О мифах и магии (гет)

Гермионе часто снилось, что у неё выпадают зубы: она подносит сложенные лодочкой ладони к губам и выплёвывает все — от резцов до моляров. Подобные сны вообще не редкость. Тётя рассказывала, что видела такой же сон перед тем, как узнала о своей беременности — вероятность которой в случае Гермионы была, слава богу, невелика, — а мама говорила, что накануне экзаменов по стоматологии ей только и снились выпавшие зубы. Обе вспоминали об этих снах неохотно и явно не пожелали бы увидеть их вновь — из-за атмосферы беспокойства и даже страха. Гермиона же во сне наоборот радовалась, глядя на горстку своих зубов, и думала, что теперь может купить себе новые.

Но нынешней ночью ей приснились не выпавшие зубы.

Сон был другой, похожий и непохожий одновременно. Настолько реальный, что и проснувшись, Гермиона всё ещё слышала запах горелого дерева, чувствовала панику и то, как пронизывает её боль, устремляясь от головы к сердцу. Снились каменные стены и безликие люди. Разочарованные и полные ненависти, в ушах звенели крики — злые и непонятные слова. И чей-то остервенелый вопль: «Дантисимус!».

И опять Гермиона подставила ко рту ладонь, закономерно ожидая увидеть на ней свои верхние резцы.

Но они не выпали. Напротив, начали расти. Их концы миновали линию нижней губы, задели полукружье подбородка. Зубы удлинялись, вытягивались и уже достигли груди.

Гермиона попыталась позвать на помощь, но вышло лишь сдавленное мяуканье, потому что она не могла ни закрыть, ни открыть рот. Глаза наполнились бессильными слезами. Что же делать? Спилить зубы? Вырвать их клещами? Броситься к родителям и умолять их немедленно заняться её челюстью?

Хотелось прикрыть зубы, но ладони оказались слишком малы, а все вокруг — те, безликие, — издевались и хохотали.

Внезапно шум стих. Отступив на шаг, она подняла заплаканные глаза и принялась заслоняться руками во избежание новых насмешек, но опять безуспешно. Между тем расплывчатая темнота впереди воплотилась в знакомую чёрную фигуру. Гермиона трижды моргнула и смогла наконец увидеть Снейпа. Тот смотрел на неё сверху-вниз, холодно, с неприязнью, прослеживая взглядом громадное расстояние между кончиком её носа и концами резцов.

Ледяным тоном, обратившим её сердце в сосульку, он процедил:

— Не вижу разницы.

И тут Гермиона проснулась.

Снейп лежал рядом. Дыхание его было размеренным, глубоким, медленным, а глаза — закрытыми. Он спал.

Гермиона помнила, как засыпала, уткнувшись лбом в его прохладное плечо; но в какой-то момент он отвернулся к стене своей комнатушки, освободив таким образом более половины кровати, где теперь можно было вытянуться и раскинуться.

Чёртов стервец, зло подумала она, борясь с искушением спихнуть его с кровати. Пусть бы приложился как следует о стену и пол!

Глупо было, понимала она, выходить из себя из-за обычного сна, но он показался таким реальным. И Снейп говорил с таким нарочитым расчётом уязвить, придраться, ранить в самое слабое место, растоптать и без того хрупкое самолюбие.

Он пошевелился, и Гермиона испугалась, что он сейчас проснётся. Однако этого не случилось; он только придвинулся бедром вплотную к её ноге.

— Не говорил он ничего такого, — напомнила себе Гермиона. — Он никогда не стремился обидеть меня.

И всё же в спальне по-прежнему витал запах дыма. И старый кирпичный дом был сырым, будто средневековый замок. И Гермиона могла поклясться, что слышала совиное уханье, прежде чем наконец — когда небо за немытым окном посерело — снова уснуть рядом со Снейпом.

* * *

Поздним утром Гермиона проснулась, оделась и вышла, пока Снейп ещё спал. Уже на полпути к магазину она вспомнила, что сегодня первое января, и значит, везде будет закрыто.

