Дофенизм (джен)

Весёлой мелодией разразились золотистые, блестящие на солнце трубы, на которых, приплясывая и продвигаясь небольшой кучкой, играли лепреконы. В общем-то, играли они всегда компаниями, ибо подходящие для их небольшого роста инструменты в одиночку просто не могли перекричать гул толпы, а шесть труб, как известно, лучше одной.

Жизнь в Эфиуме — сказка, сказка, в которой можно встретить всё и всех — ведьм с феями, орков, гоблинов, эльфов, волшебников и много других рас. Но чтобы увидеть всех и сразу, надо объездить все части Эфиума — мира, который делится на части лишь по климату. Ведь не будет же снежный человек жить в пустыне, верно? Но был всё же один способ, как увидеть всех и сразу — Ярмарка Доброты.

Предвкушение праздника билось в груди вместе с сердцем, сияло горячим огнем радости. Шарлотта скакала между разноцветных прилавков, стремясь к главной аллее — известной достопримечательности и самому прекрасному месту на всей ярмарке.

— Аккуратнее! — чей-то тонкий голос опоздал, и Шарлотта не заметила, как среди ног всех размеров разноцветный и яркий асфальт сменился на гололёд — началась зона отдыха для жителей Севера. Она поскользнулась, плюхнувшись на мягкое место, правда, не сильно ударившись, максимум синяк будет, а его легко убрать мазью из арники.

— Милая девочка, ну куда же так спешить? — К Шарлотте подошло нечто огромное и пушистое, с трудом протиснувшись через поток остальных приезжих северных друзей. Снежный человек — его Шарлотта узнала бы из тысячи по ярким огромным голубым глазам, что были особенной отличительной чертой снежных людей.

— Как куда? Конечно же, на главную аллею! Там же через пару минут начнётся церемония! — Шарлотта без страха положила маленькую ладошку в добродушно поданную ей когтистую толстую лапу, легко и нежно поднявшую её на ноги.

— Дорогая, мне кажется, ты что-то путаешь. Точно внимательно расписание на входе читала? Церемония только через двадцать пять минут, — снежный человек достал фиолетовый платочек из кармана сумки и протянул ей. — Держи, вытри свою платьице, оно, конечно, и без того красивое, но станет ещё прекраснее после того, как сзади не останется белого следа.

— Спасибо, спасибо! — Шарлотта торопливо схватила платочек, изогнувшись, принялась оттирать светло-голубую ткань с вышитыми розовыми цветами, но вдруг остановилась. — Подождите, как через двадцать пять минут?

— А тебе не смутило, что ты одна несешься на аллею? — снежный человек мило улыбнулся, а по-другому снежные люди и не умели улыбаться, даже несмотря на массивные клыки.

— Я подумала, что все уже оставили свой цветок, вот и не идут, — Шарлотта прикоснулась к носу — дурацкая привычка, повторяющаяся каждый раз, когда Шарлотта смущалась. — Как же хорошо, что я вас встретила! Вы мне очень помогли!

— Да разве кто-нибудь другой не сделал бы это вместо меня? — он сложил платок и положил обратно в сумочку, которая была равна примерно трети роста Шарлотты, то есть достаточно большая, настолько, что могла бы поместить в себе всю музыкальную труппу лепреконов вместе с трубами. — Ну, не буду тебя задерживать, только не торопись больше, хорошо? А лучше, если хочешь сократить путь и пройти через Северный переулок, то вон стоянка с северными оленями, попроси их довезти тебя, они не откажутся. Им бы лишь поноситься.

— Хорошо, спасибо вам ещё раз огромное! — Шарлотта крикнула это уже на ходу, быстрым шагом направляясь к северным оленям — немыслимым красавцам. Перламутровая шерсть, играющая радугой в солнечных лучах, блестящие белые глаза и длинные уши, красиво развевающиеся на ветру — это все было о них.

