Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

От автора:

1. Автор полностью переписал середину XVIII.Deal — потому что понял, где упустил сюжетную нить и выдал вместо нужных смыслов ряд невнятных эмоциональных аккордов. Если есть время и желание вернуться, лучше вернуться и «перемотать в Омуте Памяти».

2. Автор уже писал эту историю постом, но сейчас «олитературил», расширил и углубил (а усложнилось оно само).

3. Автор обещал показать некоторых интересных персонажей и завершение всех линий, поэтому следующей историей будет XXIV.Rowdy, потом XXV.Inferno и только потом XXIII.Firefly.

Эйдан Эйвери привык быть единственным — сыном, законнорожденным внуком и наследником.

Привык не по-собственнически и не как к чему-то приятному — скорее как к осенним простудам, весеннему обострению веснушек и к тому, что если долго не гадать на рунах, будут приходить странные, путаные сны.

Последние пять лет он так редко бывал дома, что уже не ощущал себя ни каким-либо по счету, ни чьим-то сыном и внуком, ни наследником чего-либо — разве что потомком авантюристов-каперов, отколовшихся от семейного древа Эйвери больше трех веков назад: сорвиголов, бастардов и младших сыновей.

* * *

В этот приезд что-то было не так, как в предыдущие — Эйдан почувствовал это, едва перешагнув порог.

В их доме всегда был порядок и уют — но сейчас от самой прихожей было так чисто, что Эйдан, содрогнувшись от ассоциации с больницей Святого Мунго, поспешил на этаж Арчибальда и Мэри-Энн. Оба, однако, были в добром здравии и внука встретили тепло — только дедушкино «Совсем уже взрослый — а еще недавно, да, Марианна?..» звучало как-то странно, в бабушкиной улыбке было что-то от намека, и переглядывались старшие Эйвери крайне многозначительно.

Объяснение не заставило себя ждать. Эйдан не успел принять ванну и переодеться с дороги, как на подоконник его комнаты приземлился молочно-белый альбатрос и голосом дяди попросил спуститься в гостиную для разговора — «слишком серьезного и долгого для писем». А едва успел — под дверь просочилась призрачная куница матери: «Эйдан, это не настолько серьезный и долгий разговор, чтобы искать парадный китель или надевать костюм с корсетом, спускайся».

Эйдан ожидал, что суть вопроса озвучит Альфред, но, когда поспешный обмен приветствиями закончился, Шифра села в кресло, расправив непривычно пышную юбку платья, сцепила пальцы в замок и заговорила первой — весьма решительно.

— Эйдан. Я думаю, ты знаешь, что нас с Альфредом связывает не только формальный брак.

«Я думаю, об этом — во всяком случае, дома — знают все», — подумал Эйдан и едва удержался, чтобы не засмеяться.

Когда Альфред и Шифра объявили, что собираются пожениться, это не стало ни неожиданностью для Арчибальда и Марианны, которым предстояло дать благословение, ни лакомой сплетней для общества — в старых семьях такие браки были явлением нередким.

«Мы показываем единство: я — что продолжаю заботиться об интересах Эйвери и не собираюсь выходить замуж в другую семью, Альфред — что не собирается вводить в семью нового человека. И я надеюсь, что ты, Эйдан Конуэй, правильно всё поймешь», — объясняла Шифра, когда он через два месяца после свадьбы (появиться на самом торжестве было бы слишком рискованно) приехал поздравить их и, если быть честным, спросить лицом к лицу: зачем, почему и как так получилось?

Альфред вообще загадочно улыбнулся, похлопал по плечу и ответил: «Мы столько всего делали и сделали вместе, что это было неизбежно — день за днем, шаг за шагом… встретишь свою будущую жену — поймешь, Эйдан, правда».

Эйдан всё правильно понял — и нервно-строгое обращение máthair, и ее алый румянец, и дядину улыбку, и выражения лиц на свадебной колдографии в письме. Но сейчас только улыбнулся и вслух ответил:

— Конечно, знаю.

Шифра стиснула сцепленные в замок пальцы так, что костяшки побелели — похожее на знак бесконечности двойное кольцо, объединенное вдовье и обручальное, блеснуло в солнечном свете.

— Что ты скажешь, если у тебя появится брат или сестра… в смысле, кузен или кузина… в смысле…

Возможно, Эйдан еще не привык, что под ногами суша, а не палуба: кресло и пол ощутимо качнулись.

