всего".

— Я справлюсь, — Алиса переводит дыхание. Разговор дистанциирует: чужие слова хоть и жалят, но уже не кажутся своими мыслями.

На верхних этажах коридоры засыпаны камнями. Большой кусок стены обвалился: что-то упало наружу, что-то рухнуло внутрь. Из пробоины тянет холодом. Алиса опасливо выходит на крышу: скользкие камни ненадёжны и расшатаны взрывами. Пробоины повсюду, будто кротовые норы на грядках. Кого-то вырвали из застенков, отвоевали у смерти — и после знакомства с дементорами этому можно только порадоваться.

Но вокруг нет никого. Ни Рудольфа, ни стражей, ни протестующих. Она одна посреди великого нигде. Буря в море и буря на небе — одно переходит в другое. Ни день, ни ночь — серая хмарь. Беспросветная. Хуже полярной ночи. Хотя полярная ночь не страшная — там же есть северные сияния.

Перед мысленным взором предстают переливы фиолетового, зелёного, розового и голубого — такие родные, такие завораживающие, такие красочные! В голове рисуются даже ультрафиолетовые сияния, как на Юпитере, и Алиса не может удержаться — направляет палочку вверх и произносит:

— Аврора Бореалис!

...И небо расчерчивается сияющими лентами, и каждая капля наливается цветом, и мир из мутного шара для прорицаний превращается в нарядный ёлочный шарик. Кажется, что оптическое заклинание проявляет контуры защитного купола тюрьмы — но может быть, сферическая граница пространства просто мерещится. В любом случае это приметный сигнал бедствия.

И крупица сил каждому узнику, теряющему надежду.

Алиса возвращается в башню. Площади огромные, но она намерена осмотреть каждый закуток сверху донизу: вдруг кому-то внутри нужна её помощь, вдруг кто-то ранен, оглушён, потерял палочку? Она спускается вниз — целенаправленно проходя мимо камер. Почему-то вокруг тихо. Возможно, двери зачарованы не пропускать звуки, чтобы не усложнять работу патрулю — если тут вообще бывает патруль. Или на узников накладывается избирательный звуковой щит как мера предосторожности против побегов?

Возле камер изморозь — шершавая, игольчатая. Алисе жалко свою стихию — здесь она безрадостная, истощающая, а ведь может быть совсем иной! И она меняет острые кристаллы на красивые снежинки, на затейливые узоры с новогодними мотивами — и даже устраивает снегопад крупными хлопьями, не холодный, а тихий, умиротворяющий и бесследно исчезающий у пола. Она мало что может сделать для узников за массивными дверями, но от помощи ближним ей самой как-то легче, смелее, сильнее.

"Сегодня насытимся их надеждой", — смакует алчный голос в голове. Дементор больше не маскируется под её мысли — но слышать его всё равно тревожно до дрожи.

Алиса оглядывается — стая чёрных фигур держится поодаль, будто грифы или гиены.

"Твои усилия пропадут даром. Чем лучше ты делаешь, тем хуже обернётся".

— Кошмар, — признаёт Алиса. — Но если исход один, хоть по дороге будет тепло и светло.

"Чем лучше жизнь, тем больше терять".

— Нет. Проблема в вас. _Вы_ обращаете добро в тлен. _Вы_ отбираете надежду. Без вас всё иначе. Сгиньте!

Уверенная в своей правоте, Алиса подходит к каждой камере с сияющим патронусом, даря узникам моменты покоя. Как Дед Мороз — за одну ночь подкинуть чудо к каждой двери и остаться невидимой.

"Они делали зло. Настоящее зло. И сделают ещё раз, если будет шанс".

— Конечно — потому что ваше присутствие не помогает раскаянию. Кыш!

Не важно, кто получит минуту милосердия. Важно, что каждая такая остановка, каждая защита человека укрепляет её патронуса. И помогает ждать.

Безвременье. Азкабан хуже Эрмитажа: там триста залов, которые с трудом обойдёшь за один день, а здесь... дементоры с тарелками летят уже третий раз, а донизу ещё идти и идти. Алиса подозревает, что её гуманитарная миссия переваливает за сутки, но в монотонной повторяемости трудно сориентироваться по времени.

"Всё это напрасно", — настигает голос, стоит только устало закрыть глаза. — "Тьма победит".

— Света больше, — Алиса вспоминает Сириуса и шмелей-светлячков.

"Один светлячок не прогонит тьму", — вторит её же мыслями голос.

— Но ты меня и одну боишься, — констатирует она. — Прочь!

Два этажа назад она доела десятую — последнюю! — шоколадку. На дне самовосполняющейся кружки колыхается осадок от укрепляющих зелий, которыми она отгоняет усталость. И как же уместно, что на каждом этаже есть маленькие канализационные закутки!

Кот чувствует себя хорошо: трётся о стены, кувыркается в воздухе, иногда проскакивает сквозь массивные двери и долго там светит. То тут, то там проскальзывает его улыбка, хвостик, лапка — и эта беззаботность, эта дурашливость придаёт силы.

Кухня. Алиса возвращает кружку на место и выливает в котлы с кашей остатки зелий — умиротворяющее, животворящее, бодроперцовое, рябиновое. Узники хотя бы на день получат спасение, и голодание ослабит дементоров.

Для себя зелий не осталось. Пора покидать этот гостеприимный остров, а то как бы не остаться здесь навечно. Из последних сил — наверх по бесконечным лестницам.

"Холод, которым ты распоряжаешься, — я знаю его. Это мой холод".

В мире без времени сложно сказать, свой голос ты слышишь в голове или чужой. Правда всё вокруг или дурной бесконечный сон?

