С самого начала (джен)

Том ушел от Альбуса окрыленным. Во-первых, можно снова сидеть у камина и говорить обо всем на свете. Альбуса не надо было развлекать, хвалить, занимать — с ним можно было просто быть.

Во-вторых, несмотря на все насмешки Слизерина, хватило одного вечера, чтобы Альбуc сам заговорил о крестражах. Разрабатывая план, Том думал, что твердо рассчитывать можно только на то, что Дамблдор знает о крестражах и рано или поздно распознает их. Но Альбус, как оказалось, но просто знал — в спальне хранил книгу о них, помнил каждое написанное в ней слово. Это было заметно, когда он читал, нисколько не вглядываясь в выцветшие от времени, чуть расплывшиеся руны, когда перелистывал, пропуская часть текста, ровно столько страниц, сколько нужно. Когда не задумываясь начал говорить о том, что обряд воскрешения невозможен и все это — ловушка. Очевидно, что он уже обдумал это.

Что его останавливает? Других магов, возможно, останавливает страх быть обвиненными в убийстве, но для Дамблдора это не опасно, он сможет остаться непойманным. Если уж Том смог с его помощью…

Видимо, действительно пугает обряд, он сам выделил главное — у него нет слуги, на которого можно было бы положиться. Раньше не было. Он не может не понимать, что у Тома перед ним долг жизни и еще множество неоплаченных долгов. Но даже не это главное. Они столько прошли вместе, знают столько секретов друг друга, что остался последний шаг. Они поклянутся сделать это друг для друга, и любые случайности будут исключены.

Конечно, Альбус будет долго отказываться, скажет, что не способен на убийство, но Том уже придумал способ. Сначала придумал, как способ для себя, но и это готов был одолжить — в Тайной комнате ждет идеальное орудие убийства, не оставляющее следов. Если Альбус использует его первым, никто и никогда не свяжет с ним смерть грязнокровки. Конечно, Альбус должен первым сделать крестраж, он старше на сорок лет, и это не говоря о его плане схватиться с Гриндельвальдом.

Кстати, вот где более серьезная проблема — не мог найти себе врага попроще…

Словом, новый план был готов: надо выждать недели две-три, перевернуть сначала Запретную Секцию, потом лондонские магазины, хоть василиск и описал ему обряд, лучше все-таки прочесть обо всех деталях самому. После этого — следующий разговор.

* * *

Стук в стекло, как будто клювом. Альбус поднялся и отпер окно.

— Как все ты не мог прийти? — спросил он, смеясь, — следы на подоконнике смотрятся несколько странно.

Том обернулся — на присыпанном свежим снегом подоконнике и правда остались следы его ботинок. Он небрежно смел их рукой, уже не чувствующей холода.

— Я пришел спросить, — начал Том с разбега, — ты знаешь, где могила твоего отца?

— Точно не знаю, — ответил Дамблдор, будто это был самый обычный вопрос при встрече, вроде «как там погода» или «будете ли чаю», — он был осужден и умер в Азкабане, где-то там и похоронен.

— А нельзя забрать его?

— Сорок лет спустя? Я не стану этого делать.

Том нахмурился, но он и не ждал, что будет легко. Следуем далее по списку:

— Ты считаешь Гриндельвальда своим врагом?

— Неужели в Хогвартсе есть еще один экземпляр? — перебил его Альбус. Вопрос был слишком важен, чтобы его не задать.

— Нет, нашел в Лютном.

— И тебе продали?

— Заломили цену, которую мне не поднять сейчас, и даже за час копирования тридцать галеонов, целое состояние. Но я договорился иначе.

— И как же?

— Поработаю на них три месяца после того, как закончу школу.

— Том, ты с ума сошел!? Я помогу тебе найти нормальную работу.

— Нет, и это всего три месяца. Я прошел по Лютному и понял, что ничего не знаю о жизни за стеной школы, а она там кипит. Мне самому это нужно.

— Зря я не рассказал? Или зря рассказал?

— Тебе решать. Я чувствовал, что кольцо — какая-то гадость и много магии ему давать нельзя, но василиск… его я не опасался, ведь я для него — ключ на волю, шанс выйти на охоту.

