Вересковый мёд (гет)

Люмос над столом слегка подрагивает, роняя неровный свет, как отражение беспокойных мыслей.

Их первая причина — сны. Пророческий смысл они как будто утратили, но вместе с тем сохраняют странную связь с реальностью, предстающей в них, как в кривом зеркале. И природа искажений неясна.

* * *

Сын Эйвери хрипит под лучом Круциатуса, тисовая палочка мелко вибрирует в инфернально бледной руке, и в сиплой ярости звенят слова:

— Почему же ты не искал меня?..

* * *

Почему Райану следовало его искать? И кого? Рука мертвеца, сжимавшая знакомую каждым бугорком и каждым углублением палочку, виделась и даже слегка ощущалась как собственная, но не слушалась. Другая странность была в том, что Райан выглядел существенно старше, чем есть. Если навязчивые сновидения все-таки приоткрывают будущее, предупреждают о грядущем, то оно несет Темному лорду и его последователям не лучшие перемены. И кто тому виной? Райан — слишком мелкая фигура. Попал в Ближний круг за заслуги отца. Не плох, но особыми талантами не блещет. Да и вина его, если даже сон не лжет, связана не с изменой. Понаблюдать за ним, вызвать на разговор лишним не будет, но интуиция настойчиво шепчет, что он ни при чем. Не в нем причина назревающей катастрофы, предвестники которой в каждом следующем сновидении ярче.

* * *

— Мой лорд! Вы пришли за мной! Я верила! Я ждала!...

Нездоровый блеск глаз и ввалившиеся щеки на потемневшем лице Беллы вызывают недоумение и логичный вопрос: "Что случилось?!" Но вместо него раздается самодовольное:

— Будешь вознаграждена за преданность... — И в холодном высоком голосе вновь смутно угадывается собственный.

Звуки тонут в шуме набегающих волн, разбивающихся о черные стены. Том поднимается выше над мрачной глыбой частично разрушенной крепости. На ее плоской крыше высокий и бледный до синевы мужчина протягивает руку стоящей перед ним на коленях безумно счастливой Белле. Его лицо похоже на змеиную морду, но в нем угадываются и черты Тома, особенно в годы безудержных экспериментов, которые он проводил над собой в тщетных попытках вытравить из души ростки теплого и светлого чувства к Лили. Он проиграл тот поединок вчистую, а тот другой, стоящий на крыше поверженной цитадели прежних порядков, выиграл? Том пытается присмотреться к искаженной версии самого себя получше и случайно встречается взглядом с красными нечеловеческими глазами. Вертикальные прорези в них расширяются будто от удивления, а затем рваные рубища дементоров застят свет...

* * *

Оказаться в Азкабане, причем, судя по всему, надолго, самые преданные сторонники Волдеморта могли бы лишь в том случае, если всех их постиг крах. Не фатальный, раз сам он жив и не утратил мощи. Но перемены, произошедшие с ним в том предполагаемом будущем... сами по себе похожи на катастрофу, на фоне которой даже соотношение сил с противником — Дамблдором или кем еще — теряет приоритет.

Качнув головой, Волдеморт возвращается к отчету Беллы. В последнее время потерь в стычках с Орденом меньше. Изобретательный снайпер все так же активен, но посвященные в разгадку его уловок бойцы благополучно уворачиваются от преследующих смертельных лучей благодаря невидимым тепловым чарам. Казалось бы, есть повод испытывать удовлетворение, но что-то не дает покоя. Будто бы из виду ускользает нечто важное. Волдеморт перечитывает отчет еще раз и откидывается на спинку кресла, надеясь, что так быстрее сможет выявить причину смутной тревоги. Однако в следующее мгновение та рассеивается вовсе, капитулируя перед волнением совершенно иного рода: между страниц тонкого откидного блокнота в черной обложке просачивается теплый свет.

"Том", — зовет короткая запись на желтоватой странице.

Тот неторопливо тянется к перу, торчащему из чернильницы, и, занеся его над блокнотом, останавливается, чтобы прислушаться к сонму обострившихся чувств. Обычно ощущения становятся резче в момент опасности. Но на сей раз иначе: предчувствия полны надежд.

"Лили".

Сердце выжидающе замирает...

"Я соскучилась". — И оно ликующе ускоряет темп.

"Я тоже. И хотел бы тебя увидеть".

Проходит еще несколько секунд томительного ожидания.

"Может быть, встретимся?"

"Буду рад. Через пятнадцать минут у дома твоих родителей?"

Снова повисает небольшая пауза, отмеряемая ровным стуком в груди.

"Лучше на центральной площади Коукворта. Возле ратуши".