Вялая от холода и разочарования, она набрела на парк, где уселась прямо на оледенелую землю под больным рододендроном. Мимо вразвалочку прохаживались люди: в вечерних коротких платьицах и на высоченных каблуках — утомлённые затянувшимся празднованием, в зимних пальто — исполненные степенности плодотворного новогоднего утра.

Гермиона смотрела на них, а думала о своём, и все мысли концентрировались на Снейпе.

Её до сих пор колотила дрожь, её мучала слабость — проклятая простуда теперь точно схватила за горло и скребла его изнутри длинными острыми когтями, — и голову словно набили ватой. Не только из-за похмелья или болезни.

Она переспала со Снейпом.

Она бы солгала, утверждая, что прежде ни о чём таком не думала. Ещё до того поцелуя, к которому она принудила Снейпа в уилтширской гостинице, она представляла, каково это — иметь близость с кем-то, кто тебя знает и понимает, а не жалеет в отличие от череды рыжих бойфрендов или любовников на одну ночь.

Снейп не был искусным. Перед тем, как увести Гермиону наверх, он так и сказал. И немедленно его бледное лицо вспыхнуло — вероятно, из страха, что он её неправильно понял. И, по-прежнему застёгнутый на все пуговицы своего чёрного шерстяного пальто, он привёл её в меньшую из спален, потому что понял правильно. И дыхание его было громким.

Но что он подумает теперь — при свете дня? Как поведёт себя, когда Гермиона вернётся в Тупик Прядильщика? Запрётся в доме и прогонит её, через поцарапанное окно велев убираться восвояси и никогда не возвращаться?

Сегодня она была уверена, что оба они вчера перебрали. Но зачинщицей-то выступила именно она. Внутри росло скользкое чувство — чувство неправильности. Неправильно, во-первых, что они были нетрезвыми, а во-вторых, — что она, получается, Снейпа использовала.

Она питала глупую надежды, будто пакет из бакалеи и плотный завтрак несколько сгладят неловкость, и их отношения вернуться на предыдущую ступень. Но магазины не работали; да и рестораны в ближайшее время вряд ли распахнут двери перед подвыпившими новогодними гуляками.

В дверь дома в Тупике Прядильщика Гермиона постучала, когда окончательно замёрзла.

— Магазины закрыты, — сказала она прежде, чем Снейп успел её о чём-нибудь спросить.

На его лице — ни беспокойства, ни раздражения. Вообще никаких эмоций. Значит, всё гораздо хуже, чем она воображала.

И всё же он заварил чай и воздержался от разговоров о предыдущей ночи.

Они позавтракали сухими хлопьями, а потом день протекал, как и прочие, проведённые за чтением и выдвижением теорий. Гермиона посасывала найденные на дне рюкзака лечебные пастилки, и если забывала, кашляя, прикрываться рукавом, Снейп даже не ворчал.

В какой-то момент она поняла, что не просто рисует в дневнике, но изображает карикатурную себя, а Снейп заглядывает ей через плечо, дыша в ухо и, кажется, не замечая вызванного его близостью напряжения.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Это — другая Гермиона, — сказала она в ответ. Другая Гермиона получилась такой же пышноволосой, но передние зубы из-под верхней губы у неё, как в реальности, не выпирали. — Предположим, она существует. Или существовала. Хочу перечислить, что мы знает обо мне… то есть о ней: мысли, чувства, историю и так далее. То, что я помню. Бессмысленное, кусочками вставленное в мою собственную жизнь.

— Не самая плохая идея, — своеобразно похвалил Снейп.

Польщённая, Гермиона покраснела и вернулась к рисунку.

Единорога на странице, датированной двадцатым мая, нарисовал Дин. И грифона — на третьем июня — тоже. У самой Гермионы так красиво не выходило, но она удовлетворилась возможностью излить свои разочарования синими чернилами: у другой Гермионы глаза были темнее, и осведомлённость изогнула кверху уголки губ.

