Зигзаг (гет)

Тёплый рассеянный свет от хитро спрятанных светильников вкупе с курильницами, распространявшими едва заметный терпкий аромат, не клонил в сон, а лишал желания быстро и резко двигаться или громко говорить. Небольшая круглая комната, задрапированная шторами нежного пастельного тона, устланная коврами, внешним видом своим напоминающими овсяную кашу, манила сонным уютом и комфортом. Низкие диванчики, невысокий столик, на котором стояла чаша с фруктами, два-три пуфа и бесчисленное количество подушек и подушечек, раскиданных там и сям. Когда Самир бывал здесь, он располагался с отменным удобством. Этот караван-сарай был местом отдыха от спартанского уюта его квартиры на улице Риволи. Не от него ли Эрик перенял желание время от времени нежить себя, не потому ли в своём доме на озере завёл царскую ванну? Каждый ублажает себя, как может, но среди этого умиротворённого роскошества Эрик чувствовал себя немного не в своей тарелке.

— Я увезу её в Италию. Моя роза будет жить на берегу Средиземного моря. Ласковый морской бриз освежит её лицо — в последнее время она выглядит очень бледной и усталой. Я не могу выяснить причину её усталости. Ты не знаешь, в чём дело? — тонкие бледные пальцы обняли чашку с едва тёплым чаем.

Не вынимая трубку кальяна, Самир качнул головой.

— Меня очень беспокоит всё это.

— Что именно?

— Её бледность, скрытность, молчаливость. Она словно чего-то боится. Когда мы выходим на прогулку, она всё время оглядывается, как будто ждёт нападения. Вчера она так сильно испугалась птицы, которая порхнула с ветки прямо перед нами, что руки её стали ледяными, а лицо серым. Чаще всего на мои вопросы она или просто улыбается, или говорит, что всё хорошо и это просто оттого, что устала. Она что-то скрывает.

— Ты не веришь её словам?

— Не то, чтобы не верю, я… Я стараюсь убедить себя в том, что это может объясняться обычной усталостью. Она сейчас очень много работает и в то же время старается найти и для меня минутку. Не знаю, что бы я делал, если бы она не приходила хотя бы изредка. Когда она так пугается, я... Часто я не знаю, что нужно сказать, что можно сказать. Я люблю её всем сердцем. Я хочу знать всё, что она думает. Я хочу проживать с ней каждый миг её жизни, но боюсь сделать что-то не так и вместо ласки услышать, как меня обольют презрением. Я боюсь потерять… И её тоже…

— Не веришь. — Самир отложил трубку и, хлопнув в ладоши, жестом попросил появившуюся девушку принести чай. Пока перед ним на столике расставляли чайный прибор, он молчал. Заговорил, когда служанка, поклонившись, выскользнула из комнаты. — Эрик, ты звал её?

— Да.

— Она согласилась?

— Да.

— Ты заставлял, упрашивал, умолял?

— Нет, — каждый короткий ответ Эрик произносил всё тише и тише.

— Значит, она согласилась потому, что сама этого хотела. Разве это не очевидно?

— Возможно, — едва слышно обронил Эрик. Под пристальным взглядом он почувствовал себя неуютно. Наконец, Самир отвёл глаза от его лица и, помедлив, заговорил:

