Сучий сын (джен)

Когда они пришли на площадь, снегопад прекратился, а скопления звезд больше не казались Тому такими яркими. Ведь их затмевал другой, более теплый свет, свет бесчисленных фонарей. Здания мерцали красным и зеленым, а порой гирлянды плавно сменяли цвет, становясь то синими, то оранжевыми. В самом центре стояла огромная, наряженная в бесчисленное количество игрушек елка. Ее окружали люди, хоть их было не так уж и много, ведь наверняка почти все предпочитали праздновать дома. Пока Томми стоял рядом с ней, она казалась ему выше его собственного дома, выше любой другой елки, которую только можно было найти в лесу, выше самого неба. Ее острая верхушка устремлялась туда, в черноту, и не просто так на нее водрузили огромную желтую звезду. Наверняка кто-то другой, кто жил далеко-далеко, в той густой черноте, точно так же смотрел в небо и видел эту красавицу, воображая, что это совершенно обычная точка. Как хорошо, что Том не был таким.

На площади играла праздничная музыка. К счастью, не так громко, что ее могли бы услышать из самого космоса. Иначе малыш не разобрал бы собственных мыслей и восклицаний, как же все красиво тут. Некоторые люди громко смеялись и танцевали, другие покупали вкусности и поедали их. Несколько ребятишек старше Тома окружили оленя, сияющего белыми огоньками. Рядом с фигуркой стояла такая же, только поменьше и без рогов; мальчик догадался, что это был его ребеночек. Интересно, а где стоял еще один? Неужели и в этой семье не хватало родителя? Том сперва даже расстроился, но после осмотрелся и заулыбался: олениха стояла у небольшого «пряничного» домика, где продавали напиток с трудным названием.

Том уже слишком долго, по его собственному мнению, стоял рядом с мамой, ее друзьями и бездомными — хотя некоторых из них уже можно было принять и за обыкновенных граждан, только их лица слегка перепачкались в грязном снегу. Одному дяденьке Мартин пожертвовал даже собственную куртку, правда прошлогоднюю, а не ту, что была на нем. Мама же отдала одной из женщин немного денег, чтобы та купила себе что-нибудь сама. Та так обрадовалась, что даже обняла маму. Но, казалось, они уже были некоторое время знакомы: Клэр спокойно называла ее по имени и искренне улыбалась. Бездомных было не так много, как представлял себе Том. Некоторые из них так и вовсе ушли после того, как получили угощение. И это его на самом деле немного успокоило. Вдруг, если их было бы больше, они захотели бы обидеть маму или даже обокрасть ее? Малыш видел такое в фильме, правда там воришек было всего двое. Один отвлекал, а другой лез в карман, и все, кошелек доставался им!

Вот и сейчас мама разговаривала с Дженни и той, как она говорила? Мэри? Джери? Тэрин? Том не очень хорошо запоминал имена. Он и Мартина с женой запомнил только потому, что слышал о них постоянно в последний месяц. Кстати, Мартин из поля зрения куда-то пропал, подумал Том, оглядевшись. Да и несколько мужчин, которые могли бы посоревноваться в густоте и длине своих бород с другом мамы, тоже ушли куда-то. Том на всякий случай приблизился к матери, взял ее за руку. Так, ему казалось, было бы поспокойнее. Клэр же словно не замечала сына; она увлеченно слушала рассказ бездомной. Та выглядела даже моложе, чем мама. И это напугало Томми. Почему, он и сам не понял.

— А когда она родилась, я согласилась, чтобы ее забрали в приют, — голос женщины казался Тому низким, чуть охрипшим. Говорила она медленно, словно серьезно задумывалась, что и как сказать. А нужные слова все равно никак не шли.