Рядом с изображением появился список:

«Другая Гермиона Грейнджер:

— каким-то образом является носителем магии, т.е. владеет магией или инструментом, который мы бы назвали магией, и способна делать то, чего не могу я;

— влюблена в парня по имени Рон, по всей видимости, что объясняет влечение к рыжеволосым;

— возможно, знакома с Северусом Снейпом;

— не сумасшедшая».

На предпоследнем пункте Гермиона на миг запнулась. Она едва не написала, что боится Северуса Снейпа, но передумала.

— Вы что-то вспомнили? — спросил он, прочтя своё имя.

— Мне приснился сон, и там были вы, — ответила она. — Не знаю, случилось ли это на самом деле. Не знаю, указывает ли оно на то, что мы… не можем… вспомнить. — Она слишком сильно нажала на перо, и над буквой «С» в фамилии Снейпа расцвёл чернильный цветок. — Означает ли сон, что мы были знакомы?

— Я снов не вижу, — сказал Снейп.

Гермиона рисовала уже его. К его чертам она отнеслась гораздо мягче, чем к своим.

«Другой Северус Снейп», — вывела она и размашисто подчеркнула. Потом подняла на него взгляд, понятия не имея, что писать, кроме слова «профессор», да и то вызывало некоторое беспокойство. Весьма вероятно — и ничто не указывало на обратное, — он и был профессором. И не просто профессором, подозревала она, а её преподавателем, о чём не хотелось думать теперь, после того, как… В общем, не хотелось и всё.

Снейп смотрел на страницу и хмурился.

— Не знаю, — покачал он головой.

«Лили Эванс», — написала Гермиона под его именем, и он издал какой-то гортанный звук, но не возразил.

— Неприязнь к змеям, — предложил Снейп. Гермиона включила это следующим пунктом, а потом ещё лань и усадьбу «Уловка».

Помолчав несколько минут, он сказал со вздохом:

— Порой мне кажется, что реальность гораздо добрее ко мне, чем другой мир.

— Почему? — удивилась Гермиона. Перо зависло над листом — она не знала, что добавить.

— Вряд ли магия могла бы что-то исправить.

Кончик пера уткнулся в бумагу, и чернила, брызнув, запятнали поля.

— Вы со мной не согласны, — констатировал Снейп.

— Я вас не понимаю.

— Если другой Северус Снейп, — в его срывающемся голосе послышалась злость, — был рождён от того же отца, сомневаюсь, что его детство прошло лучше моего.

— Может, вы нашли бы себе других друзей, — предположила Гермиона, борясь с накатившим разочарованием. Разве не Снейп ухватился за саму идею магии, когда смог побороть собственное недоверие? А когда она подыскивала, каким словом обозначить эту нездешнюю способность, разве не он без колебаний предложил называть её силой? — И не оказались бы в тюрьме. И сделали бы успешную карьеру, подходящую.

Больше ничего о другом себе Снейп не сообщил, хотя наверняка мог бы.

Под заголовком «Что с нами случилось?» Гермиона кратко записала несколько теорий, и все из них казались глупыми: избирательная потеря памяти, заговор, перемещение во времени, клоны. Клоны Снейпа особенно рассмешили. Замыкало список коллективное умопомешательство. Затем она принялась перечислять предметы: деньги, поскольку Снейп, всю жизнь проживший в Великобритании, поразительно неумело обращался с национальной валютой; волшебные палочки, запавшие в душу после рассказа о рождественском подарке от Лили; питомцы. Косолапка. Снейп как-то упомянул её: он-де думал, что Косолапка не только должна была быть мужского пола, но и к настоящему времени преставиться в преклонных летах. Когда Гермиона разъярилась от одной мысли о кончине любимицы, он пошёл на попятную. Возможно, у другой неё был похожий кот по имени Косолап. Она записала Косолапку, считая всё же это предположение дурацким. Неуклюжее создание с круглой мордочкой, вечно недооценивающее расстояние между кухонным столом и рабочей столешницей, попросту не могло владеть чем-то, даже отдалённо напоминающим магию или, если честно, разум. Однако могло ли владеть, являясь лишь проекцией из жизни другой Гермионы, а не частью жизни Гермионы настоящей?

