Замужество девицы Корбье (гет)

Дерзость, это дерзость! Она чувствовала, как подрагивают её губы — но не от страха, не от желания расплакаться, а от резких ранящих слов и колких упрёков, что вот-вот готовы с них сорваться.

«Замолчи! — кричала на неё мать. — Слышать тебя не хочу!». «Смирение угодно Создателю, дитя моё, — увещевал маленькую Айрис Окделл отец Маттео. — К чему гневить Всеблагого своей непокорностью? Безропотно сносить тяготы и несправедливость — разве не этому учат нас святые книги? Терпение — вот меч сильного».

Как бы не так! Мать не желала слушать её, отец Маттео уговаривал еще ниже склонить голову и не роптать. Глубокие пещеры под надорским замком стали гробницей для праведников. И они умолкли навек. Они приняли кару, что невесть за что обрушил на них их Создатель.

Что сказала бы матушка, увидев, как её дочь спускается вслед за незнакомым мужчиной по полутёмной лестнице замызганного бергерского трактира, едва прикрыв лицо глубоким капюшоном заношенного дорожного плаща? Разве это убережёт её от любопытных взглядов прислуги, от шепотков за спиной?

Она оставила девочек одних. Разумеется, она закрыла дверь на ключ, и всё же… И Бенджи, он же всегда где-то рядом… Если случится что-то дурное, он же их не оставит?

— Прошу вас, сударыня.

Белобрысый маршал распахнул дверь — и они оба ступили в ночь. Тёплую, безветренную, напоенную запахами озёрной воды, клейких весенних листочков, расцветающих яблонь и вишен. И отчего-то к нему примешивался горько-сладкий аромат одуванчиков, жёлтых, как… как мёд, подумалось ей. Как мёд…

— Смотрите, какая луна!

Айрис и сама не ожидала, что первой заговорит с бергером; она так и замера на пороге: огромный серебристый шар висел так низко, что казалось, вот-вот заденет крыши приземистых домишек Клостерталя.

— Ночь будет светлой, сударыня. Полагаю, небольшая прогулка не доставит вам неудобств. Позвольте принести вам свои извинения за мою оплошность: я не представился, хотя и позволил себе обратиться к вам по имени. Ойген Райнштайнер.

Удивительно, но и в мертвенном лунном свете она хорошо различала его черты: узкое лицо, брови цвета пшеничных колосьев. Даже темневший на скуле шрам. И Райнштайнер, словно ему пришлось не по душе такое внимание к своей персоне, мазнул по застарелой царапине кончиками пальцев.

— Быть может, вы желаете чего-нибудь? На кухне наверняка остались лепёшки с сыром и творогом. Мне не составит труда вернуться и справиться у трактирщика. Я заметил, что внизу, в общей зале, вы почти ничего не ели.

Она с минуту наблюдала за ним: гримаса любезности на красивом лице, льдистая голубизна его глаз, тонкие губы. И вдруг ей стало неудержимо смешно, да так, что она едва сдержалась, прижимая сжатый кулачок к губам.

— Я… Простите, я чем-то…

— Просто я вдруг подумала, господин Райнштайнер: вы знаете, что Надор разрушен и что все жившие в замке мертвы. И вы без страха зовёте меня прогуляться. Что, если я окажусь выходцем? Как известно, эти твари не прожорливы. Их не прельщает пища смертных. Оттого я и не ела в общей зале. Что скажете?

— Что вы не выходец, сударыня, — невозмутимо отозвался он, первым делая шаг на дорожку, уводившую от дверей постоялого двора к вишнёвому саду, разбитому вокруг скромной олларианской каплицы. — Вы сами сказали, что с тех пор, как обрушился ваш родовой замок, минуло полтора года. Поверьте: за это время я насмотрелся на всякое — и на выходцев, и на бесноватых. Вы обычная девушка, как и две девочки, которых вы привезли с собой. И именно об этом я и хотел спросить вас. Как? Каким образом вы уцелели? И… прошу простить мне мою прямоту, но ваш брат и вправду мёртв. Люди, причастные к его убийству, сделали соответствующие признания.

