Улыбка дьявола (джен)

Грача перенесли в палатку и бережно уложили на постель. Доктор Антуан укутал его в шерстяное покрывало, но генштабист все равно мелко подрагивал от холода. Пришлось взять у рабочих переносной очаг на подобии тигеля. Его поставили в углу палатки, подальше от легко воспламеняющихся вещей, растопили, и вскоре воздух вокруг наполнился ароматом каких-то смол.

Самым страшным было, пожалуй, не то, что жертвой стал Грач, а то, что он не впадал в забытье, но и не был в полном сознании. Балансируя на тонкой грани и норовя свалиться то туда, то сюда, он слышал приглушенные голоса, словно сквозь толщу воды, и, если удавалось чуть-чуть приоткрыть глаза, словно через багровую пелену видел нечеткие силуэты.

В горле пересохло, но проглотить влитую в рот воду он не мог, и она выливалась из приоткрытых губ. Легкие словно раздирало изнутри: генштабист задыхался и мучительно закашливался, стоило ему пытаться вдохнуть глубже. Ему становилось то нестерпимо жарко, то жутко холодно. Щеки болели от натянутой сардонической улыбки, а попытки прекратить улыбаться приводили к судорогам. Сердце билось неровно, порой вдруг замирало, и тогда все вокруг темнело, а звон в ушах вдруг сменялся тишиной. «Жить!» — проносилась обрывочная мысль в затуманенной голове, Грач судорожно хватал ртом воздух, и сердце, повинуясь, снова начинало биться.

Доктор Антуан, понимая, что смерть Грача приведет к полнейшему беспорядку не только в лагере, но и в Генштабе, всеми силами помогал ему удерживать огонь жизни в груди, который сейчас больше напоминал тлеющий уголек. Доктор распорядился принести теплой воды с медом, мягкими осторожными движениями массировал грудь, облегчая дыхание, положил на голову мокрый носовой платок, протирал виски уксусом, невесть откуда принесенным Мирабель, и даже пустил кровь.

Это помогало, но ненадолго: стоило ему чуть-чуть успокоиться и собраться заявить, что Грач вне опасности, как самочувствие Грача ухудшалось без внешней помощи. Антуан сжимал зубы и снова бросал все свои силы на попытки вернуть его хотя бы в прежнее неопределенное состояние.

Так прошла кошмарная ночь, наступило такое же кошмарное утро. Доктор перестал кого-либо пускать в палатку и лишь иногда выглядывал, да и то лишь чтобы бросить коротко: «Еще воды, живее!». На вопросы он угрюмо отмалчивался, сердито отмахивался или вообще их не слышал.

Заняться делом ни у кого не получалось. У Мирабель валились из рук все документы, у него не выходило сосредоточиться, и он рассеянно смотрел на витиеватую арабскую вязь, будто бы впервые ее видел; Виктор, решивший помочь с разработкой плана, не мог сформулировать все четко и однозначно, злился на самого себя — еще бы, таких проблем у него никогда не было! — и пытался связать между собой хотя бы уже написанное; Интизар сидела в углу и сейчас больше напоминала поведением Нео, нежели себя; Франсуа сначала пытался разговорить негритянку, но та была слишком встревожена и не могла связно сказать хоть что-то, пришлось махнуть рукой и присоединиться к Виктору.

Наконец, в обед Виктор и Франсуа закончили свои мытарства и предложили готовый план. Мирабель, пробежавшись по нему глазами, согласно кивнул и ничего не стал менять.

— Лучше уже не придумаю, — вздохнул он грустно. — Я вообще обычно не занимаюсь такими вещами… Итак, сразу после обеда я уеду в заброшенный город и останусь там до тех пор, пока не узнаю время собраний. Вы, Франсуа, не оставляйте попытки разговорить Нео. Может, в этом мифе в самом деле есть подсказка… Грач редко ошибается… Вы, Виктор, следите за лагерем и в случае... — тут он запнулся, словно в горле запершило, — в случае если мой коллега все же отдаст душу Богу, сообщите это мне. Думаю, ваш кузен помнит дорогу и согласится побыть курьером… Интизар, быть может, вы составите мне компанию?

