Зигзаг (гет)

Мальчик был таким крошечным. Насколько девочка была похожа на свою мать, настолько же мальчик не напоминал её ничем. Совсем. Можно было сколько угодно выискивать знакомые черты — их не было, словно эти двое не мать и сын, а совершенно чужие люди. До сих пор Эрику казалось, что такого не бывает. Ребёнок был маленький и белоснежный — такими обычно изображают херувимов. Только вот на голове курчавились не золотистые, а совершенно невообразимого огненного цвета волосы, при этом на лице не было и намёка на веснушки. Маленькое личико, искажённое болью, — Эрик никогда не видел, чтобы на детском лице так явно проступало страдание, и при этом мальчик не плакал. Лишь слабое дыхание рвано и сипло вырывалось из его слабенькой впалой груди. Когда он пытался втянуть воздух в лёгкие, грудь проваливалась, являя взгляду страшную яму, словно в грудине не было никаких костей. Ви́дение маленького человечка, судорожно цепляющего за жизнь рваными вдохами, повергало в ужас видавших виды мужчин. Когда двое взрослых склонились над ним, ребёнок слегка приоткрыл глаза, и они оказались бледно золотистого цвета. От боли или таков был их цвет от рождения, но в тот миг, когда их глаза ненадолго встретились, у Эрика возникло чувство, что он подобрался к логову тигра и беззастенчиво заглянул в его очи — таинственные и глубокие, глаза дикого зверя, повидавшего на своём веку так много, что всё сущее кажется ему мелочью по сравнению с его страданиями, его воспоминаниями и впечатлениями от прожитого.

В первую минуту, когда они увидели окровавленную ручку, обоих накрыла волна беспомощности. Мальчик тяжело дышал и почти не шевелился. Очнулись, услышав сдавленный всхлип: Шарлотта стояла за их спинами, прижимая руки к груди. Она вся словно превратилась во взгляд, и взгляд этот выражал неописуемый ужас. Казалось, в эту минуту, здесь и сейчас, она рухнет и больше не поднимется. Самир мигом очутился рядом и подхватил зашатавшуюся женщину:

— Мадам, вам следует уложить девочку, она очень устала…

— Но как же… — слабо пролепетала Шарлотта.

Перс был неумолим, в голосе прозвучали металлические нотки:

— Здесь всё будет в порядке, уверяю вас. Мадам, ваша дочь нуждается в вас.

Он решительно развернул её в сторону своей комнаты, где была приготовлена постель. Шарлотта побрела в указанную сторону, даже не заметив, что девочка осталась стоять на месте. Повинуясь едва заметному жесту, Дариус последовал за ней, подхватив сонного ребёнка на руки. Возвратился он через минуту.

— Помнишь Арно? — Спокойно спросил Самир. — Приведи его.

Степенно поклонившись, Дариус моментально исчез. Ни шума, ни резких движений, ни восклицаний. Перс был собран и сосредоточен — это была привычка, которая заставляла мысли двигаться стройно, и она же не допускала влияние эмоций.

— Кто такой этот Арно? — Тихо поинтересовался Эрик.

— Старый знакомый, — неопределённо обронил Самир. Не прикасаясь к ребёнку, он внимательно осмотрел его. Осторожно взялся за маленький пальчик, пытаясь пошевелить им. Это вызвало мгновенную реакцию — глаза ребёнка широко распахнулись и он заплакал. Обессилевший, он не мог кричать так, как, возможно, плачут здоровые дети, — он действительно скулил и подвывал. Высокий смуглый лоб перса прорезали глубокие морщины, губы превратились в тонкую ниточку, его огненный взгляд обратился в сторону Эрика:

— Ты знал?

— Всё, что знал, я тебе рассказал. Ребёнок был завёрнут. Как и что я мог узнать? Или тебе интересно — не сотворил ли я этого? — Возмутился Эрик, сердито воззрившись в ответ. — Я душегуб, но не настолько. Неужели ты так ничего и не понял? Есть пределы даже для моей ненависти — на маленьких нищих детей она не распространяется.

