Гвардии десятник (гет)

* * *

Эви Эддингтон везло с начала недели, просто перло несказанно. В опиумной курильне мистера Ли, где они с матерью за еду и угол обихаживали клиентов, один за другим двинули кони два богатых доходяги, и обоих она успела обобрать первая. Аккуратненько-деликатненько, не вчера ж родилась.

Толстый, который не толстый давно, но как-то же надо их называть-различать (в лицо-то «ваша милость», а за глаза), не раскурил свою вторую трубочку. Масателы не хватило. У него большая масатела была, стало быть, две дозы, а потом схуднул, но все равно две, поскольку привыкание. А под конец орган уже не усиливает, и хлоп — улетел и не вернулся, шлите письма с дохлой совой.

Толстый за месяц знал, что ему недолго осталось, а все равно курил. Он и обсказал Эви про масателу и остальное, и тогда она стала понимать, кто из клиентов уже в штопоре, вот и не проворонила старьевщика. Ученейший маг был Толстый, СОВы в Хоге сдал, с Дамблдором вот как с Эви (может, и бороду серебряную трогал?). Эви для него юбку красную и кружевные трусики, Толстый заценил, сувал руку, но толкнуть ему целку не удалось. Огорчился: «В твоем возрасте такой романтизм... нет, прак-мантизм». Что ли, думал, она как детки из чистых кварталов — «Мама, голубки друг на дружке катаются»? А полста «галек» — одна цена по всему Лютному, тут и захочешь, не сбавишь. Сорок отберет мистер Ли, а себе надо оставить? Хоть колечко бы на память...

Ладно. Значит, улетел Толстый, а Эви надо распорядиться наследством, да поскорее, пока труп не остыл. Приведешь мистера Ли к теплому, он и не заподозрит, а так наизнанку вывернет. Нашла кошель и даже заробела: много золота, как бы пузо не лопнуло. Глотала, глотала, подпрыгивала, чтоб провалилось, а все равно сорок первая «галька» встала колом и ни туда ни сюда, чуть не удавилась. Сходила в уборную, тогда прошла паровозом. Девять «галек» осталось, пускай мистер Ли найдет. И вот когда Эви тужилась на горшке, в голову стукнуло: девять и сорок один — как раз цена ее сокровища одноразового. Это что же, Толстый приходил к ней?

По-любому он был неплохой человек, и Эви решила, что если целка достанется какому-нибудь говнюку, она будет мечтать, как будто подарила себя Толстому. Дочке скажет, что папа был профессор Хогвартса, прятался от Красных сапог, вот и скрыл свое имя. Точь-в-точь как отец самой Эви, профессор Локонс. Мать говорит, сперва злилась, что он ее бросил, а как узнали, что Неназываемый жив, так и все стало ясно! Локонс же за светлых, с оборотней живьем сдирал шкуры и посылал детям в холодные районы. А против Темного Лорда не потянул. Его только Гарри Поттер уделал, и то не навсегда.

А может, имя Толстого еще узнается? Мистер Ли понимал, что непростой он человек, и не превратил его, как других, в глиняного солдатика, а со всем уважением подбросил к аптеке Малпепера. Эви уже начала собирать в Косом по урнам и скамейкам «Ежедневный Пророк». Глядишь, не сегодня-завтра напечатают в газете негро-лок с протретом, и можно будет на него смотреть, когда взгрустнется. Мать, вон, смотрит на Локонса, а протрет у нее — ни много ни мало обложка «Ведьмополитен». Аж мурашки по спине, что Эви родилась от такого человека.