— Вот почему отовсюду исчезли те дурацкие афишки… — она горько улыбнулась.

Дик, Дикон, Ричард… Она давно похоронила его.

— Господин регент, разумеется, помиловал доблестных мстителей, покаравших убийцу и предателя.

— Осмелюсь высказать опасение, что в Талиге не осталось людей, кто счёл бы расправу над Ричардом Окделлом несправедливым делом. И как бы господин регент ни чтил законы, он вынужден был поступить подобным образом.

Значит, в укрывательстве бергер её не подозревает. Однако какая удивительная прямота: он говорит о распоряжении регента и о смерти Ричарда как о количестве лошадей в своем драгунском полку. Отстранённо и безучастно…

— Так вы и есть маршал Севера и командор Бергмарк? — уточнила Айрис.

— Граф Савиньяк, занимающий в настоящий момент пост кансилльера, возложил на меня эти обязанности.

Кансилльеры, командоры, маршалы, регенты… Какое дело им до девицы Корбье, а ей до них?

Они всё ещё стояли вдвоём посреди пустынной улицы, а узкая тропинка уже готова была нырнуть под сень вишнёвых ветвей, так густо усыпанных крошечными белыми цветками, будто только что выпал снег. Надо же, здесь сыскалась и скамейка — и Айрис вновь подивилась обстоятельности северян: война едва закончилась, а они уже спешат сколотить скамейки и вымести улицы, хотя на окраине она приметила следы недавнего пепелища. Но и там уже деловито копошились люди, что-то обустраивали, прибирались… Чудо, что сад остался нетронутым.

Она опустилась на свежеоструганные доски, и маршал Севера занял место возле неё. Какой смешной и странный человек… Сначала пугает до полусмерти, потом пытается накормить какими-то лепёшками. Зачем ему было следить за ней и девочками?

— Возможно, выполнить мою просьбу является для вас несколько затруднительным, — начал он, должно быть, осознавая, что ей не так-то просто поведать о гибели Надора.

— Вы так необычно разговариваете…

— Необычно? — серьёзно переспросил Райнштайнер. — Я делаю ошибки?

— Нет, — она не знала, как объяснить. — Вы… вы говорите, как в книжках.

Он нахмурился: казалось, он всерьёз размышляет, что же ей ответить.

В руках он вертел тонкую вишнёвую веточку.

— Многие ставили мне это на вид…

Айрис не удержалась и прыснула. И тут же поспешно извинилась: она вовсе не хотела его задеть.

— Нет-нет, мне и самому любопытно было бы это понять, — продолжал он, как будто вмиг позабыв и о судьбе Окделлов, и о надорском землетрясении. — Многие из тех, с кем я приятельствую — или правильнее было бы сказать «поддерживаю дружбу»? — упоминали об этом.

Теперь он смотрел на нее вопросительно, явно ожидая дальнейших разъяснений.

— «Многие из моих друзей», — предложила она. — Постойте, вы ведь… Талиг ведь для вас не родной, так?

— Я родом из Бергмарк. Матушка приложила все усилия, чтобы нанять для меня лучших менторов, — он смущённо улыбнулся, как будто в том, что он столь витиевато изъяснялся, была толика и его вины. — Они учили меня по книгам, которые представлялись им образцом совершенного слога. С тех пор поэзия, вызывающая у прочих восторг и заставляющая сердце…

Вот же… Он вновь подбирает слова!

— Вы не любите стихи, потому что вас заставляли их учить? — почему-то ей больше не хотелось с ним спорить; наоборот, неизъяснимо тянуло прийти ему на выручку.

— Если бы это были только стихи.

— Я их тоже терпеть не могу, — призналась она. — А вот Дикону нравилось.

Имя брата вырвалось настолько неожиданно, что она даже испугалась и поспешно прижала ладошку к губам.

Айрис умолкла и опустила голову, Райнштайнер тоже не задавал вопросов, и она несколько минут просто наблюдала, как он перекатывает веточку в длинных пальцах.

