Дофенизм (джен)

Oo, meie Päästja⁽¹⁾, Элвест,

Свыше услышь мою тебе благодарность,

За солнца свет,

За деревьев тень,

За водную гладь,

Помню слова твои о доброте и прощенье,

О труде и сожаленье,

Прошу дать сил на смелость, здравье и упорство,

Чтоб счастье людям и себе нести…

И тихо засвистел чайник на плите, словно желая слиться с тихим шепотом Шарлотты в один дуэт, и вместе с его протяжным свистом, казалось, ожил весь домик на могучем дубе — часы пробили девять, лукавые солнечные зайчики запрыгали по полочкам с заблестевшими цветными флакончиками, поднимая вихри пыли, ожило все, что прежде замолчало, подарив Шарлотте время на молитву, время, когда говорила только она и то шёпотом, поистине святой миг.

Шарлотта улыбнулась и, прежде как вновь погрузиться в обыкновенную рутину, взглянула на фотографию, висевшую рядом с окном, заключенную в тоненькую, но крепкую деревянную рамку, которую бороздили искусно вырезанные узоры — ручная работа, единственный экземпляр, ещё один дорогой подарок Джайлса, который немного стеснительно и робко улыбался на самой фотографии среди их дружной компании. Рядом с ним Лала, за ней Рой, а в самом центре — Ратибор еще с перевязанным крылом, но уже улыбающийся кривоватой зубастой улыбкой. Но кого пугали его острые клыки, когда черные глаза этого милого дракончика горели самым нежным пламенем? Впрочем, какая вообще разница, страшна ли улыбка или красива, главное, что тебе хорошо и уютно, а по-другому в Эфиуме и быть не могло.

«Опаздывают», — подметила про себя Шарлотта, каждую минуту поглядывая на окно в ожидании одних пестрых друзей, в то же время заранее разливая чай в три чашки, лишь в одной из которых был зелёный чай, ибо Ребекка пила его и только его, в остальных же уже кружились чаинки чёрного. Во вторую чашку Шарлотта добавила ещё и мёда, и главная задача теперь была не перепутать ее чашку и чашку Эви, которая терпеть не могла мёд, и как бы Шарлотта ни уговаривала ее выпить хоть глоток — мед в чае, знаете ли, очень полезен! — та отказывалась, не поддаваясь даже аргументам о его пользе. И ведь как чувствовала его! Добавишь хоть каплю, и всë — сердитого грома в лице Эви было не избежать... Пусть и сердиться она особо не умела — так, нахмурит тонкие брови, привстанет на носочки, будто желая казаться выше, чем она есть, прищурит левый глаз...

Ожидаемое щебетание, как знак, предвещавший приход запоздавших Эви и Ребекки, наконец раздалось за спиной, сопровождая злое шипение и скрежет коротких, но острых когтей об и так изрезанный ими подоконник — неповторимый букет звуков, издаваемых Було и Резентименто — язык сломаешь, выговаривая имя второго, ну правда! Наверное, поэтому все звали его просто Рез, и, наверное, поэтому он всегда был таким обидчивым, впрочем, его обида, как и гнев Эви, быстро иссякали, доходя до финиша.

— Ждёте сыра? — Шарлотта рассмеялась, краем глаза заметив, как четыре головы повернулись к ней, у каждого существа их было по две — одна змеиная, другая птичья. Рез и Було давно просекли доброту Шарлотты, выражавшуюся в маленьких кусочках сыра, которые она всегда давала им, а они, как и любые серцелы — животные, наполовину змеи, наполовину птицы, — никогда не отказывались от лакомства, впрочем, наверное, именно поэтому Рез и Було каждый раз сопровождали своих хозяек на приём к фее, ну уж точно не за компанию! Стабильно они прилетали за пять минут до прихода самих Ребекки и Эви, именно столько времени сёстрам требовалось, чтобы подняться по лестнице, прикрепленной к широкому и крепкому стволу дуба, на одной ветке которого расположился средних размеров домик Шарлотты в виде бублика, в дырку которого продели сам ствол дерева. И пока хозяйки преодолевали ступеньки, Рез и Було, что не очень ладили между собой, наперегонки, соревнуясь, взлетали с помощью двух пар крыльев — чешуйчатых и пернатых — наверх, параллельно стараясь укусить друг друга змеиными зубками. Було, обладавший легкими красными перьями и сильными черными драконьими крыльями, всегда прилетал первым, на что Рез обижался, и его зеленая змеиная пасть пыталась отодрать хоть одно перышко брата, словно он считал красные перья Було более быстрыми в подъеме, чем его фиолетовые.

— Зато, Рез, я считаю, что фиолетовый сочетается с зеленым лучше, чем красный с черным. — Шарлотта погладила его по обеим головкам сразу, не боясь быть укушенной, ибо как бы Рез ни строил из себя обидчивого хулигана, он никогда бы не причинил боль ни Шарлотте, ни Було, ни кому-нибудь ещё. В этом и заключался дар Элвеста — тут, в мире под названием Эфиум, не было места боли и страданиям, обидам и жестокости. Шарлотте даже порой казалось, что она не до конца понимала значение этих слов, будучи знакома с ними лишь через страницы книг, ограждавших ее, словно стены, от аморальности. Может, и существовали где-то другие миры, где жестокость, насилие, обман нашли место среди обыденных вещей, но тогда эти вселенные явно находились на приличном расстоянии от Эфиума — мира доброты и сострадания, как его именовали сами жители, мира, где испокон веков правила лишь доброта, а мир этот довольно-таки стар.

Когда было совершено последнее преступление, даже самое маленькое, к примеру, кража мятной жвачки из небольшого магазинчика, совершенная, скорее, для шутки, чем из-за серьёзного намерения? О, никто из жителей Эфиума не скажет даже примерно, ибо все забывали случаи такой давности. Не услышите вы на широких улицах, увешанных цветами и всякими экзотическими растениями, нецензурной брани, не увидят глаза курящих, пьющих, употребляющих, даже бездомных не найдете, ведь в Эфиуме их нет, да и не было никогда. Сострадание — вторая вещь после доброты, которую следовало выполнять согласно закону, и поэтому в этом мире помощь мог найти каждый бездомный, да и не только. Мир, который делился не на страны, а на отдельные территории с разным климатом — можно выбрать комфортный и поселиться где угодно. Мир, где каждый мог быть кем угодно, заниматься чем хочет, но всё же не переходя рамки закона, а он был всего лишь один, гласивший и напоминавший быть добрым, обладать состраданием, искренностью, честностью и дружелюбием. Определенно, Эфиум был идеальным миром.

Раздался стук, после чего дверь распахнулась и...

— Шарлотта, сколько раз мне просить тебя, чтобы ты наконец научилась закрывать за собой дверь! — Эви, подобно настоящей старшей и строгой сестре, уверенно шагнула в дом, хотя он был даже не ее. — Вот вроде бы взрослая девушка, а такие простые вещи в двадцать пять лет делать не научилась.

— Да кто же ко мне ворваться может? Грабителей, убийц и насильников у нас же нет, — тихо рассмеялась Шарлотта, откинув белую прядь волос, липнувшую к глазам, подбежала к Эви, обняв ее тонкими бледными руками, но в ответ получила лишь строгие, впрочем, типичные для Эви, похлопывания по лопаткам — ее высшая степень проявления любви к подруге.

— Да мало ли что случиться может! И вообще, зачем тогда дверь ставила — пусть была бы дырка в стене! — Эви плюхнулась в кресло, предусмотрительно перед этим аккуратно подвинув вышивку, лежавшую там, на ближайший круглый табурет. — А ты чего стоишь около входа, Ребекк? Проходи, не в первый же раз здесь! — Ее тон смягчился, стоило ей взглянуть на нерешительно жавшуюся к стене сестренку, переступающую с правой ноги на левую.

— Здравствуйте, фея Шарлотта, — тихо промямлила Ребекка, опустив голову и скрыв личико за черным водопадом волос, будто и правда прячась за ним. Она была тихим, спокойным и стеснительным ребенком, будто нежный цветок, растущий на краю поля, но такой же прекрасный, как и все остальные, чем-то напоминала Джайлса в детстве, а его Шарлотта знала с самых пеленок, поэтому опыта в общении с такими детьми у нее было достаточно.

— Дорогая, ну сколько раз я просила ко мне на "ты", в этих официальных штучках нет и грамма смысла, когда твоя старшая сестра лучшая подруга твоей феи. — Шарлотта подошла поближе, присев рядом с Ребеккой, аккуратно прикоснулась к густым шикарным волосам — тем, чем поистине гордилась Ребекка со слов Эви, сидевшей с идеально выпрямленной спиной. — Не стесняйся, садись около сестры на пуфик, — улыбнулась Шарлотта самой лучистой улыбкой, заправляя черные струи водопада за загорелые ушки, а после осторожно протянула руку к Ребекке. В общении с детьми самое важное — заполучить доверие, доказать, что ты доброжелатель. И одновременно это одна из тяжелейших вещей, сложнее нее — только вернуть это доверие.

Детская ладошка аккуратно скользнула в протянутую бледную взрослую.

— А в этот раз так же будет больно? А то ты же помнишь, что я боюсь уколов. — Ребекка впервые взглянула Шарлотте прямо в глаза, вопросительно и очень мило хмуря бровки, но сердце Шарлотты пришло в трепет от того, как Ребекка посмотрела на нее — с доверием. С детским наивным доверием, которое никогда нельзя скопировать. Наверное, это и была одна из причин, по которой Шарлотта устроилась на работу феи — чтобы ловить такие взгляды. И без того светлая ее улыбка стала ещё лучезарнее, засияв ярче всех звёзд во всем Эфиуме, ибо топливом ее сияния было быстро и радостно бьющееся сердце, ведь рядом теперь билось ещё одно, маленькое и доверяющее ей, Шарлотте, сердечко, и никакая зарплата, никакие деньги, купюры или монеты не могли быть дороже этого доверия.

— В этот раз нет, курс тех противных болезненных уколов закончился, осталось лишь два, они для укрепления действия предыдущих, но отличаются составом, поэтому менее болезненные, — радостно, словно сама была ребенком, защебетала Шарлотта, взяв Ребекку за потную ладошку и усадив рядом с Эви за стол, на который тут же поставила поднос с чаем. Эви потянулась к ближайшей чашке с черным, но тут же словила небольшой хлопок по рукам от Шарлотты. — Этот с твоим любимым медом, нетерпеливая. Потом ты же будешь фыркать, — и поставила напротив подруги другую чашку с розоватыми разводами, под стать такого же цвета платью Эви.

Ребекка, заметив любимый чай, тут же окончательно выдохнула, расправила плечи, перестав горбиться, и села прямо, как и ее старшая сестра. На ее плечо уже успел усесться Рез, а Було только-только коснулся лапками колен Эви — его любимое место.

— Я сейчас сбегаю за стулом для себя и вернусь, а вы пока начинайте! — уже на ходу крикнула Шарлотта, и за поворотом исчезли белоснежные волосы, собранные в хвост. Душа ее радовалась, обретая крылья, и, казалось, что и она сама обретает их, словно Було и Рез, она вот сейчас ка-а-к взлетит! И какой-то стих в голове вертелся...

"Зимний вечер так прелестен,

Если провести его, сидя у огня.

Вот камин и стол чудесный,

Где сижу я около окна.

За окном бушуют ветры,

Снег блестит под свет луны.

Просто чудную картину вижу я под вой ночи..."

И вдруг обратилась в клочья вся радость, будучи прервана неожиданно пришедшей и вонзившейся в голову болью, болью, что, словно тягучий и липкий мед, который так ненавидела Эви, растекалась по черепу, разъедая его, капая на мозги обжигающим кипятком. Ноги свело, да так, что у нее не было сил дотянуться кончиками пальцев, которые вдруг почему-то защипало, до сводящих конечностей. Липкий мед сменился на едкий пар, заполнявший всё — нос, голову, уши и глаза, он будто дымка ложился перед взором, застилая его, заставляя все мысли то разом улетать из головы, то возвращаться огромной давящей тучей, в три раза усиливавшей боль...

Шарлотта тихо вскрикнула, схватившись обеими руками за голову, случайно задела обжигающе ледяной лоб, внезапно покрывшийся каплями пота, и легкие прикосновения отдались болезненными импульсами внутрь. Крепко-крепко зажмурившись, она мертвым грузом упала на стул, а когда открыла глаза, запрокинув голову, увидела, как двоится мир, картины на стенах, пухлые лампочки ее любимого желтого цвета...

— Шарлотта, что с тобой? — И стоило этим словам, доносившимся будто из совершенно другого мира, прозвучать, как всё пропало. Абсолютно всё.

Подбежала Эви, с которой в один миг слетела маска строгости, обнажая настоящую Эви — заботливую, ранимую и волнующуюся по всяким пустякам, — что-то начала причитать, судя по всему, читать лекции о переутомлении и другой ерунде, трогать ее за лоб, руки, махать ладошкой перед глазами, но Шарлотта не слышала ее, будто кто-то резко понизил громкость...

Воздуха по-прежнему не хватало, ноги сводило всё так же, а по спине, рукам и животу пробежали мурашки, бросало то в жар, то в холод... Холод колол острыми иглами, а жар — обдувал сухим огнем, от которого, казалось, плавилась и слезала кожа, а во рту пересыхало. Шарлотта вроде дернула руками, но и то была в этом не уверена, тело словно что-то сдерживало, сковывало мышцы, изводя их мучительной болью, болью, болью...

Следом за звуком исчезло и зрение. Или она просто закрыла глаза? Тогда куда делось нечто твердое, на чем она лежала, предположительно пол?.. Или это всё же была стена?..

Шарлотта не слышала и не чувствовала, но была уверена, что закашлялась, подавившись той пустотой, которая сжирала теперь изнутри, и вместе с кашлем, что так же, как и боль, лип к сухому горлу, Шарлотта выплюнула ее, выплюнула с отвращением острую боль.

Где-то вдалеке заиграло пианино.

1) О спаситель наш (эстонский)

Вернуться к тексту

Он уже начал любить тишину, ставшую близкой подругой или же злостным наркотиком, вызывающим привыкание.