— Так зачем твои вопросы?— отвлек его Альбус. Вопрос был скорее риторическим, но пусть Том выскажется до конца — так отвечать будет легче.

— Ответь сначала. Я спросил о враге.

— Да, Гриндельвальд мой единственный враг. А слуги у меня нет, — кажется, Альбус забавлялся детской прямолинейностью вопросов, хотя ничего забавного в них не было.

— Я твой слуга, если захочешь, все остальное можно так или иначе решить.

— То есть ты пришел предложить МНЕ это сделать, я тебя правильно понял? Не стану говорить, что никогда не думал об этом. Не буду также говорить о цене — ты меня сейчас не услышишь. Я видел бессмертие такого рода и не хочу его.

— Ты тоже сталкивался с крестражем?

— Нет, крестраж не видел, но, если помнишь, одним из моих учителей был Фламель. Ему было более пятисот, древний, дряхлый старик, неподвластный смерти, но и жизни в нем уже не осталось. Он приглашал молодых ученых, пытаясь зажечь себя их энергией, но чужими губами не напьешься, он не мог преодолеть усталости и равнодушия ко всему. Нет смысла. Представь, какой унылой станет жизнь, если каждый заморозит себя, и юность перестанет приходить в этот мир.

Том слушал молча, понимая, как трудно будет выиграть этот спор.

— Салазар не выглядит дряхлым и равнодушным.

— Но наверняка он очень несчастен, если страсти не оставили его, но он не может ничего изменить в этом мире.

— У нас будет иначе. Хочу предложить тебе, только выслушай… Я могу стать твоим слугой, я уже сказал это, но если ты станешь моим… Мы столько знаем друг о друге, столько прошли вместе, что можем доверять безгранично.

— Ты мне да, а вот я… — скорее горечь, чем насмешка.

— Я могу дать любую клятву.

— И что дальше?

— Помогая друг другу, мы оба избегнем смерти, она не сможет добраться до нас. Ты — мой крестраж, я твой, ты будешь во мне, раз тебе так этого хочется, и не дашь мне больше делать ошибок, — Том лучезарно улыбнулся, — о которых я потом все равно пожалею. Подумай! В этом плане ни одного изъяна! Я уже придумал, как. Ты выпустишь василиска, ты ведь знаешь парселтонг. Тебе ничего больше не придется делать.

Лицо Альбуса застыло, как маска.

— Допустим, мы сделаем то, что ты предложил. Как тебе такой сценарий: я отправляюсь к Гриндельвальду и гибну, так как имеющий крестраж не бессмертен и убить его можно. Ты отправляешься добыть кровь Гриндельвальда, чтобы оживить меня, и тоже гибнешь. Конец.

— Не конец. Можно убить того, кто имеет крестраж, но можно ли убить того, кто сам крестраж? В этом и смысл, ведь сказано, что крестраж нельзя разрушить обычными заклинаниями.

-А необычными можно.

— Ты считаешь, что предмет лучше? Можно потом покорить мага, — Том специально использовал слово, которое показалось ему самым мягким для обозначение того, что нужно будет сделать с этим самым магом.

Альбус отрицательно покачал головой, показывая, что не в этом дело.

Том разозлено отвернулся к окну.

— Ты предлагаешь мне принести в жертву магглорожденного, — заговорил Альбус ему в спину, то повышая, то понижая голос, — а понимаешь, что каждого из них я когда-то забрал из дома, видел их родных, видел их детство!? Пусть это будет даже самый жалкий из магглорожденных. Вот Миртл — здесь она толстая плаксивая девчонка, над которой все смеются, а дома ее обожают, родители разве что не боготворят ее. У нее никогда не было выбросов магии в гневе, как у большинства других детей, никаких подожженных занавесок, зато ее отец рассказывал мне, что если в семье кто-то заболевал, достаточно было прийти к ней и рассказать, что чувствуешь, и болезнь уходила. Такого рода способности, как и ментальная магия, не требуют палочки и обучения, магглы всегда ценили знахорок, повивальная бабка из нее тоже бы вышла отменная, а тут мы со своим обучением, со своими факультетами…

По мере того, как Альбус рассказывал, губы Тома становились жестче.

