Кирие Элейсон. Книга 3. Выживая-выживай! (гет)

Эпизод 18. 1668-й год с даты основания Рима, 1-й год правления базилевса Константина Багрянородного ( апрель 914 года от Рождества Христова)

Массивные дубовые двери с грубо вырезанными на них коронованными тосканскими львами почти полностью заглушили звонкий голос стоявшего по другую сторону дверей мажордома, объявлявшего своим господам о приезде благородной гостьи. Ответа Мароция и вовсе не услышала, но скрип тягуче открывавшихся дверей без всяких слов давал понять, что хозяева замка милостиво ждут ее. За дверьми открылась длиннющая зала, размеры которой, в том числе высота теряющихся в темноте потолков, поражали воображение. Факелы, густо натыканные вдоль стен, как и в любом тогдашнем замке, малоуспешно противодействовали сумраку наступающего вечера. Мароция глядела прямо вперед и только по шелесту платьев, раздававшегося по обе стороны от нее, догадывалась, что многочисленные слуги тосканского дома склоняются сейчас перед ней и ее спутником в почтительном поклоне.

Мароция медленно шла к длинному обеденному столу, установленному посередине залы. На противоположном, относительно нее, конце стола сидели граф и графиня Тосканские. Этикет того времени требовал от них поспешить навстречу своей высокой гостье, однако ни тот, ни другой не выказывали ровным счетом никакого стремления покинуть свое место. Мароция продолжала идти к ним, вокруг установилась полнейшая тишина, прерываемая только треском факелов и звуком ее собственных шагов по каменным плитам залы. Чуть сзади от нее шествовал Гвидо, сын графа Тосканы, и Мароция, слегка придержав шаг, краем глаза увидела, как он нервно кусает свои губы, очевидно, раздражаясь нарочито холодным приемом, устроенным им его родителями.

«Любезная графиня Берта торопится утвердиться в роли моей госпожи и покровительницы. Однако, именно вам понадобилась я, а не наоборот. Вы помогли мне, спасибо, но сейчас именно вы меня будете просить о чем-то, а не я вас».

Наконец Берта поднялась из-за стола, следом за ней резво вскочил Адальберт, очевидно, доселе тяготившийся проявляемой неучтивостью. Хозяева двинулись навстречу Мароции и взгляды Берты и Мароции скрестились.

Хозяйка деланно улыбалась дочери своей ненавистной соперницы. Теодору, Теодору, она прежде всего видела в ней, и потому ее сыну и мужу стоило немалых усилий убедить ее в том, что освобождение Мароции принесет много пользы интересам Тосканы. Она сдалась под напором неопровержимых аргументов, под натиском дурных для нее событий, случившихся за последнее время, но не устояла-таки перед соблазном чисто по-женски, в мелочи, да еще и опосредованно, отомстить этой греческой выскочке, пусть даже и не ей самой, а ее копии. Несмотря на сложившееся равенство с Мароцией в светской иерархии, дочь Вальдрады ни на секунду не могла допустить мысль о том, что дочь Теодоры отныне является ей ровней.

Женщины подошли друг к другу на расстоянии полутора метров и Мароция, как гостья, склонилась в поклоне, ожидая приветственной речи хозяев. Однако, бежали секунды, а Берта не торопилась заговорить. Она мастерски держала паузу, заставляя свою соперницу до последней капли проглотить горький напиток ее гостеприимства.

— Приветствуем вас, благородная герцогиня Сполетская, маркиза Камерино, в пределах нашего замка. Примите стены нашего дома, как наше обязательство во всем защищать жизнь и честь вашу! Рады видеть вас в добром здравии и богобоязненном состоянии души! — мелодичный голос Берты звучал горным ручьем, живописным издали, но холодным и опасным для тех, кто бездумно погружался в него.

Мароция выпрямилась, и Берта, все также медово улыбаясь, протянула ей обе руки ладонями вверх. Они вновь встретились взглядами.