И какая именно Гермиона — настоящая?

Снейп снова уставился в книгу. Гермиона тоже потянулась за толстым томиком Батильды Бэгшот, но в последний миг передумала, перелистнула страницу дневника и нарисовала пару глаз. Зелёного цвета у неё не было, но она довольно точно сумела изобразить их миндалевидную форму. Узнаваемые получились глаза, хотя их обладательницу Гермиона видела всего дважды. Узнаваемые и удивительно знакомые.

«Другая Лили Эванс», — написала она над рисунком, а под ним — убедившись, что Снейп не смотрит, — добавила: «Убита».

* * *

Гермиона не ожидала, что вечером Снейп снова позовёт её в свою спальню. Целый день они по молчаливому согласию обходили тему чувств, и неупоминание секса присутствовало в каждом разговоре. Но вот угас огонь, старые часы на полке хрипло отбили полночь, и Снейп, отбросив книгу и оставив кружку, спросил, готова ли Гермиона отправиться наверх.

От удивления она смогла только охнуть в ответ.

Снейп, кажется, испугался.

— Если не хочешь, ты вовсе не обязана, — сказал он. — В самом деле…

— Нет, — поспешно возразила она. — Нет, я хочу.

Позднее, когда они снова задышали ровно и надеялись уснуть без сновидений, Гермиона пробормотала:

— Похоже на очень хорошую книгу.

Она почувствовала, как с шорохом сползает с плеч одеяло. Это Снейп повернулся и приподнялся на локте, чтобы посмотреть на неё.

— О чём ты? — спросил он.

Он ёрзал, нервно комкал простыни — привычка, которой она не замечала, когда они были просто соседями по номеру. Скрывал ли он своё беспокойство прежде, или оно происходит от того, что теперь она делит с ним постель?

— То, что я помню. Сны и ощущения. Нереальные и в то же время… наоборот. Не всегда приятные. Но всегда — с толикой сожаления, что однажды история закончится.

Он промолчал, опустился на подушку, вжался в неё затылком, а макушкой — в спинку кровати.

— А с тобой так бывает? — спросила Гермиона. — Я знаю, у тебя есть… олень. И в усадьбе с нами обоими что-то случилось. Что в другом Снейпе ты сравнил бы с книгой, от которой не хочется отрываться?

— Ты смешиваешь понятия, — проворчал он.

— Вовсе нет. Просто ты не хочешь отвечать.

Чтобы подвинуть его бедро ближе к себе, она потянулась к нему неуверенной рукой, а пальцами ноги коснулась его голени — их близость по-прежнему чувствовалась настолько хрупкой, что могла разбиться от единственного необдуманного слова или неверного движения, — потом рука расслабилась, и подушечки пальцев мягко огладили выступающие рёбра.

Снейп не противился. Но его ответ обманул ожидания Гермионы:

— Лили Эванс. — Его голос был бесстрастным и тихим, а тело под её ладонью — неподвижным, точно у него остановилось сердце и прекратился ток крови. — В моей жизни она — всё самое верное.

* * *

Гермиона вела себя странно. Снейп подозревал, что она частенько ведёт себя странно, и дело, скорее всего, не в простуде. Лгунья из неё никудышная, и кашель с насморком нельзя считать причиной, по которой она перестала смотреть ему в глаза после второй проведённой вместе ночи. Неужели всё было так плохо? Разве она возражала? Сама ведь предложила, слава богу. Их близость и теперь ещё казалась чем-то сомнительным: не успев смириться с вынужденной дружбой, они оказались в его скрипучей узкой кровать. Гермиона оставалась весёлой, несмотря на простуду и то, что второго января проснулась одна, так как спать с ней, громко сопящей, рядом было невозможно. Но в тот же день, вернувшись из магазина с бутылью молока, она начала вести себя непонятно. Непонятно и неправильно.

