Горькая наука (джен)

Цикл был нарушен.

Что за хитрый механизм лежал в основе замкнутой временной петли? Санс знал, конечно: он выяснил всё почти в самом начале, но знание это не подсказало ему способ разорвать круг и не дало понимания, кто же был ответственен за бесчисленные сбросы. Он не мог изменить хоть что-то, не он тут принимал настоящие решения. Осведомлённость без возможности действовать не имела смысла, а потому приносила лишь страдания. Он был бессилен. Никто ничего не помнил, никто не замечал повторения своих же действий. Санс тоже хотел бы не видеть в очередном дежа вю отражение нового скачка во времени. Да, он не помнил всех предыдущих жизней, так много их было, но зато мог предсказать каждое слово, каждое действие…

Он давно уже сдался.

И всё же вот оно — изменение, излом петли. Человеческий ребёнок, вышедший из Руин. Тот, о ком Санс обещал позаботиться. Событие, с которым он прежде не сталкивался, о котором не был осведомлён.

— Как я должен поступить?..

Этот вопрос терзал его сознание последние несколько часов.

Человек обладал Решительностью. Он мог сохраняться. Порой Санс ощущал изменения во времени, пусть и далеко не такие радикальные, какие случались прежде, до того, как дверь Руин открылась впервые за последнюю вечность. И Санс был бы полным идиотом, если бы не заметил очевидное: в Подземелье появился тот, кто держал в руках ключ от всеобщей свободы, силу, способную перевернуть жизнь монстров с ног на голову.

Человеческую душу.

Санс знал, что должен был сделать. Ради всех монстров, ради мечтаний младшего брата, ради того, чтобы остановить бесконечную карусель времени, он обязан был последовать долгу перед Королём. Последняя, седьмая человеческая душа — и Азгор сможет освободить из тюрьмы каждого монстра. Не только из тюрьмы физической, но и из тюрьмы их безысходной реальности.

…Нет. Даже если мысль билась в его голове, мысль, что именно так следовало поступить, он не мог назвать это правильной идеей. В каком проклятом мире убийство человеческого ребёнка становится подвигом?..

Их Король был велик — и в то же время он был настоящим чудовищем.

— Я устал, — Санс улыбался самому себе, но лишь потому, что улыбка несокрушимой защитой приклеилась к его черепу. — Я устал и потерян. Я не знаю, что мне делать.

Деревья молчали, в округе не было больше никого. Он был один так долго.

— Как мне следует поступить? Я всего лишь глупый мальчишка, я лишен мудрости. Я дал клятву, но не был готов нести за неё ответственность.

Старая леди за дверью была его другом. Он не знал её имени, не видел лица. Но Санс помнил отчаянную мольбу в её голосе, волнение за кого-то, кого она не могла защитить.

«Прошу, поклянись мне. Умоляю, если из этой двери выйдет человек, помоги ему. Обещай мне, что убережёшь его от опасности!»

Её тревога, её страх. Что-то было надломлено в этой женщине, потому что нельзя умолять так, как умоляла она, если ты не пережил нечто настолько ужасное, чего Санс и представить не был способен. И он пообещал ей. Он дал слово.

— Я мог бы убить эту девчонку при первой встрече.

Ему бы хватило сил. Он бы даже преодолел свою лень ради этого.

— Я сделал бы это без колебаний.

Санс знал, что человек возвращался бы снова и снова.

— И я убивал бы её раз за разом, пока бы она не сдалась.

Ради всеобщего блага он бы принёс в жертву ребёнка. Смерть за смертью, пытка за пыткой, пока девчонка не потеряла бы рассудок от боли и невозможности вырваться из цикла. Он мог бы даже растягивать каждую битву, чтобы в конце человек принял смерть как благословение.

— Я бы сделал это, если бы не её просьба.

Санс знал, какое бы принял решение, если бы не плач одинокой матери, потерявшей всех своих детей.

— Я стал бы таким же чудовищем, как Азгор.