После Толстого укурился старьевщик, оставил кошель фунтов на пять весом. Кожа как жесть (драконья?), монетки не прощупаешь, а по жизни там серебро да медь для расчетов за товар. Проверять Эви не стала, мало ли какое проклятье словишь — покойник уже не снимет. Ищите дурочку рисковать за обмусоленные сикли, а она другого ждала. Старьевщики сильно приподнялись на барахле от Красных сапог, а когда в Лютном приподымаются, то не мозолят завидущие глаза своим богатством, а делают вклад на проспективу. Иной оборванец носит на засаленной бечевке амулетик невзрачный, старенький, цены неимоверной. Если перекуп заплатит как за дом, значит, сам выручит как за два... Вот в таком аск-пекте Эви перебрала свое наследство (а чье еще? Кто доходягу обоссанного губочкой обтирал, кто менял ему солому в тюфяке?). Отложила перстенек тусклый и бритву с простой деревянной ручкой. Сперва только и подумала, что не место ей в кармане. А как увидела черный в синеву клинок да разглядела клеймо с усатым драконом, так и ноги подкосились. Похожая бритва, только в лаковом пенальчике, есть у мистера Ли. Однажды мать ублажила его по-особенному, а китаец возьми да скажи, мол, когда за мной придет Торфи, ты здесь не барахоль, все равно отберут. Не бери золото, а бери бритву и уходи в чистые кварталы. Потом жалел, вопросы задавал с двойным дном. А мать притворилась, что не поняла ничего. Мало ли что ей мужчины обещали. Она вообще не работает, иначе бы не обмывала обгадившихся укурков, а принимала джентльменов на шелковых простынях, но по жизни страстная и любит это дело.

С бритвой случилась пра-плема. У мистера Ли строго насчет обобрать клиента, они ж беспомощные. Поэтому закончила работу и в его комнату. Там смешное все. Столик низкий, как отпиленный, стульев вовсе нет, и везде ширмы с картинками про китайскую жизнь: женщины в красных платьях с таким широким рукавом, что хватит на юбку, дома с рогатыми крышами. Раздеваешься за ширмой, одежду мистеру Ли, он проверит, а после и к тебе заглянет. Обычно покрутишься, волосами потрясешь и свободна, но бывает, и половинки раздвинешь, и поблюешь в вазочку. (Думать не хочется, что сделал бы мистер Ли, если бы поймал с проглоченными галлеонами. Превратил бы в солдатика?). Отмаялась и голышом в другую дверь — на кухню, обмываться в тазике. Зимой дует по ногам, зато не болеешь. Клиенты же попадаются и вшивые, и чесоточные. Им что, курнули и в раю... Одежду мистер Ли каждый день сдает в китайскую прачечную, дает заработать своим.

Кухня — женская территория, мистеру Ли там невместно, да и нечего делать. Еду ему принесут из китайского ресторанчика, чайник сам согреет на зачарованной спиртовке. Другой раз понадобится много горячей воды (он у себя прибирается сам, не доверяет). Так китайский мистер крикнет в дверную щелку и скорей к себе. Соблюл приличия. На кухне у Эви и тайничок имеется — скорее от матери, чем от мистера Ли. А еще там целых два выхода: хочешь, через дверь на задний двор, хочешь, через окно прямо в Лютный.

Спрашивается, как бритву пронести на кухню при таких порядках? Была идея натуго замотать нитками, чтобы клинок не выглянул из ручки, и пронести в попе. (Кокон получился пугающий, но где наша не пропадала! Ровесницы Эви, кто работает, принимают кавалеров с двух сторон, и не умирают же)... Хорошо, что сперва попробовала протолкнуть кокон в колечко из пальцев. Ручка у бритвы кривая, во впадине сверху виднеется тупая спинка, и вот когда колечко прошло до этого места, спинка провалилась, с другой стороны ручки высунулось лезвие и развалило три слоя самых толстых ниток мулине, как будто их не было! Пришлось спрятать наследство под половицей в курильне. Окон там нет, чтобы клиент не выбросился. Выхода мимо мистера Ли нет. Но Эви разве торопится? Бритва на проспективу. Может, она стоит как ферма! Надо все разузнать, да не в Лютном, а у прислуги из хорошей семьи, а то и сходить в публичную библия-теку в Большом Лондоне. Мать говорит, это совсем не то, что публичный дом. То есть дом, но с книжками, а не с девочками. Хотя девочек в библия-теку пускают, только не тех. Тьфу ты. Кароч, в публичной библия-теке можно найти книжку про старинную бритву из Китая и узнать все-все, а потом думать, как ее вынести из курильни.

А может, и думать не придется. Может, раньше за мистером Ли придет Торфи, и убегут Эви с матерью из Лютного навсегда. И каждая со своей бритвой! На проспективу.

Везуха закончилась вместе с везучей неделей.