Изначально малыш старался не вникать в суть, но теперь даже заволновался. Эта Джери тоже была кому-то мамой? Том на мгновение представил, что на ее месте была бы его родная и любимая мамочка. В потертой куртке, явно не по размеру, старых сапогах и рваных брюках, дырявых перчатках и без шапки, которая могла бы скрыть клочья на голове, когда-то называющиеся волосами. Сжимающей в трясущемся кулаке зеленые бумажки и радующейся этому как ребенок, внезапно понявший, что Санта-Клаус исполнил все его желания. И Тому стало как-то нехорошо. Он с трудом проглотил слюну, которая изрядно скопилась за все то время, что они здесь стояли.

Площадь была наполнена запахами корицы, омелы и хвои, но здесь, в небольшом закутке, где они стояли и старались никому не мешать, пахло специями и мясом, мандаринами и пудингом. Пусть Тома угостили всей этой вкуснятиной (и даже печеньем поделились!), все равно от индейки остался лишь блеск ее жира на пальцах, а от пудинга — светлые воспоминания и сладкое послевкусие. Мысли о еде немного подняли малышу настроение, но несчастная женщина все равно стояла рядом и продолжала говорить вдумчиво и опечаленно, а Том все еще представлял на ее месте маму и переживал.

— …хотелось, чтобы у нее было больше шансов вырасти здоровой и счастливой. Но, наверно, мне ее и не отдали бы.

Мартин вернулся, а заодно и трое бородатых бездомных, которых Том все никак не мог найти взглядом. Они несли стаканчики с тем самым горячим напитком, который охраняла олениха, и от него веяло теплом и запахом имбиря и гвоздики. Каждый получил замечательную возможность согреться и немного взбодриться. Бездомная, с которой беседовали Дженни и мама, взяла стакан из рук одного из мужчин, поблагодарила его и Мартина, после чего сказала, не скрывая тоски:

— Не знаю, увижу ли я ее когда-нибудь снова. И… Должна ли… Правильно ли я поступила.

Том чувствовал, как ему все труднее становится сдерживать жалость к этой женщине. Он вряд ли мог понять всю ту боль, что испытывала она, но ее голос и мрачный вид вызывали в нем сильное желание расплакаться самому и при этом придумать для нее что-нибудь утешительное. Чтобы она улыбнулась так же искренне, как и тогда, когда Клэр протянула ей деньги. Может, даже если бы на ее месте была мамочка, ей не было бы так же тяжело, как этой Мэри? Том не знал и сомневался, что вообще когда-либо узнает. Он глядел то на бездомную, то на маму. Та все молчала, плотно сжав губы, словно и не знала, что сказать. А ее взгляд Томми не видел.

— Здесь нет правильного или неправильного, дорогая, — однако заговорила Дженни. Ее голос был более нежным и ровным, чем у Тэрин. Говорила она увереннее, а звучала заботливее. Тому стало на миг даже приятно их слушать. Но его вдруг окликнул Мартин, из-за чего на какое-то время Том был вынужден недалеко отойти и перестать обращать внимание на смысл слов маминой подруги.

— Держи, Том, это тебе, — сказал он мягко, наклонившись. Внутри красного стаканчика с белыми снежинками, выпуская в воздух струйку пара, оказалось какао с крохотными зефиринками. Том радостно заулыбался, сжал подарок в ладонях, спрятанных в варежки.

— Спасибо, дядя, — повторил он свои же слова.

Тут же отпил и едва не обжегся. Терпение, Том, развивай терпение! Да, что-то такое говорила мама серьезным тоном, когда он однажды подбежал к ней, высунув язык, лишь бы тот быстрее остыл. Тогда он еще не знал, что это не помогает. Малыш постарался как можно скорее вернуться к маме, чтобы та не потеряла его. Но она не отреагировала, словно не обратила внимание, что сын не стоит рядом. Хотя Том убедился, что это не так. Ведь, когда он вновь приблизился, она начала временами поглядывать на него. А тем временем Дженни все продолжала:

— Господь ведет нас, каждого своим путем. Одаривая Своей любовью и испытаниями. Мы совершаем ошибки, и Он понимает это, и не за них Он судит нас. Он видит, почему мы совершаем то, что совершаем, из какого умысла и как относимся к тому, что сделано. Если наша душа не чиста, Он посылает нам чувство вины. Он всегда дает надежду на искупление, и в этом Его милость. Ты думала о дочери и желала ей только благо. Ты поступила так, как велела душа. Ты считала, что так будет лучше. Даже если ты ошиблась, в этом нет твоей вины, и Он понимает. Положись во всем на Господа, и, если Он соединит ваши пути вновь, вы увидитесь.