На голограмме часов медленно ползли серые стрелки, опять-таки бесшумно, словно крадясь мимо его сгорбленной спины. По окну кабинета не стучали капли дождя, его синоптики обещали вечером, однако даже несмотря на пасмурную, но неплохую погоду улицы были пустынны — редкие темные фигуры то появлялись, то пропадали среди бесцветного лабиринта многоэтажек, впрочем, такой вид был тут всегда. Порой доктору Ингану казалось, что на его окна просто натянули полотно картины, не меняющейся никогда, поэтому улицы Дэтрика каждый час выглядели похоже, словно клоны одного и того же дня, как и коридоры больницы — всё те же серые стены со встроенными в них планшетами, однотипные роботы-кулера с безвкусной водой, белый свет квадратных лампочек-близнецов. В такой среде хорошо работалось, ничего не отвлекало лишними узорами, бессмысленными картинками — ненужными деталями, одним словом, а то было самым главным. Пациенты — тихие, будто мертвецы, работа — одна и та же каждый день, вызубренная мышцами настолько, что доктор Инган сам порой чувствовал себя одним из роботов, точно исполняющим забитую ему в голову программу. Но такие мысли не вносили ни грамма страха, настолько он привык жить среди андроидов.

Что ж, вирус Ридженте точно сыграл на пользу его больнице и бизнесу, ибо надолго ещё палаты будут заполнены бездвижными полумертвецами, пустоголовыми богачами, на которых вирус отыгрался с мастерством, подарив ему, доктору Ингану, спасательный круг в виде круглой суммы, что оградила его от, казалось, неизбежного банкротства — того, чего так желали соперники. Больница процветала, пусть цветы и были серы, а корни уходили далеко не в честную почву. Идеальная работа. Работа мечты.

Вдруг тонкий экран телевизора, висевшего чуть правее рабочего стола, над которым, трудясь над документами, и сгорбился доктор, оглушительно запищал, заставив Ингана резко выпрямиться, чего не одобрила привыкшая находиться в другом положении спина. "Опять забыл перенастроить громкость". Доктор Инган потер уши, уже забывшие о каком-либо звуке среди непрерываемой тишины, и посмотрел, нахмурившись, на телевизор, хотя уже догадывался, какое сообщение, сопровождаемое писком, ему поступило. Откопав под горой документов круглый пульт, он нажал нужную кнопку автоматической зачитки сообщения и приготовился к словам, звучащим для него приговором.

— Доктор Инган, уведомляю, что ваш пациент номер четыреста тринадцать очнулся от сна Ридженте. Поспешите к нему в палату, пока неокрепший мозг не перешел в стадию паники. К этому пациенту приставлена Норико. — Компьютерный голос, исходящий из колонок, медленно заполнял кабинет, вытесняя полюбившуюся тишину. Вмиг хорошее настроение доктора Ингана потерпело крах, разрушилось, превратилось в пепел — ещё одна потеря, ещё одним пациентом меньше, а следовательно, и денег так же становилось не больше...

Всё же был один минус в "идеальной работе мечты" — пробуждение пациентов, их выздоровление, уход из больницы, и вместе с ними доктора Ингана покидали и деньги, деньги... Толстый палец переместился на кнопку "дополнительной информации".

— Пациент номер четыреста тринадцать, — телевизор сделал недолгую паузу прежде чем продолжить ознакамливать доктора с пациентом, ускользающим из лап больницы, и такому знакомству Инган был совершенно не рад. — Женщина, двадцать пять лет, во сне Ридженте пробыла шесть месяцев, имя...

— А покороче нельзя? — зло пробубнил он, перематывая до более нужной информации.

А день так хорошо начинался! Кроссворды, судоку, парочка прочитанных полезных статей о бизнесе утром, сейчас, в обеденное время, заполнение документов, что было не такой сложной, даже любимой частью работы. Какие черти дернули четыреста тринадцатую "проснуться", этим сбивая всю систему, всю программу, которой до того следовал доктор Инган и которую теперь надо было менять, дописывать в ежедневнике, вставлять в расписание регулярные посещения, кормёжку — опять лишние расходы! — обучающие занятия с специальным роботом, наблюдение за здоровьем... И этот длиннейший список принимал всё более страшный образ в голове доктора Ингана. Ну вот кому может нравиться такая трудная, не однотипная работа?

Дойдя до части, где говорилось о самом главном — что из себя представляла именно эта версия сна Ридженте, — доктор Инган вздохнул и принялся записывать в электронный блокнот все подробности, ибо в этом "самом главном" и крылось "самое тяжелое", "самое нелюбимое", "самое долгое"... И единственное, что помогало доктору Ингану преодолеть ненависть к его же работе, это навязчивая, словно комар, зудящая, словно его укус, мысль, что это была девушка, муж которой сильно мог подпортить репутацию этой больницы одним щелчком пальца, так что... Надо было быть с ней поаккуратнее.

Нос улавливал очень знакомый запах роз... Это было странно, она ведь никогда особо не увлекалась этими растениями, предпочитая васильки, но почему-то аромат казался не просто знакомым, а будто уже... Родным? Даже немного поднадоевшим.

Шарлотта, не торопясь открыть глаза, аккуратно попробовала пошевелить сначала пальцами, что были до это скованы болью, напавшей на тело так внезапно, но сейчас вроде её отряд больше не пронзал тело, не пускал яд в голову, превращая мозг в густой туман, не стрелял острыми стрелами в ноги и руки. Битва подошла к концу? Или это временное перемирие?

Пальцы поддались, беспрепятственно согнулся сначала указательный, затем большой, а потом и все остальные пришли в движение, не отдаваясь при этом судорогами. Но облегчённый выдох вылетел из пересохшего горла, только когда получилось согнуть в коленях ноги, мило укрытые чем-то воздушно легким и мягким...

"Наверное, Эви, откопала тот жёлтый плед. — Шарлотта потянулась, и губы расплылись в улыбку, её грели мысли о заботе со стороны Эви. — И на кровать дотащила. — Это Шарлотта определила, чувствуя спиной невероятно удобный матрас, даже слишком комфортный для того, что был в доме Шарлотты. Может, Эви вызывала скорую, и та доставила её в больницу? — Ну а я очень даже не против полежать, коли так удобно".

Во всём же надо было искать плюсы! Ну ничего, что какая-то болячка напала, главное, всё в прошлом. Сейчас её подлечат, и всё вернётся в своё русло.

Хотя интересно, что это всё-таки было?

Голова казалась слишком тяжелой, будто прибитой или привязанной к подушке, но веки вроде таковыми не были, и она наконец открыла глаза, хотя многого ей это не дало — в них потемнело, чёрные пятна замазали большинство обзора, но даже через маленькие проблески средь темноты Шарлотту смутило место, в котором она очнулась. На идеально белом, однотонном, а оттого и скучном потолке горела лишь одна квадратная лампочка, свет которой был такого же цвета, что и потолок, и стены, и пол... Даже не имея возможности повернуть голову, лишь вращая глазами в стороны, она поняла, что лежала в абсолютно белой комнате, небольшой по размеру, лежала, судя по всему, на широкой кровати, ибо чтобы достать пальцами краев, ей не хило потребовалась раскинуть руки.

"Странно, это что за больница такая?"

Хотя в том, что это больница, Шарлотта сомневалась всё больше, и некрасивый дизайн был меньшей причиной, основной же были непонятные горящие экранчики, мигающие синими буквами, странными символами и разными цифрами. Они напоминали новые модели телефонов — на тех тоже что-то мигало, но эти экраны были в три раза больше. Они, словно пятна в потемневших глазах, замазывали и портили идеально белый вид комнаты.

Никогда Шарлотта не встречала таких... таких... Безликих мест? Да, наверное, такое слово подходило больше всего — безликие, пустые, бездушные. В каждом доме, в каждой комнате, да куда уж там — в каждом уголке, в котором хоть когда-то побывала Шарлотта, было своё "лицо", своё "я“, которое, словно зеркало, отражало душу хозяина. Если любил он рисовать, то картины в различных рамках заполняли стены, полки, порой даже просто стояли на полу — места не было! Бывали такие девушки, обожающие всегда выглядеть на сто, и тогда их туалетные столики уставлены косметикой, баночками с кремами, скрабами, парфюмом. А были ещё ювелиры, танцоры, певцы, алхимики...

А в этом месте, казалось, никого не было. Оно словно чистый лист — идеальный, без единой кляксы, и пустой. Бессмысленный. Новый. Сердце забилось быстрее, ибо больницей это и быть не могло — они всегда были яркими. Стены были украшены яркими рисунками, порой абстрактными и не всегда понятными, но живыми! На тумбочке рядом с кроватью стояли статуэтки единорогов, дракончиков, серцел — ну разве милые животные не поднимут настроение после, к примеру, сложной операции? А цветные обои не напомнят о том, как ярок мир за окном? Окно! Кто занавешивает окна в палате пациентов? А как же полезный солнечный свет, заставляющий смешно щуриться, напоминающий о свежем воздухе и скорой поправке? Шарлотта даже чихнула от возмущения. Вот не зря она ушла из больницы принимать детей на дому! Но неужто так изменились больницы, пока она отсутствовала? Во что они превратились? В белую пустоту, навевающую тревогу? Или она не в больнице? Тогда где?

"Да в тревогу сейчас уже я превращусь. — По спине пробежались неприятно пощекотавшие мурашки, словно когти страха постучали по позвоночнику, пересчитав позвонки. Шарлотта тут же откинула страх в сторону. — Ну что ты запаниковала? Никто же больно не сделает, кому в Эфиуме это надо?"

"Никому", — твердил мозг, но недоверчивое сердце не слушалось, продолжало громко стучать, будто что-то знало, знало, но молчало. Или, наоборот, этим громким стуком пыталось предупредить?

Голова заболела, словно отвыкнув от длительного потока мыслей и раздумий, и Шарлотта немного сморщила носик, нахмурив брови, но последнее она сделала не столько из-за казавшейся мелкой после того, через что она прошла, головной боли, сколько из-за непрерывающейся нейтральной, но в то же время такой же безжизненной, не выражающей, не тревожащей ничего в душе мелодии, которую Шарлотта никогда не выбрала бы для прослушивания. Тем не менее музыка казалась ей такой же знакомой, как и запах роз, которых, кстати, нигде не было видно. Она прислушалась к тихим отчетливым звукам, вылетающим из-под бело-черных клавиш, складывающимися в нудную музыку... Несомненно, это играло пианино, правда, мелодия его была такой же бесцветной, как и инструмент, ску-у-учной. Шарлотта, и правда будто была ребенком, надула губки, но не перестала хмурить брови. Что-то было тут не так, по-другому, однако между тем отдаленно узнаваемым, словно воспоминания, связанные с этим местом, прятались за клубками сизого дыма...

Неожиданно часть стены, громоздившаяся напротив широкой постели, на которой в нелепой позе, раскинув руки, лежала Шарлотта, каким-то магическим образом исчезла. Нет, не растворилась в воздухе, она словно вошла в другую часть, образовав широкий проход, ровно половину которого занимал странный человек, вроде бы мужчина, одетый в серый халат, настолько длинный, что почти доставал до пяток, серую рубашку и серые брюки. Одним словом, это был человек, который не внушал доверия, он словно соответствовал этой белой комнате, являясь такой же пустой и однотонной массой — олицетворение одиночества и тоски. Даже его бледная кожа показалась Шарлотте серого оттенка. А может, она просто плохо его видела из-за того, что лежала, и так опуская зрачки вниз настолько, насколько это было возможно?

Шарлотта тут же мысленно себя ущипнула. Глупая! Кто же судит по внешнему виду? Может, он самый добродушный человек, а она уже — "не внушал доверия"! Что только страх ни делает...

— Миссис Бартон, здравствуйте, я счастлив, что вы вернулись к нам. — Неизвестный сделал шаг вперед, едва заметно кивнул и достал нечто из кармана халата, но что, она не смогла разглядеть, ибо из ее положения полностью можно было увидеть лишь потолок. — Это большая радость для нас.

Лицо также было видно не очень, по крайней мере, недостаточно хорошо, чтобы сказать, что оно выражало, но судя по интонации — ничего. Никакой радости, счастья, но на это Шарлотта практически не обратила внимания, лишь внутри что-то ёкнуло. Вмиг все ее мысли забились птицами, которых словно посадили в клетки, в клетки по имени вопросы. Миссис Бартон? Вернулись? Куда вернулись?

— Простите... — она постаралась улыбнуться и смотреть с теплом, но слово, вырвавшееся само, лезвиями оставило боль в пересохшем горле и перерезало все попытки казаться здоровой и радостной. Видимо, осадочек от этого маленького "приключения" всё же остался.

— Не пытайтесь говорить. Дайте вашему организму немного привыкнуть, окрепнуть. — Часть стены вернулась на место, и мужчина подошёл очень близко к постели, серой тучей так нависнув над смутившейся Шарлоттой, что у неё не осталось сомнений в его поле. — Сейчас Норико принесет вам воды с сиропом, голосовые связки придут в норму, и мы с вами поговорим обо всем, ну а сейчас поболтаю я, постараюсь, насколько это будет возможно, прояснить ситуацию, — и с этими словами он начал массажировать ей горло, потом светить в него фонариком, затем поковырялся в одном из экранов, а Шарлотта в это время рассматривала его. Он не был похож на ведьмаков, которые работали в обычных больницах, ибо те всегда были до ужаса тощими, с тёмными кругами под глазами, а этот... Круглый живот упирался в серую ткань рубашки, а под глазами были лишь пухлые щеки и строгий, твёрдый, неразбавленный интонациями голос, который не дрожал.

— Меня зовут доктор Инган, я ваш врач, и вы в больнице имени...