Времена сейчас нервные, много новых клиентов приходит за утешением, а тут еще уикенд, наплыв чистой публики, которой пока что не все равно, какой день недели. Мистер Ли и прикажи освободить для ихних милостей каморку на простой половине, а доходяг перекласть валетом, для вместительности. Ему легко приказывать: переклади, а каково девочке таскать взрослых козлов, хоть и сушеных?! Эви запыхалась и, видно, хватила дымка у какого-то курилки. Там ведь какая тех-наложия? Опиум не табак, сам не горит. Нагревают фарфоровую трубочку, в трубочку опийный катышек, подносят горящую лучинку и пыхтят. Весь счастливый дым достается курильщику, а он еще подержит в себе, не сразу выпустит. Не суй к нему нос да переводи дух у трубы с решеткой, вот и не заторчишь... Но что случилось, то случилось. Доходяги как будто полегчали, Эви уже нарочно ловила их выдохи, и дело пошло! Глядь, все уже разлеглись по местам и запахли блинчиками с ванилью, как бабушка пекла, а один оказался профессором Локонсом. И говорит. «А знаешь ли ты, Эвтерпа Гортензия Эддингтон, что я тебе не отец? Потому что на самом деле я твой настоящий мать! И мое материнское сердце обливается, глядя, как ты пытаешься толкнуть свою целку. Разве полсотни «галек» цена за такой товар?! Мильён! Вот правильная цена для правильного покупателя, потому что ты Гарри Поттер!».

Тут мне и конец, поняла Гарри. В Лютном за «гальку» зарежут, за мильен с какашками съедят... Накрыла Локонса тюфячком, а сама к выходу. Пускай Господь Всемогущий и Мерлин решают, чему быть. И Мордред с Морганой. Может, Локонс под тюфячком-то и задохнется. Или тюфячок займется от лучинки, тогда Локонс еще скорей угорит в дыму. А коль останется жить, то Гарри не станет второй раз испытывать судьбу. Пускай Локонс ищет правильного покупателя... В чистых кварталах! — осенило Гарри. Стало быть, ее увезут из Лютного. И не зарежут. Не сразу, по крайней мере. Локонс ведь под добренького косит, Гарри, я твой мать, и можно будет выпросить морожена. Много, шариков пять... И Пи Ди кюр с красным лаком. Пи Ди кюр вперед всего, чтоб понравиться правильному покупателю... Вздохнула Гарри сладко и вдруг поняла, что не будет ей морожена с Пи Ди кюром, не будет правильного покупателя с большим сейфом и маленькой пипиркой, а скорее и прежней жизни не будет, потому что Локонс окочурится под тюфячком, и еще неизвестно, как глянется этот прискорбный пакт въедливому мистеру Ли.

Что ж ты наделала, Гарри Гортензия Поттер?!

Шварк, и ни света, ни звука. Будто набросили на Гарри душное ватное одеяло, с головой накрыли. Ничего нет, ее самой нет.

Вынырнула из ничего — свет есть, лучинки дотлевают в тазике, кашлянула — и звук есть. Голова болит, словно кто сжал за виски и поднял — ихни милости так шуткуют, пока не станут доходягами... Ой, а доходяг нет! Ни Локонса, никого, а плотно лежали. И Эви не Гарри Поттер — возраст не тот. Все остальное могли запутать для конц-пир-акции, девочку в мальчика запросто, кто им заглянет в пеленки, а возраст — никак. Гарри Поттеру сейчас семнадцать, а Эви не дают ее десяти.

Обманул Локонс. Не мать он ей! Он даже не Локонс! Не похож даже!

Слава богу, хоть соломой горелой не воняет. Не занялся тюфячок.

Ой, попа зачесалась. Попа помнит, что забыла Эви. Тоже тех-наложия: напоминалка, которая всегда с тобой. Первый раз мистер Ли говорит «ноу» и показывает шнурок. Красивенький, шелковенький, на концах бомбошки совсем-совсем как вишенки, так и просятся в рот. Второй раз мистер Ли говорит «ноу» и этим самым шнурком вкладывает памяти в попу. Главное, зажмет голову коленками, не обернуться посмотреть, а боль-наа! Кажется, что кожу стружками снимает. Потом, как отпустит мистер Ли, извернешься, глядь — ни рубца, ни синяка! Каждый раз как подарок, чистенькая кожица, так бы и расцеловала!

Будь Эви умненьким китайским ребенком, на третье «ноу» ее полагалось бы удавить шелковым шнурком. Но мистер Ли понимает, что Эви всего-навсего дитя северных варваров, поэтому давит не до смерти, а пока не описаешься. Он смотрит в глаза и следит, чтобы описалась правильно, как от смерти, а не просто потужилась и надула в трусы. Потом угостит своим блевотным лакомством, жареным саранчуком каким-нибудь. Видно, что добра тебе хочет, да только его добро отличается от твоего, как старый китаец отличается от английской девочки.