"Принято," — подтверждает Том и подскакивает с места.

— Скубби!

Ненароком припоминается первое, с позволения сказать, "свидание" с Лили в поместье Гойлов. Оглушенная, она оказалась там не по собственной воле, а по желанию Темного лорда. А тот, увидев ее, во внезапном порыве кинулся выгребать из чужой кладовки нехитрую снедь, чтобы собрать на стол. На что рассчитывал? Вспоминать об этом смешно и стыдно. Неудивительно, что и вербовка, и попытка предложить отношения провалились. Но с тех пор многое изменилось.

— Сегодня у нас на ужине может быть важная гостья! — Явившаяся на зов домовуха сосредоточенно кивает большой головой с жидкими волосенками, собранными на макушке в смешной пучок. — Накрой в гостиной и позаботься, чтобы все было на высшем уровне!

* * *

На площади перед ратушей, освещенной луной и парой электрических фонарей, Том оказывается раньше минут на десять. Время есть осмотреться и перевести дух. Стылый, слегка пахнущий прелью ноябрьский воздух приятно остужает лицо. Мелкая, как пыль, морось висит в воздухе, клубится вокруг желтых фонарных ламп и оседает сыростью. Ветер забирается под накинутую поверх классического костюма мантию, минутой ранее трансфигурированную в строгое прямое пальто. Могло быть зябко, но вместо этого хорошо, свежо. И гулкие явственные удары сердца недвусмысленно свидетельствуют о том, как Темный лорд взволнован. Ироничная усмешка самовольно изгибает губы: видел бы его сейчас кто-то из последователей... или врагов. Но с другой стороны, и для одних, и для других у него нашлись бы достаточно весомые аргументы, чтобы не вздумали расслабляться.

И все бы хорошо, если б не внезапное ощущение чужого взгляда, возникшее будто в подтверждение невзначай промелькнувших предположений. А в следующее мгновение его уже нет. Причем такое не в первый раз. Том медленно обводит глазами площадь. В кроне дуба недалеко от ратуши мерещится какое-то движение, будто ветви гнутся под тяжестью скрытого чарами маскировки тела. Может быть, эта эфемерная слежка, как и хищное внимание красных глаз во сне, лишь следствие накопившейся усталости и постоянно напряженных нервов. Как бы то ни было, беспечность в его положении недопустима, а когда опасность может грозить Лили — вдвойне. Брошенный в сторону предполагаемого наблюдателя Гоменум Ревелио безмолвствует, и Темный лорд медленно опускает руку. Если кто и был поблизости, то уже исчез. Такое стремительное отступление недоступно посредственному магу. Если все-таки не мерещится, то следит за ним профессионал: и чары отвода глаз ему не помешали, и улизнуть сумел практически незамеченным. Бдительная интуиция Темного лорда — особый фактор. В остальном же ни одним шорохом таинственный шпион себя не выдал... если на самом деле был. Неопределенность нервирует. Том кастует круговые караульные чары, и они тут же начинают вибрировать, сообщая о приближении человека, уже с совершенно другой стороны. И это не шпион.

В глубине темной аллеи, завешанной седыми космами полночной дымки, раздается легкий стук каблуков, а вскоре проступает и тонкая фигурка в плаще, чуть прикрывающем колени. Он узнает ее сразу же и порывисто двигается навстречу, неспешно избавляясь от заклинания отвода глаз. Опасения не отброшены и бдительность не забыта, но они отодвинуты на периферию сознания, пока мысли и чувства фокусируются на той, которую все лучше видно в свете затуманенных фонарей и бледного серпа луны, выглянувшего из-за стремительно бегущих по небу лохмотьев тучи. Тепло мерцают рассыпанные по плечам волосы, все явственнее черты лица, и все ярче на нем улыбка, вспыхнувшая, едва Лили заметила своего визави.

— Привет!

— Привет! — Он берет ее за руки — прохладные без перчаток — и подносит их к губам, чтобы согреть дыханием. — Замерзла?

Почему не использует магию, он и сам в первый момент не знает, но если подумать — ему просто хочется прикосновений.

— Нет, — тем временем отвечает Лили, глядя радостными глазами, — может быть, только руки — совсем чуть-чуть...

— Это хорошо, — говорит он тише, обнимая за плечи. — Куда бы ты хотела пойти?

— Мне все равно. Я хочу просто побыть с тобой, а где — неважно.

Теплом разливается уже знакомая, но все еще непривычная радость, наполненная в равной мере ликованием и нежностью с оттенком тщательно контролируемого физического влечения.