Копыта так легко отталкивались ото льда, что даже начинало вериться, будто он не такой уж и скользкий. Шарлотта крепко держалась за короткую мягкую шерсть и внешне олицетворяла спокойствие, только горящие глаза выдавали её нетерпение, словно тут она впервые и будто это её первая церемония Запуска. Та была ежегодной традицией Ярмарки Доброты, поистине волшебной традицией, ибо магия её заключалась в объедении всех рас в одном месте с одной целью — "запустить свою мечту в реальность", так и называлось то, что каждый год случалось на главной аллее. Как всегда, по центру были расставлены круглые огромные столы, а на них, как можно было ошибочно подумать, лежали украшения в виде цветов разной формы, окраски и размера, но на самом-то деле они не были простыми элементами декора, а являлись важной частью традиции. Специально сорванные жителями Эфиума цветы накрывали огромные столы душистым пледом из лепестков величественных роз, нежных тюльпанов, ярких ромашек. Они скрыли поверхности столов под покрывалом из красочных лепестков, и, конечно же, не просто так. Это была первая часть церемонии Запуска.

И если кому-то не поверилось в красоту и магию первой части, то вторая не могла не оставить его равнодушным, ибо в назначенное время, к которому требовалось подняться на знаменитую гору Дио, где каждый день вставало солнце, чтобы увидеть настоящее, главное чудо — как цветы оживали.

Именно оживали, и к этому не были причастны силы кого-то из жителей Эфиума. По легенде, эта традиция была подарком, подарком величайшему и сильнейшему волшебнику — Элвесту, который особенно любил цветы. Наверное, именно эта любовь в один момент заставляла цветы загораться изнутри, излучая яркий свет, сливаться в отдельные солнца, яркие звезды и взмывать вверх в небеса, наверх к Элвесту. Такое только присниться и могло— тысячи по-разному горящих цветов взлетали, медленно кружа в воздухе, оставляя стебли внизу, словно ненужный груз, заменяя его на невидимые крылья.

Элвест принимал такие дары с щедрой благодарностью и не мог оставить своих поданных просто так — он дарил им нечто другое взамен, помимо особенно звёздной ночи после ярмарки Доброты. Каждый по его воле имел право на ночь загадать желание, лишь одно, но самое важное, заветное, и если тебе приснится исполнение загаданного — возрадуйся, он услышал тебя. Он исполнит это желание.

Хлопья снега лезли в рот и глаза, застревали в волосах, но это только больше раззадорило Шарлотту, и когда Снежный переулок кончился, она со вздохом слезла с оленя и отпустила, на прощанье погладив его по голубому носу, хотя он, правда, ожидал другого, к примеру, засахаренного льда, любимой сладости северных оленей.

— Прости, если бы я знала, что меня ждёт такая прогулка, я бы захватила.

Олень, как показалось Шарлотте, вздохнул и ускакал по льду всё такими же лёгкими движениями.

А Шарлотта глянула вперёд, туда, где её ждало счастье, исполнение мечты и далеко не последняя ярмарка Доброты.

* * *

Кажется, она начинала понимать, что значит дыра в сердце. Либо же дыра вместо сердца.

Нет, это не было больно, это было... Никак. И правда пусто, только внутри пыль оседает на сердце, что остановилось в тот миг, когда пришло осознание.

Она больше не в Эфиуме. Да никогда там и не была. Она лежала здесь — шесть месяцев бездвижно жила счастливую жизнь, которую оборвала лишь одна секунда, секунда, когда вирус отступил. Праздник, радость? Нет, не это чувствуешь, когда осознаешь, что всё, чем ты жил, было не взаправду.

Иногда страх и одиночество заглядывали в образовавшуюся дыру, но даже они не могли сравниться с утратой.

"Это ваш новый шанс", — сказал доктор Инган, впрочем, фраза это была явно заранее заготовлена и сказана настолько безразлично, что Шарлотта ему не поверила, ибо когда каждый день встречаешься с безразличными, а от того и бессмысленными фразами, теряешь доверие к ним.

Казалось, из всех работников этой больницы давно вытекли все эмоции и всё человечное. Серые лица, механические, отточенные движения, полная собранность — это всё о докторах. Странная была это раса, и как же хотелось верить, что она была не единственной в мире, который доктор Инган назвал Дэтриком. Он часто повторял его название, словно у Шарлотты были ещё какие-то проблемы с памятью помимо того, что она не помнила ничего из "настоящей" жизни: ни кем была, ни кем работала, ни с кем жила и общалась. Были ли друзья? Какие? Похожи ли они на Джайлса, Лалу, Эви и Ратибора? А семья?..

