Когда король спасает Францию (джен)

Эге, племянник, вам я вижу понравились мои носилки. И мое общество тоже, разумеется. Не стесняйтесь, спрашивайте…

Да, понимаю ваш вопрос: а чем лучше отравительница короля Маго своего племянника Робера? Согласен, Маго была редкой пакостью, и папа Иоанн XXII говорил, что за яды и колдовство неплохо бы сжечь графиню. Но справедливости ради скажу, что графиней она была отменной. Не мучила людей понапрасну, вершила в графстве правый суд, отменно вела хозяйство, строила замки и дороги… А во что превратил его граф Робер? В какие-то охотничьи угодья, да место для своего увеселения. Справедливость ее правления уравновешивает преступления графини Маго. Никогда не одобрял решение короля Иоанна выжечь о ней всякую память, чтобы даже духа ее в анналах королевства не осталось.

Нет, я могу, дорогой Аршамбо, понять короля Иоанна: Маго отправила его отца в конце концов. Ее имя предано проклятию, статуи разбиты, даже могила уничтожена, а прах развеян. Даже акты графини Маго публично сожжены. Тут сын поквитался с ней за отца, как мог. Хотя, справедливости ради, отмечу: ее указы, а графстве король и не думал отменять, а многое ввёл и в своём домене. Но тут были личные счёты. А объективно графиня Маго правила Артуа отменно.

У короля Иоанна вообще своеобразное понимание справедливости. Да, королевские судя теперь действуют на базе единых законов. Да, отменены неправые ограничения для нефранцузов. Да, горожан и крестьян — и бедных, и богатых — судят теперь единым судом. Но король Иоанн всегда считал, что есть некоторые люди, на которых законы не распространяются, ’если они лично дороги ему. Скажите-ка королю, что граф Артуа подделывал документы: поморщится и махнёт рукой. Мол, это не доказано, а вы и сами не святые.

Я, племянник, все же не могу этого принять, хотя и понимаю логику короля. Если ты оказал большую услугу престолу, то она как бы покрывает твоё преступление. Да, в политике это часто выгодно. Иногда, кстати, и нет, тоже верно — тень от их нехороших делишек падает и на короля. И все же, отпускать грехи должна только Святая Церковь, а не король.

* * *

Помню ли я начало царствования короля Иоанна? Ну, конечно, помню, Аршамбо, как же иначе. В Париже шел попеременно то дождь, то мокрый снег, а вокруг стоял смешанный с прелыми листьями запах смуты. Нет, поначалу, когда Иоанн родился в Венсеннском замке в ночь с 13 на 14 ноября, всем казалось, будто блеклое солнце выглянуло из-за туч. Весть о его появлении на свет сразу же распространилась по всему Парижу, и знатные сеньоры вырядились в шелка. В тавернах уже с полудня стоял дым коромыслом, так как для бродяг и пьяниц любое событие прекрасный повод выпить и покричать.

Можете представить себе, Аршамбо, ярость графини Маго! Она сделала немало, чтобы ее зять Филипп взошел на трон, отравив Людовика X и помогая ему отстранить от престола и Жанну Наваррскую, и возможную дочь Клеменции. И на тебе, трон ускользнул в последний момент. Маго ревела перед своей верной камеристкой Беатрисой д’Ирсон, что вместе с мужем не отравила и жену. Филипп настоял для достижения компромисса, чтобы крестным отцом короля стал, коннетабль Гоше де Шатийон. Крестной матушкой он хотел сделать графиню Маго, но тут уж Валуа с Робером встали насмерть. Клеменция предложила Жанну Пуатье, и как бы наш Робер не кривился, но пришлось уступить желаниям регентши.