Что мистер Ли вытворяет со своим шнурком, десяти Дамблдорам не постичь. Эви раз подсмотрела за ширму, интересно же, почему мать воет, как будто ее на лоскуты режут, а после выходит довольная. Кароч, там пироженые... нет, пиро-генные зоны. Потому что в жар бросают... Пипирка у мистера Ли подходящая для девочек, несильно порвет. Боязно, а надо решать с целкой. Сама не толкнешь, возьмут без спроса, да еще попадется какой урод...

А попа чешется. Попа не такая забывчивая, как Эви, потому что в нее вложено шнурком. Теперь бы сообразить, о чем напоминает попа. Так, с клиентами не болтать, ничего от них не брать, арахис... арахис пропускаем. И соус в граненой бутылочке. Вот это было несправедливо, дал бы мистер Ли попробовать, Эви бы сама больше никогда... Начнем сначала. С храма моей памяти, как Толстый учил. Арахис и соус на кухне, а я в курильне, в общей половине. Закрываю все двери, хотя на самом деле занавески, но в храме так положено — двери, заперла и ключ выбросила. Смотрим слева направо. Лучинки. Менять, как прогорят до половины. Тюфяки. Менять солому, как завоняет или раз в неделю для профи-лактики (забавное слово. «Профи» — кто что-нибудь хорошо умеет и с этого кормится, «лактика» — про молоко, а вместе ¬— «чтоб чего не случилось»). И всё. Больше не на что смотреть, стены голые, как будто Торфи прошел. Они всегда были голые, это на чистой половине китайские ширмочки, и получается ин-терьер (еще одно забавное слово: ин-терьер — «внутри собаки», а означает обстановку).

А попа чешется.

А чесать — ни-ни, даже кончиком мизиничного ногтя. Потому что девочке, которая чешется, не дадут полсотни золотых, гораздо вернее ей дадут по морде, и это крепко-накрепко вложено шелковым шнурком мистера Ли.

Дзынь! Помогла напоминалка. Подсказала, что кроме тюфяков да лучинок, век бы их не видать, имеется в курильне девочка Эвтерпа Гортензия Эддингтон. И лежит эта очень даже ничего себе девочка как раз на тюфяке, нарушая сразу два «ноу» строгого мистера Ли.

Эви нельзя лежать. Ее работа не лежачая, а шустрячая.

Эви нельзя лежать на тюфяке. В тюфяках зараза, сколько солому ни меняй.

Но Эви лежит, потому что ей не надо шустрить. Не перед кем. Нет клиентов.

Эви лежит на тюфяке, потому что было все равно куда падать — обкурилась, и это уже третье, самое серьезное нарушение.

Эви давно лежит, потому что мистер Ли давно не заглядывал в курильню.

Так не бывает. Это ж мистера Ли заведение. Он тут живет. От него ни днем ни ночью не отвяжешься, на горшке засидеться не дает.

И чтоб ни одного клиента, не бывает. Тут вам не паб: хочу выпью, хочу мимо пройду. Тут опиум, а это навсегда. Укурок из последних сил приползет. Мать родную обворует и сутенеру продаст за серый комочек в трубочке.

Красные сапоги приходили, поняла Эви. А она прокумарила конец всему, всей старой жизни.

Мистер Ли все заранее знал. Так и говорил, мол, когда за мной придет Торфи... А бежать даже не пытался. Втирал, что Буда ему не позволяет. Фата-глист потому что. А только на полочке за шторкой прибавлялось и прибавлялось глиняных солдатиков. Не тех, которых мистер Ли делает из улетевших нариков — те в корзинке на верхней полке чулана, соломкой переложены. Мистер Ли помнит всех и, если кого ищут родственники, возвращает в прежнем трупном виде. А солдатики на полке — его семья и его войско. Раньше их было всего десять, Эви по ним училась считать: большой палец — Ли Тедань, указательный — Ли Джеминг, средний — Ли Ливей, безымянный — Су Янлин, мизинец — опять Ли, Ли Юшенг. Дед, отец, старший брат, жена и сын мистера Ли. Вторая рука — воины: Сюнь Бэй, Сюй Вей, Цай Дэй, Лян Чао и Ма Ксу. И вот их стало прибавляться. Приходили китайцы, сперва по одному, потом по двое, а в последний раз трое. Пили заваренный остуженным кипятком зеленый чай. Разговаривали по-своему. Степенно: глоток — слово. А спустя дня два, много неделю мистер Ли ставил на полочку новых солдатиков из красной глины и зажигал пахучие палочки.