— Лучше бы я сходил, — сказал Снейп, когда Гермиона рывком распахнула холодильник и, сунув пластиковую бутылку на пустую боковую полку, захлопнула дверцу. — Что случилось?

— Ничего, — буркнула она.

Избегая его взгляда, она поспешила в коридор и быстро поднялась по ступеням. Над кухонным потолком скрипнули просевшие половицы, когда она плюхнулась на кровать.

Снейп задержался, чтобы выровнять на подломленной ножке холодильник, раздумывая, считать ли донесшиеся сверху звуки приглашением, но надсадный кашель Гермионы направил его вместо спальни в гостиную — на диван, с одной из книг, украденных в библиотеке Мрачной Лощины.

— Я билеты на поезд купила, — сообщила Гермиона, спустившись через несколько часов. Снейп как раз начал готовить обед из консервированных бобов и тостов. — На полдевятого утра завтра.

Она громко сопела. Не то злилась, не то у неё просто был заложен нос.

— Спасибо, — отозвался он и почувствовал смутное раздражение, выкладывая половину содержимого банки на кусок белого хлеба.

— На поезде мы проделаем большую часть пути. Остальное — автобусом и на такси.

— Угу. — Он протянул ей тарелку.

Гермиона приняла её, не сдвинувшись с места, подняла обеими руками, словно в знак признательности, затем спросила:

— А когда ты сделал татуировку?

Снейп вздрогнул и, чтобы не смотреть на неё, стал накладывать себе еду.

— Если я скажу, что в тюрьме, ты поверишь?

— Только если ты сидел с очень талантливым татуировщиком, — ответила Гермиона.

Она поставила тарелку и неожиданно схватила его за руку, пробежалась тонкими пальцами, огибая костяшку, по большому пальцу, по чувствительному изгибу, по запястью, а потом — выше, задирая рукав, пока он не застопорился на локте.

Изображение поблекло, но не исчезло. И даже иногда побаливало, хотя Снейп знал, что ему это только чудится. Гермиона водила ногтями по внутренней стороне предплечья, очерчивая стилизованные крылья и загнутый клюв, нажимая на бусину глаза.

— Ворона? — спросила она.

— Ворон, — поправил Снейп и судорожно вдохнул, когда она, держа его за локоть одной рукой, кончиками пальцев другой проследила сухожилия.

От неё остро пахло эфирными маслами — мятным и чайного дерева, — и голос звучал не так гнусаво, как ранее днём, а шмыганье носом уже не было постоянным.

— В школе набил? — предположила она и наконец встретилась с ним взглядом. Больше не слезились её глаза — ясные, яркие, очистившиеся от того странного выражения.

— Мы с приятелями увлекались По.

— Угрюмый мерзавец, — улыбнулась Гермиона.

— Пожалуй.

— А мне вот нравятся врановые, — призналась она, крутя и дёргая одну из его пуговиц. — Существа, о которых превратно судят по внешности.

— Вроде моих школьных приятелей, — язвительно сказал Снейп.

Гермиона нахмурилась.

— И ты не захотел свести её? — спросила она. Она принялась раскатывать рукав; по понятной причине её движение навело на мысль о презервативах. Закончив, с хлопком сунула руки в карманы. Снейп внезапно понял, что ему не хватает тепла её ладоней. Ночью, наверху — больше нигде, лишь там, в его кровати, при тусклом, сочащемся сквозь тонкую занавеску, свете уличных фонарей — она наощупь выискивала шрамы на его теле. Перламутровые рубцы бугрились под кончиками её пальцев. Она словно чествовала его — касаясь губами его спины, плеч, неровной отметины, оставшейся на шее после случая, когда несколько местных молокососов забавлялись с пневматическим пистолетом. Словно Снейп был солдатом, вернувшимся с войны. Словно эти следы его бурного детства заслуживали уважения. Ночью её взгляд наполнялся печальным пониманием, но сейчас, прикованный к ткани рукава поверх изображения ворона, пылал яростью. — Ты мог бы удалить её теперь. Лазером.

