In Extremis (джен)

Ритуалы. Темная магия. Жертвоприношения. Самый быстрый способ обрести силу. Самый простой способ уничтожить своего врага. А еще…

Самый ненадежный и опасный путь для глупца, решившего воспользоваться темной магией для увеличения собственного могущества.

Когда на предпоследнем собрании Ордена Феникса им сообщили, что Волдеморт планирует в момент затмения принести в жертву кровавой магии сотню человек, магов и магглов, чтобы обрести некую «власть над жизнью и смертью», Доркас едва не рассмеялась, как над весьма удачной шуткой, сказанной во время дружеской посиделки. Улыбки она не сдержала, даже хмыкнула — и была всерьез удивлена, что никто из ее коллег не развеселился вместе с ней. Никто. Хотя все присутствующие считались опытными волшебниками, побывали во многих сражениях и должны были знать, что подобный ритуал скорее убьет Темного Лорда, чем наделит его Силой, а всё равно — ни следа веселья.

— Бред, — Доркас даже не стала скрывать пренебрежения. — Беспросветный лихорадочный бред. Волдеморт и раньше казался немного сумасшедшим, но такие идеи говорят только о растущем скудоумии!

— Это темная магия, и мы понятия не имеем, что нас ждет! Лучше позволить этому психопату погубить сотню людей и стать еще сильнее?

Доркас поперхнулась воздухом и закашлялась. Она не владела парселтангом, но зашипела не хуже гадюки, пусть и бессловесно — так велико было ее возмущение. Ее же не могут окружать круглые идиоты? Она знала этих ребят долгие месяцы, а некоторых даже еще со школы!

Будто бы магия кровавой жертвы… да пикси подери эту магию! Должен же быть в их головах хотя бы призрак элементарной логики? Или они поголовно имели Троллей по астрологии? Гоблинова отрыжка, да затмения происходят постоянно! Если бы этот ритуал, в чем бы ни заключался процесс, работал хотя бы частично так, как описано, то любой темный маг, едва заслышав о нем, бросился бы при первом удобном случае вырезать людей толпами!

Ну и пусть Волдеморт пожнет то, что посеет. Если он настолько глуп, чтобы так стремиться к смерти, кто они такие, чтобы его останавливать?

— Это означает, — раздался негромкий, но серьезный голос директора Дамблдора, — что было похищено множество людей. Все они находятся в серьезной опасности и нуждаются в помощи.

Ах, да. Люди. Точно. Она совсем забыла об этой стороне проклятого ритуала… О главном, на секундочку, вопросе всей этой войны. О людях, которые становились жертвами безумия и тщеславия Волдеморта. Разве не был Орден Феникса создан именно для этого? Чтобы защищать невинных. Искать способ остановить чудовище, угрожающее всему живому на земле. Не позволить Волдеморту терроризировать их мир. Почему же Доркас забыла об этом?..

То, что происходило дальше под сводами искусственно созданной пещеры, запечатлелось в памяти Доркас смазанными пятнами мыслей и ощущений на холсте холодной сосредоточенности. Она увидела отблеск Патронуса Блэка, посланного сопроводить Лили и товарищей сюда, но это было последним обычным воспоминанием, прежде чем ее сознание сковало ледяной концентрацией боя.

Вспышки заклинаний. Стоны и крики людей, спасти которых Доркас не успела — и не то чтобы, право слово, она так сильно об этом сокрушалась. Десятки людей. Больше сотни. Как Волдеморт намеревался вырезать столько народу за те тридцать три секунды, что длилось кольцевое затмение? Смертельным проклятием поодиночке? Или для ритуала специально создавалось заклинание массового поражения? Доркас хотела бы знать.

Слепящая боль пронзила левое плечо, словно метко брошенный нож. Что? Почему не Смертельное Проклятие, почему именно огненные заклинания и сглазы, но ничего, что могло бы убить ее на месте? Вывод напрашивался сам собой, и сам Волдеморт поспешил подтвердить его.

— Только посмейте убить их, идиоты! — голос его прогремел по ритуальному залу, переполненный ненавистью и злобой.

Задержать, не уничтожить. Решение нашлось интуитивно, будто она всегда знала правильный ответ. Если нельзя было убивать их противникам, то Доркас — могла. Могла действовать так, как Темный Лорд запретил своим приспешникам. Он не был милосерден, у него наверняка была причина сдерживаться, и если так — она воспользуется этим!