Был случай, мистер Ли почитал «Пророк» и накурился. Жег палочки, бухтел по-своему, хотя и понятные слова проскакивали, все ж он родился в Британии. И были эти слова: «Торфи» и «не заметил». А в «Пророке» про то, как Торфи давит уголовную гадину гвардейским сапогом. И между ответами на всякие вопросы он возьми да скажи, мол, да, покушался на его жизнь преступный элемент. Другое дело, что когда ты, к примеру, читаешь леди сонеты Шекспира, и врывается субъект с палочкой, то некогда выяснять, киллер ли он, шантажист или вообразивший невесть что супруг леди. А в боях вообще без разницы, покушается ли противник на твою жизнь или свою спасает. Апостол Петр, небось, разберется, а если какая неясность, спросит у Мерлина... Мать поболее смыслит в делах мистера Ли, она и объяснила Эви, что посылал он за головой Торфи лучших киллеров китайской диа-шпоры, которых еще в люльке начали бить об стену, приобщая к тысячелетним тайнам боевых искусств. Всех Ма извел — трех братьев, сыновей Ма Ксу. Чжоу, сына и отца. Дин, тоже сына и отца. Торфи расправился с ними, как с обычными бандосами, и не заметил, что его приходили убивать. Оскорбил северный варвар всю диа-шпору, а теперь и сам пришел за головой мистера Ли.

В курильне тишина, какой сроду не было, все звуки — те, что от тебя. Эви достала из тайничка под половицей бритву с китайским драконом. Как только старьевщик не боялся ее в кармане носить? Небось, платочек вшил акромантулового шелка, а Эви тогда не разобралась... Если мистер Ли уже встретился со своей Будой, то надо поискать у него акромантуловый платочек. Хорошо бы Красные сапоги уже ушли. Говорят, они не обижают девочек, но кто ж их разберет, как они не обижают. Мистер Ли, небось, тоже не обижал, когда душил шелковым шнурком, глядя в глаза.

А с капитало-обложениями... Неправильное слово. Наложениями? Кароч, с галлеонами в дымоходе на кухне можно проститься: известно, у Красных сапог нюхлер, да не в клетке, как у гоблинов, а прирученный, бегает без поводка и сам приносит золотую мелочь или свиристит над тайниками. Ну и плевать. Небось, бритва дороже. Волшебная. Эви неважно понимает в магии, зато понимает в режущих железках. Первейшее же дело — скрасть у клиента утаенный клинок. Палочки все оставляют на хранение, без этого мистер Ли не даст опиум, а холодняк притыривают, мол, им неудобно без оружия. Обкурятся и начинают делать удобно всем... Клинков через Эвины руки прошло с тыщу. И бритвы, и финки, и тыкалки с рукояткой поперек, было даже несколько гоблинских и много магловских, иные лучше гоблинских что по стали, что по красоте, только не зачарованные. Но сталь, из которой сделана бритва с китайским драконом, встречалась Эви только в такой же бритве мистера Ли. Если бы раньше услышала, то сказала бы, брехня, не бывает такой стали. Черная в синеву, без стального блеска, а присмотришься, звездочки мерцают. Как ночи кусок. Остроту пробовала на кончике ногтя — снесла кончик, как будто воздух полоснула.

«Чтой-то вы тормозите, мисс Эвтерпа Гортензия Эддингтон, — сказала себе Эви, — уж не бздите ли вы?». Вопрос был крайне оскорбительный для девчонки из Лютного, но для того и задавался, чтобы означенная мисс обиделась и начала пошевеливаться. «Бздю, мисс Эвтерпа Гортензия Эддингтон, — честно ответила Эви. — Не исключено, что я даже бзжу. Я ведь инди-винди... Инди-винд-анальность. Во мне целая вселенная, так Толстый говорил, а он почти профессор. И если какой-нибудь Красный сапог сломает вселенной целку, это еще куда ни шло. А если на хор поставят, желая исключительно добра ребенку? Или заавадят под горячую руку? Это ж вселенной конец! Хрен мне дочка, которой можно будет врать про папу, хрен волшебная бритва, которую можно сменять на ферму и пить парное молоко».