Доктор? Врач? Кто это такие? И словно прочитав эти немые вопросы во взгляде Шарлотты, доктор Инган поспешил ответить, убирая фонарик в серый кармашек:

— Доктор и врач — это синонимы. Это как ведьмаки с ведьмами в вашем этом... Как его... — Толстые бледные кисти с жирными пальцами забегали по халату, будто подыскивая убежище, и в итоге нашли его, заползя ещё в один карман, извлекая оттуда другой странный блокнотик, только вместо привычных страниц в нем были вставлены тонкий экранчики. Зашуршали тонкие бледные страницы, исписанные неразборчивым подчерком, и когда наконец нашлась нужная страничка, грубый голос продолжил: — Эфиуме. Да, точно, Эфиум. Только если у вас феи лечат детей, а взрослых ведьмаки с... ведьмами, — последнее он сказал с таким пренебрежением, что аж сам, видимо, испугался, нахмурился, — то у нас доктора и врачи в целом всех возрастов лечат. Есть педиатры, но об этом лучше с Норико поговорите...

"Вроде бы пообещал прояснить ситуацию, а пока только усложняет её. Про каких-то педиатров, докторов и врачей говорит, которые как будто бы лечат людей вместо ведьм и ведьмаков, которых, между прочим, стоит уважать — так-то они и по порчам специалисты".

Сердце вновь подняло в груди тревогу, пробуждая неконтролируемый рой страшных предположений. Спокойствие медленно начинало трещать по швам, пока она пыталась объяснить глупому сердцу, не замедляющему свою атаку, что ничего страшного произойти не могло, ибо она в Эфиуме! Эфиуме, где никогда не бывает ничего плохого!

"Тогда почему доктор — так же его звать? — Инган говорил о Эфиуме, как о некоем другом месте?"

Но Шарлотта постаралась убедить себя, что это ей шепчет страх, а у него, как было известно, глаза больше, чем у серцел. А у них они немаленькие. Поэтому самые плохие мысли и самые страшные вопросы оставались пока что в ящичках, запертых на замок, и великих стараний Шарлотте стоило не думать о том, что эти замки еле-еле сдерживали напор.

— И пока у вас ещё возможности больше думать, размышлять и воспринимать информацию, чем говорить, я скажу самое главное, к чему прошу вас подойти со спокойствием, но сначала исправим ваше положение. Не пугайтесь, сейчас ваша спина с головой начнут подниматься, это буду делать я с помощью вот этого пульта, — доктор Инган потряс перед ее лицом каким-то белым шарообразным устройством с черными выпуклыми точками и квадратиками, видимо, этим пультом. — Голову также можете попробовать повернуть, только аккуратно.

Шарлотта аккуратно кивнула и улыбнулась. Доктор ей нравился всё больше — она даже начинала ему доверять. Все живые существа хороши чем-то, просто порой они этого не показывают, и пусть доктор Инган пока и казался такой серой, безэмоциональной и пустой статуей, Шарлотта не верила, что он мог быть таким, ну не бывало в Эфиуме таких людей, таких орков, драконов, серцел, которые не показывали и, похоже, не чувствовали вообще ничего, ибо как можно было жить, ничего не ощущая? Как можно жить, чувствуя вместо радостного трепета в груди огромную бездну, чёрную дыру, поглощающую всё внутри? Когда-то Шарлотта читала о таком состоянии, но впредь не встречала никого с огромной дырой в сердце.

Но, словно опровергая её убеждения, на лице доктора Ингана до сих не промелькнула ни одна эмоция. Лишь губы шевелились, произнося что-то, а глаза смотрели устало и безрадостно, в зрачках не было и грамма эмоций. Неужели ее первые мысли оказались верными?.. Но как так можно было жить?

И, если хорошо знать двух людей, что сейчас столкнулись в одной абсолютно белой комнате, то можно было правильно подумать, что тут встретились две противоположности: серая пустышка, возомнившая себя живой, и яркий луч солнца с белым волосами и карими глазами.

— Так вот, постарайтесь принять следующие слова спокойно и подобающе. — Такое начало напрягало, стоило признать, а суровый голос, не выражающий ничего, только усугублял ситуацию. — Шарлотта, насколько я знаю, в вашем мире Эфиуме, вы незнакомы с термином фамилия, но что он обозначает, вы разберете вместе с Норико, но просто для справки, ваша фамилия — Бартон, Шарлотта Бартон. Вам по-прежнему двадцать пять лет, но... — доктор Инган замолчал, косясь на экран, после чего посмотрел вновь на Шарлотту, сковывая своим взглядом, от которого ей свело всё внутри. Впрочем, пауза это была недолгой, доктор Инган, словно опомнившись, продолжил: — Но вы не в Эфиуме, Шарлотта. И никогда там больше не окажетесь.

Что-то внутри отпустило, словно порвался какой-то провод, сломался какой-то рычаг, что не выдержал давления, и в тот же миг душа упала в пятки, оставив сердце биться. Биться, хоть и казалось, что её резко опустили с головой в воду, где не было слышно ничего, кроме этого бешеного стука сердца.

"Что..."

— Опережая все догадки — это не шутка и не сон, Шарлотта. У меня уже есть опыт работы с такими пациентами, как вы, поэтому я знаю, что вы можете сейчас сказать, сделать, так что давайте договоримся заранее — никаких попыток побега, убийств, покушений, искать соратников и думать, что умерли, тоже не надо. Все в порядке...

Как глупо все звучало и выходило! Она не в Эфиуме? А где ей быть, кроме как не там? "Вы, наверное, шутите", — вот что хотелось сказать, но прозвучало это было бы глупо, даже если бы Шарлотта могла говорить, ибо доктор Инган же сказал — не шутит, значит, дело серьёзное. Но тогда хотелось спросить: "А вы ничего не путаете?" А может он вообще сумасшедший? Да нет, таких в Эфиуме тоже не водилось. Ну, настолько чокнутых, а так разные, конечно же, есть.

Вдруг в голове щелкнула мысль — розыгрыш, и вслед за ней водоворот мыслей закружился и замелькал со скоростью света. Точно, как же она сразу не догадалась! Всё было глупым розыгрышем друзей, наверняка они заказали какой-нибудь квест и наверняка это была идея Лалы, вот вам и пример сумасшедшей. Вспомнился и странный на вкус чай, который Шарлотта пила у неё в гостях утром перед встречей с Эви, должно быть, Лала туда что-то подсыпала, вот Шарлотту и вырубило.

Правда, насколько бы сильно Лала ни была сумасшедшей, её розыгрыши никогда не принимали такой жестокий характер.

— Давайте я поясню, что сейчас происходит и что происходило на самом деле, — монотонно продолжил доктор Инган, и Шарлотта решила дать ему шанс рассказать, о чем будет этот квест, но внутри почему-то тревога всё же зашуршала своими тонкими крылышками, а ощущение, предчувствие чего-то страшного потихоньку начало затмевать разум. — Сейчас, миссис Бартон, вы находитесь в городе под названием Дэтрик, сегодня двадцать седьмое января две тысячи восемьсот восемьдесят девятого года. Подробнее о Дэтрике вы так же узнаете с Норико, которая, к сожалению, почему-то задерживается. Перехожу к более важному: два года назад на наш город обрушалась ужасная эпидемия вируса, который окрестили вирусом Ридженте. Попадание вируса в организм пророчило нарушение работы мозга, из-за которого организм впадал в состояние, похожее на анабиоз, мы прозвали его сном Ридженте, который медленно убивал организм. Хорошо, что благодаря нынешним технологиям мы способны поддерживать работу остальных органов и отчасти мозга, всё же он так и остался самой малоизученной частью нашего тела. И из-за этого наша медицина не смогла предотвратить ещё одно важное последствие начала действия сна Ридженте — потерю памяти.

"Ну вот тут можно было и пооригинальнее придумать, потеря памяти — устарелое клише".

Шарлотта продолжала сдержанно улыбаться, кивая и давая понять, что внимательно слушает, но на самом деле она больше была занята мыслями, как отомстит Лале за всё это, параллельно наслаждаясь чувством спокойствия, лишь слегка озеро тишины нарушалось небольшой рябью тревоги.

— Но и тут есть позитивный момент — высока вероятность, что память вернется благодаря разработанному лично мной способу борьбы с Ридженте. Но знаете, в чем особенность данного вируса? Ну, скорее, даже и не догадываетесь, а ведь это и касается вашего Эфиума, ибо сон Ридженте не просто воздействует на мозг, заставляя его, условно говоря, "засыпать", но и вынуждает видеть то, чего нет. Лёжа, вы словно просматриваете очередное сновидение, да ещё и принимаете в нём участие, проживая некоторое время в этом сне...

Шарлотта поняла, что доктор Инган собирается сказать, и от этого липкие мурашки своими лапищами коснулись кожи, но она тут же успокоила себя — это всего лишь розыгрыш, просто со слишком убедительной игрой актёров. Она никогда прежде не встречала таких квестов, где всё так однотонно, а от того и пугающе.

Она никогда прежде не видела экранов.

Она никогда прежде не видела таких больниц.

Она никогда не лежала на таких удобных кроватях.

Слишком много "никогда" было в этой комнате.

— Вы провели во сне Ридженте шесть месяцев, и провели их в мире, который, насколько я понял, состоит лишь из одного города — Эфиума, и прожили там немало... Всю жизнь, — доктор Инган хмыкнул. — Интересно, впервые такое встречаю — шесть месяцев длиной в целую жизнь.

Вдруг часть стены, всё та же и всё так же, отъехала в сторону, и тут же в проёме появилась явно девушка, одетая в странную для больницы одежду — чёрный пиджак, брюки и того же цвета блузку с белым воротником, вместе с чёрной короткой стрижкой и почти белоснежной кожей она была полным олицетворением смерти. Косы не хватало.

"Да уж, квест всё страшнее и страннее".

И это уже не могло не напрягать, Шарлотта даже решила потом, когда она сможет говорить, уточнить, а можно ли будет как-то приостановить квест, ибо он нравился ей всё меньше и меньше. Слишком много деталей воздействовало негативно, заставляя нервничать без повода. Ведь... Без повода же?

— Норико, мы вас заждались, в следующий раз поторопитесь к вашей новой подопечной. — Доктор Инган даже не посмотрел на Норико, а вот она не сводила с него немигающего взгляда из тонких щелей глаз.

— Запомнила. Приветствую, миссис Бартон, позвольте мне развести вам сироп, — её голос ничем, казалось, не отличался от голоса доктора Ингана — такой же механический, не выражающий ничего, просто женская версия.

Ох, как тяжело было ждать, пока Норико достанет из небольшого чемоданчика, с которым она зашла, складной стакан, баночку с бесцветной, как и эмоции Норико, жижей, которая потом добавилась к воде такими уверенными движениями, что сразу стало понятно, что она делала это не раз.

И даже на вкус жижа, называемая сиропом, была никакая, буквально. Безвкусная.

— Сейчас подождём ещё парочку минут, и можно будет говорить, — с этими словами доктор Инган что-то нажал на экранчике, и тот погас. — Вы приходите в норму. Ну а пока говорить у вас всё же пока не получится, советую ещё несколько раз обдумать сказанное мною. Помните, Шарлотта, это не шутка. Реальность, — доктор Инган посмотрел ей прямо в глаза, и Шарлотта не выдержала тяжести этих черных дыр, опустила взгляд, и против воли, словно этот взгляд обладал неким гипнозом, задала себе самый страшный вопрос, который скрывала не под одним замком, а под сотней сразу.

Что, если это не розыгрыш? Что, если и правда Эфиум был лишь хорошим, нет, идеальным сном?

От одной лишь мысли об этом стало противно, и Шарлотте захотелось откинуть её куда подальше, но та, наконец выбравшись на свободу, не собиралась так быстро отставать. В голове не укладывалось — как могло так произойти, чтобы такой яркий и насыщенный Эфиум был лишь плодом воображения? Да никак! Этот ответ рвался впереди всех, но был ли он правильным?

Сердце вновь забилось. Бам-бам.

Слишком эта больница была не похожей на больницы, что уже допускало возможность о её нахождение в некоем... Дэтрике.

Бум-бум.

Что все-таки был за приступ? Что такого Лала подмешала, чтоб Шарлотте стало так плохо? Нет, Лала, да и никто другой вообще во всём Эфиуме не был способен на такое. Да и какая теперь разница, что за приступ был, если...

Бах-бах.

Тогда это был не розыгрыш, а... Реальность?

Бам-бум-бах.

Нет-нет, так не могло быть!

— Ничего не хотите сказать? — доктор Инган отключил все остальные экранчики, оставив лишь два.

— Я... Не верю, — это единственное, что смогло вырваться из плена страха. Кашля, спасибо сиропу, не последовало, и хотя бы это было маленькой радостной новостью. Только вот безудержный поток жужжащих мыслей это не спасло.

— Это нормально. Но позвольте вам помочь. Насколько я понял, в Эфиуме у каждого есть какая-то своя личная особенность в теле, так?

Шарлотта лишь кивнула в ответ, ибо во рту, словно кляп, встряло нечто, мешающее говорить, заставляющее мурашки наперегонки, подобно Резу и Було, бегать по всему телу Шарлотты.

— У вас это было родимое розовое пятнышко в середине лба, в виде звёздочки, не так ли?

— Да, всё верно. А у Эви — маленький рожок красный на запястье, — зачем-то пробормотала Шарлотта, словно ещё не до конца приобрела способность говорить, и слова путались, перебивались наплывом жутких мыслей.

— Угу, да, — безразлично согласился доктор Инган, и, повернувшись к Норико, сказал ей: — Достаньте, пожалуйста, зеркало, которое я попросил вас захватить.

Та подчинилась, вновь щелкнули металлические замочки чёрного небольшого чемоданчика, тонкие пальцы Норико, похожие на паучьи лапки, заползти внутрь и извлекли идеальное, будто только что купленное квадратное зеркальце без единого рисунка и наклеечки — лишь голая поверхность, но Шарлотте не было никакого дела до какого-то там зеркальца. А если она не дома? А если она никогда и никого больше не увидит? Не обнимет строгую Эви, не посмеется с заводилой Лалой, не поговорит с Джайлсом? А как же вкусный чёрный чай, рассветы со стороны гор, домик на дереве, Було, Рез...