К горлу подкатило какое-то дрянное, липкое чувство: «Мам, а у меня будет братик или сестричка?», «Шифра, детка, семерых никто и не просит, но единственный сын — это же петля на шее всей семьи, понимаешь?», «А всё почему? Потому что сын у мамы один — но почему он у мамы один?»

— В смысле? Ты больше не боишься… ну… ты понимаешь, чего? — закончил он тихо, и Шифра решительно покачала головой.

— Я устала жить в страхе — в страхе за тебя, за себя, за то, что по моей вине прервется род, за…

Эйдану стало стыдно.

— Так, так, мам, ну всё… всё. И вообще: я-то здесь при чем? Я всегда хотел сестру или брата и сейчас буду только за — мне нужно это просто… как-то… ну, не знаю… осмыслить.

— Тётя, — дверь в гостиную никто не закрывал, и Этельрик беспардонно просунул голову в комнату, — мне, пока Эйдан осмысляет, Нэнси в детскую отнести или как?

Эйдан сперва отвлекся на восклицание матери «Рик, ну договорились же!» и на то, как дядя выразительно провел большим пальцем по горлу и поспешил забрать у Рика какой-то сверток — сверток завозился в руках Альфреда и недовольно захныкал — и лишь потом сообразил:

— Нэнси?..

— Энн-Мэри — как Мэри-Энн, только наоборот. Наша с Шифрой дочь, твоя сестра и кузина, — пояснил Альфред, и сделал было шаг к Эйдану, словно предлагая подержать ребенка, но передумал — и отдал Шифре. Разумное решение: держать сейчас Эйдан мог только себя в руках, и то не без усилий.

— О… О. Ну надо же, — он машинально ухватился за серьгу в левом ухе, «от смерти в море» — штормило, по ощущениям, баллов на шесть. — А почему не Элизабет?

— Счастливое фамильное оставим для второй дочери, если она у нас будет, пояснил Альфред, — и Этельрик тут же влез:

— Но миссис Трэверс говорит, что скорее сын — значит, Алан.

— Рик, я же не посмотрю, что тебе почти тридцать — возьму девятихвостку и так выдеру, что до Рождества свои заметки будешь строчить стоя!

— Ну-у-у, в смысле — если, дядя Альфред? Пусть обязательно будут и дочь, и сын… — начал было Эйдан, но споткнулся и дернул за серьгу, чуть не оторвав себе ухо. — Подождите, а с чего миссис Трэверс так говорит — когда это еще будет?

— Оставь Рика, Альфред, если вытряхивать нюхлера — так наизнанку. Алан или Элизабет будет через полгода, если… Эйдан!

— Если? — ухо он себе не оторвал, но серьга осталась в пальцах, и мочку уха неприятно щипало. Шифра покачала головой:

— Рик, ты можешь принести не только хаос, но и что-то полезное — бадьян, например? Если всё будет хорошо — Евангелина говорит, что всё-таки очень скоро получилось.

— Не беспокойся, мам, — собственный голос показался каким-то чужим. — Я спрошу: не Евангелину, а… ты поняла.

«Да, отец», — будет думать бессонной ночью Эйдан, глядя на безввучно смеющуюся колдографию Артура Эйвери в гостиной и вслушиваясь в отзвуки колыбельной наверху. «Да, отец, я тоже не знаю, что сказать».

* * *

— Ми-ня за-вут Энн…

— «Меня», Нэнси. И «зовут».

— Это мой дневник, не мешай, — отмахнулась Нэнси и продолжила старательно писать, высунув язык. — У меня тли блата…

— «Брата». «Три», — не удержался Эйдан, который последние полчаса так же старательно выписывал наблюдения по итогам вылазки: что, несмотря на заклинания, всё же было подпорчено временем в законсервированном архиве. Нэнси обиженно насупилась.

— Сама знаю! Плосто… лы… л-л-лы… лыба, колабль, Лепало! Не получается.

Сердце ёкнуло: «Главное — научиться до Хогвалтса, а то скажешь Алохомола или Бомбалда Максима — и выйдет всякая мула и елунда от балды»… Эйдан захлопнул тетрадь и отвернулся к окну, чтобы не пугать сестру-кузину своим выражением лица.

— Это пройдет, — самое тяжелое и темное удалось скрыть, но грусть все-таки перелилась, как чай через край чашки. — И, вообще-то, четыре.