— У меня на это нет денег, — ответил Снейп и быстро застегнул манжету.

— Да, конечно, — пристыженно потупилась Гермиона. Она отступила, подхватила со столешницы тарелку. — Прости.

— И ты, — извинился он, не зная зачем.

Они ели тосты с бобами стоя там же, в кухне, опёршись о шкафы друг напротив друга, в странной, плотной, компанейской тишине. Он наблюдал за Гермионой, а она — наоборот, смотрела мимо, в стену, и хмурилась, наверняка думая о чём-то далёком от этой неопрятной кухни, далёком от него самого. Покончив с обедом, они вернулись в гостиную, но расселись порознь, без всякой демонстрации любви и привязанности, то и дело отвлекаясь от книг, погружённые каждый в собственные мысли и в созерцание язычков пламени.

Снейп считал, что ненавидит этот дом. Всегда ненавидел. Причин для любви просто не было, учитывая историю его жизни. Он даже как-то хотел продать его, но понял, что не потянет ремонт, а за цену дома в нынешнем его состоянии он мог бы позволить себе только самую захудалую халупу. Но у него и так была развалюха, и он решил обойтись.

Теперь же его не покидало ощущение, что ему не слишком хочется уезжать из этих стен.

Завернувшись в одеяло, Гермиона отправилась наверх прежде него.

— Спокойной ночи, — пожелала она.

— Приятного сна, — откликнулся Снейп, но она уже вышла из комнаты.

Когда он двадцатью минутами позже поднялся и присоединился, дрожа под одеялом, к ней, она не стала препятствовать.

Неужели это происходит наяву, подумал он, проваливаясь в сон рядом с Гермионой.

Ночью она либо не сопела, либо он привык.

Проснулся он от возгласа: «Я проспала!» и увидел Гермиону с безумными глазами. Он подскочил на кровати. Стрелки будильника были хорошо видны и показывали семь пятьдесят пять утра.

— Обувайся и пойдём! — Она бросила Снейпу его сумку и накинула на плечо свою.

Гермионе приходилось бежать рядом с ним, идущим быстро, потому что её шаг был короче. Они едва успели на поезд, нашли пару свободных мест и Снейп, тяжело дыша, бросил сумку на сиденье, а запыхавшаяся Гермиона рухнула в кресло у окна. В руках у неё оказался атлас. Она улыбнулась, довольно блестя глазами:

— Получилось.

— Да уж, — согласился он и устроился рядом, до сих пор сонно моргая.

Пассажир в кресле напротив встряхнул газету и прочистил горло, явно намекая, что им стоит вести себя тише.

— У тебя в сумке каша, — прошептала Гермиона.

И в сумке действительно оказалась каша. То есть запакованная в пластиковый пакет миска с кашей. Снейп выставил миску на стол и подавил зевок. Гермиона смотрела на пейзаж, теряющий чёткие очертания за окном ускоряющегося поезда. Она сидела, выпрямив спину, и совершенно не выглядела уставшей.

А потом Снейп нащупал кое-что. Кое-что, чего в сумке прежде не было. Кое-что, лежавшее между его свитером и брюками, засунутое туда, пока он спал.

Узкая коробка, оклеенная потёртым бархатом.

— Гермиона… — начал он, но она не услышала, увлечённо листая страницы атласа с жёлтыми линиями дорог, синими озёрами, зелёными лесами.

Снейп достал коробку и приподнял крышку, прекрасно зная, что увидит внутри: белый резиновый наконечник, лаковое покрытие, облупившееся, хотя этой вещью никогда не пользовались, и углубление, где раньше лежала колода карт.

Он сунул коробку обратно в сумку.

Тем временем Гермиона мысленно блуждала по Северо-Шотландскому нагорью, пальцем прослеживая линию железной дороги, спешащей к двум одинаковым пометкам на карте.