— Она тоже пила здесь чай?

— Пила несколько раз, но я понял, что слишком сильно смущаю ее, ей не нужно..

— Ясно.

— Я не смогу убить ее, ведь мне потом встречаться с ее родителями, и я вполне представляю, что с ними будет. Меня просто разорвет на части.

— Так это и есть цель, — воскликнул Том, порядком разозленный сентиментальными воспоминаниями и одной мыслью о том, что эта сидела на его месте в гостиной и пила из его чашки.

— Не можешь представить, что одна мысль об этом причиняет боль? — воскликнул Альбус, — тогда у тебя ничего не выйдет, твою душу ничем не расщепить, одна сплошная червоточина. Убить для тебя не преступление вовсе. Так не трать время!

Это было важно.

— Но у Салазара получилось, — ответил Том, — а он ничем не лучше меня.

— Это сейчас не лучше, ты не знаешь, каким он был раньше. Может, он только потому и не увел свой факультет, что никто бы за ним таким не пошел, все, кто с ним сталкивался, ненавидели его так же, как ты. Все, чем он когда-то привлек людей, сейчас в василиске.

— Конечно, Альбус, все лучшее теперь в василиске. Которому не терпится, чтобы ему открыли дорогу и позволили наконец-то убивать грязнокровок. Если хочешь знать, Слизерин вовсе не планировал бессмертие, а изобретал способ сделать своего защитника более разумным и целеустремленным, вложив в него свои знания и ненависть к грязнокровкам. Бессмертие оказалось побочным эффектом, все записи об этом сделаны его потомками под его диктовку. Так что с твоей точки зрения Салазар стал лучше.Я планирую отрезать то, что мне в себе не нравится. Так и ты можешь — все, что не переносишь в себе.

— Что-то мне не кажется, что у него получилось то, что он планировал — ненависть к грязнокровкам у него никуда не делась. Результат эксперимента, проведенного Салазаром над собой, однозначно показывает, что делать этого не стоит.

Тут Том понял, какую глупость сморозил, и чего на самом деле боится Дамблдор.

— Альбус, — мягко сказал он, — тебе это нужно гораздо больше, чем мне, ты же собираешься сразиться с Гриндельвальдом, не я. Я хотел, чтобы ты сделал это первым. Но если ты боишься сойти с ума или потерять часть себя, хорошо, попробуем на мне сначала.

Альбус ответил так зло, как никогда не говорил до этого.

— Если ты убьешь ради крестража или выпустишь василиска ради чего б это ни было, между нами все будет кончено — я остановлю тебя тем способом, которым смогу.

— Убьешь меня? — прямо спросил Том.

— Да, если понадобится, — но гнев уже погас.

Альбус знал, что это блеф. Том знал, что это неправда, Альбус не сможет, но эти слова как катализатор вдруг привели к обратному, Том принял решение — не уговаривать сейчас, напротив, развязать себе руки.

— Confundus! Obliviate irreparabilis!

Он напал стремительно и неожиданно, Альбус не успел защититься. Пока он, покачиваясь, приходил в себя, Том шагнул к окну, взлетел на подоконник, вышел в ночь, не забыв припорошить чистым снегом то место, где были его следы, и полетел в Запретный лес бродить по тонкому снегу среди мокрых деревьев и думать о том, правда ли он так плох, что даже крестраж себе сделать не сможет.

— Ты знал, — объяснял он громко черным стволам,— что я не смогу не принять такой вызов. Я выпущу василиска и сделаю крестраж, так как это будет убийство, совершенное мной осознанно, с холодной головой и как там дальше по тексту. Жертву, считай, тоже выбрал ты, ты первым назвал ее имя. Я сделаю так, что ты будешь подозревать, но окончательно не сможешь доказать даже самому себе. Я хочу, чтобы это мучило тебя, как меня мучает, когда ты ставишь мне условия, на которых не откажешься от меня. Ты не откажешься, не сможешь. А потом я приду и расскажу.

