Хроники "Альтаира" (джен)

Длинный порядок аккуратных домиков уже закончился, асфальт — тоже. По ногам хлещут сухие травы полузаброшенного проселка. Роща на пригорке, выцветший ковыль, разбитый поворот на машинную станцию…

— Привал. К концу отдыха доложить о разгадке первого вопроса квеста!

«Достоин только тот побед, кто разуму не враг. Подскажет азбука тебе, где спрятан первый флаг».

— Шевели мозгами, Четвертый, я тебя знаю — есть они, есть!

— А откуда в лесу азбука?..

— Хороший вопрос, Серый. Но решать его будут кадеты.

(Мои кадеты, а не бешеный лохматый всемподрядпомогач с желтым взглядом доброй побитой собачки, которого мне столь любезно одолжила несравненная Мургарита…)

— Азбука должна быть не в лесу, а у нас в башке, — неожиданно произносит тяжко отдувающийся плашмя на траве Комоедов, — проходили же в первом классе!

(Надо же, Комоедов, вы тут что-то даже не мимо проходили?..)

— Между прочим, когда Комоедов меня достать хочет, он эту вашу азбуку в палатке ночью на мотив «Сулико» поёт. Нудно до безобразия! — Ябеда Луферов, восседая на своем импровизированном портшезе, старательно изучает собственные погрызенные ногти.

— Комоедов, а вы, оказывается, петь умеете? И мы до сих пор не слышали? А ну-ка, продемонстрируйте.

Цвет лица Комоедова резко начинает напоминать закатное небо над Ялтой в середине ноября. Пухлые, как у негритенка, губищи вытягиваются к яблочным щекам и отчетливо складываются в что-то среднее между куриной гузкой и соплом ракетного двигателя:

— Я убью тебя, Ябеда!

— Отставить, Комоедов. Если что — это моя наставническая привилегия, дарованная лично его папашей, моим бывшим товарищем по учебе Константином Александровичем Луферовым.

(Скорее уж, его достойнейшей матерью Прекрасной Леди Инессой…)

— А вы пойте, пойте Комоедов! Я не верю в ваше стеснение. Вы же не постеснялись в первый свой день в «Альтаире» во время купания стащить необъятные штаны Скардольфа, намочить их и, завязав двойным плоским узлом, высушить на солнцепеке.

(Скардольф тогда обломал все свои холеные ногти в попытках ЭТО развязать и впервые в своей долгой жизни не вышел к общему обеду. А я выслушал полуторочасовую лекцию на тему «Вашитроглодитыколлегасовершенноневедаютстыда» от обыкновенно добродушной и всепрощающей Марковки. Вас бы на мое место, Комоедов!)

Весь Четвертый поголовно выставляет на Комоедова глаза в нетерпеливом ожидании бенефиса. Серый искрит и корежится:

— Зануда!.. Ты опять?

— Нет, снова. Комоедов, не тяните наше время!!!

— …А-а-бэ-эв-э-э-гэ—э-дэ-ежзэээ… И-ка-лэ-мэ-нэ-э-о-пэ—рээ!.. — сдавленно ползет над поляной довольно приятный юношеский баритончик. К удивлению, Комоедов сносно ведет мотив и очень неплохо попадает в ноты. Четвертый дружно регочет вповалку на траве.

— Ё! — Вспыхивает в воздухе звонко и тонко, как маленький взрыв.

— Что значит — «Ё», Бескудникова?

— Коля забыл букву Ё спеть… Правильно будет: А-бе-вэ-гэ-дэ-е-Ё-жэ…

— Стоп! — хлопая себя по стриженому лбу, взвивается с травы Кривандин. — ГДЕ ЁЖ!!!

(Тридцать секунд всеобщего молчания. Молодец, Кривандин, доберемся до базы — весь запас конфет из палатки Серого — в твою пользу!)

— Какой ёж? Ты что — с глузду?.. — Икает Комоедов.

— А ты запиши, что спел. Если без АБВ, то в азбуке присутствует просто самое прямое указание на то, где может находиться флаг. Он там, ГДЕ ЁЖ!!!

(А ведь действительно! ЧЕТВЁРТЫЙ отряд просто должен был обратить внимание на ЧЕТВЁРТУЮ букву алфавита. Старик Петрович — в своем репертуаре, чтоб ему чернила в суп попали! Век не забуду процедуру выцыганивания у дежурных кухонных техов ведра теплой воды нынче поутру…)

— Осталось выяснить, где тот ёж. Общий мозговой штурм! А Луферову лично от меня — минус пять!

— За что?

— За то, что не первым догадались про ежа. Кто у нас отличник, вы или я, в конце концов?

— Вы наставник. А мне сегодня тормозить можно. Я — «трехсотый»…

(Браво, Ябеда, уел... Почти! Лет через пять даже дорастешь до того, чтобы уедать меня качественно и мгновенно. А то лет с трех пытаешься — и все никак… Все-таки дети друзей под ответственностью — это форменная троллячья задница).