Доркас не мешкала. Где-то неподалеку сверкали вспышки аппарации всё прибывающих членов Ордена, но ее внимание было сосредоточено лишь на одной-единственной цели. Время словно остановилось в тот момент, когда она осознала, что должна была совершить. Остановить врага. Любой ценой.

— Авада Кедавра!

Она даже не взглянула на того, кто стал жертвой ее жгучего желания убивать. Ненависть и злоба, торжество внутри нее слились в эти два слова, которых она прежде не произносила — и никогда до сей минуты не испытывала она подобного обжигающего ликования! Ее нутро будто затопило белым восторгом: на одного ублюдка стало меньше!

Но Доркас не успела насладиться победой: чистая агония разорвала ее пополам и стала последним сохранившимся воспоминанием от четвертого февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

Душа.

По словам тех волшебников, что составляли список запрещенных заклинаний, Три Непростительных влияли непосредственно на душу волшебника. Но существовала ли она, эта самая душа? Да, маги могли видеть призраков, но об их природе многие столетия шли дебаты, и большинство ученых склонялось к идее, что это были всего лишь слепки личностей, сохранившиеся после смерти владельцев, как сохранились изуродованные ужасом фигуры жителей Помпеи. Призраки не были способны учиться и познавать новое, застрявшие во времени, искусственные… бездушные?

Да, использование Трех Непростительных считалось не только противозаконным, но и абсолютно неприемлемым. Тем, что увечило «душу». Конечно, та же Бомбарда, неосторожно направленная мимо цели, была способна разорвать на куски и уничтожить, но только Смертельное Проклятие убивало наверняка, без исключений, без шанса выжить. Подтвержденное, чистое намерение, искреннее желание поработить, убить или причинить боль — вот, что отличало Непростительные от остальных заклинаний, которые пусть и были способны принести неимоверный ущерб, но всё же не могли его гарантировать.

Успешное применение Непростительного заклятия говорило о том, что в «душе» волшебника было достаточно решимости изувечить того, на кого он направлял свою палочку. Полное подчинение. Само воплощение боли. Мгновенная смерть. Не важно, сколько раз волшебник кричит формулу заклинания: если в нем не хватает силы эмоций, нет решимости исполнить колдовство, оно просто-напросто не сработает. Останется лишь бессмысленным слогом на языке.

Вот почему на суде одного факта успешного применения одного из Трех было достаточно, чтобы получить пожизненный срок в Азкабане. Вот почему Бартемиус Крауч так долго сражался за право использования Непростительных службой аврората. Потому что такое право — и каждый образованный волшебник это понимал — подтверждало готовность идти до конца. Открытое признание войны до победного. Признание того, что служащие аврората, те, кто защищали закон и порядок, те, кто хранили их родной дом, магическую Англию, были готовы на всё, чтобы противостоять угрозе Волдеморта.

Доркас знала, что в ней достаточно стремления, чтобы использовать Непростительные. Она не была уверена насчет заклятия подчинения, скорее, потому что просто не могла представить ситуацию, в которой оно могло пригодиться, но уж в том, что она обладала достаточным желанием причинить боль или убить… в этом сомнений не было.

Значило ли это, что она непоправимо изувечила свою «душу»? И что именно калечило моральный облик человека: сама темная магия — или же злое намерение, осознанное и исполненное? Второе являлось последствием первой, или же магия действительно была лишь нейтральным инструментом, в то время как каждый человек сам становился мерилом внутренней добродетели?

Доркас не знала, во что верить предпочтительней. С одной стороны, если человек самостоятельно определял степень своей вины, это подтвердило бы теорию, согласно которой темные заклинания — лишь один из аспектов магии, пусть во многом и противоречащий современному пониманию гуманизма. Та же кровавая магия по сути изначально являлась самопожертвованием. Что могло быть благороднее, чем готовность поступиться своей жизнью ради высшей цели? Но кому-то было мало собственной крови — и тогда стали жертвовать чужую… С другой стороны, мысль о том, что некая кармическая расплата всё же существовала, что у человека действительно была душа, которая страдала из-за использования Непростительных, пусть и пугала, но в то же время приносила мрачное удовлетворение. Вряд ли все те чудовища, что пытали, калечили и убивали людей, могли раскаяться сами по себе. Они должны были понести наказание. И даже если бы это означало, что и Доркас теперь изуродована тьмой, разве это не было справедливой платой за ее решительность?