Впрочем, радость продержалась недолго. Роды дались королеве очень тяжело — она потом дней пять пролежала почти без сознания. А королю нашли кормилицу. Некую Мари де Крессэ, дочку дворян, согрешивушую с одним ломбардцем и помещенную Бувиллями в монастырь. Я никогда не одобрял такого выбора, племянник: могли бы найти и приличную кормилицу. И многие даже не верили племянник, что королева Клеменция выживет после родов. Мадам Бувилль говорила, что живот у нее снова вздулся, будто она еще не разрешилась от бремени. Королева, по ее словам, ни на секунду не могла забыться сном, все молила их, чтобы прекратился колокольный звон, от которого у нее в ушах гудит, и все время говорит со своей бабкой Марией Венгерской или с покойным своим супругом Людовиком. В общем, считалось, что мадам Клеменция отходит, и стране нужен новый, дееспособный, регент.

А потом наступили крестины. Я слышал о них только по слухам, племянник, ибо сам там не был. Говорят, граф Пуатье с неприязнью смотрел на этого розового червячка, который встал между ним и престолом Франции. Во время вступительных молитв младенец лежал тихо и даже подремывал. И только когда его погрузили в холодную купель, присутствующие впервые услышали его крик; тут уж он начал кричать во все горло, задыхался, и слезы катились по его личику, смешиваясь с каплями святой воды. Трижды его погружали в купель — сначала головой к востоку, потом к северу, потом к югу, дабы получилось изображение святого креста господня, и трижды над его голеньким тельцем простирали руки прочие восприемники и восприемницы. Эх, видели бы англичане этот момент, ревели бы от горя всем королевством, ибо сколько раз это дитё побьет побьет потом их армии…

Наконец его вынули из ледяной ванны и положили на шелковые подушки. Вдруг пронзительный крик кормилицы нарушил благоговейную тишину часовни.

— Господи! Господи! Он кончается… — крикнула она.

Младенец-король посинел, потом почернел; тельце его напряглось, кулачки судорожно сжались, головка свесилась набок, глаза закатились, так что видны были только одни белки. Какая-то невидимая рука душила это крошечное несмышленое существо, чья жизнь отлетала прочь среди мерцающих свечей и склонившихся тревожных лиц. Тем временем повитуха выхватила ребенка из трясущихся рук Мари и стала приводить его в чувство.

Говорят, целые две минуты, показавшиеся присутствующим вечностью, младенец не подавал признаков жизни. Сине-черное тельце его было по-прежнему словно окоченевшим, застывшим. Потом внезапно его стали корчить судороги, и головка беспомощно моталась из стороны в сторону. Руки и ноги сводило они сжимались и разжимались; удивительно было, как в столь крошечном существе живет такая сила — повитуха с трудом удерживала его на месте. Капеллан осенил себя крестным знамением, словно отгоняя сатану, и принялся читать отходную. Личико ребенка кривила гримаса, изо рта струйкой текла слюна; синеватость прошла, но зато сменилась не менее ужасной мертвенной бледностью. Вдруг он затих, помочился на платье повитухи, и все решили, что он спасен. Но головенка его снова бессильно свесилась, тельце обмякло и, глядя на его неподвижные члены, каждый подумал: кончается.

— Слава Богу, хоть успели его окрестить, — шепнул коннетабль.

И вдруг трупик засучил ножками, крикнул, сначала негромко, а потом веселее и задвигал губами, ища грудь: король ожил и хотел теперь есть.

— Сатана не желал без борьбы покинуть его тело, — глубокомысленно заметил капеллан.

— Бедный крошка! — произнесла Маго во всеуслышание.

Короля Иоанна I отнесли в опочивальню, и все уныло разошлись. Кроме одного человека — Робера Артуа.

Видите ли, Аршамбо, политика похожа на шахматы. На одной клетке конь силён и страшен, а на другой — ненужная фигура. Один игрок считает слона чем-то чуть лучше пешки, а другой сумеет сделать его ключевой фигурой. Или возьмите короля — сильная он или слабая фигура? В начале и середине партии — слабая, ибо бьет только на одну клетку от себя. А в конце партии король становится сильнейшей фигурой, когда потеряны все остальные и надо проводить пешку в королевы: именно под прикрытием короля пешки идут через вражеское поле. Главное, правильно расставить фигуры.