— Знаешь, друг мой, я так давно живу на свете, что уже забыл, каково это — любить. Я тоже был влюблён когда-то, давно уже. Тогда мне хотелось видеть свою возлюбленную постоянно, держать её за руку, чувствовать её губы, её тело. Конечно, по закону я не мог прикасаться к ней, но это не значит, что я этого не желал или не мог вообразить. Её близость вызывала удивительные ощущения — прилив, не прилив, — но что-то такое, что заставляло крепче упереться в землю двумя ногами, несмотря на то что частенько эти самые ноги подкашивались и отказывались служить. Хотелось смеяться, рычать, построить дом или разрушить его, срубить дерево, посадить цветы. Словом, множество всяких желаний обуревало меня в то время. Но мне никогда не приходила в голову мысль, что в тот момент, когда я испытываю всё это, она чувствует что-то другое. Моя вера в мою возлюбленную всегда была столь нерушима, что, возможно, многие могли счесть её глупостью или отчаянием. Даже потом, когда всё закончилось ничем, эта вера всё равно жила во мне. Зачем тебе нужно это сомнение? Кому от этого легче? Ты бьёшься головой об стену, вопрошая и отчаиваясь, когда мог бы просто наслаждаться моментом, просто любить, просто верить. Ну и что с того, что следующее мгновение может принести тебе боль — сейчас же ты счастлив. Разве не так?

— Сказывается разница в умонастроениях, — грустно обронил Эрик. — Я — не ты. Ты — мудр, а я глуп.

— Скажешь тоже, — усмехнулся Самир.

— Мне далеко до твоих философичных настроений. Я с большим трудом сдерживаюсь, чтобы не задержать её насильно, когда она возвращается в Париж.

— Но ты же знаешь, что она возвращается в Париж к детям. Шарлотта серьёзно больна, и кому-то нужно ухаживать за ними. Ни я, ни Дариус к тому непригодны.

— Но чего она так боится? Почему она не может рассказать мне?

— Может быть, она боится тебя напугать.

— Меня уже ничего напугать не может. Я с детства перепуган насмерть, — в голосе Эрика послышалась горечь, — лучше бы она открылась и позволила помочь, если помощь требуется, или хотя бы просто утешить. Неужели она не чувствует, что эти отговорки вызывают только раздражение и ещё большее беспокойство!

— Думаю, что беспокойство в твоём случае вызывают не недомолвки, а неверие в то, что чудо может произойти дважды. Небо справедливо, Эрик. Ты страдал — тебе будет дарована любовь. Это неизбежно. А все эти сомнения от недостатка веры…

— Ты меня ещё еретиком назови.

— И назову, если придётся.

Незаметно, словно тень, появилась девушка, унесла остывший чай и принесла новую порцию, поправила подушки и уже собиралась исчезнуть, но остановилась, повинуясь щелчку пальцев.

— Как тебя зовут? — обратился к ней Самир.

— Айша, господин.

Голос девушки оказался очень мелодичным и нежным. Она была закутана в восточные одежды целиком, видеть можно было только глаза, да и то время от времени, потому что она смотрела в пол. Ресницы её не трепетали, даже когда к ней обращались с вопросом. Она была тиха, услужлива и покорна.

— Ты умеешь играть на каком-нибудь инструменте, Айша?

— Конечно, господин.

— Исполни что-нибудь для моего друга.

Девушка поклонилась и скрылась за занавесками, через минуту она возвратилась с инструментом, похожим на каплю с длинным грифом. Это был тамбур. Следом за ней появилась ещё одна такая же тень с тонбаком[1] в руках. Устроившись, они заиграли.

Тонкие девичьи пальцы, перебирая лады, рисовали на длинном грифе сложный музыкальный узор; низкий хрипловатый голос инструмента проникал внутрь тела и оседал морозными иголками где-то вдоль позвоночника. Эрик откинулся на подушки и прикрыл глаза. Тамбур слушают не глазами, не ушами, а всем телом, особенно если инструмент в руках мастера. Эта закутанная в тысячи покрывал девушка была настоящим мастером, виртуозом, впитавшим не только знания техники исполнения, но и многоликую тысячелетнюю историю земли, родившей этот инструмент. И теперь знание её о степях и горах проникало в звуки, жарким ветром веяло от мелодии, и прохлада сменяла жару в своё время, как положено, как луна приходит на смену солнцу. Эрик и не заметил, как в плавную музыкальную реку вплелись звуки голоса, неотличимого сначала от общего тона, но всё настойчивее проявлявшегося сквозь музыкальное полотно. И вот голос уже укротил мелодию, подчинил её, и дальше повели они вместе, создавая вечный и неповторимый музыкальный узор.