Тут Том понял, что сам запутался: он начинал этот раунд игры с Дамблдором, чтобы сделать его соучастником своего крестража, как это случайно получилось с убийством магглов, но теперь обижался, что Альбус не захотел принять бессмертие, которое ему принесли на блюде.

Том, помрачнел. Не принял его предложение всерьез? Не может ли быть то, что он чувствовал как привязанность Альбуса к нему, той же дурацкой добротой, которую он готов дарить даже такому ничтожеству, как Миртл?

— Но у тебя, конечно, есть пока право отменить мой план и спасти свою грязнокровку — предложи мне провести с тобой следующее лето. Прошлое было таким счастливым. Дай мне еще шанс. До конца весны я буду ждать

Альбус не сможет вспомнить разговор, память стерта не просто total, как сделали бы многие, а IRREPARABILIS — невозвратимо, малоизвестное словечко из лексикона Салазара. Но Дамблдор поймет, что с ним случилось, и кто мог это сделать. Уютная комната, где он только что пил чай и грелся у камина, больше для него недоступна. Тайного аэродрома больше нет.

А может… может быть этот гнев в нем — потому что Том угадал настоящую причину отказа? Альбус слишком хорошо его знал после стольких дуэлей, чтобы не понимать, что Том нападет, но не защитился, позволил… может быть, пока отказался идти этим путем, но дал разрешение, позволив избавиться от себя… Кто знает… Оставалось только двигаться вперед.

* * *

Ждать не значило не готовиться. Том посвятил все свое время разработке плана. Франция, вылазки на аэродром были отменены под тем предлогом, что гибель самолетов стала слишком бросаться в глаза, и продолжать попросту опасно.

Итак, Миртл должна умереть. Ее смерть не должна быть раскрыта, но должна быть в меру подозрительна, в истории Хогвартса она должна остаться не как нелепый несчастный случай, но как поступь наследника Слизерина, о котором ясно, кто он, ясно, что он убил, но неясно — как. Особенно понятно это должно быть Альбусу, так или иначе, ему будет известно орудие убийства — взгляд василиска. Но ему придется молчать, что бы он там не вычислил. Том чувствовал, как горячо становится в груди от этой мысли — Альбус будет знать и молчать.

Но наследник Слизерина не должен быть пойман, значит, убийство должно быть скрыто, а смерть объяснена другими причинами. Том решил посвятить все свое время наблюдению. Разумеется, он не шлялся по Хогвартсу хвостом за самой уродливой третьекурсницей — он учился смотреть за ней глазами каждого встречного, так, как Альбус следил за ним. Тем не менее, ему пришлось приблизиться к Когтеврану — факультету, который раньше был ни врагом, ни другом.

Через пару недель Том знал о Миртл все: с кем дружит — единственной, кто мог терпеть ее в количестве, превышающем один привет в день, была ее однокурсница по имени Оливия, такая же незначительная замухрышка, но повыше и потоньше. Еще кусочек общения Миртл получала, давая списывать всем, кому не лень было разбираться в ее неряшливых каракулях. За улыбку кого-либо из сокурсников поавторитетней она была готова написать эссе и по чужой теме — все равно заняться кроме учебы ей было нечем. Она болталась между «выше ожидаемого» и «превосходно», воображая себя круглой отличницей.

Как скучно. Том надеялся, что найдет что-то опасное в ее жизни, что-то, что может стать основой для несчастного случая, но у Миртл в голове ничего подобного не было: она не варила втайне зелья даже для красоты, ничего девчачьего в ней пока не проснулось, не любила уединяться по ночам на Астрономической башне, чтобы любоваться звездами и вздыхать о ком-нибудь, не ходила одна в Запретный лес, в Хогсмиде не пыталась отстать от всех… Прямо наказание. Том понял, что только у него только один путь для создания альтернативной, затем официальной версии — самоубийство, хотя даже для него она слишком инертна и слишком хорошего мнения о себе. Ну что ж, это можно исправить. Надо будет сделать ее по-настоящему несчастной, лишив всего, что у нее есть. Ей важно, чтобы ее считали умной и чтобы хоть кто-то с ней дружил. С этого и начнем.