Танцовщица вздрогнула, подняла на него задумчивый взгляд и медленно покачала головой. Большие темные глаза ее были чуть прикрыты, словно ей было дурно.

— Жаль… — Мирабель не стал настаивать и кивнул головой.

За обедом молчали. В уме каждого крутился один и тот же вопрос: «Выживет?..». Ответа не было, а попытки подбодрить друг друга приводили к совершенно противоположным результатам и не самым оптимистичным выводам. Уж лучше было молчать, чем добавлять мрачных мыслей.

Вечером, уже после отъезда Мирабель, Франсуа удалось поймать Антуана, когда тот умывался. Доктор от усталости был белее бумаги, под глазами легли круги, а взгляд был столь измученным, что сердце у капитана сжалось.

— Разрешите мне сменить вас, — попросил он, не глядя на него. — Вам надо хоть немного отдохнуть…

— В случае чего сразу будите, — на удивление согласился доктор, так же не поднимая взора.

Пожалуй, Антуан согласился принять помощь не от усталости, а от осознания, что он со своими познаниями в медицине может сделать не больше других. Будучи бессильным сам, он не хотел обвинять в бессилии другого.

Франсуа бесшумно вошел в палатку и присел в изголовье, внимательно вглядываясь в лицо Грача. Бледное, без единой кровинки, оно больше походило на какую-то чудовищную жуткую маску, насильно натянутую на генштабиста. Иногда по нему пробегала тень беспокойства, Грач едва заметно хмурился, сводя тонкие темные брови к переносице, и поджимал губы, которые снова складывались в страшную улыбку.

От этого оскала в груди Франсуа возник странный первобытный ужас, обволакивающий своим едким дымом душу. Капитан, пожалуй, даже не смог бы объяснить, что же так пугало его: то ли чувство беспомощности перед некими высшими силами, то ли ощущение приближающейся неведомой, но неизбежной опасности.

«Живешь себе спокойно, а потом вот так — раз! и все… — подумал он, бережно взяв руку Грача в свою и согревая холодные пальцы дыханием. — И о тебе останется лишь память… — затем, вспомнив слова Грача, что его не упомянут ни в одной документации, с сожалением добавил: — О ком-то даже памяти, и той не останется… Как странно!.. Ведь на работе этих незаметных людей держится порой целое государство!.. А о них, в лучшем случае, будет помнить один-два человека… Ведь они сложили свои жизни во имя родины, сами отказались от своей свободы ради этого… — мысли вдруг оборвались на середине, и в глубине головы совершенно отчетливо прозвучало: — Мы живем свободно, находя радость уже в исполнении своего долга».

Эти слова отчего-то прозвучали голосом Грача, да столь похоже, что Франсуа даже сначала решил, будто бы это сам генштабист и произнес. Лишь когда он взглянул на него и увидел все ту же ледяную тревожную маску, он понял, что это ему только показалось. Через несколько минут он заметил, что его дыхание перестало вырываться из груди с присвистом. Грач спал.

Время то ли тянулось неимоверно долго, то ли наоборот летело стрелой, Тео не мог понять этого без часов. Тихо гудело красно-синее пламя в тигеле. В приоткрытый вход палатки иногда залетал прохладный ветер, и тогда огонь в очаге начинал трепыхаться, словно пойманная в силки птица. Франсуа сидел неудобно, у него давно уже затекла спина, но он не рисковал шевелиться, боясь разбудить Грача, слушал неровное слабое дыхание и рассматривал его черты. В свете занимающегося рассвета генштабист казался совсем уж бесцветным. Сердце билось редко, тяжело, будто бы с протяжным всхлипом, зато исчезла улыбка, и это показалось Франсуа хорошим предзнаменованием. Грач определенно начинал выкарабкиваться.