— Не знаю, что там, но выглядит препакостно, — пропустив гневную отповедь мимо ушей, перс выпрямился и сцепил пальцы за спиной. — Не сердись, — примирительно заметил он, — старые привычки, знаешь ли. Подозревать всех — это у меня в крови, — он прошёлся по комнате, постоял, пару раз перекатившись с носка на пятку и обратно, о чём-то раздумывая. — Дело осложняется, — непонятно пробормотал он, — возвышаясь над диваном, как монумент.

— Одно в тебе никогда не изменится, — недовольно проворчал Эрик, — любишь говорить загадками.

— Да? — Оглянувшись, улыбнулся Самир. — Загадочная речь нужна, чтобы скрыть замешательство.

— Буду знать, — хмыкнул его собеседник. — Так кто же всё-таки этот Арно?.. Ты ведь знаешь мою маленькую проблему.

— Не бойся, — окинув его взглядом, ответил Самир, — ты выглядишь, как экстравагантный аристократ, и отношение к тебе будет таким же. Заметят тебя лишь тогда, когда в тебе будет нужда, и только тогда, когда ты сам этого захочешь. Мои гости, обычно, не любопытны.

* * *

Арно оказался невысоким сморщенным человечком с большой головой, покрытой каштановыми непокорными кудрями. Одет он был в темно-зелёный сюртук и такого же цвета панталоны. Одежда сидела на нём как-то неуклюже и мешковато, словно была на размер больше, но в следующую же минуту, едва сморгнув, смотрящему казалось, что она была ему невероятно узка и коротка. Он походил на сгусток какой-то вязкой жидкости, которую всё время переливают из сосуда в сосуд. И она, не успев принять форму новой колбы, в следующую секунду вынуждена приспосабливаться уже к другим условиям. Руки и ноги его шевелились так быстро и изворачивались так немыслимо, что, казалось, будто они прикручены к туловищу шарнирами. Пока он шёл к дивану, на котором лежал мальчик, он умудрился запнуться почти за всю мебель, которая стояла в комнате, хотя никто из присутствующих не мог понять каким образом всё, обо что он споткнулся, оказалось на его пути.

— Это — врач, — тихо и удивлённо спросил Эрик, наблюдая за удивительными кульбитами, совершаемыми вошедшим человеком.

— Можно и так сказать, — туманно обронил перс.

Казалось, Арно твёрдо решил добраться до дивана, чего бы ему это не стоило. На маленьком лице упрямо сверкали тёмные глаза, кустистые брови сурово насупленные, как шторки нависали над глазами. Большой нос с горбинкой, придававший его профилю горделивое, по истине, королевское величие, морщился, то ли испытывая неприятные запахи то ли от чего-то другого. А имеющиеся под носом полные красиво очерченные губы непонятно чему улыбались. Казалось, все части его тела жили, словно сами по себе, но всё же подчинялись какому-то неведомому порядку.

— В чём дело? — спросил он неожиданно густым басом, обернувшись в сторону перса и кивая ему и всем остальным, находящимся в комнате одновременно.

Он как-будто видел сразу всех. Шарлотта, к тому времени уже уложившая спать девочку и сумевшая кое-как взять себя в руки, спряталась за Эрика, вцепившись в его руку, и испуганно дивилась новому человеку.

— Для тебя есть работа, — кивнув в сторону дивана, ответил Самир.

— Это я уже понял, — кивнул Арно. — Я спрашиваю о другом.

Острым оценивающим взглядом он зыркнул в сторону Шарлотты и принялся разматывать повязку. Движения его были очень осторожны и бережны, но ребёнок дёрнулся и визгливо закричал, когда приподняли его руку. Арно мигом приложил к его лицу пропитанную чем-то тряпочку, неведомо как и когда оказавшуюся в его руках. Тельце обмякло, и дальше действия врача уже не сопровождались криками. Шарлотта всхлипнула и судорожно затеребила рукав, в который вцепилась.

— Я слушаю вас, мадам.

Шарлотта чуть не подпрыгнула, услышав эти слова. Заикаясь, она попыталась что-то сказать, захрипела и едва не упала в обморок, слабо опираясь на руку подхватившего её Эрика.

— Не стоит пугать моих гостей, Арно, — обронил перс, — они тебя не знают и твои манеры им непривычны.

Самир поставил стул рядом с диваном. С немалым трудом оторвав пальцы молодой женщины от руки Эрика, усадил её.