— Откуда вам стало известно… — впрочем, это была глупая фраза: Надор обрушился, земля встала на дыбы, взбесилась, гоня прочь и человека, и зверя.

— Сударыня, сейчас моя просьба представляется мне бестактной, так что если предмет нашей беседы тягостен для вас…

— Маршал Севера и командор Бергмарк готов так легко уступить? — она всё ещё не поднимала на него глаз, разглаживая складки плаща на коленях. — Нет, я расскажу всё. Всё, что я запомнила. И всё, что можно рассказать. И вы станете первым, кто это услышит.

— Спешу заверить вас, что я никому не поведаю доверенную мне историю без вашего ведома и не заставлю вас повторить её, если на то не будет вашей воли.

— Ни перед регентом, ни перед королевским судом?

— Я сохраню её в такой же тайне, как если бы вы…

— Нашептала её цветам и травам? Дидерих сказал бы так. Или Веннен. А вы их не любите.

Айрис прижала пальцы к переносице, крепко зажмурилась: ей чудилось, что череда страшных картин немедленно выстроится перед глазами, и она была готова, что ставший привычным ужас вот-вот захлестнёт её. Но… быть может, слишком сладко благоухали вишни у неё над головой, напоминая сады её детства, или всё дело было в этом непонятном человеке, сидевшем рядом, — страх не приходил, как будто кто-то не позволял ему пробраться в её сердце. Это было, да, и было с ней. Но камни уже не грохотали у неё над головой, не дрожала земля, покрываясь сетью смертоносных трещин. А сейчас… Сейчас были только снежные хлопья цветов на тонких ветвях да огонёк в оконце олларианской церквушки. И лунный шар, медленно катившийся по тёмному небу.

— Я не знаю, с чего мне начать, — наконец призналась она. — Вот вы говорите: прошло полтора года. И я тоже знаю, что это так. Знаю, но… как мне в это поверить?

Маршал Севера непонимающе вглядывался в её лицо: как объяснить такому, как он, что прошли целых полтора года, а тебе кажется, что минуло не больше двух месяцев?

— Впервые о гибели Надора заговорил один из наших офицеров, — должно быть, Райнштайнер полагал, что ей проще будет всё рассказать, услышав какие-то подробности из его уст. — Он пребывал в глубоком убеждении, что это было видение. Сон. Он описал каждую деталь: рушившиеся колонны, людей…

Он взглянул на неё и внезапно осёкся.

— Вы можете продолжать, господин маршал. Мои мать и сёстры, мой кузен, моя тётушка, наш священник — они умерли у меня на глазах. А я сама… я знаю, что тоже умерла.

— Госпожа Арамона, весьма разумная и заслуживающая всяческого доверия дама, а также её дочь — они обе уверяли, будто окружающие замок скалы раскололись, а сам он…

— До нас доходили слухи, что сейчас там большое солёное озеро и будто даже птицы не селятся в тех местах. Я не видела, что стало с замком, господин Райнштайнер.

— Вас искали в Роксли, но после свидетельства госпожи Арамоны стало очевидно, что живым не выбрался никто.

— Я проснулась в темноте, — тихо молвила Айрис.

Нет, та темнота, что окружала их сейчас, была совсем иной. Обычная ночь: лай собак во дворах, скрип плохо прикрытых ставень, шелест ветра в кронах деревьев. Тьма Лабиринта, некогда принявшая ее, она… какая? Сухая, почему-то подумалось Айрис, сухая, словно песок на губах — в ней не было запахов, не было звуков. Ни вязкая, ни плотная — место, в котором ничего не существовало, место, которого не было…

— Я… я знаю, вы вряд ли поверите мне — тогда я не вспомнила ни о матери, ни о сёстрах, ни о Нале… Я поднялась и пошла вперёд. Не знаю, зачем; наверное, оттого, что раз я не чувствовала себя мёртвой, я должна была делать хоть что-то. Постепенно я стала различать какие-то очертания. Нет, не подумайте, там ничего особенного не было — только стена. Длинная, она уходила куда-то вперёд. Там… такие камни коричневые. Я решила, что Наль успел втолкнуть меня в пещеру, а раз так, мне нужно вернуться и поискать остальных. Но когда я обернулась, позади меня оказалась сплошная скала. И никакого прохода не было.