* * *

Том провел два часа в библиотеке, обложившись томами потолще. Их он принес с собой, чтобы иметь возможность в любой момент уйти — подготовился к тому, чтобы понаблюдать за группкой третьекурсников Равенкло. Они сейчас горячо и всерьез спорили о рецепте омолаживающего зелья из своего учебника, сравнивая рецепт с рецептами из других книг. Они пытались соединить их все, оставив те ингредиенты, которые упоминались в каждом из рецептов, не понимая, что ценность каждого рецепта как раз в том, чего нет в других — именно на это нужно смотреть внимательнее всего. Миртл сидела на краешке спора, повторяя то, что другие уже сказали до нее, ее голова поворачивалась от одного спорщика к другому, как заводная игрушка.

Том имел свое мнение о том, какой рецепт мог бы считаться лучшим, написал его на маленьком пергаменте, скомкал и бросил на стол, вокруг которого собрались спорщики. Они дружно оглянулись, удивившись неожиданному вниманию, затем внимательно прочли его рецепт. Замолчали — спорить о его рецепте никто из них не посмел. Том подошел к ним, воспользовавшись вниманием и смущенными взглядами.

— Сварите это, — он кивнул на свой листок, сварите то, — он небрежно ткнул в учебник, еще вот это рецепт интересный, — он выудил один из груды книг на стуле потрепанную книжицу, 185… и дальше неразличимо на ее обложке — рецепт в ней был отвергнут за то, что слишком уж не походил на другие, — и делать это надо, разумеется, не в библиотеке.

Том сделал вид, что вернулся к своим книгам, а они вспорхнули, как стая воробьев, но далеко не улетели — им пришлось выстроиться в очередь, чтобы сдать библиотечные книги. Миртл оттерли в конец очереди, с такими, как она, это происходит само собой, не специально. Потом однокурсники Миртл ушли кучкой, не дожидаясь ее. Когда она обернулась и обнаружила, что никого уже нет, ее глаза мокро блеснули, но догонять не побежала, поняла, что поздно. Она побрела к своему Дому, но не напрямик, а делая большой круг по Хогвартсу.

Именно такой момент Том и ловил. Один раз ему хотелось поговорить с ней один на один, и так, чтобы им не помешали. Теперь Том крался по коридору, наложив на себя невидимость, а на свои туфли — неслышимость. Миртл шла неуклюжей походкой. Тринадцать лет, а шаркала как старушка, ни капли энергии, стремительности в ней не было, Том боялся отвлечься и налететь на нее. В одном из темных коридоров она вдруг нырнула в нишу, и оттуда раздались тихие всхлипывания. Она даже не наложила заглушающее заклинание. Гораздо лучше ожидаемого!

— Да ты плакса, Миртл! — Том почувствовал себя охотником, пересекшим горячий след. В ней уже была слабина, внутренняя рана — на тропе капли крови, добыча хромает, охота будет легкой.

План начал складываться сам собой. Миртл сама пройдет по своему пути, помощь будет небольшой: с каждым днем она будет плакать чуточку громче, когда на нее начнут оглядываться и высмеивать за это, ей понадобится чуть более уединенное место. Том легко и радостно рассмеялся, поняв, что это будет за место — не придется рисковать, намеченный путь приведет ее прямо к порогу василиска.

* * *

Воспользовавшись утренней толчеей у входа в обеденный зал, он невзначай бросил старосте Равенко:

— Вы бы научили своих плакс накладывать заглушающее, а то рыдают в коридорах у всех на глазах.

На вопрос «что за плакса?» Том развел руки в стороны, описывая плотную фигуру, потом изобразил очки кругами из пальцев около глаз. Имя Миртл он не назвал, да и не нужно было ей теперь ее имя — в это утро у нее появится другое.

Дальше Тому осталось наблюдать, как староста обсуждает это со своими однокурсницами. Те не дали ему отмахнуться от проблемы — к концу завтрака он подошел к Миртл, сел рядом, отодвинув от нее тарелку, и прочел ей лекцию, завершившуюся демонстрацией заглушающего заклинания. Том не мог слышать слов, но знакомый взмах полочкой рассказал ему все, чего он не слышал. Весь Равенкло смотрел на Миртл, которую заставили повторить заклинании, и вряд ли это было то внимание, о котором она мечтала.