Если бы Мароция вложила бы свои руки в ее ладони, она бы невольно повторила бы акт церемонии принесения клятвы верности — именно так, ладонями вверх, протягивает свои руки великодушный сюзерен своему покорному вассалу. Разумеется, эта встреча не могла считаться подобием гоминиума, тем не менее, даже в таких мелочах строптивая гостья не пожелала уступать. Озарившись внешне любезной, но двусмысленной улыбкой, она подхватила руки Берты своими руками снизу и крепко сжала их.

— Я благодарю христианнейший дом Тосканы за оказанную мне неоценимую услугу, благодаря которой я сейчас имею счастье видеть вас!

Берта с заметным усилием вырвала свои руки из цепких пальчиков Мароции.

— Признаться, мы были немало удивлены слухами о вашем стесненном положении в Сполето, но еще более удивлены тем, что на протяжении столь длительного времени ваша судьба не интересовала даже ваших родителей.

— Альберих — суровый хозяин своим подданным, но нет оснований упрекать его в несправедливости. Мои родители, по всей видимости, руководствовались именно этим.

— В таком случае, разумными ли были наши усилия по организации вашего приезда сюда?

— В ваших действиях вы всегда руководствуетесь интересами Веры Христовой и заботами о вверенном вам народе. Убеждена в правоте вашего мнения, что мое присутствие здесь принесет пользу Тоскане.

— Я этого не говорила, герцогиня.

— Но вы так думаете, маркиза.

Возникла пауза. Гвидо молил Небеса о ниспослании всем терпения и такта.

— Вы остригли ваши чудесные волосы, Мароция? — вновь заговорила Берта, и спустя мгновение добавила, — Жаль, волосы есть настоящее богатство и украшение благородной дамы. Впрочем, вам так даже лучше!

— И мне тоже нравится, — неожиданно для всех брякнул Адальберт, и в тот же миг, спеша скрасить слова своей супруги, подскочил к Мароции, — дитя мое, мы несказанно рады вас видеть и нижайше просим вас разделить с нами хлеб наш насущный, который сегодня нам даровал Господь.

Спасение прибыло вовремя. Гвидо облегченно вздохнул. Адальберт повел Мароцию к столу, а Берта осталась одна на поле недавнего боя, в котором она так и не сумела одержать победу.

Ужин прошел мирно. Плана для второго сражения у Берты не было, а Мароция и вовсе не готова была воевать. Вместо этого она с любопытством оглядывала хозяев и пыталась сориентироваться в новой для себя обстановке.

— В курсе ли вы последних событий, Мароция? — спросила Берта, когда слуги, подав хозяевам сладкое вино и фрукты, полностью покинули залу.

— Я знаю, что его Святейшество, папа Ландон, предстал пред лицом Господа нашего, но, увы, к стыду своему, не знаю, кто наследовал трон Апостола Петра.

— Спешу поздравить вас и вашу матушку, Мароция. Мечта вашей матери исполнилась — папой, под именем Крестителя, стал Джованни да Тоссиньяно.

— Вот как, — тихо сказала Мароция, и, не в силах сдержать свои эмоции, низко опустила голову.

— Я вижу, вы не очень рады этой новости?

— Мне нечего скрывать, графиня. Джованни да Тоссиньяно не входит в число моих друзей. Неужели не было возможности изменить выбор Рима?

— Ваша мать в последние годы изрядно постаралась лишить нас всяческих шансов. Грехом симонии в высший Синод попадали люди исключительно близкие ей или этому Тоссиньяно. Не лучше обстояли дела и в римском Сенате, где ваш отец полностью подпал под влияние вашей матери и вашего брата Теофило. В Сенате отныне правят греки и римские плебеи, как будто вновь вернулись времена Велизария и экзархата, и нет больше места для благородных италийских родов.

— Дорогая моя, не стоит забывать, что италийским родам в большинстве своем от силы также не более века, — вновь не к месту встрял Адальберт.

— Если вам, граф, угодно принижать значимость вашего рода, то мне становится понятна причина наших неудач. Я же никогда не смирюсь с этим! Пусть в моих жилах и не течет итальянская кровь, зато там присутствует кровь Возродителя Империи, кровь Великого Карла!