— И вы не испугались?

— Нет. Наверное, я и вправду была мертва. Разве мёртвые боятся? И я совсем не уставала… Только иногда мне надоедало идти вдоль камней, я садилась прямо на землю — и тут же засыпала. Ну… или мне мерещилось, будто бы я сплю.

— Мне доводилось слышать… или читать в каких-то древних книгах — не припомню в точности: якобы древние полагали, что в Лабиринте каждому положен проводник.

— Нет, я никого не повстречала, — она покачала головой. — Но однажды… да, знаете, я заснула — и мне приснился невепрь!

— Невепрь? Постойте… — маршал Севера потёр переносицу, и Айрис почудилось, что в его глазах мелькнуло подобие догадки. — Об этом диковинном существе рассказывала и госпожа Арамона. Признаться, тогда я счел это страхами перепуганной женщины.

— Да нет, что вы! — воскликнула Айрис. — Он настоящий, правда! Он… он кто-то вроде хранителя надорского замка. Вернее, был хранителем. Он пытался предупредить нас о беде, а отец Маттео уверял, что это тварь Заката, посланная нам в наказание, и что мы должны усердно молиться, чтобы изгнать его. Если бы мы…

— И каков же он на вид?

Будь ее собеседником кто-то иной, Айрис, разумеется, упрекнула бы того в неверии. Но бергер был так серьёзен, словно собирался незамедлительно описать надорское чудовище и внести его в соответствующий реестр. В назидание потомкам.

— Он чёрный. И головы у него нет. А еще он все время гремит и топочет. Вы думаете, я сошла с ума, да?

— Ничуть, сударыня. Продолжайте.

— Так вот: однажды мне приснился невепрь. Я как будто увидела себя лежащей на полу, а он крутился вокруг меня и пытался растолкать меня копытцем. И в тот же день… нет, на самом деле там не было ни дня, ни ночи… Просто вскоре, когда я опять пошла по проходу, я услышала голос. Я пыталась отыскать, кто зовёт меня — и попала в круглую пещеру, совсем небольшую. Там сидела Дейдри. А вскоре мы вдвоём нашли Эдит. Они тоже ничего не могли толком объяснить, всё время твердили, что заблудились в пещерах. Я не стала их разубеждать. Но я прекрасно помнила, что видела их обеих лежавшими на полу — в крови, в изорванной одежде. А теперь на них не было ни царапины. Как и у меня.

— Вы не были голодны, не испытывали жажду?

— Нет… Поначалу нет. Но позже… на камне стала выступать влага, мы слизывали её прямо со стен. А Лабиринт… он как будто бы угадывал наши желания, потому что вскоре мы услышали, как совсем рядом шумит подземная река. И я подумала, что вода всегда течёт к выходу, значит, рано или поздно мы выберемся на поверхность. А ещё мы начали уставать, хотя прежде могли без устали шагать по этому диковинному коридору, который тут же смыкался у нас за спиной. Мне надо было вывести девочек, ведь кроме меня… Понимаете, я просто знала, что никого из Окделлов больше нет в живых.

Айри глубоко вздохнула, чтобы перевести дух: по небу уже протянулась бледная серо-лиловая полоса, предвещавшая скорый рассвет. А она и не заметила, как прошла ночь.

— Вы, наверное, озябли.

Не спрашивая ее согласия, он накинул свой колет ей на плечи, прямо поверх плаща. Конечно, это выглядело ужасно нелепо, но плотное сукно армейского мундира отгоняло холод, стлавшийся по просыпающейся земле и так и норовивший забраться под одежду.

— Благодарю вас, господин маршал.

Он так и остался стоять, прислонившись к корявому древесному стволу, и она больше не видела его лицо — только блеклое пятно рубашки, белевшее в бледнеющем лунном свете.

— На самом деле это почти вся наша история. Только Бенджи…

— Тот человек, что был с вами на озере?

