Зигзаг (гет)

Раз в неделю у Амины был выходной. Шарлотта злилась — всего лишь один день в неделю она вынуждена была проводить с детьми, но сейчас для неё это было слишком. Она любила своих детей. Но в её сознании на первом месте стоял мужчина и любовь к нему, а дети — просто необходимое, иногда досадное и приставучее, приложение. Когда погиб Анри, она уцепилась за своих детей, неосознанно навязав им роль воплощения того, к чему привыкла, надеясь таким образом удержать своё прошлое. Нечто вне тебя может сохранить почву под ногами на некоторое время. Но это «нечто» всегда непостоянно, а значит, в любой момент основание будет выбито из-под ног в самый неподходящий момент. И каждый раз, обращая взор в сторону детей, Шарлотта убеждалась в этом снова и снова.

Они росли слишком быстро и уже ничем не напоминали прошлое. Раньше, глядя на них, она могла вспомнить своё относительно прочное положение женщины при мужчине и найти в том утешение. Но теперь изменились они, стали иными обстоятельства и окружение, да и сама она уже не прежняя. Отринув единственное, что связывало её с былыми отношениями, не желая вспоминать о них, Шарлотта утратила необходимость цепляться за своих детей, как за смысл жизни. Кроме того, на неё, как из рога изобилия, сыпались милости, о которых она и не мечтала ранее. И точка отсчёта в виде детей для осознания прочности своей жизни, её незыблемости и неизменности, больше не была нужна. В согласии со своей натурой, Шарлотта отвернулась и стала искать того, кто даст ей больше уверенности в жизни, кто упрочит её положение. Дети, к сожалению, сами слишком нуждались в ней и требовали от неё силы и уверенности. Она больше не могла быть такой — это было слишком утомительно.

Благодаря знакомству с мадам Лескано Шарлотта заняла при ней положение компаньонки, наперсницы и вообще ближайшей приятельницы и неожиданно попала в среду «дам полусвета»⁽¹⁾. Она старалась соответствовать требованиям, которые предъявляло окружение, и завела привычку приглашать гостей по воскресным дням к пяти часам. Мадам Лескано полунасмешливо называла это собрание «салоном». Собственно, мсьё Арнольд появился в её жизни именно так — он был приглашён в гости и быстро обосновался в её доме на правах поверенного и ближайшего советника.

Шарлотта изо всех сил пыталась следовать взятой на себя роли: не действовать, но вдохновлять тех, кто действует. Остроумная мадам де Жирарден в одном из своих фельетонов заметила о создательнице модного салона: «она не вершит политику, она позволяет, чтобы политика вершилась с её помощью»⁽²⁾, Шарлотта пыталась делать то же самое, но, кажется, получалось это у неё не очень хорошо. И чаще в её доме собирались обычные сплетники. То были мелкие торговцы с жёнами, скучающие обрюзгшие аристократы или модистки с мелкими и куцыми мыслями, ограниченными желанием любыми средствами проникнуть в «высший свет». Бедная Шарлотта пыталась прыгнуть выше головы. Плохо разбираясь в людях, она доверилась вкусу своей патронессы и катилась вниз, в среду, где высокие чувства и мысли очень редкие гости. Изменить установившийся порядок Шарлотта не могла.

Амина очень хорошо ладила с детьми, и замена няни сейчас могла вызвать к жизни проблемы и заботы, нежелательные теперь, когда у неё всё так хорошо складывается с мсьё Арнольдом. Лёжа в кровати, Шарлотта иногда погружалась в сладкие мечты о том, как займёт место, которого всегда была достойна, но по глупости отказалась в своё время — место знатной дамы подле богатого мужа. Она была мила, красива — что ещё нужно для уважающего себя стареющего мужчины? Дети мешали ей. Шарлотта не раз видела, как мсьё Арнольд морщился при взгляде на них, хотя они почти не пересекались. Она всегда старалась устроить всё так, чтобы он их не видел.