Мозг отказывался подсказывать ответы. Казалось, словно за какие-то грехи он придумал ей наказание — отказаться от своей работы собирать информацию, запоминать и хранить ее в нынче бесполезных извилинах. Но за какие грехи? За что он будто отсоединился от тела, от души и начал превращаться в такую же серую жижу, как и вся жизнь Шарлотты? Почему её существование потеряло радость, что скрашивала дни? Куда делся весь позитив, который она, не прерываясь, дарила? Как так случилось, что у неё больше не было сил, чтобы взглянуть правде в глаза?

Одиночество давило на неё. Давило вместе со снами, в которых Шарлотте являлись маленькие обрывки её шестимесячной жизни, отдельные яркие кадры, которые теперь принадлежали лишь нереальному кино о милом и добром мире со слепящими рассветами и душевными закатами, с лучшими соседями и пациентами, с неожиданными маленькими подарками, постоянными улыбками и уютными кафе с живой музыкой и цветами.

Почему же теперь всё, что окружало Шарлотту, это белые стены и полупрозрачные провода, торчащие из её тела?

В уши проник скрип, который всегда сопровождал приход Ингана. Фокус с исчезновением части стены Шарлотта так и не поняла, хоть он и пробовал ей объяснять, никаких плодов это не дало. Но, может, Шарлотту это не так интересовало?

— Здравствуйте, как ваше состояние?

От этого вопроса уже начинало тошнить, но как бы плохо ей ни было, Шарлотта не смела ответить резко и грубо, всё же пусть и так равнодушно, но он интересовался её здоровьем.

— Нормально, доктор Инган, небольшая усталость.

— Плохо спите?

— Мне снится Эфиум. Моя прошлая жизнь, моменты из неё...

— А из настоящей жизни ничего не снится, не воспоминается? — перебил доктор Инган, но больно и обидно от того, что ее рассказ о самой дорогой ей вещи перебили, не стало — пустота.

— Нет. Всё так же.

— Ну тогда, возможно, некоторые обстоятельства напомнят вам что-то. Как думаете, вы готовы встретиться со своей семьёй?

— Семьёй? — Шарлотта вдруг почувствовала, как по пустоте хрустнула маленькая трещинка. Такая маленькая, но чем больше Шарлотта вдумывалась в это слово, заставляя расслабившийся мозг работать, тем шире становилась паутинка трещин.

— Да, они пришли к вам. Не против встретиться с ними?

Ту-дум! Трещины превратились в осколки, впились в плоть, и место разбившейся пустоты заняло воодушевление от этого прекрасного слова — семья.

Но не только боли было предоставлено место в постепенно оживающем сердце, неожиданно маленькая точка в нём потеплела, разливая тепло по сердечку, но была она настолько мала, что и её тепло было слабым. Но ведь было.

— Да-да, я бы хотела, — забормотала Шарлотта, привставая на локтях — то, на что сил не хватало ранее, поправляя волосы в более адекватный вид.

Семья... Лишь радость и тепло могли ассоциироваться с этим светлым словом, ибо близкие люди — нескончаемый бак с топливом поддержки и любви, которыми Шарлотта была окутана с самого детства. Это было то, чего так не хватало её душе, сжатой под грузом горечи. Но теперь-то она больше не будет одна, теперь за ней пришли её родственники, люди, которым она когда-то доверила сердце. И Шарлотта была готова доверить его вновь, лишь бы её спасли от самого главного страха — одиночества.

— Тогда я позову их. Они подойдут через пару минут, — доктор Инган нажал на какую-то странную модель часов, что опоясывали его руку. Шарлотта видела разные вариации часов — и настенные, и напольные, — но таких маленьких и на руке не припоминала!

Проём в стене не закрывался, и Шарлотта с нетерпением вглядывалась в него в ожидании большой толпы народа — ее семьи. Ждала маму, папу, возможно, бабушек с дедушками, сестёр, братьев, а может, даже парня или уже мужа, ибо она прекрасно помнила недолгие свои годы работы в больницах Эфиума, помнила, как родственники огромной толпой вваливались в маленькую палату к пациентам. А когда-то и к самой Шарлотте.