— Так это вы подглядывали за нами?

Рассказ об их странствиях так утомил её, что больше не хотелось ни дерзить ему, ни упрекать в нескромности.

— Я всего лишь поил коня. Бенджи ваш слуга?

— Разве что я наняла его прямо в Лабиринте, — она всё же не удержалась от колкости и тут же мысленно попросила прощения у маршала Севера, пожертвовавшего ей свой колет и мёрзнущего теперь по её милости в одной тонкой рубашке. — Нет-нет, он не слуга. По правде говоря, я сама не знаю, кто он такой. Помните, я упомянула подземную реку? Мы шли на шум воды и набрели на огромный зал — красивый, будто подземный дворец. Но раз вы не любите поэзию… Так вот: около большого валуна сидел какой-то человек — я поначалу испугалась, ведь я была одна с девочками. Я подняла с пола камень: я решила, что если он замыслил недоброе, я успею размозжить ему голову.

— Однако… Признаться, вы удивляете меня, сударыня.

— А что бы стали делать вы? О, разумеется, у вас, мужчин, всегда имеется при себе оружие. Я обязана была защитить своих сестёр, а этот человек еще и строгал ножом какую-то палку. Если бы он оказался разбойником или бродягой… дезертиром…

— И всё же вы сочли возможным ему довериться?

— Довериться? Вот сегодня вечером я, как вы говорите, сочла возможным довериться вам, хотя и вам ничего не стоит свернуть мне шею, будто цыплёнку.

— Я опять имел несчастье вас рассердить?

— Нет… это просто… Он поднялся нам навстречу, отложил нож на камень, поднял раскрытые ладони, словно хотел показать, что не собирается угрожать нам. А потом назвал меня и сестёр по имени. Он сказал, что он обычный надорец, что прежде верно служил моему отцу, а сейчас готов позаботиться о его дочерях. Что он укрывался в пещерах, когда началось землетрясение. И пообещал вывести нас наверх. А ещё… вам приходилось встречать разбойников, предлагающим своим жертвам драгоценные камни? У Бенджи их был целый мешок. Нет, не огромный, но побольше кисета. Он объяснил, что это дар Скал, которые они приготовили своим детям… Я доверилась ему, и с тех пор у меня не было повода пожалеть об этом.

Айрис зябко повела плечами, плотнее стягивая отвороты бирюзового колета у горла. Бергер шагнул к ней, протягивая плоскую бутыль, обтянутую тканью.

— Вы совсем замёрзли, сударыня. Не желаете ли глоток настойки на травах? Матушка прежде всегда присылала мне пару бутылок, как только подворачивалась оказия. Но эта куплена на Варнихском подворье — не поручусь, что она столь же хороша.

— Матушка больше не балует вас подарками?

— Её не стало этой зимой, — он протянул ей флягу и, казалось, вновь смутился: вероятно, угощать даму подобным образом казалось ему неподобающим.

— Простите, мне так неловко, — теперь Айрис кляла себя за бестактность.

— Мы все умираем. Когда приходит срок.

Настойка оказалась ужасно горькой на вкус; она обжигала нёбо, но оставляла на языке пряный привкус трав. И дарила телу тепло.

— Будь вы мужчиной, я предложил бы вам выпить со мной на брудершафт, — улыбка на миг скользнула по тонким губам, и её отблеск затаился в глубине светлых глаз. Сейчас маршал Севера казался совсем не опасным и… печальным?.

— Отчего на брудершафт?

— Тогда я бы вновь сказал вам, что моё имя Ойген и что я предпочёл бы, чтобы вы звали меня именно так.

— Пусть мы и не станем пить на брудершафт, но вы можете звать меня Айрис, — представилась она, как будто они виделись в первый раз. — А вы — Ойген. У нас вас бы звали Юджин.

— Вы позволите? — он взял её за руку и коснулся губами запястья.

В этот миг ей почудилось, будто каменные стены Лабиринта осыпаются грудами песка у нее за спиной и их уносит весёлый утренний ветерок. Так, что не остаётся ни следа.