Комбинация Робера Артуа с регентством королевы Клеменции была блестящей. Она не давала Маго ситуации, при которой ее зять Филипп автоматически становился бы королем и даже регентом. Клеменция и Валуа страховали Робера с двух сторон, ибо оба были неприемлемы для Маго. Это как гамбит двух коней: устрани Клеменцию — получаешь регентство Валуа; устрани Валуа — все равно регентша Клеменция. При этом Клеменция и Валуа не могли как фигуры уничтожить друг друга: Валуа не мог отменить регентство королевы, а Королева понимала, что она в безопасности только пока во главе Регентского совета стоит Валуа. А Маго с ее Филиппом ещё надо только подобраться к этой конструкции.

Слабой фигурой этой позиции был король Иоанн. Умри ребёнок во время крестин, игра Робера была бы закончена оглушительным матом. При больной королеве кто стал бы наследником малютки Иоанна? Теоретически только Филипп, как ближайший родственник. И самое страшное, что ему не надо будет ждать совершеннолетия Жанны Наваррской. Вопрос о престолонаследии Людовика X был бы решён: его наследником стал Иоанн. Между Людовиком и Филиппом был бы король, который помог бы ему вступить на трон. Шах и мат.

Первым от этого кошмара на крестинах отошел Робер Артуа. Он сразу сообразил, что если бы король Иоанн умер, то Филипп имел все шансы наследовать покойному племяннику. А потому, едва Бувилль унес полуживого ребенка, Робер начал тормошить Валуа, дабы тот экстренно созвал Регентский совет. Королева лежала при смерти, а потому надо было принять экстренные решения на случай кончины и Клеменции, и малолетнего короля. Валуа и сам понимал, что едва не потерял власть и может потерять ее в любую минуту.

Совет собрали и в тот же вечер и постановили, что ежели король умрет, регентские функции королевы автоматически прекращаются и переходят к главе Регентского совета, то есть к Карлу Валуа. Тоже самое происходит, если вдруг умирает королева Клеменция: глава Регентского совета автоматически становится регентом на переходный период до созыва Ассамблеи. Ну, а Совет пэров либо подтвердит полномочия Жанны Наваррской, либо рассмотрит о вопрос о передаче короны иному родственнику покойного короля. А далеко не факт, что это будет Филипп: на эту роль подойдет и Валуа.

Зачем все это понадобилось Роберу? Да очень просто, племянник: у Маго больше не было мотивов убивать малолетнего короля. Соверши она это преступление, и верховная власть перейдет на переходный период к Валуа и Роберу, а сколько они будут собирать Ассамблею — большой вопрос. За это время саму Маго могут обвинить в любых смертных грехах. А если Ассамблея подтвердит королевские полномочия Жанны Наваррской, то опять-таки Валуа остается регентом до ее совершеннолетия. Так что теперь Маго из лиц, заинтересованных в смерти малютки Иоанна, переходила в список лиц, максимально незаинтересованных в его смерти. Она убила Людовика X, чтобы расчистить трон зятю и дочке, а не для того, чтобы посадить на трон Карла Валуа или Жанну Наваррскую.

Маго, как отличный политик, понимала, что сейчас надо немного отступить. Все видели, что у малыша Иоанна очень слабое здоровье, а, значит, умереть он может в любую минуту. И в три года, и в пять лет, и даже в десять. За это время Маго требовалось максимально усилить Филиппа, чтобы он автоматически стал по крайней мере регентом, а желательно и королем. Для этого требовалось изменить соотношение сил в Регентском совете, что требовало времени. Ну, а малыш Иоанн пусть поживёт пока. Куда он денется в конце концов?

На всякий случай люди графини Маго разносили по Парижу слухи, что малютка король не жилец на этом свете. Но тут уж граф Бувилль встал насмерть — увез малолетнего короля в Венсен, несмотря на все требования Филиппа Пуатье срочно представить его баронам. Помог Бувиллю естественно Робер Артуа, поручивший своему слуге Лорме возглавить личную охрану малютки короля. Вскоре от болезни стала отходить и королева Клеменция.