— Ой… — Нэнси смущенно сжала перо в кулаке, похоже, приняв его печаль на свой счет. — Но ты так ледко плиезжаешь…

— Кто-то же должен привозить вам подарки из разных стран, — Эйдан протянул руку и потрепал сестру-кузину по волосам: таким же рыжим, как у Шифры и у него, вьющимся, как у Альфреда, Рика и бабушки Марианны. — Тебе понравились поющие ракушки?

— Очень! — Нэнси, подозрительно шмыгнув носом, поспешно принялась писать поверх. — У меня тли младших блата… И это много.

Эйдан фыркнул:

— Если младших, то два.

— Всё лавно много.

— Это разве много? Много — это у меня. Нет, у Рика — у него младших ровно в два раза больше.

— А в два лаза — это как? — не поняла Нэнси и, пока Эйдан пытался сформулировать объяснение, важным взрослым тоном разрешила, повторяя за Арчибальдом или Альфредом: — Замнем для ясности. Эйдан, можно я с тобой поплыву... пойду... поеду? Я уже пливыкла, что Алан, но когда Эндлю — это много, я устала быть сталшая!

— Старшей, — машинально поправил Эйдан, вновь потрепал сестру-кузину по голове и вздохнул настолько понимающе, что аж самому смешно стало.

Но, в конце концов, когда сам Эйдан в сентябре свалился с простудой, закрутившись вместо уехавшего в командировку Рика со сбором информации по первым дням Гарри Поттера в Хогвартсе, и máthair ограничилась: «А я говорила тебе, чтобы пил зелья и носил шарф? Кыш в свои комнаты, а лучше — на квартиру в Эдинбурге, нечего по дому заразу разносить», — он тоже обиделся до глубины души. Как говорит Рик: чёрную метку, пол-литра и с моста!..

Потом вспомнил и что у máthair двое детей по дому носятся и один буквально на руках, и как в детстве мечтал, чтобы она отстала от него с лечением очередной осенней хвори, и сколько ему лет — но на тот момент и сам факт…

Да, определенно, Энн-Мэри Эйвери стоило взять хотя бы на морскую прогулку и в Косой переулок.

* * *

— «Королевы Бесс» не будет.

Эта ночь не могла быть хуже, но сейчас Эйдан почувствовал себя так, будто упал с грот-мачты или Астрономической башни — и летит, летит, летит…

— Как — не будет?

Рик поспешил подхватить его — и под локоть, и в бесконечном тошнотворном падении, видимо сам поняв, что перегнул палку:

— «Ифа» назвали. Тётя говорит, что тоже на A: A-o-i-f-e. Она просто вспомнила, что Эйдан, Энн, Алан и Эндрю — совсем не ирландские имена. А так — голосистая девчонка, кажется, тоже рыжей будет… эй, ты чего такой бледный — в первый раз, что ли?

Эта ночь могла быть хуже.

Эйдан вновь закатал расстегнутый рукав — Перт, возрождение, Хагалаз, разрушение и хаос, Башня с карт бабушки Марианны отпечатались на обратной стороне век пылающим клеймом, как боль в предплечье, от которой он проснулся, задремав в кресле — Метка была угольно-черной и угрожающе пульсировала.

— Ты знаешь, что это может значить, Рик?

— Я знаю, что об этом пока не стоит говорить тете — и что у отца, скорее всего, такое же и он вот-вот примчится из Мунго.

Рик временами был тем еще… чудаком, но чудаком своим и в критических ситуациях соображающим быстро.

* * *

— Эйдан, Эйдан! — Нэнси, уже устроившаяся было в кустах, подергала его за рукав. — А ты разве не должен сейчас быть там и… сражаться?

— Я и сражаюсь.

— Ты не сражаешься! — Алан вновь высунулся посмотреть на ход битвы, и Эйдан едва успел перехватить его за шиворот, чтобы не лез за край маскировочных и щитовых чар: о том, как он своим желанием поучаствовать в настоящей битве подставил сестру, и, как следствие, старшего кузена-брата, они еще дома поговорят... — Ты в кустах отсиживаешься! И нам с Нэнси поучаствовать не даешь!

— Я сражаюсь с абсурдом. И надеюсь, что вы оба на моей стороне.

— Пф-ф-ф, это еще с чего?

— С того, что диверсантов я отдаю под трибунал.

— Это папе, что ли?

— Это маме. Сядь, голова твоя осминожья, он не шутит.

— Верно.

Хогвартс горел.

Хагалаз — снова, снова и снова — но вчера всё-таки Вуньо и Ингуз, значит, нужно дожить до новой жизни и хорошо подумать, как ее жить.