— Раз так... — говорит Том, удивляясь, насколько остро ощущается собственное волнение, от которого голос сам собой становится мягким и бархатным. — Что бы ты сказала, если бы я пригласил тебя на ужин к себе домой?

Ее ресницы вздрагивают.

— А ты пригласи... — Взволнован не он один.

— Окажи мне честь, Лили. — Он бережно отводит от ее лица прядь густых волос. — Будь моей гостьей.

— С радостью, — слетает с ее губ, и Том не ждет больше ни секунды.

Он привлекает ее к себе и аппарирует в холл дома, который из-за массивных каменных стен похож на небольшой средневековый замок. Его не назовешь изящным, но в нем есть основательность, характер и многовековая история. Лили он должен понравиться.

В холле под потолком горят стационарные Люмосы. Их приглушенный свет рассеивает мрак, но оставляет атмосферу легкой таинственности. В остальном в нем нет ничего примечательного. Том протягивает гостье руку:

— Прошу.

Лили вкладывает в его раскрытую ладонь свою и оглядывается с удивлением и интересом.

— Это твой дом? Мне кажется, в прошлый раз ты принимал меня в другом...

— Ты имеешь в виду кабинет для рабочих встреч? — уточняет он, проводя ее по короткому коридору, выходящему на еще более короткую широкую лестницу перед дверями в зал. — Да, он в поместье одного из моих ближайших сподвижников. А это скромное жилище — мое, и вхожи сюда только самые близкие. И ты здесь первая гостья.

Лили вскидывает брови.

— Неужели кроме тебя самого никто не бывал здесь до этого дня?

— Бывали, но исключительно по делу. Видишь ли, я вообще редко принимаю гостей.

— Значит, я отношусь к редким исключениям? — со смущенной улыбкой задает риторический вопрос Лили и отводит лукавый взгляд.

— Можем оставить... — начинает он, но вторую часть фразы: "...верхнюю одежду здесь", — не договаривает, потому что внимание гостьи привлекает картина, висящая на стене.

— Можно я посмотрю поближе?

— Конечно, — говорит он и идет за ней на полшага сзади.

— Кто это нарисовал? — с изумленным придыханием спрашивает Лили, остановившись.

— Климт. Это его "Даная".

— Даная из греческих мифов? — голос Лили напоминает шелест. — Та, что родила Персея?

— Да. Тебе нравится?

Отвечает Лили не сразу.

— Да, хотя... — На ее щеках горит нежный трогательный румянец. — Впечатления противоречивы, но по итогу... — сопровождая слова легким кивком, она выдыхает: — Нравится.

— Это свойственно работам Климта. А что именно показалось тебе противоречивым?

— Во-первых... — говорит Лили, чуть помолчав и не отрывая от картины широко распахнутых глаз, — техника. Хотя, наверное, точнее было бы сказать — стиль. Поза и пропорции выглядят не совсем естественными, особенно наклон шеи, но, чем дольше смотрю, тем больше думаю, что будь оно иначе — образ не получился бы таким... настоящим, правдивым... — она замолкает, явно не закончив мысль.

— Чувственным?

Ответом становится быстрый взгляд из-под ресниц, смущенная улыбка и волна эмоций, обжигающих и запретных.

— Да. — И румянец на щеках — ярче.

— А во-вторых? — напоминает Том и встречается с немного недоуменным взглядом, но потом Лили кивает:

— Во-вторых... противоречивы сами чувства, которые вызывает образ Данаи. Наверное, то, что я сейчас скажу, покажется глупостью но... она будто одновременно стыдлива и бесстыдна.

— Нет, отчего же глупость. Напротив, я полностью согласен с твоим описанием. Только я бы его немного дополнил. В этой картине есть стыдливость девушки и бесстыдство художника, отобразившего наготу ее чувств. Но это тот редкий случай, когда бесстыдство прекрасно. — Том сдержанно улыбается, не размыкая губ, а Лили снова отводит взгляд.

— В гостиной, наверное, уже остывает ужин. Пойдем?

— Если честно, — она пожимает плечами, — я уже ужинала сегодня...

— Тогда... давай я покажу тебе дом?

Лили согласно кивает, и Тому кажется, что он улавливает аромат волос, волнующий и приятный. Он ведет ее в лабораторию и библиотеку, гордится производимым впечатлением и вместе с тем слегка опасается, как бы какой-нибудь экспериментальный артефакт или книга не завладели вниманием гостьи сильнее, чем их владелец.

Он решает показать ей и рабочий кабинет, где она задумчиво отмечает удобство и простоту. Окидывает глазами широкий заваленный пергаментами и свитками письменный стол и с живым интересом берет в руки одну из книг.