Да и хотя бы здесь Эфиум должен был сойтись с Дэтриком, не могла же она создать совершенно противоположный мир?

Глаза реагировали на каждую фигуру, появлявшуюся даже в конце коридора, на который открывался вид, и Шарлотте казалось, что стоит хоть кому-то войти в палату, будь это даже серый доктор, она примет его за родственника и прыгнет ему на шею, но когда прямо из-за поворота вынырнули две фигуры, уверенно приближаясь к её палате, Шарлотта оцепенела от волнения. Они?.. Окончательно она убедилась в этом, когда эти двое зашли внутрь палаты и оценивающе поглядели на неё, а доктор Инган произнёс:

— Шарлотта, знакомьтесь, это ваш муж Шон Бартон и дочь Келли Бартон.

Но Шарлотта не могла начать знакомство, она просто тупо разглядывала их в ответ. Их образ и внешность что-то напоминали, но в то же время ускользали каждый раз, когда Шарлотта пыталась заглянуть в дыру памяти чуть глубже. И всё, что она могла сделать — это вновь запомнить их внешность, всё же это была ее семья. Правда, радость от встречи подавляло другое чувство — смятение. Шарлотта не ощущала, чтобы их что-то связывало, не замечала искры радости в глазах этих Шона и Келли, они смотрели на нее точно так же, как и доктор Инган. Они смотрели, как чужие. И поэтому Шарлотта отвечала им взглядом, не зная, что сказать, не зная, что думать. Это была семья, что вела себя, как чужие люди.

Но, может, они просто тоже в смятении, которое так сбивало и мешало понять, любили ли они ее вообще?

Перед ней два совершенно разных человека, которых нельзя было назвать отцом и дочкой, ибо первый был среднего роста, с медными волосами и ярко выраженными скулами. Он не был особо привлекателен или страшен, вполне обычный, ничем не выделяющийся человек, если бы не одна особенность — фиолетовые глаза, маленькие зрачки которых цеплялись выразительным взглядом за каждую частичку тела Шарлотты, оставляя мурашки следом. В то время как дочка словно сошла со страниц журнала о красоте — кукольная внешность включала в себя пухловатые губки и шатеновые, красиво уложенные волосы длиной по пояс. Им даже могла позавидовать сама Шарлотта. Единственное, что Келли унаследовала от отца — скулы, а глаза такие, как у самой Шарлотты — карие, правда, тусклые, смотревшие совершенно не по-детски. Они не цепляли взглядом, они изучали, анализировали, подобно машине, но при этом всё ещё были живыми, не конечная стадия, так сказать, как у взрослых. Келли вообще вела себя спокойно, она не подбежала к маме, не улыбнулась, не скакала на месте — спокойно стояла, сложив руки на груди, а у Шона не было крупинок слез в уголках глаз, как обычно бывало у мужей после долгих разлук с любимой.

— Шарлотта, как ты себя чувствуешь? За тобой хорошо ухаживают? — образовавшуюся заполненную гляделками тишину прервал Шон, подойдя немного поближе и смутив Шарлотту. Чёткие слова и пронзительные фиолетовые глаза казались чужими, не вызывающими доверия, но, придерживаясь правила Эфиума, Шарлотта не спешила судить по обложке, наоборот, пыталась залезть под неё, чтобы разглядеть и узнать Шона лучше.

Ну и в конце же концов, это же её муж, муж, за которого она вышла по любви.

— Да, всё относительно хорошо... — неуверенно пробормотала Шарлотта.

— Относительно?! То есть могло быть лучше? — Шон зло посмотрел на доктора Ингана, который тут же перевёл испуганный взгляд на Шарлотту, изумившуюся серьёзному, мрачному, властному и яростному голосу Шона.

— Нет, в плане, что есть некие последствия, которые мне не очень мешают, но без них никуда, — тут же поторопилась объяснить Шарлотта, ибо подставлять доктора Ингана не хотелось, что-что, а уход за ней тут был потрясающим — свежее постельное бельё, ароматизаторы воздуха с потрясающим запахом, мелодии, пусть и не такие "эмоциональные", как в Эфиуме, но чтобы окончательно не сойти с ума — пойдет. Правда, Шарлотта всё равно не стала бы их никогда слушать по своей воле.