Эви поплакала и пошла судьбе навстречу. Не жить же голодной на ссаных тюфяках.

Попасть на общую половину курильни можно только через две решетки. Клиент заходит с улицы, бац — упала за спиной первая решетка, а вторая и не открывалась еще. Ты отдай в окошко мистеру Ли палочку и деньги, тогда получишь опиум и трубочку, если своей нет, и мистер Ли откроет вход. Красные сапоги могли оставить решетки поднятыми, они же выгоняли клиентов. Но лучше не проверять, вдруг там караульный. Уронить решетку ему — секундное дело, и окажешься в западне.

Эви скатала три тюфяка валиком, подставила к стене и влезла. Солома в тюфяках сразу начала проседать, но Эви нужна была всего секундочка. Подпрыгнула, вцепилась в решетку отдушины, уперлась ногами в стену, оторвала решетку и кувырком назад. Любят китайцы строить из жеваного говна. Культура такая, мол, воспитанный человек и бумажную ширму не уронит, а варвара не остановит и стальная дверь.

Тюфяки от ее точного приземления совсем расползлись. Скатала валик заново, установила под дырой в стене. Примерилась, как действовать в темноте — нормуль.

Бритва дожидалась на отдельном тюфяке. Эви навесом переправила ее в черный квадрат отдушины, там барабанно стукнуло — в ширму попало, по натянутой бумаге. Напоследок Эви пописала на дотлевавшие в тазике лучинки. Во-первых, нельзя оставлять огонь без присмотра, во-вторых, приспичило. Хотя, по правде говоря, приспичило во-первых. Но люди судят по поступкам, а не по мотивам, так Толстый говорил... Снова тюфяки, прыжок, пыльный срез стены под ладонями, подтянулась и легла на стену пузом (ох ты ж, платьице бежевенькое!). По пояс Эви уже на половине для чистой публики и, стало быть, юная леди, а ниже пояса еще пребывает в Лютной дикости. Теперь бы юной леди шею не свернуть. Она представила знакомый магический факел на колонне, сказала «Люмос!», факел вспыхнул, и последние сомнения развеялись. Прямо под Эви на растоптанной ширмочке с картинкой какой-то китайской пичуги красовался отпечаток сапожища с квадратным носком. Цвет он имел самый обычный, грязный, но впечатление производил по-солдатски недвусмысленное. Они. Красные сапоги. Бритва лежала прямо на отпечатке, искать не пришлось.

К чистой публике и отношение чистое. Вход через покои мистера Ли, типа не нарки приперлись раскумариться, а джентльмены зашли проведать джентльмена. Кто не совсем опустился, даже чай пьют из вежливости. На самом деле мистеру Ли не улыбается пускать к себе укурков, хотя бы и чистых. Расставил в проходной комнате ширмы с картинками, вот и «покои». Декор-акция.

Ладно. Идет Эви к покоям-не-покоям, сердце в комочек, и вдруг слышит знакомые звуки! Она, с тех пор, как очнулась в опустевшей курильне, вспоминала о матери без всякого беспокойства. Звуки говорили, что правильно делала. Не эгоистка бессердечная Эви, а просто хорошо знает свою добрую маму. Ее брось в пустыне без волшебной палочки, и если во всей пустыне найдется один бедуин моложе девяноста, мамуля станет звездой его гарема. А еще звуки говорили, что и мистер Ли, ни дна ему ни покрышки, жив-здоров и орудует своим волшебным шнурком. Без шнурка мать не стала бы выть. Охать, ахать, подавать команды и комментарии (не опускаясь до факов, все ж чистокровная) — это за милую душу, но только шнурок в руках китайца отшибал разумную речь, одна дикая природа оставалась.

Не сказать, что Эви шибко развеселила проспектива снова батрачить на мистера Ли, но жизнь у него хотя бы знакома и не так опасна, как в любом другом заведении Лютного. Вон, в «Дом романтических встреч» ходит такой мистер Трэверс, вонючая пасть, весь из себя герой, зубы оставил в Азкабане. Берет девочек, еще не ронявших кровь, а сам не может, тоже в Азкабане оставил, так он их сигарой! Зажженной! Да мистер бы Ли нипочем не расстался с таким уважаемым клиентом, уложил бы в соломку к другим глиняным солдатикам. Так что живи и не хрюкай, девочка Эви. А сейчас, пока мистер Ли празднует избавление от Красных сапог, чеши на кухню прятать бритву. Не всякий день такие случаи, цени!