— Макиавелли?

— Практически настольная книга, — запирая улыбку в уголках рта, Том пристально следит за реакцией на свои слова. В моменте политические взгляды берут верх над чувствами. Становится важно, чтобы их хотя бы в перспективе согласилась разделить Лили.

— Эту книгу многие ругают за аморальность, — нейтрально замечает Лили. Перевернув несколько страниц "Государя", она наверняка заметила на полях пометки, но тактично не стала в них вчитываться.

— Не удивительно, ведь он писал не о том, какими хотел бы видеть идеальные отношения власти и общества, а о том, какие они есть в реальной жизни. — Он подходит ближе и ждет, что она скажет в ответ, но вместе с тем хочет ее обнять, и это желание с каждым ударом сердца становится сильней.

— А еще, насколько я помню, он говорил о том, что нравственной оценке должно подвергать не методы, а цели.

Том больше не сдерживает улыбки. Обнимает Лили за плечи и говорит, вдыхая аромат волос:

— Именно так.

Древесный, с примесью полевых цветов и мёда...

Лили возвращает книгу на место, и, взяв ее за руку, Том идет на балкон, нависающий над прорезанной стрельчатыми окнами южной стеной большого зала. Ночной ноябрьский ветер холодит щеки, но не отрезвляет. Звезды моргают в прорехах туч. Том говорит что-то о созвездиях, но вскоре замолкает, забыв, что собирался сказать еще. Близость и аромат первой и единственной значимой женщины туманят голову и пьянят, пробивая окклюментную защиту насквозь.

Другая дверь с балкона ведет в малую гостиную, в которой стараниями Скубби накрыт стол.

Том снимает крышку с первого попавшегося блюда. Утка с яблоками.

— Пахнет вкусно.

— Да...

— Может быть, все-таки соблазнишься на ужин?

— Нет, — говорит Лили после мимолетной паузы. — Для ужина уже слишком поздно.

— А не для ужина? — спрашивает Том, повернувшись, мягко притягивает Лили к себе, наклоняется и целует в губы.

Она откликается, обвивает руками шею. От ее прикосновений мурашки по телу, а желание нестерпимо.

— Я связан данным тебе обещанием, — шепчет он, окунаясь в потемневший взгляд, — скажи сама, чего ты хочешь?

У Лили вырывается короткий глубокий смех, но затем, разрываясь между внутренними табу и влечением, она вновь заливается мучительно жарким румянцем, но выбор ею уже сделан.

— Я хочу... провести эту ночь с тобой.

* * *

Она лежит рядом, прильнув всем телом, и ее голова у него на плече. Наслаждаясь медленно тающей негой и приятной слабостью, Том склоняет голову и, поддавшись минутному порыву, целует густоволосую пахнущую летним теплом макушку.

— Тебе хорошо? — Ответ ему известен, но когда рядом Лили, рациональность часто уходит в минус. Ну и черт с ней, с рациональностью.

Она кивает и выводит на его груди пальцем какой-то узор.

— Я даже не думала, — щекотно утыкается носом поверх ключицы, — что бывает хорошо настолько. — Вскидывает голову и на мгновение одаривает стеснительно-счастливым взглядом.

Оставляя при себе фейерверки мальчишеской радости, вспыхивающей от ее слов в душе, Том крепче прижимает к себе Лили и улыбается снисходительно и самодовольно.

* * *

Искусству удовольствия много лет назад его учила смуглая черноглазая ведьма с сакральным для индусов именем Парвати⁽¹⁾. Будучи молодым и полным амбиций, он стремился познать лучшие магические практики разных народов и не гнушался экспериментами. И в общину индийских колдунов-шиваитов он проник ради тайн управления внутренними энергиями, которое способствовало бы полному раскрытию магического потенциала.

В ход пошло природное обаяние, чутье и таланты манипулятора. Его приняли в ученики, допустили до коллективных медитаций под началом верховных магов. А Парвати, одна из жриц, которая была старше его лет на десять-двенадцать, вызвалась посвятить нового адепта в тайны единения линга⁽²⁾ и йони⁽³⁾.

Не знавший юношеской влюбленности и уверенный в лживости всех историй о какой-то там неземной любви, Том Риддл признавал пользу совокуплений с целью продолжения рода. При этом секс ради удовольствия считал пустой тратой времени, а физиологическую потребность в нем, которую с досадой ощущал и в себе, — проявлением несовершенства человеческой природы. Тем не менее, когда речь шла о приращении магической силы, он был открыт всему новому. Потому и медитировал, и премудрости духовного роста через слияние мужских и женских энергий постигал со всем присущим ему рвением.