Действительно? Мысль, к которой он так боялся подступиться, наконец, осенила его, и Санс захлопнул рот ладонью, едва сдержав болезненный смех. То, что не было совершено, но то, на что он бы пошел, если бы не одно-единственное слово, — разве этого не достаточно? Разве этого не достаточно, чтобы осознать, кто ты есть на самом деле? Уровень Резни человеческого ребёнка был выше его собственного, но это вовсе не делало Санса святым.

Он нашёл девочку почти моментально, стоило только начать поиски. Она недалеко продвинулась и, если Санс правильно оценил количество царапин и ссадин, уже успела столкнуться с обитателями окрестностей. Головоломки Папируса её не цепляли: девочка игнорировала их так естественно, словно их не было, словно и сам его брат не стоял перед её глазами.

Папирус для неё попросту не существовал.

Девочка шла вперёд очень медленно. Она замёрзла, и последствия атак монстров причиняли ей дискомфорт. Создавалось впечатление, будто каждый шаг вызывал у неё определённые трудности, хотя выражение бледного лица оставалось мёртвым и пустым, и даже явная боль не пробуждала никаких эмоций. Сансу вдруг стало любопытно, сохраняла ли девочка такое же равнодушие в моменты нападений?

Шанс узнать это представился совсем скоро: едва появившись из зарослей, собака в доспехах и с королевским гербом на щите заметила человека и сразу же поскакала к нему. Пёс-поменьше радостно сопел, высунув язык, и весь лучился счастьем и радостью. Санс не стал выходить из-за деревьев, не стал вмешиваться: он лишь наблюдатель и не готов принимать решения.

— Гав! — Пёс-поменьше активно радовался встрече и вёл себя абсолютно не достойно звания Королевского Стражника. — Гав!

Девочка остановилась, на вид чуть более раздражённая, чем секунду назад.

— Уходи прочь, — её слова звучали грубо. — Я не люблю собак и палочку тебе кидать не стану.

— Гав! Гав! — весомо возразил Пёс-поменьше и занес меч, атакуя.

Девочка увернулась от клинка из помер-гранита довольно ловко для того, кто успел изрядно обмёрзнуть на холоде.

— Пошёл вон! — приказала она Псу, раскрасневшаяся от движений и гнева, звенящего в её голосе. — Тупое животное! Кому сказала, убирайся!

Королевский Стражник убираться не хотел. Он возбужденно лаял, вилял хвостом и всячески пытался вовлечь человека в странную игру, где палка была у него, но он эту палку не бросал, а стремился задеть человека. Даром что та была каменная и тяжёлая.

Санс про себя удивился, что девочка не пыталась как-либо навредить Псу в ответ. Это было… неожиданно. С другой стороны, что она могла использовать в качестве оружия? Оставалось разве что его пнуть: в руках человека не было ничего, даже замызганной старой ветки.

— Достал! — рявкнула девочка после очередного выпада в свою сторону и, найдя взглядом обледенелую маленькую палочку в метре от себя, подняла её. — Держи свою дурацкую игрушку и больше ко мне не приближайся!

Она кинула ветку Псу-поменьше, и тот, взвизгнув от счастья, бросил оружие и понёсся следом на всех четырёх лапах. Громко выдохнув от облегчения, девочка пошла дальше. Но она успела сделать всего лишь два шага, когда Пёс примчался обратно, выронил из пасти к её ногам обслюнявленную палку и радостно засопел, привлекая внимание.

Девочка застыла, невнятно прошипела что-то сквозь зубы и зарычала:

— Я же сказала, что больше играть не буду! — от злости и холода у неё дрожали руки. — Ищи себе другого хозяина!

Она попыталась уйти, но Псу такая перспектива не понравилась. Он залаял снова, а потом подскочил к девочке ближе и лязгнул зубами, пытаясь ухватить её за штанину, удержать, продолжить желанное веселье.

Раздался короткий вскрик боли, и Санс увидел, что одежда на месте укуса покраснела от крови. Воздух мгновенно потяжелел и почти зазвенел от напряжения. Пёс-поменьше сжался, осознав, что сделал нечто плохое, но было слишком поздно.