Особенно ей было неловко, когда она замечала, каким взглядом смотрит на мужчину Шарль. Положительно в этого мальчика вселился дьявол ещё с рождения и проявился в тот момент, когда в их жизни появился этот человек. Шарлотта передёрнула плечами, не зная, какое подобрать слово. Временами она испытывала мистический ужас, вспоминая об Эрике. Перед её мысленным взором возникали картины его внезапного появления, когда она больше всего нуждалась в помощи, и сама эта помощь представлялась ей удивительным фактом благоволения каких-то высших сил, и она стыдилась своего поведения и слов. В следующий раз она вспоминала о своих мечтах, связанных с Эриком, и ей становилось неловко; она вспоминала его обезображенное лицо и чувствовала отвращение; понимала, что следовало бы испытывать чувство благодарности, но не могла на него решиться. В её представлении благодарность тянула за собой исполнение определённых обязательств: визитов, поддерживания отношений. Шарлотта никак не могла себя заставить и видела себя мученицей — и снова винила всех, чтобы оправдаться перед собой.

А виновато было тщеславие, которое умудрялось извратить любые мысли и превратить любое дело, которое могло бы доставить ей удовольствие, в пытку. Шарлотта была и добра, и великодушна, и отзывчива в той мере, в которой позволяло воспитание. Но из-за тщеславия великодушный дар казался ей тяжкой податью, а нежная забота — докучной обязанностью. Тщеславие и неуёмное любопытство, свившие гнездо в её сердце и толкавшие на поступки, о которых Шарлотта сожалела после, но исправить сделанное не было никакой возможности.

Чаще всего во время визитов немногочисленных гостей Амина уводила детей на прогулку и, если позволяла погода, гуляла как можно дольше в нарушение всех режимов и правил воспитания. Шарль и Лиза были полностью оставлены на её попечение, Шарлотта редко подзывала их к себе. В будние дни она была по горло занята в ателье мадам Лескано, в воскресенье у неё были гости. Квартира, в которой они жили, была хоть и небольшой, но предоставляла возможность не пересекаться в течение дня с теми, с кем не хотелось. Перс практически не бывал у неё после того, как мадам Лескано сказала, что способна сама позаботиться о малышке Шарлотте. Дариус бывал чаще, но приходил к детям, поскольку очень скучал.

В одно из воскресений Амина увела Лизу на прогулку. Шарль остался дома: он был не здоров. Приближалось время гостей, и Шарлотта спешила освободиться, а мальчик, как назло, капризничал, не желал ни лежать, ни сидеть, разбрасывал игрушки, и Шарлотта уже жалела о том, что отправила няню на прогулку с дочерью. Амина была бы очень кстати сейчас. Она быстро успокоила бы Шарля. Ей удивительно быстро удавалось найти с ним общий язык. Он и разговаривал с ней легко и подолгу, что-то объяснял, часто неузнаваемо коверкая слова, но няня всё равно понимала его, удивительным образом угадывая в нескольких буквах то, что мальчик хотел сказать, а обращаясь к матери, он «жевал» слова и «глотал» целые предложения, не умея выразить то, что хотел. Иногда он казался Шарлотте не совсем нормальным, но в следующую минуту она пугалась таких мыслей, и ей становилось стыдно. Тогда она обнимала сына, прижимала его к себе крепко и так пряталась от своего стыда.

Так же легко находил общий язык с Шарлем и Эрик, но Шарлотта старалась об этом не думать. Хотя то, что происходило между этими двумя, трудно было назвать общением в полном смысле слова. Они часто просто сидели рядом и что-то делали: рассматривали картинки, мастерили что-то из бумаги — Эрик был большой искусник по этой части — или рисовали. Шарлотта изумлялась предметам их совместного творчества и, когда Шарль забывал, старалась убрать непонятный бумажный предмет или рисунок подальше. Почему-то творчество сына бросало её в дрожь.

* * *

С тех пор, как из их дома исчез Тёмный, Шарль часто грустил. Он старался никого не спрашивать о нём, но ждал каждый день — выбирался на лестницу у входной двери и прятался в тени лестничного пролёта. Золотистые глаза внимательно следили за всеми, кто входил и выходил из дома, но желанная фигура не появлялась. Потом приходила няня Амина и уводила его спать. Но и её он ни о чём не спрашивал. Он только смотрел внимательно, надеясь, что она сама поймёт. Амина же только ласково улыбалась и обнимала его.