И всё же её смущала одна вещь, и это даже опуская тот факт, что к ней пришло лишь двое — муж и дочь, отнесшиеся к её пробуждению с полным спокойствием. Внутри что-то защемило, наверное, это была мысль, что, возможно, не так уж её тут и ждали...

Но ведь это ее семья, и она — их! Как же можно так равнодушно относиться к своей заболевшей и чудом проснувшейся жене и матери?!

Вот именно — матери, то, что её смущало. Брак в двадцать пять — это ещё уму постижимо, но ребёнок... Нет, Шарлотта не имела ничего против детей, наоборот, она их обожала, таково было призвание расы феи — обожать и любить детей, лечить их. Но свой ребёнок — не чужой, сможет ли она вытянуть воспитание? Полюбит ли она эту девочку как мать? Покажет ли, что можно смотреть не только вот так серьёзно, но и выражая эмоции?

— Хорошо. Когда я могу забрать её домой? — тон Шона не изменился, оставшись таким же вводящим в ужас. Шарлотта старалась найти в нём хоть что-то, за что она могла полюбить его, но единственным объяснением ее чувств пока что могла стать лишь слепая настоящая любовь. Брови его ни на секунду не переставали хмуриться, и это было единственное, что выражало его лицо. Мрачная чёрная душа под бледной кожей.

— Здоровье Шарлотты стабилизировалось, но нужно ещё немного понаблюдать за ней, чтобы избежать любых отрицательных последствий. К тому же ей надо ещё пройти курс, чтобы узнать Дэтрик лучше, не забывайте, для неё это абсолютно новая среда и мир, о котором она и не помнит ничего.

— Кстати да, а что касаемо памяти? Как и когда она вернётся к моей маме? Каков процент и отрицательные последствия? — Шарлотта перевела удивленный взгляд на... свою дочь? Да ладно, что своя — с этой мыслью тоже ещё предстоит смириться, но чтоб ребёнок и так говорил? Так серьёзно и железно, будто речь о чём-то столь простом и нестрашном, как будто Келли сама сталкивалась с таким каждый день. Да сколько же ей лет? Выглядела ещё ребёнком, максимум лет на семь, и говорить так в этом возрасте было слишком рано.

— Память возвращается в восьмидесяти семи процентах случаев. Приходит обрывками, и я лично провожу специальные занятия для более легкого и высокопроцентного возвращения памяти.

— Хорошо, я думаю, мы справимся сами. Да, Келли, больше не лезь в разговоры старших, плохая привычка, — Шон холодно посмотрел на Келли, настолько, что Шарлотте захотелось стукнуть его, как так можно с детьми обращаться?! Но вместо этого она лишь сказала, смочив сухую глотку:

— Не стоит с ней так грубо. Она задала хороший вопрос, — Шарлотта улыбнулась Келли и заметила, как на щеках той появился розоватый румянец. Ну вот, теперь Келли больше не походила на бледного мертвеца.

— Прошу прощения, но такие решения, как по поводу занятий, принимает сам пациент, подписывая документы, — вставил свои пять копеек доктор Инган, но Шон, казалось, позабыл о нём, холодно посмотрев на Шарлотту, однако та даже не отвела взгляд — будет он знать, как с детьми обращаться.

— Можно подойти к маме? — Келли спокойно посмотрела на отца, словно не замечая, как леденеют его яростные глаза. Стабильность и невозмутимость — черты, редко характерные для детей, но, похоже, Келли не входила в их ряды.

— Да, конечно, — лаконично разрешил Шон, а сам приблизился к доктору Ингану, что-то обговаривая с ним. Келли размеренным шагом подошла к Шарлотте и коснулась её руки, но тут же отдернула свою ладонь.

— Ты и правда меня не помнишь?

Вопрос застал врасплох, хотя был вполне ожидаемым со стороны ребёнка.

— Прости, дорогая… Но теперь всё будет хорошо, я буду рядом, обещаю!