Эви ускорила шаг. Вообще, у мистера Ли не бывает меньше, чем на час, но кто знает, когда они с матерью начали.

К материному зову джунглей прибавились частые-частые шлепки потным по потному. Театр теней за ширмочкой (без этого у нас никак — китайский культур пришел к северным варварам!) ставил пьесу из жизни оленей. Мистер Ли вроде подрос и раздался в плечах... А потом Эви его увидала. Настоящего мистера Ли в золотистом халате, с высоко подбритым лбом, с косичкой, заколотой по обычаю то ли рода, то ли цеха кинжальчиком черной бронзы. И был тот кинжальчик вместе с рукояткой вбит в ухо китайскому мистеру, косица получилась вроде ручки. Лицом мистер был отечен и сиз, глотка перехвачена волшебным шнурком, словно мало кинжальчика в ухе, концы шнурка с бомбошками-вишенками завязаны издевательским бантиком.

Эви шарахнулась и попала спиной в упругое, затылком в твердое. Запрокинула голову и в невероятной, нечеловеческой вышине увидала склоняющуюся к ней серебряную маску. Глаза в прорезях были голубые, цветом чистые, как у кота-альбиноса.

Торфи.

Эви извернулась, царапнув висок пряжкой боевого пояса, и отскочила в сторону. А Торфи поглядел и отвернулся. Тогда Эви махнула бритвой. Запоздало, глупо, никчемно. Бритва пролетела, как сквозь пустое место, крохотные звездочки в глубине черной стали как будто всплыли, набухли и полыхнули ярко, оставив в глазах темное пятно. А Торфи переломился этак вбок, словно из него ломоть вырезали, и осел на подкосившихся ногах, стукнул коленями об пол, а дальше Эви придержала тело, тяжелое и бескостное, как мешок с мокрым бельем. За ширмой не услышали, там шлепали потным по потному, и мать сладко выла без шнуркового волшебства, от одной молодости мужчины.

Эвтерпа Гортензия Эддингтон положила бритву в карман. Обойдется без акромантулового платочка, волшебная сталь приняла жертву и теперь не уйдет от хозяйки.

Бритва мистера Ли нашлась в маленькой кумирне под полкой с глиняными солдатиками. Теперь Эви слышала, как она хнычет. Пришла и взяла. Погладила краснолаковый пенальчик: не плачь, подружимся.

А матери не нужно такое наследство. Такое — не нужно.

* * *

Гиббон стоял безоружный перед бывшим суперинтендантом боевого крыла, который, как выяснилось, не считал себя бывшим. Больше всего Гиббону не нравилось, что вместе с палочкой вырвали петельку в рукаве. В этом была окончательность.

На плацу за огромным по магловской моде окном штаба неспешно строились Гвардейцы, тоже не считавшие себя бывшими. Правый фланг «Красных сапог» украшал Смит, прославившийся еще на новом наборе тем, что оттянул полтора месяца в магловской тюряге. Смит был заметно ниже второго номера, это стреляло в глаз: если ты командир, отступи на шаг от шеренги, если рядовой, то встань по росту. Недолго поломав голову, Гиббон прочел мессидж: парни выбрали себе командира и дают понять, что варяга не примут, и вместе с тем оставляют Долохову право утвердить назначение.

— В Гвардии должна быть дисциплина, — сказал Долохов.

— Насаждай, — разрешил Гиббон. — Я тут при чем? Мы с Торфи соскочили.

— Парни этих фокусов не понимают, а кто понимает, тот помалкивает. Пока что. Если узнают, что Торфинн Роули подался на вольные хлеба, то начнут разбегаться. Сперва по проторенной дорожке грабить Лютный, потом выйдут в чистые кварталы, и некому будет их остановить. Поэтому они не узнают, что вы соскочили. Для них вы не отступники, а камрады, Торфи твой командир, а ты нарушил дисциплину и должен быть наказан.

Гиббон промолчал.

— Ты трахался, когда должен был прикрывать командира. Ты камрада променял на кислую щель случайной шлюхи.