Шарль никак не мог понять, зачем место одного единственного человека, который ему так нравился, заняли все эти ярко и красиво разодетые мужчины и женщины. Они бывали у них каждый воскресный вечер, их громкие визгливые голоса часто раздражали и вызывали головную боль. И мама в их присутствии почему-то тоже становилась какой-то яркой и ненастоящей. Она часто и громко смеялась, хотя ей не было весело! Лучше бы она оставалась с ним! Они бы играли вместе. Мама тихо напевала бы что-нибудь, и голос её в этот момент своей лаской напоминал голос Тёмного, Эрика.

Вот и сегодня мама спешила и нервничала, но он, во что бы то ни стало, хотел удержать её рядом с собой! Вконец рассердившись, Шарлотта накричала на него и, хлопнув дверью, ушла. Проследив, когда соберутся гости и гостиная привычно зажужжит, позвякивая фарфоровыми чашками, — мама угощала чаем — мальчик тихо выбрался из детской, с трудом открыл тяжёлую дверь — Шарлотта забыла запереть её после прихода очередного гостя — осторожно спустился по лестнице и выбрался на улицу. Он решил найти Эрика.

* * *

Вернувшись, Амина не обнаружила мальчика в детской. Его не было нигде. Шарлотта, занятая гостями, отмахнулась от её беспокойства. Девушка оббежала ближайшие кварталы, но Шарля нигде не было. Она ринулась за помощью к Самиру, поскольку просто не знала, что ещё может сделать.

Невозможно описать чувства Эрика, когда он выслушал бессвязный рассказ. Гнев заполнил его без остатка — он плескался в глазах, трепетал на кончиках пальцев, скрывался в резких движениях и в отрывистом голосе, которым он отдавал распоряжения Самиру и Дариусу, сразу и безоговорочно признавшими за ним право командовать. Поиски прервали поздней ночью, поскольку бесполезно было искать в полной темноте. Оставалось ждать утра. Все провели ночь без сна, сидя в уютной гостиной Шарлотты. Чайный столик, уставленный угощением, сиротливо теснился в углу, чай остывал в чашках — никто так и не притронулся к нему.

* * *

Пока взрослые ждали наступления утра, Шарль, заплутав в хитросплетении улиц и смертельно устав от поисков, которые так ни к чему и не привели, набрёл на какой-то склад. Будучи маленьким, как мышка, он подлез под старые ворота и спрятался среди штабелей дров, зарывшись в кучу древесной коры. Ему страшно хотелось есть, и он принялся жевать тоненькую стружку, чтобы обмануть голод. Голод и усталость притупили его решительность и обиду на мать. Теперь он уже сожалел о том, что так бездумно убежал из дома, и пообещал себе, что если он не умрёт и его найдут, то следующий свой побег он подготовит тщательнее; он обязательно найдёт того, кто так мил его маленькому сердечку. С этими мыслями, пригревшись, Шарль уснул и во сне снова, как тогда, несколько недель назад, чувствовал себя в крепких и надёжных объятиях. Проснулся он от того, что кто-то тычет чем-то мокрым в лицо.

Утром Шарля обнаружил дворник — мальчик убежал вовсе не далеко, и собаки подняли истошный лай, почувствовав чужого на складе.

* * *

Эрик коршуном налетел на Шарлотту:

— Как вы посмели потерять из вида вашего собственного ребёнка? Как вы могли забыть о том, что он рядом и нуждается в вас, как в глотке воздуха? Жестокая женщина, о чём вы думали, оставляя своего сына, когда ему нужно было ваше внимание, когда он был болен и слаб? Вы надеетесь, что ваши сожаления поправят последствия вашей бездушности? Кому нужны ваши слёзы теперь, когда всё позади? А может быть, вы надеялись, что сын сгинет где-нибудь на парижских улицах? Вы же не любите его и никогда не любили, не отрицайте…

— Что вы такое говорите! — заплакала Амина.