Покоя не давала еще одна неприятная мысль. Франсуа связал произошедшее с гибелью Абангу и вдруг почувствовал укор совести. Убил араба он, а не Грач, значит, жертвой тоже должен был оказаться он. Из-за него пострадал невиновный в этой смерти человек… Вместе с укором совести закрались вдруг и сомнения: неужели Грач, один из лучших агентов Генштаба, не заметил убийцу?.. Неужели он ничего не заподозрил и не увидел?.. А может, он заметил, но не успел сказать?.. Да нет же, он ведь даже встал и сказал, что пойдет за пледом… Он бы вскрикнул или что-то сказал…

Вдруг Франсуа почувствовал, что пальцы Грача чуть дрогнули и несильно сжали его руку. Он поднял взор и сначала даже испугался, заметив на его серых губах улыбку, а затем понял, что она мягкая и легкая, а не тяжелая. Секундой позже у Грача вышло приоткрыть веки. Зрачки у него все еще были расширенными, но взгляд уже был осознанный. Выражение лица у него до сих пор было суровым и каким-то замкнутым, лишь в глубине глаз сквозило что-то жалобное, растерянное, смущенное.

— Мементо… — едва слышно прошептал он, — Мементо, какой я дурак… Господи, дура...

Он тут же закашлялся, голос сорвался, и пришлось замолчать. Франсуа позвал Антуана, и доктор вновь вытеснил его из палатки. Свежий, еще не прогревшийся утренний воздух ударил в лицо, от этого даже закружилась голова. Зато слетела усталость, и капитан решил, что он не будет отдыхать, а сообщит Виктору о том, что Грач пришел в себя, а затем понесет эту новость и Мирабель.

— Мне кажется, что еще рано что-то говорить… — начал было кузен, а затем махнул рукой: — Сказать стоит, вы правы… Захватите заодно с собой Нео. Может, она что-то подскажет в городе. Мифы, как видно, совпадают…

Франсуа коротко кивнул, поманил за собой сидевшую в своем любимом уголке Нео и поспешил седлать лошадь. Он уже запрыгнул в седло и помог Нео усесться, когда из палатки выскочила Интизар и бросилась чуть ли не под копыта.

— Ну вы что, с ума сошли? — справедливо возмутился Франсуа, осадив коня.

— Я… будьте осторожны… — Интизар отскочила в сторону, прижав руки к груди. — Будьте осторожны… Молю вас, заклинаю!

Франсуа только кивнул и, объехав ее, пришпорил коня. Лошадь понеслась, высоко подбрасывая тонкие ноги в белых чулках и поднимая тучи песка за собой. Интизар проводила их тоскливым взглядом, полным и обиды, и горечи, развернулась и поплелась к себе, словно побитая хозяином собака.

У Белого Нила Франсуа перевел лошадь в шаг, а у воды и вовсе спешился. Солнце уже поднялось, надо было беречь силы скакуна, а кроме того, он хотел успеть окунуться где-нибудь у берега, смыть с себя остатки усталости и продолжить путь. Нео, завидев реку, засияла и широко заулыбалась, хлопая в ладоши и пританцовывая. А затем вдруг и в самом деле пустилась в пляс, подпрыгивая и смешно размахивая руками, путаясь в юбке и смеясь. Лошадь скосилась на нее, нервно притоптывая на месте и обмахиваясь хвостом.

— Ты чего, Нео? — обратился к ней Франсуа, скинув рубашку. — Голову тебе припекло?

— Здесь жить апачи тера, здесь я шерит мела, — хохотала она восторженно, совсем не слыша его. — Белая Река — река богов!

Пожалуй, это была самая внятная ее фраза за сегодня. Франсуа решил не тратить время на порывы, которые негритянка объяснить не могла, окончательно разделся и с удовольствием погрузился в уже теплую воду. Признаться честно, он надеялся, что Нео захочет последовать его примеру, и оттого немало удивился, когда, вынырнув, вовсе не обнаружил ее на берегу.

— Господи, ты сведешь меня с ума… — пробормотал он, с сожалением расставшись с мыслью покупаться подольше. — Куда вот ты могла деваться?!..