"Стоп, стоп, стоп!" — застонал внутри мозг, ибо с каждой мыслью, с каждым её обрывком и кусочком паника нарастала, она сидела внутри сердца и росла, росла, росла... И вот она доросла до того, что места в сердце перестало хватать, но разве это было преградой? Паника разрасталась, разрывая стенки сердца изнутри, отчего оно содрогалось болью, обтекало кровью, и заставляла медленно сходить с ума. Ни одна боль не могла сравниться с утратой Эфиума, утратой ее дома, её друзей, её семьи...

— Доктор Инган, ну это же розыгрыш, да? Просто квест? Это не может... — дрожащий шёпот сорвался с пересохших губ. — Не может быть правдой. Ну это же мой дом! Мой мир! Он не может быть выдуманным, он вполне настоящий, живой, как и каждое животное там, каждый цветочек, и я совершенно... — она сглотнула ком из слез, что готов был всхлипом вырваться наружу, страх давил внутри, смешиваясь с паникой, так хорошо, что Шарлотта уже не понимала, что происходило с ней, лишь чувствовала боль. Боль, словно кто-то вырывал ей в груди дыру.

Шарлотте никогда не нравилась мысль, что её могут обмануть, но именно сейчас ей хотелось, чтобы всё это было обманом — весь этот вирус, никчёмная больница, город. Хотелось, чтобы её впервые в жизни обманули. Хотелось почувствовать себя снова дома, готовить отвары трав, ощущать себя в безопасности, зная, что никто тебе не сделает плохо.

— Давайте вы сейчас посмотрите в зеркало. То, что вы увидите, объяснит вам всё. — Доктор Инган, будто не замечая, что его пациентка еле сдерживает слезы, которыми переполнились ее глаза, жестоко продолжал подливать топлива к рыдающему и обливающемуся кровью сердцу своим механическим голосом.

Что означали слова доктора Ингана?! Он издевался?

Ох, как не хотелось брать это зеркальце, которое Шарлотта уже успела возненавидеть. Сердце стучало в висках, шептало в уши о том, что сейчас что-то станет известно, что-то...

"Дура! Доктор Инган не просто так спросил о пятнышке! Неужто он имеет в виду, что... — Шарлотта тут же оборвала мысли, ибо даже её начало приводило в дрожь. — Нет, оно не могло исчезнуть. Оно не исчезло. Оно — часть меня, я в Эфиуме... Ведь так?"

Дрожащие пальцы коснулись любезно протянутого ей зеркальца. Кажется, доктор Инган немного нахмурился, но Шарлотта уже не смотрела на него, вглядываясь в зеркало, ища в нем поддержку, ища спасение, ища ту самую звёздочку...

Из зеркала на неё смотрела девушка с глазами на мокром месте, полными надежды, девушка со лбом, на котором не было ни одного родимого пятнышка.

Весёлой мелодией разразились золотистые, блестящие на солнце трубы, на которых, приплясывая и продвигаясь небольшой кучкой, играли лепреконы. В общем-то, играли они всегда компаниями, ибо подходящие для их небольшого роста инструменты в одиночку просто не могли перекричать гул толпы, а шесть труб, как известно, лучше одной.

Жизнь в Эфиуме — сказка, сказка, в которой можно встретить всё и всех — ведьм с феями, орков, гоблинов, эльфов, волшебников и много других рас. Но чтобы увидеть всех и сразу, надо объездить все части Эфиума — мира, который делится на части лишь по климату. Ведь не будет же снежный человек жить в пустыне, верно? Но был всё же один способ, как увидеть всех и сразу — Ярмарка Доброты.

Предвкушение праздника билось в груди вместе с сердцем, сияло горячим огнем радости. Шарлотта скакала между разноцветных прилавков, стремясь к главной аллее — известной достопримечательности и самому прекрасному месту на всей ярмарке.

— Аккуратнее! — чей-то тонкий голос опоздал, и Шарлотта не заметила, как среди ног всех размеров разноцветный и яркий асфальт сменился на гололёд — началась зона отдыха для жителей Севера. Она поскользнулась, плюхнувшись на мягкое место, правда, не сильно ударившись, максимум синяк будет, а его легко убрать мазью из арники.

— Милая девочка, ну куда же так спешить? — К Шарлотте подошло нечто огромное и пушистое, с трудом протиснувшись через поток остальных приезжих северных друзей. Снежный человек — его Шарлотта узнала бы из тысячи по ярким огромным голубым глазам, что были особенной отличительной чертой снежных людей.

— Как куда? Конечно же, на главную аллею! Там же через пару минут начнётся церемония! — Шарлотта без страха положила маленькую ладошку в добродушно поданную ей когтистую толстую лапу, легко и нежно поднявшую её на ноги.

— Дорогая, мне кажется, ты что-то путаешь. Точно внимательно расписание на входе читала? Церемония только через двадцать пять минут, — снежный человек достал фиолетовый платочек из кармана сумки и протянул ей. — Держи, вытри свою платьице, оно, конечно, и без того красивое, но станет ещё прекраснее после того, как сзади не останется белого следа.

— Спасибо, спасибо! — Шарлотта торопливо схватила платочек, изогнувшись, принялась оттирать светло-голубую ткань с вышитыми розовыми цветами, но вдруг остановилась. — Подождите, как через двадцать пять минут?

— А тебе не смутило, что ты одна несешься на аллею? — снежный человек мило улыбнулся, а по-другому снежные люди и не умели улыбаться, даже несмотря на массивные клыки.

— Я подумала, что все уже оставили свой цветок, вот и не идут, — Шарлотта прикоснулась к носу — дурацкая привычка, повторяющаяся каждый раз, когда Шарлотта смущалась. — Как же хорошо, что я вас встретила! Вы мне очень помогли!

— Да разве кто-нибудь другой не сделал бы это вместо меня? — он сложил платок и положил обратно в сумочку, которая была равна примерно трети роста Шарлотты, то есть достаточно большая, настолько, что могла бы поместить в себе всю музыкальную труппу лепреконов вместе с трубами. — Ну, не буду тебя задерживать, только не торопись больше, хорошо? А лучше, если хочешь сократить путь и пройти через Северный переулок, то вон стоянка с северными оленями, попроси их довезти тебя, они не откажутся. Им бы лишь поноситься.

— Хорошо, спасибо вам ещё раз огромное! — Шарлотта крикнула это уже на ходу, быстрым шагом направляясь к северным оленям — немыслимым красавцам. Перламутровая шерсть, играющая радугой в солнечных лучах, блестящие белые глаза и длинные уши, красиво развевающиеся на ветру — это все было о них.

Копыта так легко отталкивались ото льда, что даже начинало вериться, будто он не такой уж и скользкий. Шарлотта крепко держалась за короткую мягкую шерсть и внешне олицетворяла спокойствие, только горящие глаза выдавали её нетерпение, словно тут она впервые и будто это её первая церемония Запуска. Та была ежегодной традицией Ярмарки Доброты, поистине волшебной традицией, ибо магия её заключалась в объедении всех рас в одном месте с одной целью — "запустить свою мечту в реальность", так и называлось то, что каждый год случалось на главной аллее. Как всегда, по центру были расставлены круглые огромные столы, а на них, как можно было ошибочно подумать, лежали украшения в виде цветов разной формы, окраски и размера, но на самом-то деле они не были простыми элементами декора, а являлись важной частью традиции. Специально сорванные жителями Эфиума цветы накрывали огромные столы душистым пледом из лепестков величественных роз, нежных тюльпанов, ярких ромашек. Они скрыли поверхности столов под покрывалом из красочных лепестков, и, конечно же, не просто так. Это была первая часть церемонии Запуска.

И если кому-то не поверилось в красоту и магию первой части, то вторая не могла не оставить его равнодушным, ибо в назначенное время, к которому требовалось подняться на знаменитую гору Дио, где каждый день вставало солнце, чтобы увидеть настоящее, главное чудо — как цветы оживали.

Именно оживали, и к этому не были причастны силы кого-то из жителей Эфиума. По легенде, эта традиция была подарком, подарком величайшему и сильнейшему волшебнику — Элвесту, который особенно любил цветы. Наверное, именно эта любовь в один момент заставляла цветы загораться изнутри, излучая яркий свет, сливаться в отдельные солнца, яркие звезды и взмывать вверх в небеса, наверх к Элвесту. Такое только присниться и могло— тысячи по-разному горящих цветов взлетали, медленно кружа в воздухе, оставляя стебли внизу, словно ненужный груз, заменяя его на невидимые крылья.

Элвест принимал такие дары с щедрой благодарностью и не мог оставить своих поданных просто так — он дарил им нечто другое взамен, помимо особенно звёздной ночи после ярмарки Доброты. Каждый по его воле имел право на ночь загадать желание, лишь одно, но самое важное, заветное, и если тебе приснится исполнение загаданного — возрадуйся, он услышал тебя. Он исполнит это желание.

Хлопья снега лезли в рот и глаза, застревали в волосах, но это только больше раззадорило Шарлотту, и когда Снежный переулок кончился, она со вздохом слезла с оленя и отпустила, на прощанье погладив его по голубому носу, хотя он, правда, ожидал другого, к примеру, засахаренного льда, любимой сладости северных оленей.

— Прости, если бы я знала, что меня ждёт такая прогулка, я бы захватила.

Олень, как показалось Шарлотте, вздохнул и ускакал по льду всё такими же лёгкими движениями.

А Шарлотта глянула вперёд, туда, где её ждало счастье, исполнение мечты и далеко не последняя ярмарка Доброты.

* * *

Кажется, она начинала понимать, что значит дыра в сердце. Либо же дыра вместо сердца.

Нет, это не было больно, это было... Никак. И правда пусто, только внутри пыль оседает на сердце, что остановилось в тот миг, когда пришло осознание.

Она больше не в Эфиуме. Да никогда там и не была. Она лежала здесь — шесть месяцев бездвижно жила счастливую жизнь, которую оборвала лишь одна секунда, секунда, когда вирус отступил. Праздник, радость? Нет, не это чувствуешь, когда осознаешь, что всё, чем ты жил, было не взаправду.

Иногда страх и одиночество заглядывали в образовавшуюся дыру, но даже они не могли сравниться с утратой.

"Это ваш новый шанс", — сказал доктор Инган, впрочем, фраза это была явно заранее заготовлена и сказана настолько безразлично, что Шарлотта ему не поверила, ибо когда каждый день встречаешься с безразличными, а от того и бессмысленными фразами, теряешь доверие к ним.

Казалось, из всех работников этой больницы давно вытекли все эмоции и всё человечное. Серые лица, механические, отточенные движения, полная собранность — это всё о докторах. Странная была это раса, и как же хотелось верить, что она была не единственной в мире, который доктор Инган назвал Дэтриком. Он часто повторял его название, словно у Шарлотты были ещё какие-то проблемы с памятью помимо того, что она не помнила ничего из "настоящей" жизни: ни кем была, ни кем работала, ни с кем жила и общалась. Были ли друзья? Какие? Похожи ли они на Джайлса, Лалу, Эви и Ратибора? А семья?..

Мозг отказывался подсказывать ответы. Казалось, словно за какие-то грехи он придумал ей наказание — отказаться от своей работы собирать информацию, запоминать и хранить ее в нынче бесполезных извилинах. Но за какие грехи? За что он будто отсоединился от тела, от души и начал превращаться в такую же серую жижу, как и вся жизнь Шарлотты? Почему её существование потеряло радость, что скрашивала дни? Куда делся весь позитив, который она, не прерываясь, дарила? Как так случилось, что у неё больше не было сил, чтобы взглянуть правде в глаза?

Одиночество давило на неё. Давило вместе со снами, в которых Шарлотте являлись маленькие обрывки её шестимесячной жизни, отдельные яркие кадры, которые теперь принадлежали лишь нереальному кино о милом и добром мире со слепящими рассветами и душевными закатами, с лучшими соседями и пациентами, с неожиданными маленькими подарками, постоянными улыбками и уютными кафе с живой музыкой и цветами.

Почему же теперь всё, что окружало Шарлотту, это белые стены и полупрозрачные провода, торчащие из её тела?

В уши проник скрип, который всегда сопровождал приход Ингана. Фокус с исчезновением части стены Шарлотта так и не поняла, хоть он и пробовал ей объяснять, никаких плодов это не дало. Но, может, Шарлотту это не так интересовало?

— Здравствуйте, как ваше состояние?

От этого вопроса уже начинало тошнить, но как бы плохо ей ни было, Шарлотта не смела ответить резко и грубо, всё же пусть и так равнодушно, но он интересовался её здоровьем.

— Нормально, доктор Инган, небольшая усталость.

— Плохо спите?

— Мне снится Эфиум. Моя прошлая жизнь, моменты из неё...

— А из настоящей жизни ничего не снится, не воспоминается? — перебил доктор Инган, но больно и обидно от того, что ее рассказ о самой дорогой ей вещи перебили, не стало — пустота.

— Нет. Всё так же.

— Ну тогда, возможно, некоторые обстоятельства напомнят вам что-то. Как думаете, вы готовы встретиться со своей семьёй?

— Семьёй? — Шарлотта вдруг почувствовала, как по пустоте хрустнула маленькая трещинка. Такая маленькая, но чем больше Шарлотта вдумывалась в это слово, заставляя расслабившийся мозг работать, тем шире становилась паутинка трещин.

— Да, они пришли к вам. Не против встретиться с ними?

Ту-дум! Трещины превратились в осколки, впились в плоть, и место разбившейся пустоты заняло воодушевление от этого прекрасного слова — семья.

Но не только боли было предоставлено место в постепенно оживающем сердце, неожиданно маленькая точка в нём потеплела, разливая тепло по сердечку, но была она настолько мала, что и её тепло было слабым. Но ведь было.

— Да-да, я бы хотела, — забормотала Шарлотта, привставая на локтях — то, на что сил не хватало ранее, поправляя волосы в более адекватный вид.

Семья... Лишь радость и тепло могли ассоциироваться с этим светлым словом, ибо близкие люди — нескончаемый бак с топливом поддержки и любви, которыми Шарлотта была окутана с самого детства. Это было то, чего так не хватало её душе, сжатой под грузом горечи. Но теперь-то она больше не будет одна, теперь за ней пришли её родственники, люди, которым она когда-то доверила сердце. И Шарлотта была готова доверить его вновь, лишь бы её спасли от самого главного страха — одиночества.