— Эрик, опомнись, — Самир удерживал его за плечо.

Но ни слёзы Амины, ни рассудительность старинного приятеля, ни даже толпа вокруг уже не смогли бы остановить Эрика. Необузданная натура, до сих пор удерживаемая в рамках приличий, вырвалась на свободу. Ничто не могло остановить его гнев, порождающий убийственные обвинения, которые, возможно, он не высказал бы в иных обстоятельствах. Но теперь, подобно могучей волне, подгоняемой ураганом из страхов, сомнений и обид, они устремились в единственную свободную сторону. Упрёки и обвинения обрушились на голову Шарлотты, уничтожая её, стирая до основания те крупицы нежности, которые два человека могли испытывать друг к другу.

— Замолчите вы, уродец! — истерично закричала Шарлотта. — Кто вы такой, чтобы судить меня и моё поведение? Кто вы такой, чтобы являться сюда и упрекать меня? Что вы сделали для моего положения? Если бы не он, — Шарлотта ткнула пальцем в Самира, — я умерла бы в парижской канаве, а вы и пальцем не шевельнули для того, чтобы помочь мне. Не отпирайтесь, вы давно ненавидите меня и хотели бы, чтобы нашей встречи вообще не произошло, чтобы я сгинула ещё до того, как попалась вам на глаза…

— Я хочу, чтобы ты сгинула теперь! — загремел Эрик и, ринувшись в сторону Шарлотты, едва не вцепился ей в горло. Самир вовремя ухватил его за локоть.

Пронзительный крик Шарля моментально заставил Эрика стихнуть. Он словно подавился воздухом, когда оглянулся и заметил огромные испуганные глазёнки Лизы, сверкающие из-под диванчика в углу гостиной. Но ярость не так просто было остановить, загнать в прежние узкие рамки. Эрик застыл на месте, глубоким вздохом стараясь вернуть себе спокойствие, получалось плохо. Наконец, он заговорил сдержанно, явно с трудом подбирая слова. Всё в нём клокотало от гнева:

— Мадам, если мальчик так стесняет вас, я могу взять на себя заботу о нём. Но решить это вы должны теперь же, потому что я больше никогда не подойду к вам и не войду в ваш дом, даже если он будет гореть, а вы станете взывать из него о помощи. Я сделаю именно то, в чём вы меня обвинили. Если совсем недавно я не считал себя способным поступить так по отношению к вам, то теперь — поступлю. Другое дело — ваши дети. Вы так явно тяготитесь ими, что я просто не могу спокойно стоять в стороне и смотреть, как вы бездумно калечите их жизнь, окружая себя неподобающими людьми. Молчите! — Эрик так резко выдвинул руку в упреждающем жесте, что едва не толкнул Шарлотту; она отшатнулась, с трудом удержавшись от падения. — Я знаю, что ваше право выбирать себе знакомых и не мне решать, кто будет делить с вами ложе. Вы слишком понятно объяснили мне моё место. Я помню об этом. Но забывая о вас, я не могу забыть о маленьких людях, к которым невольно привязался за месяцы нашего знакомства. И я чувствую себя обязанным следить за их дорогой потому, что украл их у голодной смерти. Если жизнь, которую рисуют вам ваши новые знакомые, так прельщает вас — вперёд! Идите и пользуйтесь благами, которые теперь вам доступны. Но избавьте от этого ваших детей, позвольте им расти в обстановке не страстей и вечного карнавала, но в тишине и покое…

— Разве от них убудет, если я немного повеселюсь? — кусая губы, сбивчиво проговорила Шарлотта. — Я работаю целыми днями ради них! Мне совсем нечего скрывать, что я хотела бы отправить куда-нибудь хотя бы Шарля. Я люблю его и, вероятно, буду скучать, но не могу сделаться хорошей воспитательницей. Я всё больше раздражаюсь и кричу на него в последнее время потому, что он мне очень мешает.

Она не ожидала от себя таких речей и, услышав их, растерялась, осознав их смысл, но в следующую же секунду вызывающе уставилась на онемевших свидетелей её слов.