Наспех вытеревшись собственной рубахой и повесив ее сушиться на луку седла, он оделся и бросился искать пропавшую девушку. Солнце еще не начало припекать, и он не боялся его жестоких палящих лучей. А вот за Нео из-за ее беспечности он очень беспокоился. Следы на песке быстро заметались ветром, и он не мог представить, в какую сторону та направилась.

— Если бы я был негритянкой, то куда бы пошел?.. — Франсуа прикусил губу, сосредоточенно оглядывая местность. — Точно не назад… В заросли?..

Идея показалась ему вполне трезвой. По крайней мере, будь он на ее месте, то он отправился бы именно туда. К величайшему разочарованию, там девушки не было. Зато на колючках остался обрывок кружева, обрамлявшего подол юбки. «Ага… я на верном пути. И чего ее только понесло в джунгли?.. Тень, что ли, искала?..» — Франсуа, сложив кружево в карман, раздвинул ветви посильнее и, нагнувшись, шагнул в лес.

Тут же его со всех сторон окружил полумрак. «Нет, ни один человек в здравом уме в поисках тени сюда не полезет, — решил он, передернув плечами. — Хотя Нео есть Нео…».

— Ракатере! — послышался вдруг ее голос откуда-то со стороны камней.

Франсуа поднял голову и заметил негритянку, махавшую ему рукой с высокого уступа, другой она придерживалась за ветвь какого-то растения. Он не успел ни возмутиться по поводу ее ухода без разрешения, ни по поводу опасности таких акробатических трюков. Что-то с силой обрушилось ему на голову, капитан коротко вскрикнул и рухнул на землю. Последнее, что он успел запомнить, был вопль Нео, звавшей его сначала по имени Бога, а затем уже и по его собственному.

* * *

На лагерь спускался вечер. Из заброшенного города уже вернулся Мирабель, вполне довольный результатами своего пребывания там. Вышедший навстречу Виктор изумленно поинтересовался:

— А… куда же делся мой кузен?..

— Ваш кузен?.. — генштабиста его вопрос удивил не меньше. — Что же, Франсуа… ехал ко мне?..

— Да, он вместе с Нео выехал еще утром, — встревожено подтвердил его догадку Виктор. — Вы не встретились?..

— А что… Грач… Он… он?.. — Мирабель даже отступил на шаг, прослушав вопрос.

— Да нет же, с ним все в порядке, Франсуа ехал сообщить, что Грач пришел в себя, — Виктор сердито хмыкнул. — Да постойте, он спит, вас доктор оттуда выгонит. Он, как Цербер, сидит у палатки и никого не пускает. Так что ж с Франсуа?..

— Он не приезжал, — Мирабель с трудом подавил в себе желание отправить к черту Виктора и поскорее расспросить обо всем Антуана. — Совершенно не приезжал. Я ж не слепой… Погодите-ка, он не приезжал, но и не возвращался?!..

Виктор сокрушенно кивнул головой, устало потирая виски.

— И Нео тоже пропала?..

На этих словах разговор был оборван. В лагерь бегом влетела только что упомянутая негритянка. Верхняя юбка у нее совсем отсутствовала, а нижняя была изорвана в клочья, видно при быстром беге. Девушка тяжело дышала, запыхавшись; с ее темного лба градом лился пот. За ней, храпя и фыркая, вбежала лошадь, на которой они уехали. Повешенная на просушку рубаха развевалась за ней, подобно парусу, а иноходь только усилила это сходство.

— Нео, какого черта?! — накинулся на нее Виктор. — Где Франц?!

— Ракатере… апачи тера … Ракатере… мои люди… — выдохнула она, жалобно смотря на него. — Мои люди… Ракатере… они тук его, он упасть… Ракатере…

Мирабель и Виктор беспомощно переглянулись. Они, конечно, уже поняли, что Африка приготовила им множество сюрпризов, но этот был самым неожиданным из всех. Ни тот, ни другой понятия не имели, жив ли Франсуа, ведь Нео прибежала к ним, не выяснив этого. Оба они так же не знали, как вызволять его, в случае если он жив. Это были не самые страшные проблемы. Самой страшной проблемой было: а как сообщить это Грачу?..