Улыбка дьявола (джен)

Шерли умер на рассвете. Он ушел тихо, и доктор Антуан сначала решил, что Исаак наконец-то заснул. Лишь когда он осторожно взял руку переводчика и не почувствовал пульса, он понял, что сон этот уже вечный. Доктор долго не мог решиться сообщить о смерти Шерли Грачу, боясь не подобрать слов утешения. Но говорить ничего не пришлось. Стоило ему увидеть встревоженное бледное лицо Антуана, он понял все. Генштабист ничем не выдал своего волнения, только сухо кивнул и на извинения ответил, не глядя:

— Вы сделали все, что могли. Вы не всемогущий бог, а лишь врач.

Больше всех известием о гибели переводчика был ошарашен Франсуа. Он до последнего верил, что Шерли выкарабкается. На душе лежал тяжелый камень, который не получалось скинуть весь день. Исаак был единственным, к кому у него не возникло никаких отрицательных чувств. Слегка наивный и всегда доброжелательный Шварцман импонировал ему. Нельзя было сказать, что Франсуа с ним много общался, но так часто бывает: когда из жизни уходят хорошие люди, печаль своим черным крылом задевает всех, даже тех, кто был едва знаком с ними.

Похоронили Исаака без шума, как и многих других. Зато после пришлось устраивать собрание, поскольку так больше не могло продолжаться. Решено было, что Грач съездит в город и попытается с помощью тех скудных знаний о «Серой Смерти» напасть на их след, а на Франсуа легла задача следить за лагерем.

— Тогда… чем займусь я? — в голосе Мирабель Франсуа первый раз за все это время уловил жалобные ноты.

— А вы будете доделывать то, что не успел Шерли, — холодно отрезал Грач, прожигая его взглядом. — Будете переводить все то, что принесу я. Только, ради Бога, пишите разборчиво. Или хотя бы пытайтесь делать ваши буквы «f» и «t» не похожими друг на друга… Документы найдете в палатке Шерли.

Мирабель не стал спорить и, не проронив не единого звука, вышел. Виктор также сохранял задумчивое молчание весь вечер. Грач посидел немного, полистал записную книжку Шварцмана, словно что-то искал в ней, а затем отложил ее, поднес скрещенные пальцы к губам и устремил взгляд проницательных светло-серых глаз куда-то за горизонт, за пылающее огнем закатное солнце, словно пытался разглядеть загадочное будущее. Его темный силуэт четко виднелся на фоне еще светлого оконного проема, и вся его поза выражала такое отчаяние, что даже Франсуа не решился подойти к нему.

Да и не было смысла подходить. Капитан не мог подобрать слова, чтобы успокоить самого себя, не то, что совершенно другого человека. Уж если своя душа — потемки, то чужая — тем более. И уж тем более душа такого скрытного человека, как Грач…

Несмотря на то, что Франсуа ушел к себе в палатку и побыл в одиночестве, избавиться от навязчивых мыслей, возникающих в голове, не получалось. Они роились, подобно пчелам, и жалили сознание. Как человек с обостренными чувствами совести и сострадания, Франсуа мучился от шепота где-то в глубине головы: «Все могло бы быть не так, если бы вы не потерялись...». При Граче действовать столь открыто не решались, задевали лишь рабочих и несущественных людей, а стоило ему уехать, как их лишили переводчика.

Затем мысли развернулись в другое русло. Франсуа вдруг задумался, а зачем же вообще французскому Генштабу агенты в Африке, да еще и не в колониях? Конечно, одним из напрашивавшихся вариантов ответа было желание расширить владения. Но это было слишком очевидным, и капитану казалось, что тут замешано нечто еще. Только вот что? Что могло понадобиться Наполеону у Белого Нила, раз он в совершенной секретности отправил туда людей, которых, к тому же, старались устранить? И устраняли их тоже в совершенной секретности… «Грязная, мутная история, — наконец заключил Франсуа, потирая переносицу. — Что ж тут происходит на самом деле и во что меня втянули?.. Прижать бы Грача к стенке, да вызнать все, только он ничего не скажет…».

Поставленная перед ним чашка с темно-рубиновым вином вывела Франсуа из задумчивости. Он удивленно поднял взгляд и увидел перед собой Интизар. Она стояла, наклонив голову вбок, отчего напомнила ему лань. В который раз он засмотрелся на ее глаза, темные, глубокие, с горящим в глубине огнем.

— Выпейте, — произнесла она, и по голосу Франсуа понял, что она улыбается. — Выпейте, вам полегчает.

— Откуда же у вас вино?.. — удивился он, сощурившись слегка от света свечи.

— Разве это так важно? — в ее тоне послышались нотки недовольства.

— Просто странно, — постарался загладить свою неловкость Франсуа.

— Ночью можно все, — Интизар пожала плечами. — Ночью Аллах спит и не видит.