— Тогда я позову их. Они подойдут через пару минут, — доктор Инган нажал на какую-то странную модель часов, что опоясывали его руку. Шарлотта видела разные вариации часов — и настенные, и напольные, — но таких маленьких и на руке не припоминала!

Проём в стене не закрывался, и Шарлотта с нетерпением вглядывалась в него в ожидании большой толпы народа — ее семьи. Ждала маму, папу, возможно, бабушек с дедушками, сестёр, братьев, а может, даже парня или уже мужа, ибо она прекрасно помнила недолгие свои годы работы в больницах Эфиума, помнила, как родственники огромной толпой вваливались в маленькую палату к пациентам. А когда-то и к самой Шарлотте.

Да и хотя бы здесь Эфиум должен был сойтись с Дэтриком, не могла же она создать совершенно противоположный мир?

Глаза реагировали на каждую фигуру, появлявшуюся даже в конце коридора, на который открывался вид, и Шарлотте казалось, что стоит хоть кому-то войти в палату, будь это даже серый доктор, она примет его за родственника и прыгнет ему на шею, но когда прямо из-за поворота вынырнули две фигуры, уверенно приближаясь к её палате, Шарлотта оцепенела от волнения. Они?.. Окончательно она убедилась в этом, когда эти двое зашли внутрь палаты и оценивающе поглядели на неё, а доктор Инган произнёс:

— Шарлотта, знакомьтесь, это ваш муж Шон Бартон и дочь Келли Бартон.

Но Шарлотта не могла начать знакомство, она просто тупо разглядывала их в ответ. Их образ и внешность что-то напоминали, но в то же время ускользали каждый раз, когда Шарлотта пыталась заглянуть в дыру памяти чуть глубже. И всё, что она могла сделать — это вновь запомнить их внешность, всё же это была ее семья. Правда, радость от встречи подавляло другое чувство — смятение. Шарлотта не ощущала, чтобы их что-то связывало, не замечала искры радости в глазах этих Шона и Келли, они смотрели на нее точно так же, как и доктор Инган. Они смотрели, как чужие. И поэтому Шарлотта отвечала им взглядом, не зная, что сказать, не зная, что думать. Это была семья, что вела себя, как чужие люди.

Но, может, они просто тоже в смятении, которое так сбивало и мешало понять, любили ли они ее вообще?

Перед ней два совершенно разных человека, которых нельзя было назвать отцом и дочкой, ибо первый был среднего роста, с медными волосами и ярко выраженными скулами. Он не был особо привлекателен или страшен, вполне обычный, ничем не выделяющийся человек, если бы не одна особенность — фиолетовые глаза, маленькие зрачки которых цеплялись выразительным взглядом за каждую частичку тела Шарлотты, оставляя мурашки следом. В то время как дочка словно сошла со страниц журнала о красоте — кукольная внешность включала в себя пухловатые губки и шатеновые, красиво уложенные волосы длиной по пояс. Им даже могла позавидовать сама Шарлотта. Единственное, что Келли унаследовала от отца — скулы, а глаза такие, как у самой Шарлотты — карие, правда, тусклые, смотревшие совершенно не по-детски. Они не цепляли взглядом, они изучали, анализировали, подобно машине, но при этом всё ещё были живыми, не конечная стадия, так сказать, как у взрослых. Келли вообще вела себя спокойно, она не подбежала к маме, не улыбнулась, не скакала на месте — спокойно стояла, сложив руки на груди, а у Шона не было крупинок слез в уголках глаз, как обычно бывало у мужей после долгих разлук с любимой.

— Шарлотта, как ты себя чувствуешь? За тобой хорошо ухаживают? — образовавшуюся заполненную гляделками тишину прервал Шон, подойдя немного поближе и смутив Шарлотту. Чёткие слова и пронзительные фиолетовые глаза казались чужими, не вызывающими доверия, но, придерживаясь правила Эфиума, Шарлотта не спешила судить по обложке, наоборот, пыталась залезть под неё, чтобы разглядеть и узнать Шона лучше.

Ну и в конце же концов, это же её муж, муж, за которого она вышла по любви.

— Да, всё относительно хорошо... — неуверенно пробормотала Шарлотта.

— Относительно?! То есть могло быть лучше? — Шон зло посмотрел на доктора Ингана, который тут же перевёл испуганный взгляд на Шарлотту, изумившуюся серьёзному, мрачному, властному и яростному голосу Шона.

— Нет, в плане, что есть некие последствия, которые мне не очень мешают, но без них никуда, — тут же поторопилась объяснить Шарлотта, ибо подставлять доктора Ингана не хотелось, что-что, а уход за ней тут был потрясающим — свежее постельное бельё, ароматизаторы воздуха с потрясающим запахом, мелодии, пусть и не такие "эмоциональные", как в Эфиуме, но чтобы окончательно не сойти с ума — пойдет. Правда, Шарлотта всё равно не стала бы их никогда слушать по своей воле.

И всё же её смущала одна вещь, и это даже опуская тот факт, что к ней пришло лишь двое — муж и дочь, отнесшиеся к её пробуждению с полным спокойствием. Внутри что-то защемило, наверное, это была мысль, что, возможно, не так уж её тут и ждали...

Но ведь это ее семья, и она — их! Как же можно так равнодушно относиться к своей заболевшей и чудом проснувшейся жене и матери?!

Вот именно — матери, то, что её смущало. Брак в двадцать пять — это ещё уму постижимо, но ребёнок... Нет, Шарлотта не имела ничего против детей, наоборот, она их обожала, таково было призвание расы феи — обожать и любить детей, лечить их. Но свой ребёнок — не чужой, сможет ли она вытянуть воспитание? Полюбит ли она эту девочку как мать? Покажет ли, что можно смотреть не только вот так серьёзно, но и выражая эмоции?

— Хорошо. Когда я могу забрать её домой? — тон Шона не изменился, оставшись таким же вводящим в ужас. Шарлотта старалась найти в нём хоть что-то, за что она могла полюбить его, но единственным объяснением ее чувств пока что могла стать лишь слепая настоящая любовь. Брови его ни на секунду не переставали хмуриться, и это было единственное, что выражало его лицо. Мрачная чёрная душа под бледной кожей.

— Здоровье Шарлотты стабилизировалось, но нужно ещё немного понаблюдать за ней, чтобы избежать любых отрицательных последствий. К тому же ей надо ещё пройти курс, чтобы узнать Дэтрик лучше, не забывайте, для неё это абсолютно новая среда и мир, о котором она и не помнит ничего.

— Кстати да, а что касаемо памяти? Как и когда она вернётся к моей маме? Каков процент и отрицательные последствия? — Шарлотта перевела удивленный взгляд на... свою дочь? Да ладно, что своя — с этой мыслью тоже ещё предстоит смириться, но чтоб ребёнок и так говорил? Так серьёзно и железно, будто речь о чём-то столь простом и нестрашном, как будто Келли сама сталкивалась с таким каждый день. Да сколько же ей лет? Выглядела ещё ребёнком, максимум лет на семь, и говорить так в этом возрасте было слишком рано.

— Память возвращается в восьмидесяти семи процентах случаев. Приходит обрывками, и я лично провожу специальные занятия для более легкого и высокопроцентного возвращения памяти.

— Хорошо, я думаю, мы справимся сами. Да, Келли, больше не лезь в разговоры старших, плохая привычка, — Шон холодно посмотрел на Келли, настолько, что Шарлотте захотелось стукнуть его, как так можно с детьми обращаться?! Но вместо этого она лишь сказала, смочив сухую глотку:

— Не стоит с ней так грубо. Она задала хороший вопрос, — Шарлотта улыбнулась Келли и заметила, как на щеках той появился розоватый румянец. Ну вот, теперь Келли больше не походила на бледного мертвеца.

— Прошу прощения, но такие решения, как по поводу занятий, принимает сам пациент, подписывая документы, — вставил свои пять копеек доктор Инган, но Шон, казалось, позабыл о нём, холодно посмотрев на Шарлотту, однако та даже не отвела взгляд — будет он знать, как с детьми обращаться.

— Можно подойти к маме? — Келли спокойно посмотрела на отца, словно не замечая, как леденеют его яростные глаза. Стабильность и невозмутимость — черты, редко характерные для детей, но, похоже, Келли не входила в их ряды.

— Да, конечно, — лаконично разрешил Шон, а сам приблизился к доктору Ингану, что-то обговаривая с ним. Келли размеренным шагом подошла к Шарлотте и коснулась её руки, но тут же отдернула свою ладонь.

— Ты и правда меня не помнишь?

Вопрос застал врасплох, хотя был вполне ожидаемым со стороны ребёнка.

— Прости, дорогая… Но теперь всё будет хорошо, я буду рядом, обещаю!

Появилось навязчивое желание прикоснуться к Келли, провести по её прекрасным волосам, чтобы доказать, что вот она теперь, здесь, и она вспомнит её... Её и всех-всех. Память вернётся, ведь доктор Инган сам назвал достаточно высокий процент, а он не дурак, чтобы врать перед вспыльчивым Шоном.

Горько становилось на душе от стены, представленной беспамятством, что встала между Шарлоттой и семьей, стены, что загородила любовь Шарлотты к Шону и Келли от нее самой, ибо как можно любить до гроба того, кого не помнил? А каково жить, зная, что твой любимый человек если не вспомнит, то никогда больше тебя не полюбит? Как больно было Шону и Келли это осознавать, и как ужасно от этого становилось Шарлотте, не знавшей и не помнившей их, их привычки и обычаи, не помнившей самых дорогих и важных людей, с которыми она должна была быть всегда рядом, а не покидать их на шесть месяцев, запершись в белой палате и собственном мире.

Ужас и боль сжимали меж собой сердце, будучи вызванными этой мыслью — она, Шарлотта, пусть и не по своей воле, но бросила их, уйдя в свой мир, уйдя в Эфиум, который покидать до этого не хотелось, но сейчас появилось новое желание — не жить воспоминаниями об Эфиуме, а найти приют в Дэтрике. Ибо не сейчас хотелось продолжать страдать по несуществующей реальности, не сейчас, когда Шарлотта узнала, что у нее есть близкие люди, у нее есть семья, которая поддержит ее, которая любит ее и поможет во всем. И пусть пока они казались чересчур спокойными и странными, пусть от них пока веяло холодом, но Шарлотта была уверена на все сто — это всё из-за того, что она не помнила их.

Мерзко становилось от своей беспомощности, а грусть поражала сердце при мысли, что она забыла их милые завтраки с шумными разговорами, совместные вечера за прослушиванием музыки и походами в кафе, праздники и победы — в общем, все то, что делала семья, в которой нашла свой дом любовь. И сердце Шарлотты отчаянно хотело вспомнить, вспомнить, как любило и было любимым.

Она больше не хотела быть в одиночестве. Она хотела вновь видеть в Шоне и Келли семью, ибо только они могли ею стать, вновь стать ее родными. И отныне ее главной мечтой и главным желанием было лишь одно — вернуть себе память, чтобы сродниться с Шоном и Келли. Пусть вновь. Пусть во второй раз. Но никогда же не поздно дать второй шанс?

— Отец говорил мне не скучать по тебе, ибо наследнице его бизнеса не положено быть чересчур сентиментальный. Ты бы тоже такое посоветовала, я знаю, поэтому и держалась.

Элвест, какой кошмар! Но что же такое с её мужем, с Шоном? Почему он так жесток? Похоже, у Шарлотты будет два ребенка, которых ей придётся воспитать, научить не просто существовать под слоем безжизненного спокойствия, а жить радостными мгновениями.

Радостными!

"А ты сама-то рада, что больше не в Эфиуме?"

Этот вопрос осенил Шарлотту, и, как показалось ей, даже разговор доктора Ингана с Шоном стал тише, отошел на второй план вместе с очередной непрерывающейся мелодией. Самым честным ответом было отрицание, отрицание, за которое Шарлотте тут же стало стыдно, ибо если бы она хоть на мгновение перестала жалеть себя, остановила бы рост пустоты, то поняла бы — а ведь произошло чудо. Произошло то, о чем мечтают многие люди в этом мире, родные которых лежат, не двигаясь под влиянием сна Ридженте, умирая. А у Шарлотты — чудо, ибо она избавилась от вируса, она проснулась, она вновь обрела жизнь и шанс на нее, ведь Эфиум был прекрасным, но нереальным, он был, как Рай — идеальное место, но доступное лишь после смерти. Полгода она провела во сне, она жила им и в нем, и теперь эта мысль пугала, будто раздвинулись радужные декорации сказки и выскочили злые реальные монстры, что кричали: "Ты была в Раю! Ты была мертвой!"

Слеза проложила мокрую дорожку на щеке, и, поймав полный непонимания взгляд Келли, Шарлотта неожиданно даже для себя обняла ее, схватила, как будто Келли была ее спасительной веревкой, брошенной для вытаскивания Шарлотты из бездны вымышленного мира, что затягивала ее шесть месяцев, в течение которых вирус Ридженте убивал ее. Келли связывала Дэтрик и Шарлотту, она была весомым доказательством, что Шарлотта причастна к этому миру, что это ее родной мир, и потеряй Шарлотта эту нить, она вновь останется абсолютно одна в абсолютно чужой ей реальности.

Келли замерла, явно не ожидая такого, но весь трогательный момент прервали слова Шона:

— Шарлотта, ты что творишь?

Он говорил неожиданно тихо, удивлённо, шокированный... объятиями?

— Вот поэтому ей и нужны занятия с Норико! Чтобы знать, что у нас объятия — это просто выше дозволенного! Чтобы не совершать таких глупых ошибок, понимаете? — уже громче продолжил доктор Инган, словно пытаясь докричаться до разума Шона.