Адальберт смиренно затих. Мароция изучающе оглядела его.

Перемены, произошедшие с некогда главным щеголем Италии, удивили Мароцию. Адальберт за последние годы резко постарел и потерял весь свой прежний лоск. Очевидно, что какая-то болезнь или болезни подтачивали силы графа, но, кроме того, ко всем бедам, добавлялась странная апатия, воцарившаяся в каждом закоулке души Адальберта. Всю свою жизнь он провел в засаде, выжидая удобный момент для воцарения в стране и не решаясь перейти в открытое столкновение со своими соперниками, юридически имевшими прав на короны не более, чем он. Всякий раз он успокаивал себя тем, что его время не пришло, что он поступает разумно, оставаясь в стороне от этих бесконечных войн, в которых с упоением участвовали и Беренгарий, и Арнульф Каринтийский, и сполетские князья Гвидо с Ламбертом, и многочисленные папы-интриганы. Лишь однажды он решился бросить вызов судьбе, рискнув противостоять императору Ламберту, но каким же удивительным позором закончился этот вызов, когда он, стоя в одном исподнем посреди свиного хлева, должен был безропотно дожидаться решения своей судьбы в споре между Ламбертом и Альберихом. После этого желание участвовать в военных авантюрах у него пропало напрочь, призрак короны в его сознании потерял для него все свои притягательные свойства блесны и он все более и более погружался в состояние пожилого заурядного добряка-домоседа, несмотря на яростные протесты своей жены.

А Берта тем временем продолжала красочно описывать Мароции подробности папской коронации Иоанна. От нее не ускользнул тот факт, что, даже добившись покорности от католического Синода и римского Сената, Теодора не смогла до конца заглушить голоса тех честных клириков и рыцарей, которых возмутило очередное попрание закона о выборе епископа Рима. Еще одним примечательным событием стала громкая прилюдная ссора между Альберихом Сполетским и братом папы Петром, которого понтифик поспешил возвысить в титул сенатора Рима и одарить землями, соседствовавшими со Сполето. Ссора, причины которой были ясны только ее участникам, грозила перерасти в поединок, если бы Альберих не получил известие о бегстве своей жены.

— Что вы теперь намерены предпринять, Мароция? — осведомилась Берта.

— Прежде всего, просить вас о приюте.

— Ваша просьба удовлетворена.

— Благодарю вас, маркиза, к моим просьбам Господу с этого дня добавится еще одна молитва, о вашем здравии и о процветании вашего дома. Более же всего на свете я хочу сейчас вернуть себе своих детей. Мне необходимо сегодня же послать письмо Альбериху.

— Вы рассчитываете, что Альберих прислушается к вашей просьбе?

— Не сомневаюсь в этом. Главное, правильно попросить.

— Гонец будет к вашим услугам на рассвете. Вам, видимо, потребуется и гонец в Рим?

— Я не буду спешить с этим.

Брови Берты удивленно приподнялись. Расчет же Мароции заключался в том, что, оставляя маленького Иоанна под надежным присмотром своего деда, она сохраняла за его слугами, читай слугами самой Мароции, Замок Ангела, неприступную цитадель в самом центре Рима, которую Мароция не собиралась никому отдавать. Вернув же к себе Иоанна, она потеряла бы замок навсегда.

— Позвольте же и мне спросить вас, благородная графиня, что собираетесь делать теперь вы и ваш род, когда ваши враги захватили папский престол в Риме, а ваш старший сын вернулся в Бургундию, и теперь ничто не может помешать Тоссиньяно, а я буду продолжать называть его именно так, короновать своего покровителя Беренгария императором?

— Вы правы, Мароция, во всем правы. Им уже ничто не помешает, и папа Иоанн уже вслух выразил свое желание. Тоскана же сейчас единственная, кто противостоит Беренгарию и папе, но в открытом конфликте наши шансы ничтожны, — и Берта со вздохом украдкой взглянула в сторону Адальберта, начавшего, похоже, клевать носом после обильного ужина.