— Мадам, что вы такое говорите, — всхлипнула Амина. — Вы так не думаете, вы не можете так думать! Сейчас ваш сын рядом с вами, вы можете в любой момент прибежать к нему, обнять его, увериться в том, что всё, что с вами было, — не сон. Что вы будете делать, если придёте и, ожидая увидеть детское личико, встретите пустоту?

— Всё, что было... Меня возмущает, что все меня учат, как будто я сама уже ничего не понимаю, — Шарлотта сердито топнула ногой. — Даже моя собственная нянька смеет мне указывать! Я делаю такие шляпы, что прославилась на весь Париж, — это что-нибудь да значит! Не могу же я и работать, и детей воспитывать, — Шарлотта словно оправдывалась, — и наконец, жизнь не только в детях. Я хочу жить — я молода. Хочу видеть театры, рестораны, вечера, а не сидеть дома в тиши и уединении, словно в монастыре.

— Шарлотта, вы ведь наговариваете на себя! Завтра вы будете плакать, вспоминая свои слова, — голос Дариуса, неожиданный, глухой, тёплый и ласковый без тени снисходительности, проникал в самую душу, вытягивая на свет всё самое лучшее, что было в человеке. Но сейчас и он был бессилен перед упрямством, которым Шарлотта окружила себя, как бронёй.

— Не буду я плакать! Что вы лезете ко мне со своими увещеваниями! — истерично выкрикнула Шарлотта. — Хотите заботиться о моём сыне — на здоровье! И покончим с этим! Я устала!

— Бедный мальчик, — прошептала Амина.

— И совсем не бедный, — запальчиво проговорила Шарлотта. — Я заберу его, как только устрою свою жизнь. А это будет скоро!

— Неужели ваша жизнь не устроена теперь, — скорбно переспросил Дариус. — Вы работаете, обеспечены, можете учиться сами, вырастить и выучить детей. Что же ещё нужно?

— Вот была бы у вас жена, появились дети — сразу же поняли бы, как иногда хочется свободы, — капризно, как бы упрекая, ответила Шарлотта.

Молнии сверкнули из глаз Эрика, и голос его — точно мечи ударили — прозвучал властно:

— Пора! — Он протянул руку, чтобы взять Шарля.

— А вот если захочу — не выпущу его, — снова закричала Шарлотта, ринувшись к сыну. Мальчик, думая, что мать собирается наградить его шлепком, испуганно вскрикнул и вцепился в Самира, который тут же подхватил его на руки, где он сразу затих, обвив шею ручонками и уткнувшись в плечо. Перед Шарлоттой вырос Эрик, и она, словно отброшенная могучим тычком, отлетела к дивану.

Эрик давно ушёл, но голос его, подобный отголоскам грозной бури, ещё долго гулял по квартире. И Шарлота сидела, оцепеневшая. Она просидела, не шевелясь, весь день. К ночи у неё открылся жар, и сознание её потухло на долгие дни. Мадам Лескано, явившаяся утром, чтобы узнать, как дела у её подопечной, обнаружила Шарлотту в бреду, а Лизу, перепуганную и голодную, под диваном, где девочка пряталась всю ночь, с ужасом следя за матерью.

* * *

— Эрик, что ты наделал… — Самир, баюкавший Шарля, в этот миг казался выше своего не маленького приятеля, и голос его, тяжёлый и печальный, отдавался в висках тупой болью.

— Теперь уж ничего не изменишь, — устало ответил Эрик. — Я выполню своё обещание.

— Однако не сегодня. Амина, проводи нас домой. Поможешь нам немного.

Но Эрик, моментально ухватив девушку за талию, притянул её к себе:

— Она пойдёт со мной, — мрачно обронил он.

Самир пожал плечами и, повернувшись, направился пешком в сторону улицы Риволи. Дариус поспешил за ним. Эрик увлёк Амину в другую сторону. Мнение девушки никто не спросил.