Внутри кровь превратилась в тонкие осколки льда, больно коловшие вены и артерии. До Шарлотты даже не доходил смысл слов доктора Ингана, как это — нельзя обниматься? Она взглянула, заморгав, на Келли, смотревшую на неё теперь с ужасом, а не со спокойствием, и от этого взгляда хотелось взвыть, ибо румянец с ее щёк исчез, как и, казалось, хрупкое доверие к Шарлотте, и во всем этом были виноваты... Эмоции? Порыв Шарлотты выразить эмоции в объятиях? Но как такие вещи могли разрушить доверие, а не сблизить? Почему тут всё было наоборот?!

— Я думаю, нам лучше окончить встречу. Это было ошибкой, моё позволение прийти к вам до обучающих занятий, — доктор Инган принялся водить какой-то белой палкой с мягким концом в экранах-страничках блокнотика, почесывая порой этой палкой, видимо, каким-то странным карандашом, жирную шею. — Думал, что это ей поможет...

— Мы сможем ещё навестить её? — Шон, на удивление, не стал перечить, всё же, видно, признал правоту доктора Ингана, или же его настолько шокировали объятия, и если второе было правдой... Осколки льда вонзились в сердце. Что это за мир с безликими людьми, которые ненавидят объятия? Объятия! Это ведь не просто жест, это огромная смесь мыслей и чувств, это тепло от существа, которое ты прижимаешь к своему сердцу, впуская его туда. Что плохого в этом — впускать в душу? Шарлотта открыла перед Келли душу, сердце, но та будто плюнула в них, ибо у них это было не принято. Но, может, они просто по-другому выражали эмоции и чувства?

А были ли они у Шона — душа, эмоции и чувства? У Келли, чересчур спокойной и говорившей умными чёткими словами? У доктора Ингана?

— Можете хоть домой забрать её после окончания обучающего курса занятий, — бросил доктор Инган, не отвлекаясь от своего блокнота и шеи. — Мы начнём его завтра. Слышите, Шарлотта? — Она дёрнулась, голос доктора привёл её обратно в реальный мир из внутреннего, опять переполненного разрывающими всё внутри мыслями. Доктор Инган повторил, видимо, заметив потерянный несосредоточенный взгляд: — Завтра начнутся занятия с Норико.

— И что мы будем делать? — безжизненно спросила Шарлотта и сама ужаснулась своему голосу, ибо он сейчас не особо отличался от тона доктора Ингана, и это сходство пугало.

"Ну уж нет, такой, как они, я не стану", — эта мысль придавала немного сил, хотя бы на то, чтобы улыбнуться. Специально для доктора Ингана.

— Вы ещё не поняли? Шарлотта, вы будете изучать мир Дэтрика! Вы в незнакомой среде, в которой вам предстоит жить, надеюсь, ещё долго, и как собираетесь существовать тут, не зная ни основ, ни истории, ни элементарных правил? — доктор Инган наконец оторвался от блокнотика, подарив ей свой холодный взгляд. — Я проанализировал ваш мир, Шарлотта, благодаря компьютерам, что записывали ваш сон Ридженте — то, что вы видели шесть месяцев. И хочу вас предупредить: готовьтесь, вам будет очень тяжело, ибо Дэтрик — полная противоположность Эфиума.

Вопреки ожиданиям, когда часть стены встала на место, с хлопком ударившись о пол, одиночество и пустота не вернулись, словно Шон и Келли никуда не уходили, будто запах духов Шона ещё летал по комнате, а Шарлотта буквально ощущала на себе спокойный взгляд Келли. То было влияние осознания чуда, которое вторглось в её жизнь, даря шанс не на обман, пусть и такой сладкий, а на ценную горькую правду.

Вот и вся её семья — грубоватый вспыльчивый муж и невозмутимая дочка, а Шарлотта словно светлое пятно на их черном фоне выделялась, а как известно, когда смешивают светлое и тёмное, либо первое темнеет, либо второе светлеет, и Шарлотте хотелось бы второй вариант событий, но где-то в глубине души, не признаваясь себе, она понимала — ни один вариант не сбудется, ибо при смешивании светлого и тёмного они взаимно светлеют и темнеют, вместе берут что-то от друг друга и влияют на соперника.

Эпизод с объятиями так и остался не обговоренный. Доктор Инган лишь отмахнулся, пробормотав "узнаете у Норико сегодня". И Шарлотта почувствовала — то будет важная встреча с ней, ибо дело же было не просто в объятиях, а во всем — в безрадостной семье, в словах Ингана "Дэтрик — полная противоположность Эфиума", ну и в объятиях. Шарлотта о многом думала в те полчаса, что у нее были заняты лишь одним гостем — одиночеством, думала о чуде, о Келли, о Шоне и о себе, и от таких размышлений рождалось любопытство: как же выглядел этот Дэтрик за пределами серых стен? Какого цвета его небо, кусочки которого подглядывали в тонкие щели жалюзи? Но другие мысли тревожно шептали, что ничего хорошего не ждет ее за этими жалюзи, белыми стенами и серыми коридорами — только если такой же серый дом. Но эти поганые мысли гнались прочь — она не имела права жалеть саму себя и бояться, одним словом, терять время зря, ибо фактически у нее всё очень даже хорошо, она больше не умирала в выдуманном сне, даже какая-никакая семья была. "Не будь размазней, таких удача не любит", — тут же вспоминались слова Лалы, и Шарлотта улыбалась, улыбалась всем страхам, что жили у нее в голове, а у них там была большая тусовка.

Страх, что она вновь останется одна, а это и был главный страх Шарлотты — одиночество. Страх, с которым она столкнулась в белых стенах, страх, что она так и не наладит отношения с семьей. Но ведь раньше она как-то жила и любила их — значит, сможет вновь! А любовь меняла людей, и Шарлотта планировала сделать всё, чтобы принести в их мир равнодушия эмоции и счастье, ибо это и был ее смысл жизни, который ей дал Эфиум: нести и дарить счастье, добро. Это то, к чему стремился каждый житель Эфиума, то, что всегда было в приоритете, от которого она не собиралась отказываться.

Страх, что она не вспомнит.

Страх, что она не приживется в Дэтрике.

И это была лишь главная троица.

Но отдаваться страхам Шарлотте больше не хотелось, не хотелось падать в пучину отчаяния, иначе как она будет нести счастье, если у самой печаль внутри? И оптимистичность в ответ твердила: не сломать ее ни отчаянию, ни страху, ни одиночеству, пока глядит она на трудности с улыбкой, с простой улыбкой, имеющей огромную силу. И если Шарлотте придётся пройти через Ад, она этому научится, пора же было спускаться с небес на землю. Хотелось верить, что чем быстрее она примет своё положение, полюбит Дэтрик и отпустит Эфиум, тем легче станет её жизнь, но... Как же отпустить самую важную часть в себе? Потеряв Эфиум, она, казалось, потеряет себя, оставшись в полном беспамятстве, в неизвестном мире, совершенно одна...

"Так, ну почему же одна? А как же Келли с Шоном?"

Но разве они семья? Шарлотта старалась увидеть у них хоть что-то общее, отыскать тоненькую ниточку прошлого, что связывала их, самое маленькое доказательство, что в прошлом они любили друг друга, но чертовски мало было времени на это. Шарлотте не хотелось верить в исход, что они так и не сблизятся. В конце концов, возвращение памяти сможет помочь, ибо с ней вернутся и те моменты, которые обычно люди запоминают на всю жизнь — свадьба, рождение дитя, праздники, самый счастливый день в жизни.

Получается, всё сводилось к памяти. Вспомнить Дэтрик, вспомнить себя и семью — вот чего больше всего желала Шарлотта, ибо это решило бы все её проблемы, разрушило бы все страхи. Может, потом стоило походить к доктору Ингану на занятия? Если это ускорит процесс, то Шарлотта согласна на всё.

Но пока это лишь ни на чем не основанные планы — наладить отношения с семьёй, вспомнить, забыть, принять и отпустить, а впереди высокая длинная лестница наверх, и первой ступенью её должны были стать занятия с Норико, что обещала прийти ровно в двенадцать, по словам доктора Ингана. Шарлотта очень не хотела, чтоб она вновь опоздала — не терпелось начать курс "ознакомления" с Дэтриком, чтобы потом попасть домой. По крайней мере, она надеялась, что то место, где жили Шон и Келли, станет ей домом.

Протяжный скрип — ура! Видимо, Норико теперь решила приходить заранее, чтоб уж точно не опаздывать. То и лучше — будет побольше времени поговорить и познакомиться, а второго хотелось очень сильно, надо же всё-таки новых подруг заводить! А первый всем известный лёгкий шаг — перейти на "ты".

— Здравствуйте, Шарлотта. Надеюсь, вам не доставит дискомфорта, что я так рано? — Норико нажала кнопку на своих часах, и стена тут же закрылась, будто опять-таки под их влиянием. Да что ж за чудо часы-то?!

— Привет, да ни в коем случае нет! — Шарлотта лучезарно улыбнулась, чуть ли не подпрыгивая на месте. Ну наконец-то! Наконец-то Норико положила чемоданчик на стул и открыла его, но теперь вместо сиропа и складного стаканчика там лежала ручка, тетрадь, карандаш — вполне обычный, ластик, какие-то зелёные таблетки и очередной экранчик, правда, побольше тех, что висели справа и слева Шарлотты, и от которых к ее рукам тянулись мутновато-прозрачные черви-провода.

— Как ваше самочувствие? Снилось что-нибудь?

— На удивление нет, сегодня впервые спокойно поспала. А твоё как?

— У роботов не бывает плохого самочувствия, — отчеканила Норико, что-то настраивая и нажимая в экранчике. Улыбка на лице Шарлотты стала меньше, но не пропала.

— Робот?.. — шокировано произнесла она, и это слово будто застряло в горле, не желая восприниматься. — Я даже подумать не могла, ведь ты настолько похожа на живую, и красива.

Конечно, роботы в Эфиуме тоже были не уроды, но не так схожи с остальными живыми существами, словно были своей расой с квадратной металлической головой, треугольным телом на одном огромном колесе и двумя парами резиновых рук. Но Норико и верно была красивой, пряталась какая-то особенная загадка красоты в бледных чертах ее лица. А ещё и правда похожей на ведьму — высокая, тощая и с кругами под глазами, зачем они роботу?

Но комплимент Шарлотты остался без должного внимания.

— Я робот новой модели, создана специально для занятия с тяжелобольными пациентами. Вы попадаете под эту категорию, поэтому я тут. — Норико и раньше походила на робота, но когда правда всплыла наверх, Шарлотте стало ещё больше видно все ее схожести с андроидами. Непрерывающаяся, заученная до дыр речь, почти не моргающие глаза, равнодушное и безэмоциональное поведение, собственно, весь этот перечь качеств мог также относиться и к остальным, кого видела Шарлотта, они были очень на нее похожи.

Но если Норико — робот, означало ли это...

— Подождите, а доктор Инган, Шон, Келли — тоже роботы?

Да, теперь-то все сходилось — безэмоциональные, спокойные, чёткие. Это она что, в мире роботов?! Да больше — если она приходится членом семьи Шона и Кели, то она сама робот! Шарлотте показалось, что она и правда чувствует тонкие металлические пластинки, которыми покрыта ее кожа, ощутила, как ток пробегает по ее телу вместе мурашек, и как мозг, слишком ясный, как некий компьютер, фиксирует страшную информацию...

— Нет, что вы. Они люди.

Шарлотта выдохнула, и вместе с этим выдохом ушли все страхи и ощущения, будто она навеки заключена в металл. Даже дышать стало легче от слов Норико, что никогда ещё не были так важны и долгожданны.

— Люди? — Шарлотта никогда не слышала о "людях". Кто это такие?

— Вот мы и подходим к нашему сегодняшнему занятию, — Норико, наконец, отстала от экранчика, тот зажегся белым, и вдруг над ним появился яркий свет, комок света, он рос и растекался, образуя что-то светящееся, по форме такое же плоское и тонкое, как экраны, но не имеющее физической опоры — оно просто состояло из света, излучаемого экраном. Шарлотта не отпрянула и не испугалась, наоборот, ближе придвинулась, с любопытством, приоткрыв рот, рассматривала новое чудо Дэтрика.

— Это голограмма, не буду уходить в физику, но она как 3D телевизор без опоры, может принимать разные формы, цвета и размеры, — поняв заинтересованность Шарлотты, объяснила Норико, проведя по го-ло-грам-ме влево, и та, повиновавшись невесомому прикосновению, начала крутиться вокруг своей оси. — Я управляю ей при помощи часов.

"Да, чувствую, мне нужны эти часы!"

— Вы готовы? Информации будет много и тяжёлой, так что советую вам взять блокнот и записывать самое важное. — Норико протянула блокнот и ручку, Шарлотта молча их приняла.

— Спасибо. — Она покрутила в руках блокнот, в этот раз обычный, привычный ей, но, чего и стоило ожидать, не нашла ничего, за что мог зацепиться глаз — черная обложка, белые листы. Ну ничего, это можно будет потом исправить наклейками и маленькими рисуночки, яркими закладками.

В груди сердце билось быстрее в ожидании. Вот сейчас, сейчас, через пару мгновений она наконец узнает о Дэтрике чуть больше, а может, и не чуть. Недавно появившееся любопытство билось вместе с сердцем. И почему она раньше не задумывалась о Дэтрике? А это всё пустота виновата! Это она отвлекла Шарлотту от поистине важных размышлений, ибо даже самый странный мир был полон тем, о чем можно было думать и мечтать.

— Начнём с истории Дэтрика. Сейчас у нас первое февраля две тысячи восемьсот восемьдесят девятого года. Такое имя город носит уже несколько сотен лет, но до того, восемь столетий назад — давайте без конкретики, всё равно эти точные даты никому не нужны, — это был маленький город с совершенно другим названием. И в прошлом иначе была устроена наша планета под названием Земля. Да, если у вас Эфиум был названием для всего — планеты, единственной страны и города, то у нас есть несколько названий. Первое — это Земля, наша планета. Второе — Дэтрик, наш город. Да-да, город, не мир. А мир... Мир у нас никак не зовётся, ведь он у нас один, зачем же название единичным вещам?