— Он умер, да? Я знала, я чувствовала это… — прошептала она.

Ее срочно отвезли в Венсен под охрану графа Бувилля. Тот, не поверите, вернул себе пост первого камергера короля, только теперь младенца. Королева, увидев живого ребенка, жадно обняла его и долго покрывала все тело поцелуям, а граф Бувилль все твердил, что это будет особый король, не такой, как все остальные. Наверное, в чем-то он был прав…

* * *

Зима прошла в бесплодной борьбе Валуа с Филиппом Пуатье. Каждый тянул одеяло на себя, блокируя начинания другого. Оба ждали, что малыш Иоанн вот вот взлетит на небеса, и каждый из них в душе примеривал на себя королевскую мантию. Регентский совет голосовал строго трое на трое, блокируя любые ордонансы. А королева сидела взаперти в Венсенне, с трудом отходя от болезни и не отходя от чудом спасённого сына. Иногда Валуа привозил ей на подпись самые важные документы, но основная их масса блокировалась в Регентском совете.

Долго так продолжаться не могло. Не могут, Аршамбо, две армии вечно стоять напротив друг друга и лениво стрелять из арбалетов. Рано или поздно одна из двух армий или начнёт наступление, или начнет разваливаться сама собой. Именно это и произошло.

В конце января у Филиппа Пуатье умер его родившийся в июле сын. Это был единственный его отпрыск мужского пола, и графиня Жанна, ставшая к этому времени бесплодной, не смогла родить ему другого. Следом умер уже почти взрослый сын графини Маго. При дворе только ленивый не говорил, что это им обоим кара Божия за убийство короля. Вполне возможно, Аршамбо… Но так или иначе, Филипп с женой и тещей погрузились в глубокий траур, от которого едва могли отойти. Граф Валуа немедленно использовал этот момент для перехвата инициативы, и ввел в Регентский совет своего сына Филиппа Валуа. Это был жирный преуспевающий сеньор, тупое тщеславное ничтожество; однако его голос обеспечивал отцу перевес, что и требовалось императору Константинопольскому.

Бароны в Артуа, почуяв трудности у Маго, снова зашевелились, и грозная графиня поскорее отбыла в свое графство. Воспользовавшись этим, Робер немедленно протянул через Регентский совет положение, что графиня не может выезжать из Артуа, пока не выполнила Венсенское соглашение. Филипп Пуатье пытался протестовать, но тут коннетабль неожиданно принял сторону Робера с Валуа. Голосование для Филиппа прошло с разгромным счетом, и королева Клеменция подписала указ в числе прочих. А к королеве пока никто не имел доступа, кроме Валуа и Бувилля.

На долю Карла Валуа тоже выпало немало испытаний. Недолго он торжествовал победу, Аршамбо, ох недолго. В начале лета страну посетил чудовищный голод. Трупы изможденных людей валялись буквально на улице. Оно и понятно: никто не заготовил запасов зерна или фруктов в пылу политической борьбы. Этот потом, Аршамбо, король Иоанн создал специальные станции продуктов на случай голода, а тогда ничего этого и близко не было. В начале июля пришли заморозки, и бедам, казалось, не будет конца. Погребальный звон стоял над королевством, словно во время чумы, а народ вспоминал времена Филиппа Красивого как утерянный рай.

* * *

Робер Артуа между тем не терял даром времени и занялся своим любимым делом — интригами. К середине лета королева Клеменция оправилась от бед, и к ней стала возвращаться ее легендарная красота. Теперь, благодаря сыну, она снова почувствовала вкус к жизни и даже каким-то государственным делам. Право допуска в ее покои получили все члены Регентского совета, хотя короля все также берегли как зеницу ока.