На какую-то долю секунды человек словно окаменел. Ни одна мышца не дрогнула, ни одна мысль не жила в нём — осталась только чёрная, неописуемая ярость. Пёс заскулил, опустил ушки и сжался ещё сильнее, дрожа от пожирающих его миазмов воплощённой ненависти. Он попытался было отползти, но девочка подняла ладонь и ударила его прямо по морде с такой силой, что Пёс отлетел на метр, жалобно заверещав.

— Ты мерзкая погань.

В этот момент девочка была кем угодно, только не человеком. Она мгновенно преодолела расстояние между собой и Псом и, не дав подняться на лапы, пнула того в бок, отбрасывая снова. Лёгкое тело монстра, сотканное из магии и души, казалось пушинкой перед силой чужого бешенства.

— Маленький ублюдок. Ты посмел.

Ничего, кроме гнилостной ярости и раскалённой злобы. Ничего, что хотя бы отдалённо походило на прежнюю апатию. Девочка занесла ногу и с силой, без капли сочувствия опустила подошву на рёбра Пса-поменьше. Тот жалобно визжал от каждого удара, но всё тише и тише.

— Тебе велели убираться. Ты не слушал. Тебе велели по-хорошему, но нет. Безмозглая тварь, тебе просто следует сдох…

Ярость вдруг испарилась так же внезапно, как проявилась — осталась только пустота.

Девочка выдохнула и едва успела опустить ногу за спиной собаки, не задевая больше смятый, всклокоченный бок. Пёс был едва жив, даже не скулил, только беззвучно хрипел, выпуская облачка пара из кровоточащего носа.

— О, боже… Боже, нет, нет…

Санс узнал этот звук не сразу. Его рассудку потребовалось секунды три, чтобы понять, что дрожащий, почти плачущий голос принадлежал человеческому ребёнку.

— Нет, нет, нет! Пожалуйста, не умирай! — девочка пошатнулась и рухнула на колени перед Псом-поменьше. — Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Её голос сломался, почти превращаясь в крик.

— Нет, я не хотела! Прости, умоляю, не умирай! Только не умирай!

Пёс-поменьше начал мерцать.

— Нет, нет-нет-нет!

Девочка схватилась за свои карманы, лихорадочно пошарила там и достала небольшой свёрток. Её пальцы крупно дрожали, мешая разворачивать находку, она плакала, рвала обёртку, пытаясь поскорее вытащить кусок пирога… Даже на расстоянии Санс ощутил запах корицы и ирисок.

— Вот, держи! Съешь это! Пёсик, хороший пёсик, открой рот!

Девочка подняла Псу голову и сама раскрыла его пасть, засовывая пирог между клыками. Откуда-то она знала, что еда монстров способна исцелять.

— Давай, молодец! Теперь глотай! Ну пожалуйста, умоляю, не умирай! Не надо умирать, не надо…

Мерцание Пса-поменьше остановилось, и к нему вернулась здоровая плотность. Ушибы быстро рассасывались, а глаза вновь заблестели. Он оживал, спасённый силой чьего-то кулинарного искусства, пройдя по самому краешку смерти.

Девочка тихо заплакала и обхватила Пса, обняла его трясущимися руками.

— Хороший, хороший пёсик… прости, пожалуйста, прости, мне жаль!

Под руками, которые недавно были так жестоки, но теперь дарили ласку, он и остался, больше совсем не счастливый, не радостный, всё ещё напуганный и обессиленный, но не способный отвернуться и уйти от неописуемого горя, которое испытывало человеческое дитя. Пёс лизнул её в лицо и позволил устроить себя на коленях.

— Прости! — шептала девочка осипшим от горя голосом. — Мне очень жаль! Я не хотела, правда не хотела…

Пёс-поменьше едва слышно заскулил, поджимая под себя лапы. В его белую шерсть капали блестящие слёзы, но он не пытался сбежать, прижимаясь к замёрзшим коленкам ребенка. Девочка гладила его, всхлипывая и прося прощения снова и снова. Её плечи дрожали.

Санс неслышно выдохнул и развернулся. Он не знал, что должен был чувствовать, но непрошенные эмоции тем не менее терзали его. Он пошёл прочь, пока груз ответственности на его плечах всё множился и давил непомерной тяжестью. Если бы старая леди увидела Санса сейчас, она бы никогда не простила.

Ему тоже было очень-очень жаль.