В прошлом устройство мира было другим, были страны, много-много стран с городами. Наш Дэтрик ещё с другим названием тоже был городом одной страны, но в две тысячи сто шестом году начался Период Технологий. Многие науки добились высшей точки своего развития, рождалось огромное множество выдающихся ученых, изобретавших всё больше и больше машин, андроидов, других технологий...

Шарлотта, не отрываясь, смотрела на ещё одно чудо — голограмму. Она то принимала форму головы какого-то там ученого, рядом печатая годы его жизни, то показывала какие-то непонятные сооружения, странные изобретения, в которых мигали огоньки, менялись со скоростью света цифры. Демонстрировались старинные фотографии далекого прошлого — какая-то огромнейшая круглая площадь, заключенная в рамки домов, но не до конца, словно два полукруга стен не сжали полностью, а в центре площади стоял некий обелиск. Прекрасными, яркими рисунками были расписаны стены и потолки незнакомого здания с высокой крышей.

— ...Но развивались не только полезные изобретения, например, новые модели роботов, как я, но и оружие. Оно было усовершенствованным, но постепенно теряло спрос, ибо новые технологии позволяли увеличивать благополучие страны вне зависимости от того, есть ли в ней нефть или золото, богата ли её почва чернозёмом иль нет. Войны теряли смысл, ибо чаще всего они шли из-за ресурсов, которых теперь-то хватало, но продавцы оружия, кому, мягко говоря, не особо было это удобно, нашли способ исправить такое положение — крупные компании поставщиков высококлассного оружия разными путями начинали подрывать отношения меж странами. Такой метод использовался и до Периода Технологий, но именно в две тысячи двести первом это стало настолько популярно, что развивались огромнейшие конфликты. Много отношений было испорчено, начались бесконечные кровопролитные войны...

Шарлотта тихо ойкнула, отвернувшись от голограммы, на которой начались снимки, показывающие всю силу оружия и то, что оставалось от людей после действия этой силы.

Войны, оружие, кровопролитие — эти слова она знала, но так же никогда до конца не понимала, что они значат. Шарлотта не знала, зачем кто-то воюет и пытается захватить другого, если можно жить в дружбе? Зачем нужно несколько стран на одной планете, когда можно стать одной — большой и счастливой? Странным же были этот Дэтрик и Земля!

— ...Ситуация усугублялась. Началась Мировая война, это был ужасный кризис для всего мира, названный Временем Кровавых Наук, ибо эти науки заставили пойти на вынужденные меры: чтобы уменьшить конкуренцию и войны, мир поделили на двадцать пять стран, ставших отдельными государствами, в которых, по идее, не было городов. Вся территория одной страны делилась на какие-то поименованные разделы, конечно, но городами это никто не называл. Наоборот, из-за отсутствия столиц и провинциальных городков термин "страна" ушёл из нашего обихода, вместо этого на Земле появилось двадцать пять городов. Я потом предоставлю вам список, а пока что выведу его на голограмму. Помимо этого, чтобы сократить риск начала новой войны, эти города начали действовать более самостоятельно. Медленно торговля между городами сошла на "нет", а сейчас пересечение границы своего города является нарушением закона, ибо мало ли что вы хотите вывезти или ввезти в город — оружие, наркотики? Города больше не нуждаются во взаимопомощи, у каждого хватает ресурсов, фабрик, полезных ископаемых и еды. Что нельзя добыть, получают другим путём с помощью изобретений...

— Но это же ужасно! — воскликнула Шарлотта, перебив монотонную речь Норико. — А как же изучение новых культур, традиций, народов?

— К тому времени в мире достаточно перемешались народы и традиции. Да и всё есть в интернете, а насколько я знаю, интернет в Эфиуме был. Не такой продвинутый, как у нас, но я уверена, что вы быстро освоите его просторы, всё же мистер Бартон вам обязан помочь.

Вот для чего и нужна семья — чтобы вытаскивать из сложных ситуаций, помогать что-то освоить. Помогать. Взаимно помогать.

— Но интернет — не реальная жизнь, а лишь маленькое изображение через экранчик...

— Шарлотта, поверьте, в нашем мире интернет — реальная жизнь, — чёрные глаза Норико обратились к лицу Шарлотты, и пусть их взгляд был на вид пустой, Шарлотте он показался очень многозначным, будто намекающим на что-то. — Вернёмся к уроку. В целом, по истории мне нечего больше сказать, если хотите узнать что-то ещё, дома можете порыться в интернете.

"Лучше в книгах посмотрю".

— А сейчас я перехожу к людям, к нашему населению и привычкам. После урока я также оставлю вам учебник с более подробной информацией, советую прочитать, а я расскажу в общих чертах.

— Но как же я тогда узнаю обо всём в подробностях? Из учебника только?

— Конечно, нет. Считайте этот урок вводным. Закрепите материл через учебник, а потом пойдут занятия, как в обычной школе, по той же системе — в Эфиуме и Дэтрике они одинаковы.

«Ну хоть в чём-то похожи!»

— Но во всём другом Эфиум полная противоположность Дэтрика.

А нет, рано было радоваться!

Какие знакомые слова! Когда их сказал доктор Инган, они произвели сильный эффект — Шарлотте стало жутко. Но сейчас, когда прошло некое время, ужас пропал, ибо доктор Инган вообще мог преувеличить. Мысль, что она выдумала мир и прожила в нём, до сих пор не могла спокойно впитаться мозгом, он всячески её отвергал, но если Эфиум ещё и совершенно другой, противоположный... Что именно скрывалось под этим словом? И Норико, будто прочитав мысли Шарлотты, с расстановкой, но без эмоций, а лучше бы наоборот, пояснила:

— Если я говорю противоположность — значит, Дэтрик полностью другой. В Эфиуме жило много разных рас — феи, ведьмы, снежные люди, гоблины, драконы, ангелы. В Дэтрике живет лишь одна раса — люди.

Вот это да! А как же им не скучно?

— Они выглядят, как вы, ходят на двух конечностях, имеют две руки, одну пару ушей и глаз и так далее, и не обладают волшебной силой, как ангелы, снежные люди и другие. У нас животные редко живут в домах людей, они все собраны в специальные места — зоопарки, внутри которых бывают лаборатории, но это для крупных зоопарков.

— А зачем там лаборатории?

— Это вам пока рано знать. Люди по характеру такие же противоположные. Запомните самое главное: тут не принято выделяться. Стабильность — залог успеха и богатства, а ей часто мешают эмоции, да и энергию они отбирают. Человек — то, чем вы являетесь — должен быть успешным, стабильным, спокойным, неэмоциональным по нормам Дэтрика, такова их характеристика. Поэтому чувства, эмоции, их проявления тут редкое явление, точнее, такое полностью отсутствуют. Если человек — единственное число слова "люди" — начинает проявлять слишком много эмоций, то это уже первые признаки психологических заболеваний, ибо в ходе долгого периода времени люди привыкли не выражать ничего своим лицом и жестами...

— Подожди, подожди, это как? Как без эмоций? — Шарлотта замахала руками и тут же остановилась, поймав пронзительный чёрный взгляд. — Это же как... Роботы.

— Возможно. Но зато роботы стабильны и сильны — они не ломаются морально. А чувства, эмоции приводят к такому перелому.

— Но я ведь... Я всё чувствую! — закричала Шарлотта. — Я — человек, и я чувствую прямо сейчас плохое волнение, тревогу, непонимание, даже немного злость. Как можно жить, не ощущая ничего?

— А я и не говорила, что люди ничего не ощущают, — строго заметила Норико, — я лишь указала, что люди не показывают эмоций. Возможно, в течение времени эмоции и притупились, но не исчезли, а люди научились их просто игнорировать. И вы научитесь.

— Нет, не научусь! Я... Я не хочу становиться роботом, — она резко перешла на шёпот. Обидеть Норико она не боялась — роботы, черт возьми, не обижаются! Но это и было ее отличием от Норико — она была способна обижаться, радоваться, бояться и ещё много чего. И как бы там эмоции ни давили человека, заставляя его ломаться, как бы плохо и больно ни было, именно чувства и эмоции были двигателем всего человечного и живого.

Проскочила мысль, что впервые Шарлотта не доверяет кому-то, она не верила Норико, ибо совершенно не могло быть того, о чем она рассказывала. Нельзя было скрывать, что чувствуешь, это то же самое, что и перестать быть индивидуальным, выделяться...

Но разве не это ли здесь "не принято"? Странные люди, странный Дэтрик! Ненормальный! Неправильный! Бедные люди! Как же они так жили? Проявляли ли они хоть однажды эмоции, знали ли, какое на вкус счастье? А как же Шарлотте жить среди них?

Она попробовала. Но тут же страх заполнил её всю, заполнил то место, из которого она постаралась выгнать эмоции. И лишь на секунду, когда эмоции исчезли, а страх ещё не успел прийти, Шарлотта, видно, ощутила то, чего пыталась от неё добиться Норико, то состояние, в котором жила это раса — люди, по её словам. Шарлотта ощутила пустоту. Ту самую, которая мучила Шарлотту в первые дни после пробуждения, ту самую, которую потом она ненавидела всем сердцем.

Нет, Шарлотта ни за что не согласится испытать её вновь. И как только люди умудрялись жить с ней? Да и было ли то жизнью? В голове не складывалось понимание, каково это — жить бесцветной массой? Как люди пришли к этому? Зачем им было это так нужно? Она... не понимала. Совершенно. Возможно границы её осознания были слишком узки для Дэтрика, но Шарлотта не могла понять, как можно было выбрать такую жизнь. Она абсолютно не понимала людей.

— Вам придётся. Я думаю, вы сами потом поймете.

Нет, не думаете, ибо именно от эмоций и чувств рождались мысли, без них вы лишь серое тело с чёрной тьмой вместо души и ума. Вы никто. Индивид, но не личность, живой, но не человек, существуете, а не живете. Такого хотели эти люди?! Этого добивались Шон и Келли?! Этого добивалась от нее Норико?!

— Давайте пока не будем спорить на эту тему? Повторю, вы сами всё узнаете и поймете. И справитесь. Вы примете мир, ибо если ваша память вернётся, что весьма вероятно, вам станет легче, узнав, каким человеком вы были до этого.

"Мне уже не нравится быть человеком — они все жестокие и равнодушные, со слов Норико. Самые настоящие лицемеры".

Это было похоже на отвратительный период взросления, когда радуга и пони покидают твою голову, оставаясь лишь воспоминаниями детства, а впереди — взрослая серая и скучная жизнь без эмоций. Это всё описывалось в книгах Эфиума, но что-то подсказывало Шарлотте, что это её мозг выдумал не просто так.

— Как вы уже узнали, у нас не принято обниматься. А также целоваться или по-другому проявлять любовь и чувства. Но это возвращаясь к отсутствию и полному контролю эмоций. Я не буду настаивать на этом контроле.

— Но почему же?

— Потому что, повторяю в третий раз, вы сами того захотите. Неприятно будет быть изгоем. — Шарлотте показалось, что губы Норико растянулись в злорадную усмешку. — Просто запомните — ноль эмоций и их проявлений. Если будет легче, то и вправду представьте, что вы робот.

От этих слов внутри возник холод, рождённый ужасом, и обнял Шарлотту ледяными мерзкими мурашками, которые вмиг захотелось смыть с себя.

— Наше общество делится на две крупные группы — Фиуалты и Инфиори, другими словами — богатые и бедные. Фиуалты живут в лучшей части города, имеют авторитет, часто свой бизнес. Они едят вкуснейшую еду, пользуются лучшими услугами, живут в наикрасивейших домах. Инфиори — бедные, они живут бедно и в худших районах, едят... Да что-нибудь некачественное. Грязные. Их часто нанимают на работу либо Фиуалты, что хотят сэкономить на роботах-мусорщиках и роботах-уборщиках, либо в качестве шутов. Не обращайте на них внимания, они лишь тени...

— Лишь тени?! — Шарлотта хотела крикнуть, но получилось лишь тихим голосом выговорить эти сухие слова. Этого вытерпеть уже было нельзя, слишком жестоко и непозволительно, слишком неправильно. Дэтрик убивал Шарлотту, казалось, он просто разбирал ее по кусочкам, каждый раз отщипывая их раскаленными щипцами жестокости. Что с ним вообще было не так?! — Да, живые существа, которым нужны благоприятные условия для жизни — лишь тени! Пустые места! Но на самом деле пустые места те, у кого отсутствует душа! У кого нет эмоций! А где равенство?!

— Равенство — лишь упрощенная форма справедливости. Умные, талантливые люди, что работают, трудятся, ведут своё дело, заслуживают бóльшего, чем глупые животные, способные лишь на физический труд и ни на что более. Предполагаю, вы сами скоро в этом убедитесь, стоит только вам начать рыть почву вашего богатства.

— Что ты имеешь ввиду? — озадаченно спросила Шарлотта. Сердце глупо забилось, будто предвещая нечто вновь страшное. Она богата... Она — Фиуалт, но почему она чувствует лишь стыд за это перед Инфиори? И что означала фраза Норико "почва её богатства"? Ох, любят тут все эти загадочные предложения!

Не хотелось верить, что ей, Шарлотте, придётся учиться выживать в мире бесчувственных монстров по имени люди, но даже если так, она не отступит. Значит, станет первой, кто будет нести свет. Значит, покажет, каково быть живым и настоящим. О нет, Шарлотта так просто не сдастся и не вступит в ряды пустых и серолицых!

Но в её богатстве не всё так просто — вот ещё одна вещь, в которой Шарлотта была уверена.

— Это не моё дело. — О, как быстро переобулась! — Шарлотта, а вы лучше скажите основное правило общества, в которое вы сейчас попали? — Норико в ожидании ответа посмотрела на Шарлотту.

— Не показывать эмоции, не быть живым, всё ужасно, — со вздохом произнесла Шарлотта. Она никогда не была пессимистом, но как будто сейчас было самое время им стать, в ней не осталось и грамма оптимизма, прежде бушевавшего и побуждавшего идти через Ад с улыбкой. Прошел-то всего первый его круг, а она уже в пессимисты подаётся. "Ну уж нет, не так быстро меня можно сломать железными роботами, страшными фразами и Дэтриком. Мы ещё посмотрим, кто и под чем проломится". И правда, кто же быстрее — она под весом проблем и несправедливости или Дэтрик, что расплавится под огнём её доброты? То был единственный малюсенький огонь, который ещё поддерживал надежду.