* * *

Эрик привёз её в свой флигель в Сен-Клу. Молча завёл в гостиную и оставил там. Вышел, чтобы найти что-нибудь съестное. Вернувшись, обнаружил девушку спящей в глубоком кресле. Он протянул руку, желая прикоснуться к ней, но лишь погладил обивку кресла рядом с её щекой, и пальцев его коснулось слабое дыхание. Она спала тихо. Ничто не омрачало высокий чистый лоб. Он позавидовал тёмному локону — тот привольно лежал на её щеке. Постояв немного, Эрик примостился у кресла на низенькой скамеечке. Сложившись почти вдвое, он обхватил руками колени и склонил на них голову так, чтобы Амина всё время была в поле его зрения.

Подступал вечер. Сумерки заполняли комнату, становились густыми и непроницаемыми. Амина всё спала, а он сидел у её ног и смотрел. Но вот она встрепенулась, разбуженная внезапно каким-то страхом или мыслью, и оглянулась вокруг, и вскрикнула, увидев поблизости два мерцающих огонька.

— Не бойся, это всего лишь я, — услышала она тихий голос. Огоньки потухли. Послышался шорох, и через несколько мгновений пламя свечи озарило комнату.

— Извините, — виновато проговорила Амина.

— Я знаю, что мои глаза светятся в темноте, — буднично ответил Эрик, — в детстве я сам себя пугался, когда мой взгляд натыкался на зеркальную поверхность. Потом привык.

— Уже поздно, мне пора идти.

— Действительно, уже поздно, — Эрик неотрывно разглядывал её, и под его взглядом она краснела и сжималась, словно цветок, скрывающий свою сердцевину от наступающей ночи. И, как ночь, неотвратимо наступало его внимание. Приходилось догадываться, о чём он думает, когда рассматривает так пристально её лицо, и только ли на лицо направлен его взгляд. Амина чувствовала, как пламенеющий взор очерчивает контуры её тела.

— Так, я пойду? — в тишине голос её звучал робко и как-то полупридушенно.

— Я провожу тебя.

— Что вы, не стоит. Я доберусь сама.

— Не стоит… — эхом отозвался Эрик. — Закрой глаза, — просьба прозвучала внезапно и обезоруживающе. Мысли отказаться даже не возникло. — Ты боишься меня…

Он не спрашивал и не утверждал, а просто сказал. Сказал так, как сообщил бы о дожде за окном или жаре вокруг.

— Нет, — робко протестуя, Амина передёрнула плечами, выдав себя с головой. Она боялась и ещё как! Но то был не страх в привычном смысле этого слова — душа замирала от каких-то тайных предчувствий. Она протянула руку, как будто хотела ухватиться за что-то, но рука, не найдя опоры, безвольно повисла плетью.

— Боишься, — в голосе его послышались тёплые и ласковые нотки, он тихо рассмеялся. Амина невольно вздрогнула, почувствовав прикосновение ледяных пальцев к векам. — Не бойся...

Он говорил спокойно и мягко. Ей казалось, что он разгуливает вокруг неё, бесшумно, как кот, и лишь легкое движение воздуха сообщает о его перемещениях. Амине нестерпимо захотелось открыть глаза и убедиться, так ли это или чувства обманывают её. На самом деле Эрик стоял прямо перед нею и смотрел на её лицо. Потом она почувствовала, как её волосы, освобождённые от шпилек, рассыпались по плечам, и встряхнула кудрями, пытаясь скрыть неловкость. Амина ощутила, как жаром полыхнуло лицо, и склонила голову, чтобы скрыть это.

— Не бойся, — повторил он и через минуту добавил, — ты красива…

— Это плохо? — спросила она, стараясь сдержать внутреннюю дрожь.

— Это волшебно!

Ответ как будто осыпал её душистыми цветами. Не решаясь открыть глаза, ожидая чего-то, она поворачивалась вслед за голосом. А голос словно дразнил её; отражаясь от стен, он то уходил ввысь, то звучал у ковра. Потом лица коснулась гладкая шёлковая ткань, плотно закрывая глаза, пресекая все попытки разглядеть что-либо.

— Не туго? — спросил Эрик, наклонившись к уху. Его шёпот проник в сердце. Она едва заметно качнула головой.