И сами по себе возникли в голове строчки древнего трактата: «Если человеку, в натуре которого преобладает огонь, сыграешь воздушный по характеру макам[2], он заплачет. Это объясняется тем, что они, словно закадычные друзья, находились далеко друг от друга. Поэтому, когда воздушного характера макам доходит до сознания огненной натуры человека, он вызывает слезы, как это случается при встрече находившихся вдали друг от друга родных. Но слезы эти — слезы радости, а не горя[3]».

Слёзы текли сами. Их нельзя было ни вызвать, ни остановить. Уже смолкли последние звуки, уже девушки скрылись тихо и незаметно, а слушатели всё пытались справиться со своими чувствами.

— Это был макам Ушшак[4], — тихо промолвил Самир.

— Я узнал, — ещё тише ответил Эрик.

— Музыка помогла тебе победить дракона?

В ответ Эрик лишь качнул головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая предположение Самира.

* * *

Она летела в Сен-Клу, как на крыльях. Шарль и Лиза остались с Дариусом — Самир снова уступил свою гостиную. Мари должна была встретить её в церкви.

Узнав о причине, по которой Амина вынуждена была оставить детей, Самир усмехнулся и погрозил ей пальцем, а вслух долго и пространно сокрушался о том, что скоро, видимо, ему придётся покинуть свою квартиру, так как здесь для него остаётся всё меньше и меньше места.

— Простите, завтра мы заберём их, — виновато говорила Амина, но счастье так и порывалось сквозь виноватый голос, и она не могла его скрыть. Она нежно разрумянилась, словно белая роза, окрашенная лучиком малинового заката.

— Иди уж, — Самир всё же прижал её к себе и осторожно поцеловал в лоб, задержав в своих объятиях немного дольше, несмотря на её явное нетерпение, чувствуя себя так, словно выдавал замуж свою дочь. — Если он вдруг тебя обидит, ты можешь прибежать ко мне, а у меня есть кинжал, и я быстро вспомню, что я тоже воин, — улыбнувшись, проговорил он. Слова звучали весело, но взгляд был суров. Амина улыбнулась в ответ, и голос, которым она ответила на этот полушутливый, полусерьёзный намёк, выражал такую веру и преданность, что Самир обомлел.

— Вам не нужно беспокоиться, господин. Мой будущий муж любит меня, я знаю это, иначе я никогда не согласилась бы стать его женой, — она слегка присела, не отпуская рук, и глянула бесстрашно в пристальные глаза перса.

— Будь счастлива, дочка, — промолвил Самир, и голос его предательски дрогнул, — тебе достанется в мужья непростой, но хороший человек. Надеюсь, что зоркое сердце поможет тебе. Иди скорее, он ждёт. Я удивлён, что он до сих пор не прибежал за тобой сам, — пытаясь скрыть шуткой волнение, он помог ей сесть в наёмный экипаж, — может быть, ты передумаешь?

Она покачала головой и снова улыбнулась, точнее — улыбка так и не покидала её лица — и лошади понеслись.

* * *

В доме стояла мёртвая тишина. Эрик не любил шум, и часто его присутствие не выдавал даже малейший шорох, но Амина всегда могла определить, что он здесь и ждёт. Теперь она могла обойти все комнаты по многу раз — Эрика в доме не было. Она не думала о том, что он мог обмануть её, отказаться от планов, передумать — доверие, которое она питала, невозможно нарушить. Стараясь как-то объяснить отсутствие жениха в такой важный для неё день, Амина пыталась не думать о плохом. Она встала в гостиной среди вещей, которые ещё помнили его признание. Кресло, возле которого совсем недавно она стояла с завязанными глазами и его пальцы наигрывали на её коже невиданную ранее мелодию, — на что бы ни обратила Амина свой взор, всё навевало ей воспоминания, в ушах звучал его голос, наполненный любовью, нежностью и печалью.