Королева Клеменция была безмерно благодарна Роберу за поддержку и всей душой прониклась к кузену-спасителю. Граф Артуа решил использовать добрые чувства государыни сполна. Регулярно он, расхаживая по королевским покоям, рассказывал королеве, что Артуа буквально стонет под непосильным игом его тётушки, а ее люди чуть не едят младенцев. Ну разумеется он утверждал, что Маго нагло саботирует Венсенское соглашение, что ее людишки обижают бедных баронов, что Тьери д’Ирсон подкупает епископа Теруанского, а его племянники и племянницы готовят бунт против королевы. Графу Валуа, поглощённому государственными делами, просто было некогда выслушивать жалобы Робера, а вот в лице королевы он нашёл благодарную слушательницу.

— Кузина, моя прекрасная кузина… — Твердил он. — Наш с вами предок король Филипп II создал графство Артуа как опору нашего дома против врагов — Фландрии и Бургундии. А теперь чем оно стало? Оплотом заговора против вас, кузина, и нашего любимого крошки короля!

— А нельзя ли привести их к покорности силой молитвы? — кротко спрашивала королева, просматривая какие-то ордонансы. Заниматься любимым вышиванием у нее больше почти не было времени.

— Кого, кузина? — Громко вещал Робер. — Да эти гнусные людишки давно продали душу Сатане. Это они, именно они, сгубили вашего супруга и хотят сгубить вас с Государем.

— Неужели они способны на такие злодеяния? — удивлялась Клеменция.

— Скоро, кузина, вам придется идти во главе армии и штурмовать их крепости, как Бланке Кастильской! — вещал Робер. — Решайтесь, государыня, иначе будет поздно. Вот государь Людовик промедлил, упокой Господи его душу… — перекрестился он.

Клеменция тоже осенила себя крестным знамением и едва поборола слезы. Постепенно Робер сменил тактику и начал таскать к королеве своих сторонников в Артуа. Сцена была, Аршамбо, достойная пера мессира Боккаччо. Как, вы не читали? Ай-ай-ай, велите-ка вам перевести с итальянского. Соглашусь, там много гадостей о нашей Святой церкви, но и мы, ее служители, не должны закрывать глаза на монашеские пороки, ежели такое имеются. За их описание я всегда говорил мессиру Боккаччо огромное спасибо. Вы только представьте, какова сцена: здоровенные мужики жаловались хрупкой и еще не слишком здоровой королеве, как их обижают «людишки Маго». О том, что они сами громили в прошлом году ее замки и насиловали всех женщин подходящего возраста, словно во вражеском краю, бароны предпочитали скромно умалчивать.

Капля, как известно, камень точит, и королева Клеменция тоже начала сомневаться. В конце августа ей даже захотелось съездить в Артуа и посмотреть, что же такое там творится. Но тут ее старый хранитель мессир Юг де Бувилль встал насмерть: мол, графиня Маго отравила короля, убьёт и королеву, попади та в ее руки. Это ещё больше уверило Клеменцию в правоте слов Робера. Теперь она, как регентша, стала просить Карла Валуа приносить ей все материалы о положении дел в Артуа. Разумеется, королева не была сильна в математике и терялась при виде бесконечных колонок цифр. Но зато Клеменция была уверена, что в Артуа дело нечисто. Это, племянник, в политике самое главное: Робер создал ей ощущение, что-то ли Маго украла, то ли у неё украли, но что-то гадкое там было.

Как-то утром Клеменция после очередной накрутки Робером Артуа одарила пришедшего к ней Карла Валуа своей очаровательной улыбкой и спросила:

— Скажите, дядя, мой сын унаследовал власть от моего супруга?

— Разумеется, племянница, — непонимающе ответил Валуа, кружась как огромный шершень. Теперь он вошел во вкус власти и ощущал себя настоящим королем.

— А король Людовик, мой покойный супруг, от короля Филиппа? Ведь королем стал он, первенец, а не его брат Филипп?

— Все верно, племянница, — насторожился Валуа, чувствуя, что королева куда-то клонит.

— Так почему же тогда графство Артуа не принадлежит по праву нашему кузену Роберу? — спросила королева.