Но это было только начало. Вечером Том подстерег Миртл, в одиночестве возвращавшуюся из библиотеки, и спросил, запомнила ли она утренний урок. Миртл смешалась и покраснела до слез. Том потребовал продемонстрировать заклинание, одновременно скользнув в ее мозг и уничтожив всякое воспоминание о нем. Девчонка расплакалась и убежала, а Том стал думать о том, какими должны быть следующие шаги.

Ее жизнь все еще опиралась на детские воспоминания, подружку Оливию и веру в то, что она неглупа. Всего этого ее следовало лишить.

Том был аккуратен — никто не должен был видеть их вместе. Каждую неделю он стирал по счастливому детскому воспоминанию, и так же планомерно удалял из ее памяти школьную программу. Миртл жухла, становилась все более нервной, как и любой, кто обнаружит, что память может в любой момент подвести его. Она частенько плакала теперь, и, как и следовало, делала это в туалете на втором этаже, запираясь там, но никогда не накладывая заглушающего, которого не могла запомнить. Она теряла бумажки, если пыталась записать, как оно звучит, путала с какой-то белибердой и громко рыдала в уверенности, что на этот раз ее никто не слышит.

Равенкло бесился. Оливия, ранее лучшая подружка, теперь злилась и острила больше всех, чтобы Миртл и в голову не пришло, что они все еще дружат.

Старая добрая травля набирала скорость. В эту игру Том научился играть еще в приюте, и теперь убедился, что маги играют в нее с такой же охотой, как и маленькие маггленыши с самого дна Лондона.

Но это была только первая и наиболее легкая часть плана. Далее Миртл должна была начать думать о смерти и, главное, вплетать это в разговоры хоть с кем-то. Второе — она должна была начать варить себе яд. Над выбором яда Том поломал голову — естественно, ничего такого в учебниках не было. Книги, в которых было, хотя и можно было найти в Запретной секции, но все же и там рецепты, как правило, не позволяли сварить что-то смертельное, не приложив собственной зельеварческой фантазии. Тем не менее, такой рецепт Том подобрал. Его было просто улучшить — добавить несколько больше ягод ротлензии, чем было написано. Но как раз такая ошибка легче всего объяснялась бы случайностью. Оставалось заставить Миртл добыть книгу и ингредиенты.

Тут не подействовало простое внушение, Том не смог вложить ей голову нужную последовательность действий, хотя и попытался. Империо, давно ворочаясь на затворках памяти, подталкивало руку, безнаказанность его была сладка — и Миртл пришла к Слагхорну в тот момент, когда Том ожидал ее там, и четко и прямо попросила разрешение на книгу из Запретной. Слагхорн несколько удивился требованию третьекурсницы, особенно ее безапелляционному тону, но Том сгладил ситуацию, пошутив о девах Равенкло, умеющих выбирать хорошие книги. Явное одобрение Риддла заставило Горация подписать разрешение. Том поболтал со своим деканом еще минут десять и бросился в библиотеку, чтобы подстраховать Миртл и там. Она пришла туда несколько позже, чем Том ее ожидал, и, запинаясь, попросила книгу. Библиотекарь потребовала разрешения, Миртл, краснея, перерыла сумку и все карманы, но разрешения не нашла — так и ушла ни с чем.

Том еле усидел, чтобы не броситься за ней сразу — она наверняка будет долго топать своей косолапой походкой к любимому туалету на втором этаже. Так и оказалось — подходя, Том увидел, как мелькнула ее мантия, рванул дверь и вошел.

— Где разрешение, дрянь? — все равно память будет стерта.

Миртл уставилась на него, потом без слов вывернула свою сумку прямо на пол. Том призвал разрешение заклинанием, но его не было в груде ее учебников и пергаментов. Вне себя он сдернул с нее мантию, а потом школьное платье и вывернул все карманы. Она продолжала стоять напротив в одной сорочке сомнительной белизны, с угадывающимися под ней треугольными грудями и чуть выпирающим животом, налитая слезами, но не смеющая плакать. Том вломился в ее память, чтобы узнать, куда могла деться записка по пути от Слагхорна в библиотеку, и обалдел — девчонка по дороге зашла в первый попавшийся кабинет, разорвала записку на мелкие клочки и выкинула в окно.