Она не думала о расплате, когда выкрикивала Смертельное Проклятие. Ее единственной мыслью было остановить врага, нанести ему как можно больший урон. Доркас не испытывала сомнений: она исполняла свой долг. На самом деле ее больше беспокоило, что прерванный ритуал мог навредить сразу многим людям, среди которых были ее друзья и товарищи. Или же обратиться против Волдеморта, и это было бы для них наилучшим исходом!

Если бы Доркас знала о цене, которую ей предстояло заплатить за поспешность… что ж, она бы заплатила ее еще раз.

Очнувшись, она ощущала себя, будто была мертва.

— Она поправится?.. Ведь поправится? — спасибо, Лили. Ты всегда так заботлива.

Доркас стиснула зубы и открыла глаза. Плевать на сильнейшее недомогание. Она не позволит жалеть себя!

— Ты еще расплачься, Лили, — голос был хриплым, сухим, совсем чужим. Доркас закашлялась надрывно, до зеленых кругов перед глазами и попыталась сесть. — Я не умираю, как видишь. Что произошло?

На нее уставился десяток широко раскрытых глаз взволнованных и перепуганных товарищей. Они что, смели оплакивать ее?.. Доркас позволила себе казаться настолько жалкой?

— Мэд… — Лили поперхнулась воздухом, шумно вдохнула, покачала головой, всем своим видом выражая неуверенность и тревогу. — Но ты ум-умерла.

Что?

— П-прости, но это правда. Ты была м-мертва, и…

Доркас никогда не слышала, чтобы Лили заикалась. Да, та была миловидной рыжей девчушкой, на красоте которой совсем не сказались ни беременность, ни роды. Смелая, яркая, прелестная Лили, которая не стеснялась в компании друзей раскрываться и показывать самые нежные, чуткие стороны души. Но никогда она не была такой бледной, как сейчас. Никогда прежде на ее лице не отражалось столь сильного страха. Нет, даже не страха — откровенного ужаса!

— Мертва, значит? — Доркас хмыкнула недоверчиво, отгоняя мысль, что она и впрямь ощущала себя полусгнившим инферналом. — Те мертвые, что обладают плотью, не владеют речью, моя дорогая. Твои слова меня заинтриговали. Что произошло? Говорите.

Лили слишком беспокоилась о ней, чтобы Доркас действительно поверила, что успела побывать вне мира живых. О покойниках не спрашивают, поправятся ли они, потому что смерть — та болезнь, от которой не существует лекарства.

Пробелы в ее памяти поспешили заполнить те, кого она, пожалуй, могла назвать друзьями. Ритуал был нарушен благодаря ее метко брошенному смертельному заклинанию, это правда. Из рассказа товарищей и своих смазанных воспоминаний Доркас с трудом восстановила картину произошедшего: губительная энергия, сконцентрированная в руках врага, вышла из-под его контроля и ударила по каждому, кто смел вмешаться в процесс древнейшего колдовства. По сбивчивым, взволнованным словам Поттера и Блэка выходило, что Волдеморта едва ли не разорвало на куски, но тот выжил, даже несмотря на пронзившие его потоки магии колоссальной силы, оставшись изуродованным и превращенным в нечто, больше похожее на живого мертвеца. Доркас же…

— Когда мы забрали тебя оттуда, ты была мертва, — Лили уже успокоилась, но руки ее дрожали, как бы она ни пыталась этого скрыть. — Ты не дышала, твое сердце не билось. А потом ты взяла — и ожила! Понимаешь? Ожила! Прошло около часа, Мэд!

— Не вижу ничего странного, — Дорказ раздраженно передернула плечами. Сейчас она с трудом сдерживала тошноту. В воздухе витал отчетливый сладковатый запах разложения. — Я нарушила процесс создания мощнейшего заклинания. Ритуальная магия не зря считается одной из самых сложных. Это могло отразиться на мне десятком любых, куда менее благоприятных способов.

И смерть, окончательная и бесповоротная, не была худшим из них. Пусть Доркас не подавала вида, но на самом деле ее так называемое «воскрешение» и впрямь далеко выходило за рамки обыденного. Но разве могла она заставлять Лили беспокоиться еще сильнее? Она была молодой матерью, ей нельзя было волноваться слишком много. Ха-ха-ха! Что там раньше Доркас твердила себе о тихом семейном счастье посреди пепелища войны?..