Какао было необычайно вкусным. Оно обволакивало горло, а на обожженном языке таяли зефиринки. Малыш слушал рождественскую музыку, играющую на площади, и улыбался, смотря на людей, веселящихся у елки. С какао даже непонятные речи Дженни казались Тому не такими пустыми. Он часто слышал нечто подобное от других взрослых: от Мартина, мамы, людей из церкви, но все равно не улавливал суть их слов. Наверно, после того, как папа назвал все это чушью, Томас особо и не стремился понять. Когда же малыш при маме повторил эти слова, то единственный раз в жизни получил от нее по лицу. Отчего-то после этого она не стала казаться ему более правой. Должно быть, из-за этого у него и пропало всякое желание приблизиться к ее истине. И как бы маме не хотелось обратного, отец для Тома был авторитетом, хоть мальчик очень старался делать все так, как она говорила. Особенно когда это касалось замалчиваний.

— Мне тяжело воспринимать это так… Оптимистично, как тебе. Долгое время мне казалось, что Бог покинул меня. Что Он желает мне одних страданий. Хочет… Наказать за что-то, а я не понимала, за что. Клэр рассказывала мне о себе. Ты ведь… До сих пор думаешь так же, Клэр?

— Я, эм… — когда Том в очередной раз отхлебнул остывающее какао, мама обернулась на него.

Малыш захлопал глазами, облизнул верхнюю губу и улыбнулся. Наконец она обратила на него внимание. Может, она хотела сказать, что уже можно идти домой? Или пойти потрогать светящегося оленя за рога? Или покружиться вокруг елки? Он как раз уже терял терпение и был готов дергать ее за пальто, чтобы она выслушала его. Но мама только ответила сдержанной неискренней улыбкой и вновь повернулась к женщинам. Том от обиды надулся, совсем как шарик. И даже чуть было не смял стаканчик, о чем бы очень пожалел. Мама в то же время продолжала:

— Трудно принять то, что говорит Дженни. Особенно, когда не видишь выхода. Я стараюсь… Стараюсь изменить свое отношение. Это не наказание, нет. Только испытание, которое нужно пройти достойно.

— Ничто не случается просто так, — поддержала разговор Дженни. Когда же он утих, Том почесал нос, решительно взялся за мамино пальто и, едва собрался с духом, чтобы дернуть, Клэр повернулась к нему и сказала:

— Том, ты мешаешь. Мне нужно поговорить.

Ее холодный тон никогда не нравился малышу. Нередко он пугал и расстраивал, но сейчас почему-то даже разозлил. Если она так хотела повеселиться одна, хотя такое общение едва ли можно было назвать весельем (то ли дело прогулки с Дугласом!), то могла оставить его дома или попросить пустить его в гости к другу. Том вдруг подумал, что мама так бы и поступила, если бы только ей разрешили родители Дугласа. И от этой мысли ему почему-то стало так неприятно, что он даже выпустил из рук пальто.

— Когда мы пойдем домой? — тем не менее Том не отступил и постарался придать голосу серьезности. Что, впрочем, получилось с большой натяжкой.

— Скоро, подожди! Извините, Тома не с кем было оставить, я говорила.

Том был готов нахмуриться и высказать все, что думает. Правда в тот самый миг он думал лишь о том, что он уже устал ждать. А это маме наверняка было не очень интересно знать. Она быстро скрыла раздражение и заговорила с знакомыми спокойно или даже сожалеюще. Том был не готов понимать, что она испытывала на самом деле и почему поступила подобным образом. Почему променяла его на всех этих людей и почему не стала встречать Рождество дома, как многие другие. Почему так усердно не реагировала на него. Они продолжали пить принесенный Мартином и бездомными напиток, когда Мэри, Джери или Тэрин, кем бы та ни была на самом деле, не прервала неловкую паузу:

— А вы с Мартином… У вас есть дети, Дженни?