— Мадам, — вежливо склонился перс, — расскажите, что случилось с вашим ребёнком. — И отошёл в сторону, оставив Шарлотту один на один с пугающим незнакомцем.

Вокруг неё так много было незнакомцев сегодня! Она пыталась осознать всё и привыкнуть ко всему, но была слишком истощена и напугана, чтобы здраво мыслить или хотя бы связно описать свои злоключения. Некоторое время она просто открывала и закрывала рот, словно рыба на берегу. Тёмные глаза человека, сидевшего напротив, сверлили её, и во взгляде его светился интерес патологоанатома.

Шарлотта замялась, не имея сил даже просто разлепить губы не то, что что-либо произнести, и тогда её плечи сжали крепкие сильные пальцы. Руки в первую минуту показались ледяными, и поселили вьюгу в её сердце. Она подняла голову и голубые почти прозрачные глаза встретились с бесстрастным взглядом уличного незнакомца (Шарлотта вспомнила, что хозяин этой квартиры называл его Эриком). Пальцы Эрика осторожно погладили её плечи у основания шеи, и напряжение как-то само стало рассеваться. Страх не ушёл, он, словно отступил. Руки, соскользнув, застыли на спинке стула. Шарлотта чувствовала силу, исходящую от рук, укрытых ласковыми объятиями превосходной кожи. Тонкие пальцы теперь даже не касались её, но были в такой близости, что касание было легко вообразимо. Придумать и ощутить — это то, что ей всегда удавалось. Она вздохнула и стала рассказывать о том, что произошло, почти не всхлипывая и не сбиваясь, точно и обстоятельно, под аккомпанемент тихонького посапывания ребёнка. Арно сидел на полу, обхватив коротенькими руками свои колени, и кивал в такт её рассказу. Взгляд его скользил, осматривая мальчика.

— Собака не просто прокусила руку, она прокусила кость. Вам повезло — перелом только в одном месте, — качнув головой в ответ на её вопросительный взгляд, сказал Арно. — У меня нет с собой приспособлений, чтобы сделать твёрдую повязку, но завтра я вернусь и закончу работу. На первый взгляд всё не так страшно. Поглядим, что будет дальше.

— Он так невыносимо плачет, — прижав руки к груди, всхлипнула женщина, — не может быть, чтобы всё было так просто…

— Давайте я сломаю вам руку, а потом потаскаю прямо так часа два или три или, может быть, больше, — едко заметил Арно. — Сколько времени прошло с тех пор, когда он кушал? Я спрашиваю не про крошки, которые попадали в его рот, а о настоящей еде: каша, мясо или что там ещё? Он истощён до крайности. Как он вообще ещё жив.

Он переглянулся с Самиром, который молчаливо стоял в стороне ото всех.

— Сейчас найдите мне какую-нибудь палку, прямую и крепкую. Я обработаю и забинтую рану. Мадам, сколько лет вашему ребёнку?

— Почти четыре…

— Сколько? — Удивился Арно. — Он выглядит гораздо меньше того возраста, который вы назвали.

— Я не знаю, — пожала плечами Шарлотта, — он всегда был таким. Всегда был крошечным и слабым. Плохо ел, мало рос и почти не набирал вес. Может быть, поэтому он плохо ходит и совсем не говорит.

— Не говорит?

— До сих пор ни единого слова, — покачала головой Шарлотта.

— Но он понимает, когда с ним говорят и о чего от него хотят?

— Да. Иногда мне кажется, что слишком хорошо понимает, но почему-то не желает открывать рот. Андрэ … это мой муж, его отец … его всегда сердило молчание Шарля. Он думал, что мальчик просто упрямится. Лиза всегда была болтушкой. Мы пытались показывать его врачам, но никто ничего не смог нам объяснить. Даже то, почему он не хочет ходить, хотя ноги его вполне здоровы и крепки.

* * *

— Какой невыносимо тоскливый день и невероятно долгая ночь, — тяжело вздохнув, пробормотал Эрик, разглядывая потолок в своей ванной комнате.