— У тебя роевой интеллект? Или ты грибница?

Алиса неустанно благодарит себя, что одолела тогда те две жуткие монографии и вызубрила приёмы противодействия дементорам. Память механически подкидывает реплики — сил на мыслительную деятельность совсем не осталось.

"Узнаешь, когда станешь как я".

— Люди не становятся дементорами.

"У тебя большой потенциал. У тебя есть холод. Мой холод".

— Ты его используешь неправильно.

"Исход один. Всё твоё добро обернётся вредом. Неизбежно".

Стать злой Снежной Королевой — это их семейный страх, из поколения в поколение. Не совладать с волшебством, непоправимо всё испортить — боггарт питался этими жуткими сюжетами целое лето, пока Алиса не придумала несколько решений. Но сейчас она не может вспомнить ни одного.

Вершина — единственный открытый выход из башни.

"У нас общий холод. Значит, я уже в тебе. Тьма — в тебе".

— Отойди, пакость.

"Тебе не выдержать. Тьма сильнее".

— Поглядим.

"Ты даже не заметишь".

— Аврора Бореалис!

Сияние получается тусклое, невыразительное — но Алисе нужно только увидеть границы купола, в пределах которого блокируется трансгрессия.

"Мы неизбежно встретимся".

— Асцендио!

Подняться за пределы защитной полусферы и вернуться в царство живых. Сама себе Харон.

* * *

Аппарация вытряхнула её на площади Гриммо, будто мусор из кармана. Подняться было тяжело: тело просило полежать ещё минуточку и закрыть глаза на мгновение, ведь теперь-то уже безопасность! — но благовоспитанность не позволила разлёживаться в кустах.

Алиса поднялась. Нашла глазами окно дома номер 12.

И увидела Беллатрису Лестрейндж. Самую опасную ведьму прошлой магической войны. Пытавшую Сириуса в его сверхзащищённом доме.

...а Алиса ещё радовалась за сбежавших узников!..

Усталость как рукой сняло — опасность зашкаливала. Она спешно огляделась, но других уголовников не увидела, а значит, была пара секунд подумать. Из освещённой комнаты её тоже не должны были заметить: она снаружи, в темноте, под деревьями, в чёрной мантии... Вернее, мантия когда-то была чёрной, но после Азкабана страшно выцвела и обремкалась — под стать дементорским балахонам, но это ей как раз на руку — вдруг и правда примут за потустороннюю сущность?

Точно! На беглецов ведь должна идти охота? В бою против непобедимой валькирии мрака у неё шансов нет, а вот психологическая атака может сработать. Как там утверждал голос у неё в голове — общий холод, большой потенциал? Что ж, сейчас опробуем.

Алиса сваяла ледяной скелет со страшными пальцами. Обрядила его в свою мантию, натянула капюшон поглубже. Банальной Вингардиум Левиосой запустила лететь к окну дома номер 12, сопровождая движение мощной волной холода. Ледяное пятно наползало на дом, припорашивая стену и хрустя стеклом. Если не присматриваться, выглядело и впрямь жутко.

— Братишки-воришки, подумать только! Как пало семейство Блэков. Предатели, оба.

Она посылала волны боли привычным движением. Муки, корчи, стенания, оскаленные зубы, стёртые от скрежета, и зарождающееся безумие в глазах, когда некуда спрятаться от боли... О, это были прекрасные воспоминания, несъедобные для дементоров! В этом было её спасение — Он знал, знал, что это спасение, когда учил её тёмным искусствам, знал, что дарует ей неуязвимость, Он заботился о ней...

Нежная мысль сбила пытку, и Беллатриса продолжила допрос:

— Где то, что ты стащил из банка?

Оборотное зелье уже выдохлось — а ведь как хорошо одурачило этого простофилю! Любовь — это слабость, Он прав, бесконечно прав!

Кузен ответил еле слышно:

— О, это...

И с подчёркнутым удовольствием медово прошептал последнее слово в своей жизни:

— Уничтожено.

Потом она сама накажет себя перед Ним, как домовой эльф, не выполнивший свою работу. Она будет пытать себя истово, заглядывая за грань безумия и впуская в себя бездну, но это потом, а сейчас — сейчас её кузена ждёт участь хуже, чем смерть. Сейчас она _выпустит_ бездну, которую копила двенадцать лет в Азкабане, и посмотрит, хватит ли у этого предателя крови силёнок вынести то, что испытала она.

— Круцио!

Вкладывая свою тюремную боль, тоску, безысходность, отчаяние, вымещая их — по заслугам! — она разжигала в себе ярость, чтобы забыть этот вечный холод, чтобы выгнать его из каждой клеточки, выжечь, выдворить, забыть!! Но холод не отпускал. Наоборот — будто настигал её, обнимал, облизывал, опутывал. Беллатриса заозиралась — и дрогнула: окно индевело у неё на глазах. Нет, не может быть! Дементоры — здесь?

Стекло хрупнуло и брызнуло осколками, а в ночи незряче замаячил чёрный капюшон. В комнату ворвался холод. Беллатрису затрясло — ещё слишком свежа была память, чтобы бравурно рассмеяться врагу в лицо и кинуться в бой. Леденящий ужас зашевелился внутри, кусал сердце и царапал лёгкие. Она стала истерически счёсывать иней с плеч, будто блох. Проклятый мороз был даже на языке! Но теперь не было зачарованных стен и решёток, чтобы её сдержать. Беллатриса бежала, трансгрессировала с хлопком — а вот кузена ждала участь хуже, чем смерть...