— Боюсь… Господь лишил меня дара деторождения, — Дженни вздохнула, после чего вновь отпила из стаканчика. Мама коснулась рукой ее спины и осторожно погладила.

— Мне очень жаль, дорогая. Порой я не понимаю, чего Он хочет.

— Как и ни один из нас, — вдруг раздался опечаленный голос Мартина.

Как оказалось, Том был не единственным, кто подслушивал их разговор. Малыш немного удивился, посмотрел на Мартина. Но тот глядел с таким вымораживающим снисхождением, что Томасу совершенно опостылела вся эта компания. Он по-прежнему мало что понимал и больше старался не влезать, хоть все еще чувствовал себя растерянным и обиженным. Развитию терпения точно пришел конец, как и какао. Беседа продолжилась, но стоять рядом и просто ждать не было никаких сил. Мама вновь перестала обращать на него внимание. Том вздохнул, оглядел ее еще раз и пошел к оленю. Ничего, ненадолго сбегаю, а она даже не заметит, подумал он не без грусти.

Ему отчаянно хотелось попинать какого-нибудь снеговика или даже раздавить чью-то крепость, лишь бы только успокоиться после этого и вновь улыбнуться. Мама не хотела, чтобы он расстроился, она ведь слишком долго мечтала об этой встрече, не просто так ведь она повторяла целый месяц одно и то же, как после Дня Благодарения дорогие Мартин и Дженни пригласили ее провести вечер Рождества вместе с ними. Малыш верил, что не хотела. В конце концов, Мартин принес им настоящую елочку, совсем такую же красивую, как эта, тянущаяся к самому небу. И они вдвоем с мамой придут и нарядят ее. А потом Том будет всю ночь ждать Санту. И поймает его быстрее Дугласа! Однозначно, ведь их дом был выше по улице, а значит, и Санта в него раньше заглянет.

Однако весь снег с площади убрали, и слепить снеговика у Тома так и не вышло бы. Едва поняв это, малыш подошел к рогатому оленю, к счастью, толпа ребят постарше уже ушла, и не пришлось бы пробиваться сквозь них. Такой белый и яркий, этот то ли металлический, то ли пластиковый зверек был очаровательным. Томми не сомневался в том, что его рот, изображенный блестящей, но почти бесцветной полоской, непременно улыбался ему. А глазки-лампочки сияли от радости. Желание стукнуть его пропало с явной неохотой. Том дотронулся рукой до рога, до самого его основания. Да, очень крепкие по ощущениям. Олениха наверняка гордилась своим мужем и не просто так оставила с ним их ребенка. Томас наклонился и к нему, потрогал за растопыренные ушки и усмехнулся. Кто-то нарисовал на макушке черные знаки, чем-то напоминающие лапки вороны или маленькие елочки. Может, кто-то хотел изобразить рожки, но был обделен талантом художника? Ничего, подумал Том. У него у самого лучше не получилось бы.

— Малыш, ты тут один? — вдруг Том услышал позади себя женский голос и обернулся.

Люди постепенно вновь собирались на площади. Он только заметил, что музыка немного стихла (или же ему так лишь показалось), и вместо нее где-то неподалеку кто-то многоголосно распевал смутно знакомую песню. Мелодия была не очень различима. Эх, жаль Томми не знал слов. Наверняка она была про Рождество. Он был бы только рад присоединиться к другим подпевающим людям.

— Нет, я с оленями! — заулыбался малыш. Он чувствовал себя немного спокойнее. Пусть Тому было нелегко заставить себя опасаться незнакомцев, он поспешил добавить, для верности: — И с мамой!