— Вот! — воскликнул Валуа, развернувшись. — Истинная правда, племянница. И я того же мнения, что и вы! Ну разумеется, разумеется, с нашим кузеном Робером поступили несправедливо, о чем я всегда говорил моему покойному брату королю Филиппу.

— Надо подумать нам вместе, как исправить несправедливость, — сказала королева.

— Конечно, племянница, конечно. Сейчас немного отойдем от голодного кошмара и займемся вместе этим вопросом, — важно промолвил Валуа.

До графини Маго дошли слухи, что над ней снова сгущаются тучи, и Робер подбивает королеву чуть ли не на военный поход в Артуа. А ведь забавно было бы, Аршамбо: вдова короля Людовика, убитого Маго, ведет войско штурмовать ее замки! Стоило бы пожить, чтобы увидеть такое. Но Маго понимала: соотношение сил сейчас явно не в ее пользу.

Поскольку в Венсенн вход графине был заказан, она пустила в ход свою дочь Жанну Пуатье. Та сразу кинулась напевать Клеменции, что Робер преувеличивает, что он проиграл тяжбу девять лет назад и просто не может смириться с поражением. Филипп Пуатье тоже доказывал невестке, что спор вокруг Артуа был особым случаем: мол, Филипп Артуа, отец Робера, умер прежде его деда, Робера II и строго говоря, не был графом Артуа. Маго стала графиней, как законная наследница Робера II, а «сирота Робер» двухметрового роста получил в качестве компенсации владения отца — графство Бомон-ле-Роже.

Королеве не хотелось ссорится ни с Робером, ни с Филиппом и Жанной. Она несколько умерила свой пыл по защите прав Робера, и решила пока занять выжидательную тактику. Как-то октябрьским днём 1317 года, когда до истечения срока Венсенского соглашения оставался год, она принимала и Робера, и Жанну, представлявшую интересы матери. Речь шла о возможности продления срока действия соглашения, поскольку графиня Маго утверждала, что ей не хватает времени на его исполнение.

— Кузина, дражайшая наша государыня кузина, исправьте же наконец великую несправедливость! — вдруг воскликнул граф Робер. — У меня отняли мое наследственное графство Артуа и отдали его этой прощелыге, моей тетушке Маго! — Напирал он. — Если бы она была доброй правительницей для своих подданных, я бы как-нибудь обуздал свою досаду. Но вы и сами видите, кузина, какие дикие нравы царят теперь в этом краю, и как Маго обижает ваших добрых подданных.

— Не слушайте нашего кузена, государыня, сестра моя, — сразу жалобно отозвалась Жанна. — Этот вопрос был давно решён тяжбой и не вижу причин, почему надо возвращаться к ней в ущерб моей доброй матушке. Она ведь и так безвинно страдает от вашей немилости!

— Это был неправый суд, кузина! — расставил огромное руки Робер. — Но ныне в вашем лице мы имеем добрую и мудрую правительницу! О вас говорят в народе, что вы, как и ваше имя, само милосердие. И я буду вызвать к вашему справедливому суду!

Королева, одарив обоих кроткой улыбкой, предложила для начала развести два разных вопроса: спор графини с ее вассалами в Артуа и наследственные права графа Робера. Сначала следует решить вопрос о земельных владениях и обычаях Людовика Святого, а затем, если у кузена Робера есть какие-то новые материалы по сравнению со старой тяжбой, то она охотно их рассмотрит.

— Вы и сами знаете, дорогой кузен, что решения короля нельзя пересматривать, — ласково улыбнулась королева. — Но если вот с тех пор открылись какие-то новые обстоятельства…

Робер понял, что это намек королевы: я на вашей стороне.

— Ручаюсь, кузина: не пройдет и года, как я принесу на ваш суд самые убедительные свидетельства моих прав на Артуа! — Робер для пущей убедительности даже присел на одно колено.

— Которых у вас не было и нет, кузен, — с улыбкой ответила графиня Пуатье.