Она закрыла глаза, пытаясь мысленно дотянуться до всех уголков дома, сада, чтобы почувствовать его присутствие, где бы он ни вздумал прятаться, и тут же поняла — нет, он не прячется, его здесь нет! Он не мог исчезнуть, ничего не сообщив, не оставив записки, сообщения или хотя бы какого-нибудь намёка. Если только … если только его не увели силой! «На любого даже самого сильного человека можно найти управу», — глумливо хихикнул внутренний голос.

Амина похолодела от страха.

Она ещё раз внимательно огляделась вокруг — нет, всё как обычно, все вещи на своих местах. Амина снова быстро прошла по комнатам, теперь уже оглядывая их более внимательно под влиянием пугающей мысли, которая пришла в голову. Но кто мог это сделать? Кто знал об этом доме и главное — кто мог испытывать такую ненависть к Эрику, чтобы увести его в неизвестном направлении? Последние несколько месяцев он жил очень замкнуто, виделся только с ней и с Самиром, иногда встречался с детьми, когда их выводили на прогулку.

И тут её словно кольнуло — он говорил с Шарлоттой. Мадам Дюпон очень сильно изменилась за последние полгода и могла затаить злобу. Амина тряхнула головой, прогоняя непрошеную мысль. Нет. Она слишком больна теперь. Несмотря ни на что Амина не верила, что Шарлотта была способна ненавидеть настолько сильно, чтобы причинить вред. Она могла накричать, оскорбить, но крик и оскорбления не уводят человека из дома в неизвестном направлении за несколько часов до свадьбы. Да и не знает она, где скрывается Эрик. Она никогда здесь не была.

Но, может быть, Эрик просто вышел куда-то? Неужели это так невероятно — он вспомнил в последнюю минуту о чём-то, например, о цветах. Амина понимала, что эти мысли — всего лишь ширма для самоуспокоения. Она чувствовала, что что-то случилось. Окинула быстрым взглядом спальню Эрика: кровать, большое кресло, столик, зашторенные окна — здесь портьеры всегда были задёрнуты, а иногда и ставни закрыты, но не теперь. Сейчас сквозь плотные портьеры просвечивал день, поэтому, уже собираясь повернуться и уйти, она заметила возле гнутой ножки большого кресла едва заметную на светлом ковре вещицу. Амина наклонилась и подняла её — это был маленький стилет.

Рукоятка удобно легла в руку, Амина нажала незаметную кнопку, и тонкое лезвие плавно выскочило из специального углубления. Эрик никогда не расставался с ним, когда покидал свой дом! Сердце её упало — теперь она точно знала, что произошло что-то плохое.

Мучительная тревога требовала дани: на секунду ноги её ослабли, и Амина вынуждена была опуститься в кресло, чтобы справиться с головокружением. Опустилась ненадолго, всего на несколько секунд, достаточных для того, чтобы встряхнуться и спрятать стилет за корсаж. Вскочила, кинулась прочь из дома, по дорожке за ворота, и тут её перехватили крепкие сильные руки.

— Марсель, — выдохнула Амина и попыталась вырваться.

— Не стоит, — осклабился брат. Шрам на его щеке

дёрнулся, и лицо вновь стало привычно угрюмым.

[1] Главный ударный инструмент в персидской музыке. Барабан с ремнем для удобства, вылеплен из гончарной глины или выточен из цельного куска дерева. Снизу он открыт, сверху затянут мембраной из овечьей кожи

[2] Макам — форма, которая лежит в основе исламской музыки. Это одновременно и лад, и принцип музицирования, и последовательность мелодических звеньев.

[3] Цитата из средневекового музыкального трактата. К сожалению, авторство я так и не выяснила, поскольку всюду используется только цитата и ничего не говорится об авторе

[4] Макам Ушшак — С арабского переводится как «влюбленные». Впервые встречается в 14 веке в произведениях Сафиуудина Абдульмумина. Тон — восходящий.