Оглушенный увиденным, Том почувствовал желание швырнуть ее об стену, изрезать, исколоть. Ярость была настолько осязаемой и опасной, что он вынужден был бежать, стерев ей память и оставив полуголой одеваться и собирать в прострации свои вещи. Холод пещеры был бы хорош сейчас, но до нее было далеко и долго, поэтому Том метнулся в ванну старост и стал под ледяной душ, выключил свет и оставался там до тех пор, пока ярость не скукожилась от холода, и ее всплохи не перестали застилать разум.

Что это было? Как она смогла исхитриться, не сбросив приказ, саботировать его цель? Это было нечто непонятное и необъяснимое, ни в одной книге не было подобных упоминаний. Та область, где нужен собственный опыт или учитель. Том пожалел, что не сможет пойти с этим к Дамблдору. Поговорить с ним хотелось почти нестерпимо. Если бы он не использовал уже свой шанс, то пошел бы сейчас, заранее планируя стереть разговор. Но Дамблдор больше не подпустит его к своей памяти, а рассказывать такое смерти подобно. Оставался только один слушатель, и Том отправился в Выручай-комнату, чтобы поговорить со Слизерином.

Салазар не заставил себя ждать и просить. Нырнув в память Тома, он впивался поочередно в каждое из воспоминаний. Изголодался.

— Отличный результат — Гриффиндорец потерян безвозвратно, ты три месяца занимаешься бессмысленным планом.

— Почему бессмысленным?— о безвозвратно потерянном Дамблдоре переспрашивать смысла не было — Том и сам это знал.

— Чего ты хочешь: убить? Покормить мою зверюгу?

— Сделать крестаж.

Салазар поднял одну бровь, потом другую.

— Смысл? Ты еще никто! Сначала докажи, что ты Наследник. В твоем плане плохо то, что он слишком хорош, если будет выполнен так, как ты хочешь. У тебя не получится, но об этом потом. Если получится, ни минуты никто не свяжет смерть этой грязнокровки с тем, что мой наследник здесь. Если ты настолько труслив, что, прикрывая задницу, забываешь о главной цели — так тому и быть.

Салазар отвернулся, досадливо взмахнул рукой.

— Никуда не годится, с какой стороны не посмотри… Ты ломаешь ее так грубо, что еще несколько недель, и она натурально сойдет с ума. И что тогда? Ее отправят к специалисту, который обнаружит твои художества, и где-нибудь твою тень среди ее рушащихся воспоминаний. Если специалисты далеко и сначала будет Гриффиндорец — он еще быстрее догадается, кого искать. Ты слишком мельтешил вокруг нее, чтобы остаться совершенно незамеченным ни ею, ни другими.

Потом подошел ближе и сказал дружески, как будто не было разгрома:

— Одним ты меня порадовал, Том — наконец-то ты почувствовал к грязнокровкам то, что к ним. чувствовал я — ненависть и отвращение.

— Поговори со мной нормально, — выдохнул Риддл. — Что с ней происходит, почему я не могу под империо заставить ее делать самые простые вещи? Она ведь не сбрасывает его.

Неожиданно Слизерин откликнулся на его просьбу, и в его тоне зазвучало что-то знакомое — учитель, который не давит, а рассказывает. Такая редкость между ними.

— Потому что она грязнокровка, разве не ясно? Магл — зверек, неопасный для мага, если не соберется большой стаей. У зверей может родиться только зверь, но вот каким-то образом он обретает магию, не переставая от этого быть зверем. Ментальные заклинания направлены на человеческое в маге, поэтому не жди, что на грязнокровках они будут работать так же. Она хочет жить, если бы ты хоть раз имел дело с диким зверем, с волчьей стаей особенно, ты бы узнал эту дикую жажду жизни и не пытался бы победить ее. Ты не сделаешь ее помощницей в своем плане. Она никому не скажет, что хочет умереть, как бы ты не старался внушить это. Она извратит даже приказ под империо, если ее инстинкт скажет, что это может ей навредить.