Видя, что он не настроен вести беседу, танцовщица оставила его в покое и вышла. Чашка вина так и осталась стоять на столе перед ним. Франсуа к ней даже не прикоснулся. Он снова погрузился бы в мысли, если бы не Нео. Она оставалась весь вечер никем не замеченной, сидела тихо в углу и не выходила из него, словно чувствовала, что до нее нет никому дела. А сейчас, видя, что ее Бог, ее Ракатере не смеется по обыкновению и даже не улыбается, она бесшумно выскользнула из своего укрытия и подошла к нему. Девушка устроилась на полу рядом с ним и вдруг обняла его ноги, уткнувшись лбом ему в колени.

Франсуа с минуту не смел шевельнуться, боясь напугать ее, затем тихо спросил:

— Чего же ты, Нео?..

— Ракатере грустит, Нео грустит вместе с ним, — она подняла на него взгляд, и уж до того он был печальным, что не мог не умилить. Сразу же стало легче от этого наивного сочувствия.

— Мне, Нео, отвратительно на душе, — вздохнул он, подперев голову кулаком. — Чувствую себя ужасно виноватым… А за что — не знаю… Словно я мог как-то помочь Шерли, но не помог.

— Боги гневаются, — Нео покачала головой, не отводя от него серьезного взгляда. — Боги наслали Нумсет, чтобы покарать нас.

— Наслали кого? — встрепенулся Франсуа, почувствовав, что сейчас он стоит к разгадке всей этой истории так близко, как никогда еще не стоял.

Но тайны имеют свойство ускользать из рук, подобно песку сквозь пальцы. Нео не знала, как объяснить, что она имела в виду, а Франсуа не успел докопаться до истины. Зашел Виктор, и негритянка, окончательно смутившись и растерявшись, снова перебралась в угол. Она боялась всех, кроме своего Бога, хотя и его тоже.

Виктор кивнул кузену в знак приветствия и присел на свою постель. Выглядел он отрешенно и задумчиво. Гадать, что же ввело его в такое состояние, не пришлось. Он сам признался, что причиной послужил разговор с Мирабель.

— Знаете, Франсуа, мне его очень жаль, — вздохнул он, разглядывая узор на покрывале. — Мирабель, в сущности, неплохой человек. Грач зря встречает его в штыки. Он тоже тяжело переживает смерть Шерли, кроме того, он ощущает за собой огромную вину, что не уследил… Характер у него, конечно, не сахар, но он на самом деле просто очень одинок.

— Считаете? — Франсуа чуть приподнял брови.

— Уверен, — Виктор кивнул, подняв взгляд. — Совершенно уверен. Он не на своем месте… И знаете, чем-то Мирабель мне напоминает вас. Не спорьте, Франсуа! В вас есть что-то неуловимо схожее, только я не могу понять, что же именно. Вы — зеркальные отражения друг друга.

Франсуа пожал плечами. Лично он не мог увидеть ничего схожего между собой и этим генштабистом. Зато он был согласен, что Грач зря относится к Мирабель так скептически. Убедившись на своем опыте, что Грач совсем не такой, каким кажется, он был уверен, что и настоящий Мирабель вовсе не язвительный человек.

* * *

Вся следующая неделя прошла как в тумане. Грач пропадал в городе в поисках каких-нибудь следов, Франсуа внимательно следил за лагерем, Мирабель почти не выходил из домика, сидя над теми сведениями, которые привозил коллега, а Виктор переписывал его черновики красивым почерком. Франсуа, узнав, что кузен помогает Мирабель, причем делает это совершенно искренне, был поражен до глубины души. Это было совершенно не похоже на расчетливого и хитрого Виктора, всегда искавшего себе выгоду.

Грач был не против такого сотрудничества хотя бы потому, что мог потом без труда прочитать все переведенное. Правда, каждый раз предупреждал, что распространяться о том, что он узнает, Виктору не стоит. В основном, он ничего не приносил, разве что пару раз назвал какие-то имена и адреса, и не задерживался в городе надолго. Но один раз он пропал на три дня и не присылал никаких известий о себе. Когда в лагере уже начала подниматься паника, Грач вдруг объявился, уставший, валящийся с ног, но с торжествующим выражением лица.

— Вот что достал, — он положил на стол широкое серебряное кольцо с вырезанной на нем монограммой в виде весов. — С большим трудом смог его найти.

— Знак ордена?! — Мирабель даже отшатнулся. — Вы с ума сошли?! Где вы его достали?!

— Ловкость рук и умение заговаривать зубы, — Грач хмыкнул, скрестив руки на груди. — Мне нужно его зарисовать и потом незаметно вернуть на место. Я совсем ненадолго вернулся... Господа, начинает распутываться весь гордиев узел! Хозяин этой вещички — наш дорогой оружейник. Абангу.

Франсуа вдруг вспомнил, как Абангу смотрел на их кольца. Он ведь сразу подметил, что это не обычные безделушки, а скрытые кинжалы. Надо было сразу догадаться, что он не простой оружейник. Простые оружейники, может, и делают столь гибкое оружие, вот только с первого раза не могут его увидеть. Кто же может с первого взгляда понять, что это не кольцо, а футляр? Только тот, кто в этом разбирается. А разбирается тот, кто пользуется…

И, конечно же, Абангу сразу их раскусил. Обычный оружейник и не задумался бы, что перед ним не археологи. Ему бы и в голову не пришло, что это не так… Как же они сразу не сообразили?