Результаты медитаций проявились довольно быстро в усовершенствовании его ментальной магии. Окклюменция, легиллименция и заклятия подчинения будто обрели физическую природу, и ему больше не требовалось тратить время на то, чтобы войти в нужное состояние. Теперь он мог их применять играючи.

Что же касалось премудростей линга-йони, то, будь их целью удовольствие партнеров, обучение следовало бы также признать успешным. Но Том стремился не к утехам, его интересовали пути к могуществу. И с этой точки зрения обучение зашло в тупик. Несмотря на яркость ощущений, он ни в процессе, ни по завершению постельных игр не замечал заметного прилива сил. Эффект скорее уж был обратным. Обещанное "просветление" также не спешило на него снизойти. Парвати объясняла это тем, что его энергии слишком привязаны к земному миру, что его астральное тело сковано незримыми путами, мешающими восхождению на новый уровень. Задумывался ли он тогда о том, не являются ли виной всему крестражи? Конечно, да. Но о том, чтобы раскрыть тайну, не допускал и мысли. С этим вопросом будущий Темный лорд предпочел разбираться самостоятельно.

— Ты слишком замкнут, — проницательно смотрела в глаза наставница, — ты не доверяешь мне. — И, помолчав, добавляла: — Значит, тебе нужна не я.

— А кто же мне нужен? — с насмешкой интересовался Том.

— Та, с которой тебе захочется слиться не только телом, но и душой.

Это уж слишком походило на сказки о любви, которых он наслушался от приютских воспитателей и после — от Дамблдора. Так что новые пояснения породили лишь скепсис и ощущение, что его пытаются обмануть.

К тому же, наблюдая за колдовством, творимым самими шиваитскими магами, Том так и не обнаружил признаков экстраординарной мощи, которую навоображал, слушая рассказы об ужасе, порой наводимом местными колдунами на пришлых господ. "Вероятно, весь секрет в том, что белые сахибы — всего лишь магглы", — в какой-то момент решил он и вскоре ушел из общины. Но кое-что полезное все же забрал с собой.

Умение медитировать пригодилось ему не раз, особенно в годы странствий. К навыкам же, вынесенным из интимных игр с шиваитской жрицей, он обращался редко, по-прежнему предпочитая проводить время с пользой. Однако иногда физиология брала свое, и в такие моменты о некоторых уроках он все-таки вспоминал. В первую очередь о том, что возбужденная, готовая к близости женщина способна доставить гораздо большее удовольствие, нежели напуганная и зажатая. Поэтому он избегал быть грубым, старался не причинять боли и сильного дискомфорта. Если этого оказывалось недостаточно, снисходил до минимальных ласк, позволяющих оставаться на недосягаемой высоте, но добиваться нужного результата. Большая же часть знаний, щедро подаренных наставницей Парвати, оставалась невостребованной. До той ночи, в которой с ним оказалась Лили.

* * *

Разжигать в ней страсть не было необходимости — ее желание горело так же ярко, как и то, что пылало в нем. Но вместе с тем Лили ещё не простилась с девичьими стеснительностью и стыдливостью, которые хоть и будили в ее партнёре непривычный трепет, но вместе с тем мешали. Оставлять ее наедине с робостью и остатками каких-то неясных сомнений было никак нельзя. Том покрывал ее шею и лицо поцелуями, но дальше двигаться не спешил.

Он не читал ее мысли, но ощущал эмоции: волнующие, горячие, чувственные. Она доверяла, стремилась стать ближе. И от жажды обладания, смешанной с острым желанием доставить радость, перехватывало дыхание. Ее чувства ощущались им как дуновением ветра, как звуки музыки, различимой не слухом — кожей, прикосновением шелка и пламени. И откликалось в нем нечто, скрытое в учащенном сердечном ритме, доводящее нежность к ней до болезненной остроты. Он не запомнил момент, когда осознал, что хочет и ей дать почувствовать тонкие вибрации его собственных чувств. Она не легилимент, но его мастерства достаточно. Хоть это и необычно: не запечатывать душу в толще ментальных стен, а раскрывать...

Лили услышала. И истаяли лоскутки беспокойства, нет-нет да сбивавшие жаркую симфонию страсти. Мелодия стала безупречной. Горячая, неровная, рваная, она захлестывала с головой, но все-таки он успел налюбоваться затуманенными омутами распахнутых глаз, волосами, разметавшимися по подушке, расслабленно приоткрытым чуть влажным ртом, манящим сладостью поцелуев. И свое он получил сполна, и, задержав ее на пике наслаждения, торжествовал, следуя за изгибами исходящего любовной негой тела и жадно вслушиваясь в каждый стон.