— Поэтому я здесь?

— Да, нам нужны любые союзники, — неосторожно промолвила Берта и тут же спохватившись, поспешила извлечь на свет Божий кувшин с обильной лестью, — тем более, что все мы помним обстоятельства интронизации несчастного Анастасия, когда ваша речь оказала решающее воздействие на умы и сердца Рима.

— Я помню тот день. Вы были во всем красном! — на секунду оживился Адальберт.

— И вы были просто обворожительны, — добавил вслед своему отцу Гвидо, и обе женщины улыбнулись, одна с признательностью, другая с материнской ревностью.

— Устами моего сына говорит его пылкое сердце. Мы же наслышаны о вашем фамильном умении выстраивать самые хитроумные комбинации и находить выход из любого лабиринта.

— Ваши слова, скорее, применимы к моей матери, великодушная графиня! Боюсь разочаровать вас, но я не вижу путей противостоять Риму и Вероне в их планах. Быть может, вам не стоило освобождать меня, Тоскана могла бы найти себе верного и храброго союзника в лице Альбериха, разругавшегося теперь с Тоссиньяно.

— А ведь верно! — воскликнула Берта, и Мароция прикусила язык.

«Дура! Что ты несешь, дура? А что если она сейчас распорядится под охраной вернуть меня в Сполето и, тем самым, заслужить расположение Альбериха?» И она немедленно повернулась к Гвидо.

— Мой спаситель, денно и нощно я буду благодарить Господа, что он ниспослал вас мне. Вы спасли меня, и я отплачу Тоскане верной службой, а вам — своей неизменной симпатией!

Гвидо рассыпался в ответных комплиментах.

— Альберих связан клятвой верности с Беренгарием, — произнесла Берта. В ее голосе Мароция услышала разочарование. Стало быть, графиня сейчас и в самом деле просчитывала вариант с возвратом беглянки в Сполето, однако нашла сама себе опровержение.

— Что из того, что он теперь недруг папы? — продолжала вслух размышлять Берта, — Тоссиньяно теперь с тиарой, и может плевать на Альбериха. Под охраной ваших родителей ему теперь ничто и никто не угрожает. А Латеранский дворец и Леонина, чтобы вы знали, охраняется теперь гарнизоном, которым командует даже не Теофилакт, а Петр Ченчи, брат папы. В городе Льва отныне поселилась и ваша мать, и я сомневаюсь, что вечера свои они с Тоссиньяно проводят за чтением Священного Писания.

Мароция опустила глаза вниз. Берта могла торжествовать — она нащупала слабое место у своей соперницы.

— Я нахожусь здесь, графиня, и я союзник вам, — с упреком в голосе сказала Мароция, и Берта великодушно сжалилась над ней.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, герцогиня, и прошу меня простить за неосторожные слова.

Наступила тишина, которой воспользовался Гвидо, чтобы галантно налить собеседникам в кубки превосходное поличиано.

— Если нет возможности подступиться к папе, значит надо рассматривать варианты противодействия самому Беренгарию, — сказал он.

— Ваш сын прав, графиня, я вижу, что он не только мужественный воин, но и дальновидный политик. Что скажете, графиня?

— Скажу, что проникнуть в лагерь Беренгария не проще, чем в папские покои. Тем более тосканцам. Охрана его почти столь же многочисленна, как у Иоанна, а королевская кухня подвергается еще более строгому досмотру.

— Ценю вашу откровенность, графиня.

— Мне нечего стесняться. Тем более перед дочерью Теодоры. Вы ведь знаете об этих слухах?

— Злые языки, как змеи, они проникают всюду, но не каждая змея несет в себе смертоносный яд.

— Расскажите об этом покойному папе Бонифацию. Или вашему другу, покойному папе Анастасию.

— Вы считаете, что Анастасия отравили?