Что-то изменилось в ней. В этот момент Доркас еще не могла сказать наверняка, что именно, но тело ощущалось слишком легким, чужим, будто и не принадлежало ей вовсе. Ее друзья волновались, но она ощущала лишь раздражение и хотела как можно скорее остаться в одиночестве и покое. Звуки их голосов неприятно задевали, разжигая глубоко внутри тонкий огонек злости: они тратят бесценное время на жалость вместо того, чтобы действовать. Стоило ей узнать, что она смогла остановить Волдеморта — а она смогла: тот успел лишить жизни лишь двадцать семь жертв — как она полностью потеряла интерес к произошедшему в Тасмании. Возможно, Доркас просто слишком сильно устала. Или, может быть, она действительно умерла, ведь было использовано Непростительное, искалечившее ее душу, не так ли? Вот она и лишилась части себя, единожды в жизни применив Смертельное Проклятие.

Доркас не ощущала себя сломленной из-за того, что часть мощи прерванного ритуала тяжело прошлась по ней. Она не сломалась даже после гибели семьи — не было ни слез, ни истерик. Просто именно тогда Доркас по-настоящему осознала свое предназначение. Жажда мести и глубоко сокрытая печать позора, стыд и вина гнали ее вперед — и ничто более не имело значения. И это не было признаком сломленности, вовсе нет. В тот скорбный день, верила Доркас, она преобразилась и стала той, до кого Волдеморт никогда за всю свою никчемную жизнь не сможет возвыситься. Она выковала себя из железа и льда, отринув слабость плоти и чувство боли.

Дамблдор неизменно твердил Доркас, что в ней есть свет, доброта, стремление защищать. Она могла бесконечно уважать директора, но слова мудрого старца не соответствовали действительности. Доркас вовсе не была хорошим человеком, как не была она и ни доброй, ни сострадательной. На самом деле Доркас и сама не знала, почему поступает именно так, как поступала, будто бы всё, что вело ее вперед: каждое действие, каждый шаг и каждое ее решение — бездумно происходили из одной только потаенной, глубинной ярости.

Смерть в очередной раз лишь слегка коснулась ее, но прошла мимо. Еще одна причина злиться, еще одна причина каждый день мучительно искать повод и оправдание для того, чтобы утром подняться с постели и продолжить сражаться, даже если холод и кислотное раздражение наполняют ее легкие.

А потом, несколько месяцев спустя, она впервые увидела Жнеца.

Почему Пожиратели так любили нападать на семьи волшебников именно по ночам? Почему не днем? Хоть бы какое-то разнообразие! Доркас уже и забыла, когда с таким режимом в последний раз видела солнечный свет.

— Конфринго! — она не посмотрела, достигло ли ее взрывное заклинание цели, бросаясь за ближайшее дерево. Вспышка окрасила рощу желтым отсветом пламени, трава волной примялась от ударной волны, а в воздух взлетел взрытый булыжник мостовой.

Ей не нужно было смотреть, чтобы оценить результат. Больше в этом не было необходимости: она всегда, всегда знала правильную последовательность…

— Ты сегодня какая-то нерасторопная, Мэд! — Лили улыбалась, подшучивая над ней после сражения. В эту ночь ей повезло не получить ни единой царапины, а потому она улыбалась, напоминая маленькое рассветное солнце. — Всего двоих одолела! Джеймс совсем заврался, что ты можешь уложить с десяток Пожирателей за раз!

Доркас не ответила ей. Лили впервые после четвертого февраля отправилась в одной команде с ней и еще не успела понять, что Пожиратели, которых Доркас «одолела», были мертвы, а не просто оглушены.

Лили, конечно, очень беспокоилась о ней, ведь они были друзьями. Добрая Лили, всегда радушная, всегда готовая подарить несколько теплых улыбок. Милая Лили, дата твоей гибели всё ближе. Ну почему ты выбрала сражение? Ведь кровь, грязь и смерть — совсем не твое.

— Мэд, — конечно же, ее подруга заметила затянувшееся молчание. А может, всё-таки рассмотрела, что побежденные Доркас волшебники были мертвы. — Ты пугаешь меня. С тех самых пор… Ты изменилась, очень сильно изменилась, Мэд. Поговори со мной?