* * *

— Но что-то тебя тревожило, — тихо шепчет он, находя кончики ее пальцев и приподнимая их вверх, чтобы сложить вместе ладони. — Что?

— Тревожило? — не сразу понимает Лили.

— Да, в самом начале... Ты как будто в чем-то сомневалась или беспокоилась?..

— А-а... — Она продевает свои пальцы меж его и вздыхает. — Да... Я просто думала, вдруг... ты теперь посчитаешь меня легкомысленной и доступной и больше не захочешь знать...

Том приподнимает голову и скашивает глаза, пытаясь увидеть ее лицо.

— Ну что за ерунда? — мягко упрекает он, искренне недоумевая, как ей вообще могло такое прийти на ум. — Конечно же, я так не думаю.

— Я это поняла. То есть почувствовала, как будто... — Оперевшись на локоть, она поворачивается и смотрит в глаза с немного растерянной улыбкой. — Наверное, это странно, да?

— Нет, — улыбается он, перебирая рассыпавшиеся по ее плечу волосы. — Не странно. Это я показал свое отношение к тебе в, так сказать, первозданном виде.

— То есть ты показал мне свои эмоции? — улавливает она самую суть, причем на удивление быстро. Чистое счастье распускается вокруг нее, как цветок. — Это было так... чудесно. — Лили моргает, и свет заглянувшей в окно луны золотит кончики ее ресниц. Смеётся: — Иногда мне кажется, что для тебя нет ничего невозможного.

— Ну, на самом деле мне подвластно не все, но многое, — говорит он, понижая голос, чтобы придать заключительной части вкрадчивую двусмысленность, на которую Лили реагирует, пряча смущенно-игривый взгляд.

— И о том, что ощущала я, тебе ведь тоже было и так известно?

Вместо ответа он с тенью улыбки ласково проводит пальцем по ее губам и с удовольствием ловит легкую волну возбуждения, которым Лили откликается на эту незатейливую ласку. Однако с темы это ее не сбивает.

— А зачем спрашивал?

— Захотелось услышать это, — говорит он, глядя на ее мягко приоткрывшиеся губы, — из твоих уст, — и привлекает к себе для поцелуя, прерывать который так просто ни ей, ни ему не хочется.

На сей раз их движения плавны и даже немного ленивы, но и в этом медленном вальсе наслажения не меньше, чем в недавнем танго.

* * *

Никогда прежде он не оставался в постели с женщиной после акта, сразу же просил оставить его одного тоном, не предусматривающим отказа. От Парвати уходил сам. Чужое присутствие утомляло и раздражало. Но с Лили все ощущается иначе: ему приятно ее тепло, и тихое сопение ласкает слух. И даже осторожная возня, говорящая о том, что ей отдыха уже хватило, не причиняет дискомфорта.

— Ты есть хочешь?

Она отрицательно качает головой:

— Да так... не особо. А ты?

— Я тоже... не особо. Тогда лучше еще полежим?

— Ага, — с наслаждением вздыхает Лили и слегка потягивается.

— Том, — спустя минуту негромко зовет она, подняв голову.

— М-м? — Приходится приоткрыть глаза.

— Насчет передачи эмоций... Мне кажется в книгах по ментальной магии такого не было...

— Значит, это были не те книги, — невозмутимо и слегка флегматично заключает он.

— Но получается, что и телепатия возможна?

— Да. Это сложнее, чем проникнуть в чужие мысли, и тем более, чем закрыть свои, но вполне возможно.

— Сколького же я еще не знаю, — вздыхает Лили и снова укладывается головой на его плечо. Нащупывает его руку. Соединенные ладони она поднимает к полоске лунного света и вдруг замирает, словно насторожившись. Гадать о причине не приходится, потому что она высвобождает пальцы и проводит их кончиками по похожему на татуировку изображению черепа и змеи на его предплечье.

— Это... темная метка? — голос звучит неуверенно, будто она еще не определилась, как относиться к увиденному.

С губ Тома слетает невеселая усмешка:

— Да. Почему тебя это удивляет? — Он тоже еще не знает, чего ждать дальше.

Но Лили быстро отходит от неожиданной оторопи, и в ее интонациях уже больше недоумения и любопытства, нежели беспокойства:

— Я не думала, что она у тебя тоже есть, потому что... — Морщинка перечеркивает гладкий лоб. — Потому что принято считать, что метка — это клеймо, которым ты метишь своих сподвижников, как рабов.

Вопрос: "И ты в это верила?" — остается незаданным.