Не был богатым, neher и привыкать, философски рассудил Гиббон. Правда не интересовала Долохова, его интересовала показательная казнь, чтобы удержать парней в узде, пока не примут присягу новому Лорду. Но можно было выторговать преференции матери и сестре, сыграв на чувстве боевого товарищества. Если оно сохранилось у старого убийцы.

— На самом деле Торфи меня прикрывал. А я не просто так, а оказывал покровительство леди.

— Леди?! — изумился Долохов.

— Чистокровнейшая. Она жила с нами по соседству еще до восемьдесят первого. Старая нейтральная семья, весьма уважаемая. Может, слышал — Эддингтоновские фиалы?

— Со школы помню, — кивнул Долохов. — Только я никогда не понимал, почему они дороже обычных.

— В них зелья лучше сохраняются. Обычное стекло дает щелочную реакцию, а Эддингтоновское химически нейтрально, — вежливо объяснил Гиббон. В его обстоятельствах некуда было торопиться. — Только стекольную мануфактуру они продали. Там от семьи остались вдова да дочь, жили на ренту. А тут новые соседи в домах приговоренных Гвардейцев. Победители. Сам знаешь, где поселился грязнокровка, оттуда гоблины бегут... Родила она в пятнадцать лет, говорила, что от аврора, только, по-моему, врала, чтоб не насиловали. Хотя все равно насиловали... Факт тот, что она и светлых боялась, и темных боялась. Зависла в уборщицах у китайца, его тоже боялась.

— Уже рыдаю, — сказал Долохов. — Только вот нестыковочка. Я допускаю, что десятник Роули увлекся обыском и проворонил девчонку, потому что полагался на тебя. Но чтобы он ловил ворон, специально поставленный прикрывать камрада, это the bread of sieve cable.

— Он отвернулся. Он всегда отворачивался от мелких девчонок, позволял уйти, — мстительно сказал Гиббон. — А знаешь, почему?

Теперь промолчал Долохов.

— Хабар с китайца передай семье, — попросил Гиббон.

— Это как водится, — согласился Долохов.

— Передай всё. Хрен тебе командирская доля.

— Справедливо, — снова согласился Долохов. — Еще пожелания будут? Схоронить мальчиша на зеленом бугре у синей реки и поставить над могилой большой красный флаг?

— Какого еще мальчиша?! — отмахнулся Гиббон.

— Это сказка с моей Родины, ты не знаешь. А идея богатая. Мы красиво похороним Торфинна Роули, непримиримого борца с преступностью.

— Тогда меня придется в выгребную яму, — развил мысль Гиббон.

— Упаси Господь! Ты ж Гвардеец, хоть и долбоеб. Получишь все, что положено: двенадцать авад, шелковую мантию и гранитную плиту с портретом.

— Сволочь ты, — сказал Гиббон. — Сестренка на третьем курсе, поможешь доучиться?

— Кто из нас не сволочь? — пожал плечами Долохов. — А на сестренку и на тебя детские сейфы открыты в тот день, когда погиб ваш отец. Другое дело, что светлые их арестовали, ты не мог воспользоваться. Зато у нее теперь два сейфа... Вроде всё. Или что-то забыли? Вспоминай, потом поздно будет.

— Ты должен сказать: «Ничего личного», — напомнил Гиббон.

— Это из лексикона политиков, а я боевой командир. У меня двести шестьдесят два раззвиздяя из молодой гвардии, которых еще вчера сдерживала метка...

— Да понял я, — перебил Гиббон. — Давали боевую подготовку сброду, о сознательной дисциплине даже не задумывались, а теперь забздели бунта. И для тебя это все глубоко личное, после казни будешь пить vodka и петь про таверну.*

— Почти угадал. Я буду спать с целительницей, чтобы в случае чего не дала сдохнуть. У меня уже было два инфаркта.

— С третьим не затягивай, — пожелал Гиббон. — Пошли уже, отец-командир. Подайте мои двенадцать авад и шелковую мантию.

— Я еще палочку над твоей головой сломаю. Со всей торжественностью, — посулил Долохов. — Пошли, Гвардеец... А Лютный мы снесем и закатаем под асфальт, как Хитровку.

— Где эта Хитровка? — поинтересовался Гиббон.

— Уже нигде.

*«Ехали на тройке с бубенцами» в англоязычном переложении — «Once upon a time there was a tavern». Итальянский вариант чуть ближе к оригиналу, там хотя бы про дорогу. Оба варианта в исполнении Далиды были мировыми хитами.