Если к его собственной комнате можно было применить изречение Memento Mori⁽¹⁾, то здесь всё прямо дышало призывом «Non obliviscaris circa vitam» ⁽²⁾. Свою спальню он намеренно создал похожей на склеп, она служила для самоистязания упрямого испорченного сердца, всё ещё не желающего смиряться с тем, что его хозяину нет места среди живых. Ванна же была единственным местом, где он позволял себе побыть сибаритом. Начиная от белоснежных стен с узорами и самой ванны, какой и у королей не часто встретишь, заканчивая всевозможными душистыми маслами и пенками. Он мог сидеть здесь часами, когда не чувствовал больше ничего.

Часы в гостиной пробили шесть раз. Шесть утра или шесть вечера? Наверное, утра… Мысли снова тянулись медленно, только теперь от усталости. А ведь он и в самом деле устал — с удивлением осознал мужчина. Впервые за долгие, прямо-таки бесконечные, недели без Кристины он устал не от тоски, а от впечатлений.

Вода окутывала, снимая напряжение, расслабляя, и Эрик практически заснул в облаке душистого пара, когда часы грубо вырвали его из царства Морфея, и всё снова стало на свои места: он снова был один, и он снова ощущал свою тоску. Но где-то там, на самом краешке сознания слабым намёком бродила какая-то мысль, даже не мысль — ощущение, чувство, надежда — сразу и не определишь, что это. Так сквозь сумрак ночи проступает ожидание рассвета, когда ещё нет и намёка на него, но всё вокруг знает, что он идёт. И не потому знает, что рассвет всегда приходит на смену ночи, а потому что он, Рассвет, приближается именно сейчас. В этот самый миг в небесных высях творится некое волшебство, которое язык не поворачивается назвать банальными физическими изменениями. Это именно волшебство, что двинет весь огромный могучий механизм, заставит вращаться колёса и шестерни и, спустя всего ничего мир распахнёт свою ширь, покоряясь новому движению, новым событиям и тем изменится сам безвозвратно.

Всего лишь несколько часов назад неожиданная встреча отвлекла Эрика, направила мысли в иную сторону, заставила его быть деятельным, что-то решать, куда-то идти. Шарлотта отвлекла его от мыслей, которые мешали дышать, заставляли тело ныть, а душу корчиться в попытке преодолеть боль. И в тот момент он даже не думал ни о смерти, ни об одиночестве, ни о чём, что составляло предмет его размышлений раньше. Он откликнулся на зов, потому что натура деятельная не может долго находиться в мрачном бездействии.

Гораздо позже умные психологи определят положение, в котором он очутился после потери единственной, которую любил, состоянием психологической беспомощности. Когда человек сознаёт факты, а сделать с ними ничего не может или не знает, что нужно делать. Эрик двигался всегда. Чтобы не упасть надо идти — таково было его убеждение. Но уход Кристины, казалось, отнял у него даже это убеждение. И вот появился некто, кому потребовалась помощь. Эрик не был альтруистом, долгое время его не волновали ничьи проблемы, кроме собственных, пока не появилась Кристина. Но и Кристина была всё же его желанием, его нуждой, потребностью. И только тогда, когда она сделала требуемый выбор, он вдруг осознал всю бездумную детскую жестокость своего поступка, весь эгоизм свой. С ужасом Эрик осознал, что любя — он не любил. Он не думал о девушке, он просто желал её для себя и упивался своим желанием. Простая мысль посетила его — он не умел любить, а эта маленькая наивная девочка не сумела бы научить его этому и, хрупкая и нежная, сломалась бы при первом его порыве. Его неутолимая жажда погубила бы их обоих. Поэтому он и отпустил её.

Находясь на самом дне, барахтаясь в глуби своего отчаяния, он уже смирился с тем, что не выплывет. Он и не хотел спасения. Но появление у порога неведомых, страждущих и ищущих помощи — иной, не такой, которая нужна была бы ему самому, если бы вздумал просить, — но помощи, Эрик в какой-то момент воспринял это событие, как перст судьбы. И, не задумываясь в тот момент ни о чём, испытывая в душе какое-то странное непривычное доселе чувство стремления вперёд и вверх, причину которого он не смог бы определить так же, как и не смог бы объяснить само это чувство, Эрик откликнулся на тайный зов, исходивший, словно не от этих обделённых и оборванных, а из высших сфер — оттуда, куда до недавнего времени он привык обращаться только со словами ненависти и горьких упрёков.