Грач на некоторое время выселил Мирабель из кабинета. Зарисовывал кольцо он с такой тщательностью и педантичностью, что ему мог позавидовать Леонардо да Винчи. Рисунок, конечно же, уступал в исполнении великому мастеру, но каждый завиток, каждую незаметную трещинку или царапину Грач отразил на своих рисунках. Сразу было видно, что рисовать он умел и, наверное, даже любил.

Наконец, к вечеру, работа была закончена. Грач отложил в сторону рисунки и встал, разминая затекшую спину и шею. Франсуа все это время дорабатывал план действий, который набросал генштабист.

— Давайте пройдемся, — отвлек его от этого занятия Грач. — Хочу немного развеяться. Устал сидеть на одном месте.

На улице было душно, но прохладно. Рабочие сидели кто у костра, кто поодаль, обсуждали что-то и, видимо, рассказывали байки, поскольку каждые несколько минут взрывались хохотом и махали руками на говорившего. Оттого на громкий пронзительный вскрик никто сначала и внимания не обратил. Лишь через минуту Франсуа вдруг понял, что кричала Нео и что вскрик донесся со стороны дома.

— Скорее! — Грач побледнел и со всех ног бросился назад.

Они успели как раз вовремя. Нео лежала на полу, закрывшись руками, словно защищаясь, а над ней стоял Абангу. В руках его были папки, которые Грач не убрал со стола, и кольцо. Увидев генштабиста и Франсуа, он слегка отступил назад, и Нео быстро отползла к противоположной стене, все так же закрываясь руками.

— Как же не вовремя у нее прорезался голос, — прошипел оружейник.

— Что вы здесь делаете?! — рука Франсуа сама потянулась к пистолету на полке шкафа.

— Что я тут делаю? Я пришел забрать то, что по праву принадлежит мне, — Абангу оскалился, заметив оружие в его руках. — Кольцо, документы на наш орден и… на эту девчонку. Я ее прошлый хозяин, Мементо. Или как вас там?..

— Отдайте папку с бумагами, и тогда вы будете лишь заключены под стражу, — Франсуа взвел курок. — Если же нет, я стреляю.

— Вы не выстрелите, — хмыкнул Абангу ему в лицо. — Слишком много шума.

Грач, незаметно коснувшись его руки, покачал головой.

— Франсуа, не делайте глупостей, — попросил он, не меняясь в лице.

— Последуйте совету вашего друга, — губы араба дрогнули в ухмылке, — иначе плохо будет не только вам, но и Нео… Вы ведь наверняка не составляли договора о покупке, так же, как и капитан того суденышка… Формально она все еще моя.

— Папку, — холодно приказал Франсуа, приставляя пистолет к его лбу и чувствуя, как гнев закипает в душе и туманит голову.

Разум был совершенно солидарен с Грачом. Но стоило ему вспомнить, в каком виде была Нео, как она боялась всего, что движется; как не могла есть и пить столько, сколько ей хотелось, все доводы отступали на задний план. Франсуа мог понять все, кроме неоправданной ничем жестокости. Губы его сжались в тонкую упрямую линию, и уже никакие доводы здравого смысла значения не имели.

— А-а-а… Эта девчонка вам нравится? — Абангу зло усмехнулся, чем подлил масла в огонь. — Вы влюблены в нее? Тем хуже, хотя она довольно мила и экзотична, а вы, европейцы, любите заводить себе необычных зверушек. Если бы не ее худоба, я бы…

Что бы он сделал, он сказать не успел. Грохнул выстрел. Нео, испуганно вскрикнув, забилась в самый угол комнаты и закрыла голову руками, всхлипывая. Абангу, захлебываясь кровью, сполз по стене, оставляя на ней мокрый красный след.

— Что вы наделали, Мементо?! — по лицу Грача пролетела тень испуга. — Боже мой, что вы наделали?!

Франсуа молчал, не в силах опустить руку. Он сам не понимал, отчего вдруг спустил курок, почему не смог побороть душащую его злость. Сделалось страшно, и даже не оттого, что он убил человека, а оттого, что ему не было жаль… «Жизнь — самое великое чудо на свете! — кричал в нем рыжеволосый мальчик тринадцати лет. — Отчего же тебе не жаль?! Почему не дрожит рука?! Что с тобой, Франц?! Что случилось?!..».

— Впрочем, нам это на руку, — вырвал его из мыслей Грач. — Мы отделались от ненужного свидетеля, а заодно и от хозяина этой вашей Нео. Кольцо ему тоже больше не понадобится… Надо избавиться от него окончательно, не находите?

Труп был закопан в отдалении от лагеря. Не мало сил пришлось потратить, чтобы рабочие ничего не заподозрили, Грач сочинил легенду, что они уронили пистолет, даже специально потом ножом сделал «след пули» на стене. Пока генштабист все это рассказывал, Франсуа прислушивался к себе, но сердце молчало. Лишь перед глазами стоял призрак из далекого детства — образ пьяного Гунара, грозившегося застрелить Франсуа, тогда еще совсем мальчика. «Ему, наверное, тоже было не жаль…» — отрешенно подумал капитан.