Медленно вздохнув, Том пожимает плечами:

— Это либо намеренная ложь, либо следствие присущего людям стремления компенсировать незнание выдумками. Метка — прежде всего средство связи. Да, помимо этого она дает возможность найти любого ее носителя практически где угодно, и в некоторой степени я могу контролировать их действия, но это не привилегии. Все носители метки связаны в единую сеть и имеют одинаковые возможности.

— Подожди, но ты сказал, что можешь контролировать своих людей, разве у них есть такая же возможность в отношении тебя?

— Гипотетически, — со значением кивает он. — Видишь ли, контроль подразумевает наличие у контролирующего большей магической силы, чем у контролируемого.

— Тогда понятно, — заключает Лили с коротким смешком. Похоже, она удовлетворена ответом. А ее пальцы скользят по проступающим сквозь кожу венам к запястью и задевают невидимый браслет магической клятвы. Обет отзывается на прикосновение той, ради которой дан, слабым серебристым сиянием трех колец.

— А это что? — отчего-то шепотом спрашивает она.

На решение дилеммы, ответить ли прямо или обойтись обтекаемыми фразами, уходит секунды две.

— Это, — он слегка отстраняется, чтобы посмотреть в глаза, — гарантия твоей безопасности. Твоей и твоих кровных родственников.

— Я не понимаю, — немного помолчав, признается она.

— Это обет, сродни Непреложному, который гарантирует, что ни один носитель моей метки не сможет причинить тебе существенного вреда: ни намеренно, ни по оплошности, ни путем привлечения кого-либо со стороны. Правда, распространяются эти гарантии только на действия с использованием магии, причем лишь ограниченного перечня проклятий, но и это существенно снижает риски.

— Так работает контроль с помощью метки? — задумчиво спрашивает Лили, обводя контуры браслетов.

— Да. Но стационарное заклинание я использую впервые. Оно заблокирует любое смертельное или серьезно травмирующее проклятие, направленное против тебя, а также не позволит поработить волю.

— Разве ты не мог просто приказать?

— Мог бы. Но, к сожалению, я не уверен в верности моих людей настолько, чтобы рисковать тобой. Кроме того, — решив, что можно уже снизить градус серьезности, он усмехается, — учитывая необходимость сохранять наши отношения в тайне, мне было бы сложно мотивировать такой приказ. Но здесь слово лишь за тобой. Если ты готова, я объявлю тебя своей женщиной хоть завтра.

— Объявишь о романе с магглорожденной?! — широко улыбаясь, уточняет Лили.

— Опять-таки все зависит от твоего желания. Можем придумать тебе родословную, а можем все оставить как есть. Часть моих сподвижников воспримет эту новость спокойно и даже благосклонно, другим придется принять как данность. Не исключаю, конечно, что единицы предпочтут упорствовать, но это будут их проблемы.

— Жестко.

— А иначе нельзя, — говорит он, чуть приподняв брови и покачивая головой. — Мягким и ласковым я могу быть только с тобой. Остальные... должны знать цену неповиновения.

— То есть должны бояться?

— Да.

— В духе Макиавелли, — улыбается Лили, но в голосе сквозит грусть. — А как же убеждение?

Говорить о способах правления Том мог бы долго. И если уж обращаться к Макиавелли, то можно было вспомнить его изречение о том, что власть в принципе держится на двух вещах: любви и страхе, но, если необходимо сделать выбор, то страх предпочтительнее. И Темный лорд полностью разделяет эту точку зрения. Но у Лили с большой вероятностью иное мнение, а спорить с ней не хочется. Не сейчас, не в их первую ночь. Не в постели. Поэтому он предпочитает компромисс.

— Одного убеждения недостаточно, поэтому строгости оно не заменит. Но и без убеждения не обойтись. Должен признать, был период, когда я недооценивал значимость этой стороны взаимодействия с подчиненными, и результаты получились неудовлетворительными. Но я осознал ошибку. И в этом тоже отчасти твоя заслуга. Просто поверь! — смеется он, предупреждая прочитанный по выражению лица вопрос. — Так что, готова официально стать... Темной леди?

— Что? Нет... — трогательно опешивает она и смотрит извиняющимися глазами. — Прости, я не готова к настолько радикальным переменам в жизни.

На другой ответ он и не рассчитывал, хотя был бы и не против услышать "да". Поэтому ему становится весело, и скрыть это оказывается не так-то просто. Но и показывать не стоит: чего доброго, Лили неправильно поймет и обидится. Он берет ее за руку и целует в ладонь. В нее же прячет невольный смех.