Появилось навязчивое желание прикоснуться к Келли, провести по её прекрасным волосам, чтобы доказать, что вот она теперь, здесь, и она вспомнит её... Её и всех-всех. Память вернётся, ведь доктор Инган сам назвал достаточно высокий процент, а он не дурак, чтобы врать перед вспыльчивым Шоном.

Горько становилось на душе от стены, представленной беспамятством, что встала между Шарлоттой и семьей, стены, что загородила любовь Шарлотты к Шону и Келли от нее самой, ибо как можно любить до гроба того, кого не помнил? А каково жить, зная, что твой любимый человек если не вспомнит, то никогда больше тебя не полюбит? Как больно было Шону и Келли это осознавать, и как ужасно от этого становилось Шарлотте, не знавшей и не помнившей их, их привычки и обычаи, не помнившей самых дорогих и важных людей, с которыми она должна была быть всегда рядом, а не покидать их на шесть месяцев, запершись в белой палате и собственном мире.

Ужас и боль сжимали меж собой сердце, будучи вызванными этой мыслью — она, Шарлотта, пусть и не по своей воле, но бросила их, уйдя в свой мир, уйдя в Эфиум, который покидать до этого не хотелось, но сейчас появилось новое желание — не жить воспоминаниями об Эфиуме, а найти приют в Дэтрике. Ибо не сейчас хотелось продолжать страдать по несуществующей реальности, не сейчас, когда Шарлотта узнала, что у нее есть близкие люди, у нее есть семья, которая поддержит ее, которая любит ее и поможет во всем. И пусть пока они казались чересчур спокойными и странными, пусть от них пока веяло холодом, но Шарлотта была уверена на все сто — это всё из-за того, что она не помнила их.

Мерзко становилось от своей беспомощности, а грусть поражала сердце при мысли, что она забыла их милые завтраки с шумными разговорами, совместные вечера за прослушиванием музыки и походами в кафе, праздники и победы — в общем, все то, что делала семья, в которой нашла свой дом любовь. И сердце Шарлотты отчаянно хотело вспомнить, вспомнить, как любило и было любимым.

Она больше не хотела быть в одиночестве. Она хотела вновь видеть в Шоне и Келли семью, ибо только они могли ею стать, вновь стать ее родными. И отныне ее главной мечтой и главным желанием было лишь одно — вернуть себе память, чтобы сродниться с Шоном и Келли. Пусть вновь. Пусть во второй раз. Но никогда же не поздно дать второй шанс?

— Отец говорил мне не скучать по тебе, ибо наследнице его бизнеса не положено быть чересчур сентиментальный. Ты бы тоже такое посоветовала, я знаю, поэтому и держалась.

Элвест, какой кошмар! Но что же такое с её мужем, с Шоном? Почему он так жесток? Похоже, у Шарлотты будет два ребенка, которых ей придётся воспитать, научить не просто существовать под слоем безжизненного спокойствия, а жить радостными мгновениями.

Радостными!

"А ты сама-то рада, что больше не в Эфиуме?"

Этот вопрос осенил Шарлотту, и, как показалось ей, даже разговор доктора Ингана с Шоном стал тише, отошел на второй план вместе с очередной непрерывающейся мелодией. Самым честным ответом было отрицание, отрицание, за которое Шарлотте тут же стало стыдно, ибо если бы она хоть на мгновение перестала жалеть себя, остановила бы рост пустоты, то поняла бы — а ведь произошло чудо. Произошло то, о чем мечтают многие люди в этом мире, родные которых лежат, не двигаясь под влиянием сна Ридженте, умирая. А у Шарлотты — чудо, ибо она избавилась от вируса, она проснулась, она вновь обрела жизнь и шанс на нее, ведь Эфиум был прекрасным, но нереальным, он был, как Рай — идеальное место, но доступное лишь после смерти. Полгода она провела во сне, она жила им и в нем, и теперь эта мысль пугала, будто раздвинулись радужные декорации сказки и выскочили злые реальные монстры, что кричали: "Ты была в Раю! Ты была мертвой!"