— Моя дорогая, ответь на один вопрос, — Доркас вовсе не хотела звучать так жестко. Почему она обижала Лили даже тогда, когда совсем не хотела ранить? — Что ты здесь забыла? Почему ты тут, а не со своим сыном? И где твой муж, который должен оберегать тебя и твоего ребенка?

Лили остановилась, уставившись на нее огромными глазами. В темноте ночи зеленый цвет ее радужки казался совсем черным, но Доркас, словно при свете солнца, видела, что в них сейчас плясали искорки удивления.

— Я тебя не понимаю.

Доркас притянула к себе палочки убитых Пожирателей. Ее коллекция пополнялась новыми экземплярами каждую неделю.

— Мне казалось, я ясно выразилась. Ты молодая мать, твой сын нуждается в твоей заботе. Что с ним будет, если ты погибнешь? Взгляни на себя. Ты хорошая волшебница, ты смелая и яркая, но ты не аврор, не боец.

— Ты намекаешь на то, что я не способна сражаться? — Лили взвилась, словно становясь на дыбы. Совсем как ее Патронус — молодая лань. — Это общее дело, Мэд! Каждый вносит свой вклад, каждая палочка на счету! Ты же знаешь, Орден далеко не так многочислен…

— Твой сын может остаться без обоих родителей, — Доркас не пришлось повышать голос, чтобы перебить подругу. — Остаться без матери. Ты могла бы найти себя в искусстве зельеварения или же стать хорошим артефактором. Но не подставлять семью под удар, не привлекать внимание Волдеморта. Тебе есть, ради кого жить...

— Мне есть, кого защищать! — воскликнула Лили так громко, что заставила кого-то из членов Ордена, обследовавших периметр, оглянуться в недоумении.

Повисла тягостная пауза. Тишина разбавлялась только тяжелым дыханием Лили и шорохом шагов волшебников, обновлявших заклинания на доме атакованной этой ночью семьи. Спасли этих маглорожденных лишь хорошая магическая защита да новейшее оповещающее заклинание.

Доркас с горечью подумала, что никакие защитные заклинания не сумеют спасти эту маленькую рыжую волшебницу от ее участи. Она не могла знать, как умрет Лили, но видела, когда это произойдет, и… Раз за разом Доркас представляла себе один разговор. Возможно, его стоит начать сейчас. Она должна заговорить с ней. Сообщить правду.

«Ты погибнешь, Лили, — скажет ей Доркас вопреки собственному страху. — Я не представляю, как это произойдет, но знаю, что тебя и твоего мужа не станет тридцать первого октября. Ты не увидишь даже первый зимний снег. Ты погибнешь, оставишь своего малыша без матери, а меня — без моей любимой подруги. Я вижу это так же ясно, как ты видишь улыбку сына».

Но Доркас не могла произнести ни слова, будто бы ее язык исчез, а горло потеряло способность издавать звуки. Тяжесть в груди росла колючим комом, терзая изнутри белые ребра.

— Мне есть, кого защищать, — тихо повторила Лили, глядя прямо на нее, и Доркас впервые за последний год ощутила, как ее глаза наполнились влагой — такой восхитительной сейчас была ее подруга в своей безумной решительности. — Я знаю, что я не боец. Я не знаю, как ты делаешь это — без страха, без единого сомнения. То, как ты сражаешься, это выглядит… ты создана для этого. Я же просто хочу защитить Гарри от угрозы. Даже если меня не станет, не станет Джеймса, я знаю, что кто-то из вас сможет позаботиться о нем. Может, это будешь ты. Я знаю, это звучит ужасно и цинично, но мой малыш… он не запомнит меня, он слишком мал. Но я сделаю всё, всё, Мэд, чтобы он был в безопасности. Мне страшно! Мне очень, очень страшно, Мэд, но я не могу просто взять и уйти! Это будет неправильно, понимаешь? Я хочу быть с моим сыном, но и здесь я тоже хочу быть! Не той, кого защищают, а той, кто защищает! И Гарри, и всех сыновей Британии!

Доркас молчала. Ей нечего было сказать, да и не могла она говорить. Потому что за спиной Лили стояла Смерть, держа костлявые руки на ее хрупких, дрожащих плечах, и больше всего на свете Доркас хотелось закричать от мучительной боли.

Но она не смогла.