— Судя по вашему вопросу, насчет Бонифация у вас нет сомнений. Да, Анастасию тоже помогли ускорить его свидание с Господом, я лично присутствовала при его последних днях, и у меня нет сомнений, что покойный папа был отравлен. Не знаю чем, не знаю как, но это было убийство.

Мароция замолчала. В памяти герцогини всплыл печальный образ ее первого мужчины, их встречи в Латеранском саду после уроков папы Сергия, их триумф во дворце Флавиев и испуганное лицо Анастасия в момент, когда ему на голову водружали папскую тиару.

Тишину на сей раз внезапно нарушил Адальберт. Испустив вопль, он очнулся от своей дремоты, вскочил со своего огромного кресла и, вытаращив глаза, начал судорожно ловить руками пустоту. Затем он схватился обеими руками за свое горло и захрипел :

— Берта! Берта! Скорее!

Графиня дрожащими пальцами отвязала мешочек, висевший у нее на поясе, и высыпала его содержимое в свой кубок. Затем она поднесла кубок к посиневшим губам мужа.

— С недавних пор моего супруга преследует какая-то болезнь, наподобие астмы. Вдруг, и ни с того ни с сего начинает задыхаться. Мой иудей-лекарь дал мне эти порошки. Ими только и спасаемся.

Адальберт, придя в себя, начал сконфуженно извиняться перед Мароцией. Затем попросил разрешения покинуть залу и удалился в свои покои в сопровождении Гвидо. Обе женщины провожали его взглядами, полными сочувствия.

— Зато мы теперь одни и может говорить абсолютно доверительно, — прошептала Берта.

— Я думаю, что нам не обязательно преследовать самого Беренгария. В конце концов вы, я думаю, не испытываете к нему никакой личной неприязни. Для расстройства его планов на какое-то время достаточно будет, если доверенное лицо проникнет к королеве Бертилле, — сказала Мароция, и Берта впервые за вечер посмотрела на нее с уважительным интересом.

— Верно! Сто раз верно! Беренгарий, действительно, весьма трепетно относится к своей Бертилле. В то время, как монархи всей Европы заводят себе веселых и развязных конкубин, Беренгарий весь свой досуг проводит в обществе этой унылой Бертиллы с ее вечно постным лицом и фигурой пожарной лошади. Говорят, ее единственным развлечением и страстью являются языческие гадания и ее духовнику чуть ли не каждую неделю приходится брать на себя весь груз этого греха.

— Прекрасно. Это именно то, что нужно использовать.

— При ее дворе, представляешь, — увлеченно продолжила Берта, с каждым словом обнаруживая в себе признаки обычной сплетницы, — замечали и каких-то кельтских монахов, и жутких славянских языческих жрецов, и мавров, и египтян. Я даже слышала, что где-то в горах на юге она отыскала оставшихся еще со времен Великого Рима дев, называвших себя наследницами весталок.

Мароция суеверно содрогнулась.

— Страшно и интересно.

— И, тем не менее, — промолвила Берта, возвращая себя в состояние светской дамы и принимая назидательный тон, — и, тем не менее, все это не мешает королеве Бертилле слыть в тоже время богобоязненной христианкой, содержащей многие церкви и монастыри северной Италии. Кроме того, она предпринимала паломничества в земли франков и греков, дабы посетить святые места и приложиться к мощам усопших отцов Церкви. Как странно порой в нас уживается христианская вера и языческие суеверия! Там, где любовь ко Христу и страх пред гневом его покидает душу, и приверженность Вере все больше сводится к исполнению набора обрядов, придуманных человечеством, но не Богом, рано или поздно на освободившемся в душе месте вольготно располагается ересь и языческие суеверия!

— Ваши слова мудры, графиня, и это безо всякой лести, — сказала Мароция, внутренне потешаясь над тем, как Берта в течение последних минут от обсуждения вариантов смерти королевской четы, явно не вяжущихся с библейскими заповедями, не меняя выражения лица, перешла к вечным темам Веры и Любви к Господу.

— Я думаю, что внезапная смерть Бертиллы на время отвлечет внимание Беренгария от Рима. Но как осуществить это темное дело, чтобы тень подозрений не легла на тосканский двор?