— Ладно, я подожду. — И, посерьёзнев, добавляет: — Я понимаю, что такие решения спонтанно не принимаются. Поэтому не настаиваю и не тороплю. Просто имей в виду, если ты захочешь объявить о нас всему миру, я буду только рад.

— Спасибо, — шепчет Лили и целует в шею.

Том бережно обнимает ее за плечи, ее рука покоится у него на груди, и потяжелевшие веки овевает первой дремотой. Но внезапно сквозь них пробивается пульсирующий красный свет. Свет цифр Темпуса, вспыхнувшего прямо над головами и назойливо мигающего в темноте.

Ахает всполохнутая Лили.

— Уже полночь! Мне пора домой...

Она шустро перебирается через Тома на край кровати и, нашарив на прикроватной тумбе свою палочку, кастует Акцио, чтобы собрать разбросанные где-то вещи.

— Постой, куда ты так торопишься? Разве ты не можешь остаться хотя бы до утра?

Попытка придержать резвую пассию за локоть проваливается, потому что ровно в то же мгновение она вскакивает, живо натягивая трусики и белея в полумраке своей наготой, которая кажется безупречной.

— Не могу, — качает Лили головой, встряхивает волосами и набрасывает на плечи бретельки лифчика. — Понимаешь, я сказала родителям, что иду просто подышать воздухом, — тараторит она, заведя руки за спину и щелкая застежкой. — До двенадцати они еще спокойны, но к утру там уже будет полный переполох и паника.

Спор обречен на поражение и потому бесполезен. Том вздыхает. Спустив ноги вниз, он тоже призывает откуда-то с пола свою одежду.

— Зловредное это заклинание — Темпус, — ворчит он, надев белье и засовывая ноги в брюки. — Надо будет придумать на него какие-нибудь контр-чары.

Уже облачившаяся в платье Лили, которая только что вертела на вытянутых руках прозрачные тонкие колготки, на мгновение останавливается, чтобы обернуться с выражением беззлобного возмущения на лице.

— А ты не боишься, — вопрошает она, — что в таком случае твоя золушка превратится в тыкву?!

Том фыркает, а Лили запоздало понимает, что выпалила слегка не то, что думала.

— То есть я хотела сказать... Я имела... — торопливо пытается поправить саму себя, но от этого становится лишь смешнее. Уронив руки, Лили садится на угол кровати и тоже смеется. — Ну в общем, ты понял.

— Угу, — распрощавшись с остатками сонливости, кивает Том, все еще потешаясь. — Знаешь, превращение тебя в тыкву меня бы безусловно расстроило, но думаю, я бы нашел способ развеять злые чары. А вообще, — встав, он надевает рубашку и, застегивая ее на пуговицы, подходит ближе, — если ты помнишь, — говорит он, любуясь ее возней с чудом маггловского фабричного производства, — мы давно выяснили, что про нас с тобой совершенно другая сказка.

Лили распрямляется и, оправляя подол приталенного платья в клетку, с полсекунды глядит с заинтересованным удивлением, которое стремительно переходит в понимание, будто освещающее ее лицо изнутри.

— Конечно, как же можно забыть встречу с настоящим Чудовищем из волшебной сказки.

* * *

Аппарация к дому Эвансов занимает секунды две. Целуя Лили на прощанье, Том говорит, что эта ночь — лучшая в его жизни. И он не врет.

— У меня тоже, — шепчет она в ответ, и в широких зрачках опрокинуто ночное небо.

Лили поднимается на крыльцо. Всего три ступени, но Том не торопится уходить. Гибкая спина под перепоясанным на талии плащиком, густые волосы до лопаток — каждая ее черта, каждое движение тревожат что-то в некогда холодной душе.

Он делает шаг назад и ловит себя на мысли, что, возможно, только теперь узнает жизнь во всей ее полноте. Но блаженство никогда не бывает долгим. Лили еще не успевает скрыться за дверью, как электрической искрой чей-то сигнал оживляет метку.

— Мой лорд, у нас проблемы! — раздается в голове звенящий от волнения женский голос. — Мы с группой мальчишек из новобранцев наткнулись на снайпера. Он использует что-то новое. Без вас, боюсь, никто не выберется...

"Черт тебя побери, Белла", — думает он с досадой, но в эфир отправляет короткое:

"Ждите".

1) Одно из имен Шакти — супруги Шивы, ее благая версия

Вернуться к тексту

2) Линга, — в древнеиндийской мифологии и некоторых течениях индуизма фаллический символ божественной производящей силы.

Вернуться к тексту

3) Йони олицетворяет женское воспринимающее начало.

Вернуться к тексту