Том не стал дожидаться, когда она придумает что-то более забавное, чем он сам, и подбежал к сборищу, уж больно сильным было любопытство. Всего на миг малыш поглядел туда, где стояли мама и ее, разумеется, более унылая и скучная компания, чем родной сын. Том обиженно вздернул нос. Ничего, он сам повеселится. Твердо решил, что подходить к незнакомцам близко не будет, но все же послушает, о чем они поют. Песня была бодрая и веселая, и, хоть мужские голоса определенно заглушали женские, из-за чего она звучала как-то неровно, а еще немного фальшиво, Том так воодушевился, что даже не заметил, как начал подтанцовывать. Пусть вскоре он расслышал слова получше, и его энтузиазм немного сдулся, он все равно захотел встать рядом и придать звучанию хоть какую-то красоту. Люди пели о Спасителе, который родился в Рождество, и о счастье, которое он принес. Мотание головой и притопывания малыша никто не замечал, но вдруг, когда он наконец выучил припев (точнее две последние строчки) и пропел его, рядом кто-то засмеялся.

— Глядите, у нас новый вокалист!

— Чей это ребенок? Вроде мал еще без присмотра гулять.

— Да ладно, наверняка мамаша ходит где-то неподалеку.

— Спой еще! Happy Xmas знаешь?

— Джордж, ты идиот?

— Да что?! Давайте научим, возьмем его на протесты. В очках он будет похож на Леннона даже больше тебя!

— А вдруг он коммунист?

— Спой: «Война окончена, если ты этого хочешь!»

— А ну оставили мальчика в покое, сукины дети!

Последние слова прокричал кто-то знакомый, но с такой разъяренной интонацией, что до красноты смущенный Том даже не сразу понял, кто его защитник. Отчего-то малыш воспринял это именно так, ведь в какой-то момент веселые люди стали подступать слишком близко, а их голоса перестали казаться дружелюбными. Хотя они наверняка лишь развлекались, Томми вдруг захотел, чтобы его непременно защитили и помогли уйти как можно скорее и как можно дальше. Его сердечко так бешено колотилось от страха, что он чувствовал его биение даже в собственных висках. И неприятная боль в груди, подобно тающему в ладонях льду, медленно, но верно растекалась внутри. Они хотели забрать его куда-то?.. Среди копошащихся мыслей Том услышал одну, с голосом папы, который и говорил с привычной серьезностью, как важно опасаться всех незнакомых людей.

Кто-то подхватил Томаса за руку и повел прочь от толпы, до хруста притаптывая недавно выпавший снег. Они шли вдоль магазинов, окружающих площадь, в сторону закутка, где наверняка до сих пор стояла мама. Том поднял с глаз шапку, мешающую обзору, огляделся по сторонам и вдруг увидел папу! Увы, нет, это не он спас малыша и теперь крепко держал его. Это сделал Мартин. Папа стоял там, у магазина с леденцами, совсем недалеко, и разговаривал с каким-то мужчиной. Внутри Тома все затрепетало даже сильнее, чем минуту назад, когда над ним смеялись незнакомцы. Ошибки быть не могло! Это его плащ, его силуэт, воскликнул про себя Томми, а вслух вскрикнул, что есть силы:

— Папа! Папа!

Он резко дернулся к нему навстречу, и Мартин, явно не ожидающий этого и на миг растерявшийся, остановился и отпустил малыша. Но тут же рванул вслед за Томом, не помнящим себя от охватившей его радости. Однако папа не только не услышал столь громкий возглас, посмотрел в другую сторону — сторону патруля, но и стремительно пошел прочь, и мужчина, папин собеседник, последовал за ним. У Тома внутри все сжалось от столь стремительно сменившего восторг ужаса. Папа исчезал, почти испарялся на глазах, совсем как выдуваемый изо рта воздух. Малыш рванул, позабыв о наказе мамы не бегать слишком быстро, позабыв о навязчивой боли в груди, высматривал отца в проходящей туда-сюда толпе. Но внезапно его ухватила рука Мартина и развернула в противоположную сторону.