Слеза проложила мокрую дорожку на щеке, и, поймав полный непонимания взгляд Келли, Шарлотта неожиданно даже для себя обняла ее, схватила, как будто Келли была ее спасительной веревкой, брошенной для вытаскивания Шарлотты из бездны вымышленного мира, что затягивала ее шесть месяцев, в течение которых вирус Ридженте убивал ее. Келли связывала Дэтрик и Шарлотту, она была весомым доказательством, что Шарлотта причастна к этому миру, что это ее родной мир, и потеряй Шарлотта эту нить, она вновь останется абсолютно одна в абсолютно чужой ей реальности.

Келли замерла, явно не ожидая такого, но весь трогательный момент прервали слова Шона:

— Шарлотта, ты что творишь?

Он говорил неожиданно тихо, удивлённо, шокированный... объятиями?

— Вот поэтому ей и нужны занятия с Норико! Чтобы знать, что у нас объятия — это просто выше дозволенного! Чтобы не совершать таких глупых ошибок, понимаете? — уже громче продолжил доктор Инган, словно пытаясь докричаться до разума Шона.

Внутри кровь превратилась в тонкие осколки льда, больно коловшие вены и артерии. До Шарлотты даже не доходил смысл слов доктора Ингана, как это — нельзя обниматься? Она взглянула, заморгав, на Келли, смотревшую на неё теперь с ужасом, а не со спокойствием, и от этого взгляда хотелось взвыть, ибо румянец с ее щёк исчез, как и, казалось, хрупкое доверие к Шарлотте, и во всем этом были виноваты... Эмоции? Порыв Шарлотты выразить эмоции в объятиях? Но как такие вещи могли разрушить доверие, а не сблизить? Почему тут всё было наоборот?!

— Я думаю, нам лучше окончить встречу. Это было ошибкой, моё позволение прийти к вам до обучающих занятий, — доктор Инган принялся водить какой-то белой палкой с мягким концом в экранах-страничках блокнотика, почесывая порой этой палкой, видимо, каким-то странным карандашом, жирную шею. — Думал, что это ей поможет...

— Мы сможем ещё навестить её? — Шон, на удивление, не стал перечить, всё же, видно, признал правоту доктора Ингана, или же его настолько шокировали объятия, и если второе было правдой... Осколки льда вонзились в сердце. Что это за мир с безликими людьми, которые ненавидят объятия? Объятия! Это ведь не просто жест, это огромная смесь мыслей и чувств, это тепло от существа, которое ты прижимаешь к своему сердцу, впуская его туда. Что плохого в этом — впускать в душу? Шарлотта открыла перед Келли душу, сердце, но та будто плюнула в них, ибо у них это было не принято. Но, может, они просто по-другому выражали эмоции и чувства?

А были ли они у Шона — душа, эмоции и чувства? У Келли, чересчур спокойной и говорившей умными чёткими словами? У доктора Ингана?

— Можете хоть домой забрать её после окончания обучающего курса занятий, — бросил доктор Инган, не отвлекаясь от своего блокнота и шеи. — Мы начнём его завтра. Слышите, Шарлотта? — Она дёрнулась, голос доктора привёл её обратно в реальный мир из внутреннего, опять переполненного разрывающими всё внутри мыслями. Доктор Инган повторил, видимо, заметив потерянный несосредоточенный взгляд: — Завтра начнутся занятия с Норико.

— И что мы будем делать? — безжизненно спросила Шарлотта и сама ужаснулась своему голосу, ибо он сейчас не особо отличался от тона доктора Ингана, и это сходство пугало.

"Ну уж нет, такой, как они, я не стану", — эта мысль придавала немного сил, хотя бы на то, чтобы улыбнуться. Специально для доктора Ингана.

— Вы ещё не поняли? Шарлотта, вы будете изучать мир Дэтрика! Вы в незнакомой среде, в которой вам предстоит жить, надеюсь, ещё долго, и как собираетесь существовать тут, не зная ни основ, ни истории, ни элементарных правил? — доктор Инган наконец оторвался от блокнотика, подарив ей свой холодный взгляд. — Я проанализировал ваш мир, Шарлотта, благодаря компьютерам, что записывали ваш сон Ридженте — то, что вы видели шесть месяцев. И хочу вас предупредить: готовьтесь, вам будет очень тяжело, ибо Дэтрик — полная противоположность Эфиума.