— Она казалась покладистой и послушной, легкоуправляемой…

— Только казалась. Выбрось это из головы, тебе не нужна ее готовность к самоубийству. Пусть будет эта девчонка — ей действительно нечего делать с школе. Но ее смерть должна быть загадочной, ты должен дать каждому время и возможность понять, что это сделал Наследник Слизерина, что он здесь. Затем именно ты должен раскрыть убийство — предложить всем версию, в которую нужно будет поверить за неимением других, но не такую, которой можно было бы верить безгранично. Пусть беспристрастному зрителю будет понятно, что ты защищаешь себя.

Том кивнул. Казалось, Салазар озвучил то, что уже само зарождалось в его голове. Именно этот странный резонанс раскрыл Тому природу его согласия со сказанным: внушение было едва уловимым, но достаточным для того, чтобы быть замеченным. Салазар повторял вслух то, что уже внушил перед этим, маскируя таким образом, что эта мысль чуждая, не Тома: да, все так, он услышал, обдумал и согласился.

Том усмехнулся — сегодня его знания как о свойствах ментальной магии, так и о возможных приемах значительно расширились. Он решил вернуться к тому, что услышал ранее, тонко намекая Салазару, что его прием разгадан.

— Другими словами, чистокровные подчиняются заклятию подвластия лучше, чем грязнокровки?

— Да.

— А без заклятия они тоже подчиняются лучше? — одно вовсе не следовало из другого, но Том вдруг понял, что это правда. Объяснение может быть каким угодно, но если верить теории Салазара, именно маггловская кровь только что защитила Тома от того, чтобы принять чужие мысли за свои.

— Без заклятия все маги разные, — ответил Салазар.

— Ты не отрицаешь, — заметил Том.

— Если хочешь знать — да. Чистокровные лучше умеют подавлять животное внутри себя. Ни один человек не рождается способным к верности и преданности, лишь единицы, может быть, воспитывают это в себе сами. Ребенок из чистокровной семьи с гораздо большей вероятностью понимает, что одиночкой быть плохо, кулак бьет сильнее, чем палец, но для этого все пальцы должны быть сжаты. Для этого надо владеть собой. Длинная чистокровная родословная говорит как минимум о том, что в выборе супруги, вопросе, в котором как нигде животное может выйти на передний план, многие предки этого мага сделали выбор головой. Такие свойства накапливаются.

Наконец все точки над i были расставлены.

— Значит, быть чистокровным хорошо не для самого мага, а для того, кто хочет иметь с ним дело и рассчитывать при этом на определенную предсказуемость, которую ты красиво называешь верностью. А на деле это способность при случае пожертвовать своими интересами ради чужих.

— Отсутствие семейного воспитания крайне пагубно отразилось на твоих взглядах.

— У меня вовсе не отсутствует воспитание, оно есть и заключается в том, чтобы понимать, что заботиться о себе буду только я, и никому я не должен столько, сколько самому себе.

— Не должен!? Не счесть, чем ты воспользовался: магглы не дали тебе-младенцу умереть от голода, потом тебя взяли в школу магии и волшебства, которую основали частично и для того, чтобы тебе было где научиться заклинаниям. Ты с радостью спускаешься в подземелья, чтобы покопаться в мозгах василиска, и даже на мои знания рассчитываешь без всякой платы!

— Да, пользовался и буду, и ни капли контроля над собой за это не отдам.

Том стянул кольцо с пальца, подбросил и поймал, а потом спрятал в карман. Каким блаженством было оставить в этом разговоре последнее слово за собой.

Салазар объяснял все слишком просто, потому что был одержим своей идеей, история с Миртл явно была сложнее. Может быть, ее врожденная магия, о которой говорил Альбус? Она не осознает ее и не ценит, но может инстинктивно защищать себя? Тогда это поединок на равных, его врожденная магия против ее.

И все же план убийства, предложенный Салазаром, был более правильным, чем его собственный, хотя и намного более опасным. Том не собирался отказаться от шанса доказать всем, что он Наследник, только потому, что Салазар имел глупость надавить и попасться на этом.