— Мальчик мой, ну куда ты все убегаешь, — взволнованный голос друга мамы нисколько не успокоил, и Том продолжил кричать.

— Папа, там был папа! Дядя, это был папа! Почему он убежал?!

— Успокойся, Томми, тебе показалось, — Мартин присел на корточки и осторожно взял Тома за плечи. И снисходительно глядел в его слезящиеся глаза. — Твой папа живет далеко отсюда.

— Нет, это был он! Я знаю! — и даже если это был не он, Тому было совершенно все равно. Он хотел увидеть своего любимого папу рядом с собой, обнять его и попросить никогда больше не покидать его. Чтобы больше не просить маму рассказать о нем, не слышать злобу и холод в ответ, не расстраиваться до слез, совсем как в этот миг. Слушать совместное пение родителей на ночь и запрещенные сказки перед сном вместо молитв. Чтобы больше не чувствовать себя как огромная бочка с отходами, которую вывозят каждый четверг, всякий раз, когда мамочка говорила ему замолчать и не обижать ее.

— Пойдем, мама тебя обыскалась, — Мартин говорил мягко и сдержанно, но малыш почему-то не мог прийти в себя. Следи за дыханием, Том, следи за дыханием, когда болит в груди, слышал он голос мамы в голове и старался следовать ее указаниям.

— Я хочу, чтобы папа приехал домой! — Том хотел кричать, но больше не получалось, он мог только всхлипывать и дрожать.

— Мартин, что случилось?! — Клэр подбежала слишком неожиданно, оглядела мельком сына и друга. Том поднял голову, не без страха взглянул на нее.

— М-мам… Там был папа… Я видел папу… Я хочу, чтобы он приехал, — он видел, как мама все сильнее морщилась от непонятных ему эмоций, явно раздирающих ее где-то внутри, но не мог заставить себя остановиться.

— Клэр, не выливай злость на ребенка, прошу тебя. К нему привязались какие-то пьяные нехристи, — Мартин поднялся, и Том почувствовал себя еще более напуганным и незащищенным.

— Я его мать, я, — мама глянула на друга голодным, загнанным в угол волком. И ее шепот оказался страшнее любого крика. — И я сама решу, как мне поступать… Господи, прости меня. Ты знаешь, я не желаю ему зла.

— Да… Да, конечно, — как можно мягче произнес Мартин. Том поджал губы и опустил глаза, лишь бы только не видеть маминого лица. Страх разрастался с каждой минутой. Мама пугала его сильнее всего, когда ее поведение становилось непредсказуемым. Но Мартин положил руку на ее плечо, и ее гнев, казалось, притих.

— Где Дженни? Она еще с Пэрис?

— Да, я оставила их, чтобы… Найти Тома, — Клэр потерла ладонью висок, прикрыв глаза. Похоже, она поняла, что вечер и правда затянулся. Губы Тома все еще дрожали, он почти не надеялся, что мама простит его.

— Клэр, хочешь, мы проводим вас до дома? Только подождите нас немного. Не стоит уходить, не попрощавшись.

— Спасибо тебе, — мама вздохнула, но благодарность казалась искренней. — Мы пойдем. Том наверняка хочет спать, раз капризничает.

— Как скажешь. Господь любит вас, Клэр, не забывай об этом, — Мартин наклонился к Тому, тронул и его за плечо. — Том, не разговаривай больше с незнакомцами, они могут быть опасны.

Когда Мартин ушел, мама посмотрела на Томаса с пугающим отчуждением. Ее губы тоже подрагивали, но наверняка оттого, что она порывалась что-то сказать, но сдерживалась изо всех сил. Внутри малыша все сжалось от холода и страха. Он ждал, что мама разозлится сильнее, но она только повела его в сторону автобусной остановки. По той же дороге, по которой уходил папа. Это не мог быть кто-то другой, Том не смел думать иначе. Внутри теплилась надежда, что он еще придет и поможет улыбнуться. Казалось, теперь только его появление вернуло бы радость в крохотную душу Томми.