Амина стояла там же, где застиг её первый вопрос Эрика, — возле кресла, с которого встала совсем недавно, собираясь покинуть комнату и уйти, — когда ему показалось вдруг, что сейчас она сбежит из его жизни. Она стояла, выпрямившись, статная, с шёлковой повязкой на глазах, подобная Фемиде, фигурка которой красовалась за стеклянной дверцей шкафа у неё за спиной. И сами собой сложились слова. Слова, которые он не решился произнести вслух то ли по причине внезапной робости, то ли от недоверия или страха...

Приветствую тебя, Богиня! Прими моё почтительное изумление и ответь, когда прихотливый изгиб губ твоих решит участь мою? Достоин ли я твоего внимания? Или я всего лишь игрушка скучающего божества?

А она услышала иные речи:

— Что видят наши глаза, когда перед ними встаёт непреодолимая преграда? Может быть, свет? Нет. Кругом темно, и ни лучика не проникает сквозь повязку. Может быть, там тьма окутывает плотным душным покрывалом? Нет? Что видишь ты? Какой ты видишь себя?

— Не бойся! — тайная речь всё же коснулась её и стала понятна.

— Не буду,— так же беззвучно ответила она.

Её губы дрогнули. Было совершенно неважно, какие именно слова произносил Эрик, какие вопросы задавал, что хотел услышать. Слова были всего лишь способом, средством, с помощью которого звучал его голос.

— Не знаю, — её голос стал хрипловатым и неуверенным.

— А я… Что ты думаешь обо мне?

Словно безмолвие обрело голос и раскрыло свои объятия. Глубокий вздох открыл правду — трепетная чувственность спешила на зов умелых и таких желанных прикосновений. Прохладные пальцы касались её щёк, губ, рисовали восьмёрки на обнажённой шее, бережно, словно по клавишам дорогого старинного инструмента, проводили по тонким ключицам, обтянутым смуглой кожей. Амина и не заметила, как верхние пуговицы, удерживающие высокий ворот платья, оказались расстёгнутыми. Но лишь чуть-чуть приоткрыли тайну жадному взору. Расстёгивать пуговицы, распускать тесёмки дальше пальцы не стали, храня целомудрие. И вновь они путешествовали вверх, изучая и покоряя, туда, где их ждали полуоткрытые губы, готовые прошептать, простонать, прокричать, взять в плен эти тонкие и умелые руки; голова поворачивалась следом за их движением.

Скользнуло мимолётное удивление: студёные руки вдруг стали мягкими, нежными и очень тёплыми.

Пальцы снова двинулись вниз, рисуя нотные знаки на живом, создавая неведомую ранее музыку. Музыку, которая звучала для двоих. Скупые и однообразные касания заставляли клониться к земле от невыразимой усталости, и вытягиваться в струнку, и молить о новых прикосновениях.

— Ты очень красива… — выдохнул он снова и легко тронул полуоткрытые губы, слегка припухшие от испытываемого удовольствия. — Как бы я хотел…

Амина долго ждала окончания фразы, но так и не дождалась. Стесняясь спросить, она вслушивалась в тишину, чтобы угадать желанные слова уже не в звуках, а хотя бы в движениях, но и прикосновения внезапно прекратились, и шёлковая пелена спала с глаз.

— Прости, — сказал Эрик без единой эмоции в голосе, словно не его голос покорял некоторое время назад, — я несколько эксцентричен в своих поступках. Прости, если напугал.

Он отвернулся и отошёл, а она осталась застёгивать платье и глотать подступающие слёзы. Белый платок, несколько минут назад закрывавший её глаза, был брошен небрежно на кресло за спиной. Убирая волосы, она следила за высокой фигурой, застывшей у окна, и в какой-то миг захотела подбежать и выцарапать ему глаза, даже не задумываясь о причине такого поступка. После произошедшего Амина чувствовала странную пустоту.