Однако же, время шло и промедлений не прощало. Необходимо было позаботиться о новых подопечных. Выбираясь из ванны, Эрик мимоходом подивился тому, как изменилось его настроение всего лишь за ночь. Тело с неохотой, но всё же вспоминало прежние быстрые и ловкие движения. Оно словно сопротивлялось изо всех сил, пытаясь вернуть себе покой. Ему не было дела до того, что его бездействие означало смерть для хозяина. Телу было слишком комфортно, чтобы оно могло так просто расстаться с неподвижностью. Но разум понемногу забирал власть в свои руки, требуя от отлаженного ранее механизма привычных поступков, а если требования не исполнялись, разум мог и прикрикнуть. Эрик усмехнулся, почувствовав, как в груди гулко и сердито ухает его сердце. Он уже и забыл, что оно может не болеть, не стонать, а просто биться, толкая по жилам ледяную кровь, заставляя её омывать мертвеющие органы и тем вселять жизнь в него, в Эрика, отчаявшегося и почти смирившегося с предстоявшим свиданием со смертью.

С тех самых пор, как у него появились, деньги Эрик всегда тщательно следил за своим внешним видом, тратя немыслимые средства на одежду, пытаясь красотой платья убедить себя в незначительности своего уродства. Хотя деньги всё равно некуда было тратить, пока не появилась Кристина. Тогда он испытал незнакомое ему ранее и тем ещё более удивительное чувство удовольствия от самой возможности кому-то что-то подарить. Когда он понял, каким образом может выразить всё восхищение, которое испытывает. Он ловил малейшие намёки на удовольствие, которые мелькали на лице Кристины, когда она пользовалась подаренными вещами. Он надел ей на палец кольцо, сопровождая свои действия словами, которые так напугали её — он это видел, — но Эрик всего лишь хотел преподнести ей драгоценный дар и не знал, как она отнесётся к этому. Обручальное кольцо было символом в мире, к которому принадлежала она, и где не было места ему. Но Эрик желал, чтобы хотя бы что-нибудь напоминало ей о нём. Ведь все иные подарки Кристина оставила без внимания и пользовалась ими только тогда, когда у неё не было выбора.

Эрик встряхнулся, пытаясь отогнать мысли, которые снова повергали его ум в смятение, а сердце — в тоску. Вольно или не вольно, но он теперь отвечает за этих найдёнышей, а потому не может позволить себе отчаяния, по крайней мере, до тех пор, пока что-то не решиться. В его доме не было зеркал, но они и не были нужны. Тонкие холодные пальцы привычными движениями натягивали, завязывали, застёгивали, оправляли и оглаживали одежду до тех пор, пока хозяин, оглядев себя с ног до головы, не остался полностью доволен собой.

Эрик осторожно примостил на лице маску из светлой тонкой кожи. Издали её можно было даже принять за настоящее лицо. Привыкнув прятаться, он достиг замечательного искусства владения своими масками. Самир был прав — Призрак действительно походил на экстравагантного иностранца. Богатое платье и тугой кошелёк как по волшебству отвлекали служащих магазинов, которые он посещал, от его лица. И самый неистребимый интерес стихал, когда в ловких пальцах сверкали золотые.

Трость и цилиндр — непременные атрибуты скучающего аристократа, которому некуда девать свободное время, — и он был готов. Эрик усмехнулся, в очередной раз, испытав удовольствие от мистификации, которую собирался провернуть. Зная правду о себе, он ловил восхищённые и заинтересованные взгляды в свою сторону, когда шествовал по бульварам. Испытывал злобное веселье, представляя ужас всех этих дам и джентльменов, если бы они увидели его истинное лицо, но это веселье практически всегда заканчивалось усталостью и тревогой. Каждый раз он убеждал себя, что это единственное внимание, на которое он может рассчитывать.

Пока не появилась Кристина. Кристина… Сердце вздрогнуло, пропустив удар. Трость едва не раскололась, когда Эрик швырнул её в стену. Не заботясь о ней, ненавидя её всеми силами души, словно этот кусок полированного дерева единственный был виноват в том, что Кристина ушла, Призрак быстро покинул подвалы Оперы, собираясь посетить модные магазины, чтобы купить одежду найдёнышам.

1) Помни о смерти (лат.)

Вернуться к тексту

2) Не забывай о жизни (лат.)

Вернуться к тексту