— Поручите вашим верным людям в кварталах римского Трастевере найти Анаиту.

— Какое странное имя!

— Ее настоящее имя Мария, однако, постыдный род ее занятий заставил ее сменить имя на менее благозвучное и к тому же парфянское. Она негласная хозяйка квартала, где живут падшие городские женщины — уличенные в измене, прервавшие беременность или превратившие свое лоно в источник дохода. Пусть ваши люди объяснят ей, не называя ничьих имен, конечную цель и средство. Она найдет достойную исполнительницу-ворожею, от которой после исполнения своей миссии вам надлежит обязательно избавиться. И не жалейте денег, если хотите, чтобы все задуманное осуществилось.

— Разумно, разумно.

— Отправьте выбранную убийцу для начала в Милан, к графу Гуго, сыну Майнфреда. Пусть передаст ему следующее…..

Мароция на минуту задумалась, подбирая слова для нужной фразы.

— «Мои хозяева знают о судьбе монаха Хатто, пострадавшего за свой длинный язык. Мои хозяева просят вас оказать мне помощь». Помощь будет заключаться в протекции перед королевой Бертиллой. Гуго и его юный сын Фламберт пользуются большим благоволением с ее стороны. Я не сомневаюсь, что королева заинтересуется новой гадалкой и пригласит ее к себе.

— Обязательно. И если Небеса будут благоволить нам…

— Вы думаете, это будут Небеса?

Берта осенила себя крестным знамением.

— Постыдные дела ради великой и благостной конечной цели заслуживают прощения Небес.

— Присоединяюсь к вашим надеждам, графиня.

— И если Небеса буду благоволить к нам, пройдет не менее полугода, прежде чем Беренгарий оправится от такого удара, а за это время может многое произойти. В последние годы за шесть месяцев бывало сменялось по трое пап.

— Выигрыш времени действительно дорого стоит. Однако…

Мароция намеренно взяла паузу.

— Что «однако»?

— Вообще говоря, нам стоит благодарить Господа и лично королеву Бертиллу за то, что все это время она удовлетворялась ролью покорной и умиротворенной супруги, не ищущей выхода своим личным амбициям и не вмешивающейся в дела итальянских правителей. Что было бы, если бы рядом с королем Беренгарием оказалась женщина властная, честолюбивая и энергичная?

Большие голубые глаза Берты вспыхнули пламенем. Мароция продолжала говорить, видя, что каждое ее слово, как отравленная стрела, проникает в сознание Берты, разрушая, казалось бы, навечно сформировавшуюся у графини Тосканы оценку своего положения в этом мире.

— Король Беренгарий еще не так стар и, по слухам, невероятно добродетелен. К его бы качествам присовокупить бы еще порой недостающую ему амбициозность, воинскую отвагу и решительность, и императорская корона уже давно прочно бы сидела на его голове. Да-да, — ухватилась за свою мысль Мароция, — быть может, именно аморфность Бертиллы по сию пору и не давала возможности Беренгарию взять то, что ему давно принадлежит по праву!

Берта встала и подошла к окну. Мароция насмешливо наблюдала за ней и прислушивалась к ее взволнованному дыханию, догадываясь, какое дьявольское искушение овладевает сейчас душой графини Тосканской. Прошло немало времени, прежде чем Берта повернулась к ней и заговорила, придав своему голосу как можно больше спокойных нот:

— Я благодарна Небу и моему сыну, за то, что позволили меня убедить в вашей полезности моим целям и интересам. Я надеюсь, что наши отношения будут складываться на полном доверии друг к другу, а наши интересы никогда не войдут в неразрешимое противоречие. Вы обнадежили меня и дали понять, что моя борьба еще не проиграна. На сегодня, я полагаю, мы достаточно открылись друг другу. Будут ли ко мне у вас еще какие-нибудь просьбы, помимо гонца в Сполето?

— Да, любезная и гостеприимная графиня. Я прошу вас прислать ко мне вашего лекаря-иудея.