Эрик даже не слышал, а спиной чувствовал её движения: она привела себя в порядок и тихо покинула комнату. В эту минуту он готов был заплакать от невыносимой тяжести, скопившейся в груди. Почему он не смог сделать то, чего так хотел? Поцелуй — это ведь так просто. Но нет! Никогда и ничего не давалось ему просто. Удивительное открытие пришло в голову: оказывается, когда чего-нибудь желаешь настолько сильно, что готов отдать всё, чтобы приблизиться к желаемому, то это до тех пор, пока желание остается несбыточным. Но как только появляется возможность его осуществления, как тут же в голове и сердце стучит только одна мысль — лучше бы ничего не желать! Теперь, когда всё стало неотвратимо реальным, ему хотелось убежать. Поэтому он поступил так, как поступают жуки в минуту крайней опасности: они падают на спину и притворяются мёртвыми. Эрик сжимался в комок, чтобы занимать как можно меньше места, старался прогнать мысли, связанные с тем, что произошло. И вдруг, когда он на минуту отрешился от печали о самом себе, его бросило в жар от мысли: на улице — ночь, а она — одна…

* * *

Амина осторожно пробиралась по улице к своему дому. Было уже очень поздно и страшно. Всё же она зря отказалась от предложения Эрика проводить её. Возможно, если бы не отказалась, то не произошло бы того, что произошло…. А может быть, оно случилось бы все равно. Амина судорожно вздохнула, пытаясь остановить наступающие слёзы. Что это было? Невинная ласка или непристойное предложение? Она сама предложила себя, и плакать теперь не о чем. Амина не сожалела сейчас о том, что спустилась в подвалы Оперы и сказала то, что сказала. Слёзы её были вызваны скорее тем, что не случилось смутно ожидаемое. Не произошло то, чему она и названия не знала, и определения не могла подобрать, но ждала, как ждут восхода солнца, представляя его себе всякий раз по-разному. А восход всё равно оказывался другим.

Когда она покинула дом Эрика, то по случаю глубокого вечера невозможно было найти экипаж. Она шла пешком и очень устала — Сен-Клу располагался не далеко от Парижа, но только для тех, кто мог позволить себе лошадей в любое время суток. На улицу, где стоял её дом, Амина попала уже далеко за полночь. И вот тут её поймал тот, кого она и ждала, и боялась.

Марсель вовсе не ожидал её встретить. Она появилась внезапно. Сначала он даже не узнал её. Следуя в темноте за девичьей фигуркой, он просто хотел догнать её и предложить провести вместе время. Порядочные девушки в такое время по улицам не ходят, а потому он вполне мог рассчитывать на благосклонное внимание. Мужчина подхватил девушку под локоток и увлёк в темень ближайшего двора.

— Что тебе нужно? — прозвучал вопрос.

— Ты, — последовал короткий ответ.

Но на сей раз Марселю помешали. Помешал как раз тот, кого он тщетно разыскивал вот уже несколько недель. Тот самый человек, от которого он натерпелся столько страха, от проклятого Грамотея. И в единую эту минуту Марсель возблагодарил провидение, заставившее его выбраться сегодня на улицу. Но пока благоприятный конец его истории мог подождать. Теперь уж этот человек, за смерть которого давали такие хорошие деньги, не выскользнет из его рук. Нужно только проследить за ним. Повинуясь, Марсель выпустил руку Амины и растворился в темноте. Честно говоря, он покрылся липким потом от страха, когда угольки глаз глянули и плеснули на него пламя своей ярости. А позже пришло понимание того, что он вскоре закончит своё дело и, наконец, избавится от ненавистного Грамотея. Нужно же было как-то оправдать свой страх и своё отступление.

* * *

У Амины зуб на зуб не попадал от ужаса. Куда-то подевалась вся решительность, с которой она могла противостоять своему брату. Сейчас понимала — не сумеет. Она боялась до судорог. Эрик обнял её, успокаивая, окутал собой.

— Ты плачешь? Почему?

— Не знаю.

— Прости меня, …воробушек.

— За что?

— За всё.

И,

согреваясь на его груди, она чувствовала себя счастливой. Впервые.

1) Само слово «полусвет» ввел в обиход Александр Дюма-сын, назвав им комедию, премьера которой состоялась в парижском театре Жимназ 20 марта1855 года.

Вернуться к тексту

2) Дельфина де Жирарден "Парижские письма виконте де Лоне"

Вернуться к тексту