— Еж обыкновенный европейский, Erinaceus europaeus, — Луферов морщит лоб и ожесточенно трет острый подбородок, — отряд насекомоядные, семейство ежовые. Растет до двадцати-тридцати сантиметров, хвост — три сантиметра, морда вытянутая, нос острый и постоянно влажный... Моего ежа Фуфликом звали, только он в прошлом году сдох. Я его на даче похоронил, под ракитой, ну, вы помните…

— Не думаю, что Виктору Петровичу пришла в голову мысль засунуть флаг на задний двор вашей дачи — в ежовую могилку… Плюс пять, Луферов!

— За что?

— За проявленные отличные знания зоологии позвоночных и светлую память о безвременно почившем домашнем еже Фуфлике.

— Смеетесь? А он хороший был. Толстый и умный. Хотя и топал по ночам, как конь, по всему коттеджу…

(Умный еж — это что-то… Поговорку про «ежу понятно» все помним? Или это по сравнению с твоим лучшим другом, Ябеда?).

— Это тебе намёк, Комоедов. Пора становиться хотя бы умным в придачу к толстому — тогда Ябеда будет тебя уважать и любить! И даже простит тебе тяжелую походку. Где еще может быть этот троллячий ёж?..

— На голове. — Накручивая на пальчик золотистую прядь, морщит курносый нос Лезвицкая. — Так прическа Солдата Джейн называется. Я раньше думала, что под ёжиков стригут только мальчишек…

— И на чьей же голове мы будем искать ежа?

— На саблинской!

— Обоснуйте! — Я перехватываю руку Саблиной мгновением раньше, чем она вцепляется в шевелюру Лезвицкой.

— Флаг с самого начала был с нами. Это — саблинская бандана. А ёж — это потому, что два года назад Саблина лечила дворового котенка и лишай подцепила. И ее остригли, как мальчика… Чего глядишь, Катюха, об этом все знают. И в школу ты стриженой ходила, в косыночке, Петрович тебя видел.

— Не годится, Лезвицкая. Волосы у Кати Саблиной давно отросли. Она у нас красавица, на нее все обалдуи и двоечники заглядываются.

(И дай бог вам, Лезвицкая, в своей жизни спасти хотя бы котенка...)

Пауза. Только слышно, как Серый тихо насвистывает какой-то незатейливый маршик. Кажется, «От героев былых времен» Аграновича — из фильма «Офицеры»…

— А еще есть противотанковый ёж.

Эти слова роняет Гольянов. Как в пустоту.

(Браво… волчара ты Серый, собака страшная!!! Песенкой своей ты кинул Четвертому такую жирную подсказку, что даже тугого на решения Гольянова тряхнул! Сам-то понял, что свистишь, или решил все-таки спасать ни к черту не нужный тебе не свой отряд?..)

— Когда мы сюда шли, слева был указатель на выложенную белым камнем тропку и надпись «К мемориалу», — продолжает Гольянов, — там — памятник восемнадцати комсомольцам, которые в войну остановили здесь танковую колонну фашистов. Батя Луферова об этом на лекции говорил.

(«…Делай, что должно, наставник!..»)

— Отряд, подъем! К мемориалу!

Обелиск, бордюр и противотанковый ёж. Стандартный для небольших населенных пунктов, почти типовой монумент выглядит запущенным: фамилии восемнадцати героев почти не видны под слоем пыли. Под ежом — старенькое оцинкованное ведро с двумя дохлыми гвоздичками, но при этом — со свежей водой. У ведра — сверток… В свертке — ветошь. Много ветоши. На всех хватит, постарались техи...

(«…Делай, что должно…»)

— Бескудникова, Куланова, Лезвицкая, соберите на поляне полевые цветы. Остальные — делим ветошь, мочим тряпки в ведре и оттираем памятник. Флаг нам откроется… в процессе уборки. Десять минут на всё!

(Щелчок секундомера. Да, Петрович, верно ты подметил, мои вечно на субботниках — последние. Лишняя тренировка не помешает.)

…Лучи безжалостного солнца дробятся на искры на влажном красном граните. Четвертый равняется в шеренгу на тропе. Луферов гордо восседает на носилках, покоящихся на плечах Гольянова, Кривандина, Аббасова и Комоедова.

(И чихать, что они перекошены, потому что Гольянов — выше!)

Над шеренгой — флаг.

Три минуты назад его полотнище извлекли из ниши для лампады у подножия обелиска. Пока ребята убирались, Серый вырезал из орешины древко. Бордюр и плита с именами умиравших здесь пацанов — всего на пять-семь лет постарше моих — усыпаны скромными полевыми цветами.

— Четвертый, равняйсь — смирно! В память о погибших героях Великой Отечественной войны объявляется минута молчания!

А Серый мнет в руках следующую записку Петровича, найденную в конверте рядом с флагом:

«Способен весь маршрут пройти лишь истинный герой. Он между небом и землей отыщет флаг второй».

Вот, как хотите, так и понимайте этого Петровича…