— Прекрасно! А как существует город, в котором мы сейчас, и какое у него название?

— Дэтрик, он вообще никак не контактирует с другими городами, как и они с ним.

— Почему?

— Не нуждается в взаимодействии, пытается ограничить количество войн, — Шарлотта чувствовала себя будто на экзамене, только атмосфера тут была похуже, словно на неё давили черные узкие глаза и белые чистые стены. Сколько она помнила, в Эфиуме никогда не было такого — экзамен был нестрашным событием для всех, лишь беседой по поводу ваших знаний с педагогом, а за хороший ответ Шарлотта получала вкусную печеньку, как и остальные, ну разве не хорошая мотивация работать и учиться?

— Поздравляю с завершением первого урока! Напоминаю, что у вас есть тетрадка, в которую вы может записывать всё, что боитесь забыть. Вот вам учебники, можете почитать, чтобы скоротать время. И до встречи завтра в это же время. — Из каких-то потайных глубин чемоданчика появились толстоватые книги, всё в таких же однотонных обложках и со сверкающими белым цветом страницами.

— Угу, пока, — задумчиво попрощалась Шарлотта, даже не заметив, как часть стены традиционно пришла в исходное положение. Она внимательно осмотрела учебники, пару раз пролистала их, убедившись, что картинок в них тоже не встретить, и со вздохом отложила на ближайший столик.

Хотя... Впереди целый день, который ей опять предстоит провести в одиночку, так почему бы и не...

Шарлотта открыла подаренную Норико тетрадь и проверила, пишет ли ручка — писала. И на идеально белых страницах тетради начали появляться синие пузатые буковки с аккуратными завитушками.

Внутри царил аромат мимозы, и неудивительно — от той милой старушки пахло так же, да и она не раз обронила слово о мимозах, пока рассказывала о всех прелестях домика, который теперь отдавала Шарлотте.

— Я лучше перееду поближе к внукам, хоть и тяжело будет привыкать к ежедневно жаркой погоде. — Старушка поправила седые кудри, взглянув в круглое маленькое зеркальце. Заалевшие её щеки и бегающие глаза выдавали волнение и спешку в скатопорт, откуда скоро отлетал, видимо, её скат, направлявшийся на юг Эфиума в "ежедневно жаркую погоду". Везёт же этой старушке! Шарлотта всегда хотела пролететь на скате, что парил в небесах, такой же розовый, как и облака. Скаты были благородными, умными и верными животные, с удовольствием катали на спинах всех и вся. — А вам, молодёжи, надо, конечно, поближе к центру жить. Вот ты там кем работаешь?

— Феей, — ответила Шарлотта, и её голос был полон гордости, ещё бы, у неё самое чудесное призвание по расе — лечить детей, что могло сравниться с этим? Но если вы спросите молчаливых ведьм и ведьмаков, призвание по расе которых было лечить взрослых, то они не согласятся, назвав деток назойливыми комарами, на родину которых как раз-таки собиралась бывшая старая хозяйка дома.

— Особенно прекрасны тут рассветы. Ну сами понимаете, вид прямо на гору Элвеста. Это великое везение — просыпаться напротив неё, — старушка ещё раз перепроверила, ничего ли она не забыла, тяжело вздохнула, печально продолжив: — Не буду больше задерживать. Обустраивайтесь и будьте счастливы.

— И вам того же! Счастливого полета! — они обнялись на прощанье, пусть и были знакомы недолго, но почему бы и нет, ведь это так приятно — обниматься. Наверное, поэтому почти на каждой улице Эфиума можно было встретить специальных людей, которые могли подойти и обнять вас просто так. Как же мило это было!

Шарлотта аккуратно захлопнула дверь за вышедшей старушкой, погладила по кожаной обивке и прислонилась к ней спиной, медленно скатываясь вниз. Ноги гудели, жалобно ноя о неудобных ступеньках, но Шарлотта и не думала их слушать, ибо сбылась её мечта — она будет жить в доме на дереве! Уже завтрашним утром за чашкой чая она будет наблюдать, как спешат на работу всякие существа, а вечером любоваться играющими детьми на площадке, что была совсем недалеко от домика Шарлотты. Это была жизнь, похожая на сказку. Да и в целом вся жизнь Шарлотты была похожа на счастливый и прекрасный сон, и она бы не хотела его конца.

"Ну что-то меня совсем унесло в далёкие дали воображения, какие сны? Вещи надо разбирать!"

Ноги были не согласны с этим, они были не прочь ещё посидеть на мягком ковре, но смотреть на голые стены Шарлотта больше не могла. Пора бы придать этому дому новые краски и новые детали.

Иначе как счастье может быть в доме с пустыми стенами?

* * *

Впервые она не понимала, что чувствует. Вновь страх, в игре которого Шарлотта была марионеткой? Волнение, что наконец-то случится то, что ответит на большинство её вопросов? Или просто радость от возвращения в некое место, зовущееся домом?

День выписки. И именно в ночь перед ним к Шарлотте возвратились сны из Эфиума, будто он вновь пытался вернуть её себе. Она ловила себя всё чаще на ощущении некой тревожности перед мыслями об Эфиуме, будто начинала его остерегаться, будто поставила на нем чёрное клеймо за его райский обман. С одной стороны, заслужено, но с другой — ощущалось это как предательство того, что она любила. И вот он словно вновь напоминал ей о себе, моля не отпускать, не заменять его Дэтриком. Но разве Дэтрик сравнится с Эфиумом? А вымышленный мир с реальным? О многом ли она могла рассуждать, не увидев Дэтрик и не проверив все плохие слова о нём — вот какая мысль обычно останавливала все глупые вопросы, на которые пока не было ответов. И Шарлотта ждала. Ждала момента, когда хоть отчасти что-то должно было встать на свои места.

Черви-провода были выдернуты из неё ещё, похоже, ночью, ибо засыпала Шарлотта с ними, а проснулась уже без них и без экранчиков — ещё одно доказательство не верившей в выписку Шарлотте. Курс с Норико подошел к концу, и как никогда Шарлотта была благодарна ей за ту тетрадку, в которую она записывала множество омерзительных подробностей о Дэтрике, что так и не уложились в голове, а что-то она просто отказывалась принимать — например, лаборатории в зоопарках, используемые для экспериментов над животными, что не всегда имели хороший финал. Шарлотту теперь всеми силами мира нельзя было и близко подтащить к зоопаркам, на них было поставлено черное клеймо, похожее на то, которое стояло на Эфиуме, только оно было в пару раз жирнее и темнее.

Что же ждало её за белыми стенами? Город, полный несправедливости, жестокости, странные существа люди, что были будто роботы — в то, во что верить не хотелось? Или что-то хоть немного лучше? Например, замкнутые, немногословные и стеснительные жители, которым просто надо показать, что означало быть собой и не бояться показать эмоции?

Когда часть стены в последний раз исчезла, Шарлота вздрогнула, не от неожиданности, наоборот — от слишком долгого ожидания этого мига. Доктор Инган сегодня выглядел как всегда, всё в той же одежде и с той эмоцией, точнее, её отсутствием. Хотя чего она ожидала? Всего лишь до конца верила, что доктор Инган хоть на прощанье подарит ей полуулыбку.

— Шон и Келли ждут вас внизу, пойдёмте.

Ну да, как всегда, лаконично и безразлично — в его стиле. Шарлотта просто закивала, подарив улыбку, но стоило ей встать с постели, как закружилась голова, а руки и ноги перестали слушаться. Когда она в последний раз так волновалась? Только, наверное, когда начинала лечить детей на дому — в той затее было так же много сомнений и волнения, как и в том, чтобы наконец переступить порог своей палаты. Тогда же она решилась, значит, и сейчас должна решиться.

Тёмно-синее платье было единственной цветной вещью, которую Шарлотте предложили надеть, а выбор был большой, но только черно-бело-серый, видно, заработок Шона вполне мог обеспечить такое разнообразие, ну, тут больше подходило однообразие, вряд ли же больница предлагала бы столько нарядов за свой счёт. Шарлотта ни в коем случае не осуждала чьи-то вкусы одеваться только в такой гамме, только вот самой ей нравились цветные вещи. Темно-синий — слабая замена жёлтому или зелёному, но платье хотя бы было длинным, почти достающим до пола, какие в моде были в Эфиуме, и капельку... Нет, не цветным, таким его язык не поворачивался назвать. Скорее, капельку не бесцветным. Несмотря на то, что платье было вполне удобным, сшитым из хорошей ткани, опять-таки знак, что она принадлежала к этим Фиуалтам вместе с Шоном, оно, казалось, сковывало движения, причиняя дискомфорт, словно Шарлотту связали толстой веревкой, прижав руки по бокам и мешая перебирать ногами. Маленькими шажочками она вышла из палаты и последовала за доктором Инганом.

Позади оставались лишь многочисленные повороты серых коридоров, которые напоминали маленькие туннели в огромном муравейнике, нескончаемые и однотипные, но в итоге они привели ее к лестнице, рядом находился, как понимала Шарлотта, лифт — мечта всего Эфиума. По крайней мере, и на голограмме, и в реальности он был одинаково похож на душевую кабинку. Да, именно на нее. Цилиндрическая форма, стеклянные стены, только не видно самого душа. Выглядело это всё в реальности странно и непривычно, но Шарлотта уже убедилась, что почти всё, касающееся технологий Дэтрика, представлялось для нее странным и почти невозможным для понимания, как, например, роботы-животные, ибо смысла в них не было никакого. Зачем нужно было животное? Для любви, но роботы не умели любить — ещё одно их отличие от живых существ. И от людей, как надеялась Шарлотта.

А если ещё оставалось непонятным, почему лифт был мечтой всего Эфиума, то надо было представить, чего порой стоило прошагать нескончаемую дорогу ступенек, чтобы подняться на ту же гору Элвеста. А тут такие удобства! Вообще, огромное разнообразие технологий было чуть ли не единственной вещью, в которую поверила Шарлотта, потому что была относительно возможной в ее представлении и доказываемой многими вещами — теми же экранчиками. А остальным Шарлотта предпочла себя не терзать до того рокового момента, когда она сможет сама убедиться во всём. И этот миг тихо подкрадывался к ней.

— А тут ещё много лежат... больных? — аккуратно попыталась начать диалог Шарлотта. Этот вопрос ее давно мучил, так же, как и любопытство, связанное со всем, касающимся именно вируса Ридженте и заболевших. Почему-то Шарлотта словно чувствовала некую связь с теми людьми, что сейчас оставались запертыми в своей же голове и в белых стенах. Наверное, это потому, что она знала, через что им придется пройти, и Шарлотта всем сердцем верила, что у них получится.

— Много.

— А много человек... вылечилось?

— Немало.

— То есть достаточно много?

— Средне.

И вот как строить с ним диалог?! До этого доктор Инган говорил подробно и много лишь по делу и о вирусе, но сейчас, когда Шарлотта полностью оклемалась от сна Ридженте, их общение становилось всё более замкнутым, коротким и однотонным.

Цифры медленно сменялись, приближая лифт к первому этажу. Оказывается, кабинка лифта останавливалась прямо напротив огромных дверей, надпись над которыми гласила: "До новых встреч". Не очень удачный выбор прощания, возвращаться сюда, если честно, вряд ли кому захотелось бы, хотя лично у Шарлотты вопрос о занятиях с доктором Инганом все ещё оставался открытым.

Около гардероба в раздельных креслах сидели Шон и Келли, несмотря на рядом стоящий длинный черный диван, на котором им хватило бы места, но Келли, погрузившись в какую-то книгу, сидела с идеально выпрямленной спиной в отдельном белом кресле, а Шон, что-то нажимая в телефоне, с какими Шарлотта также была знакома лишь по голограмме и учебнику, хмурил брови. Стоило Шарлотте выйти из лифта, как они оба отвлеклись от своих занятий, одновременно подняв голову, что выглядело жутко, невольно подумала Шарлотта, будто они и правда роботы. Одинаково запрограммированные роботы.

Шарлотта широко улыбнулась им, помахала рукой, прижимая ее к телу. Так сказать, аккуратно контролировала чересчур сильные эмоции после прошлой встречи, которые и так хлестали под влиянием трепещущего сердца и волнения. Шон, не удостоив ее и обычного маленького кивка, молча поднялся с кресла, отложил телефон, направившись к гардеробу, и когда он вернулся вместе с двумя черными пальто, Шарлотта уже остановилась напротив Келли, замерев. Вдруг этот образ спокойно читающей и словно не замечающей ее девочки начал угнетать Шарлотту огромным давлением, смешанным с неловкостью и неким стыдом за принесенные неудобства — объятия, пусть Шарлотта и считала, что сделала все правильно, сделала то, что на ее бы месте сделала любая нормальная мать, а то поведение Келли... Шарлотта списывала его на эффект неожиданности, ибо Келли наверняка ожидала, что мама будет вести себя отдаленно, может быть, сначала даже не будет верить, а тут та обнимает ее. А может, Келли просто было неудобно? Или Шон запрещал ей обниматься, что, впрочем, Шарлотта тоже планировала исправлять. Причин могло быть много, помимо той самой страшной, которую Шарлотта даже не воспринимала всерьёз, ибо в её понимании не могло быть такого, как бы она ни старалась понять позицию, настроенную против объятий и чувств, она не могла. Легче всего сейчас было просто спросить, и не только об этом, а обо всём — о Дэтрике, Фиуалтах и Инфиори, зоопарках и лабораториях, но все эти слова не могли прорвать воцарившееся напряжение, заглушающее все попытки сказать хоть что-то.

— Келли, отложи книгу, начинай одеваться, — подошедший Шон, не переставая хмуриться, кивнул Келли на легкое пальто, похожее цветом и длиной, но другого фасона, на то, которое Шон, видимо, принес Шарлотте. Вполне подходящая одежда, если знать и учитывать, что в феврале, как рассказывала Норико, температура колебалась около двенадцати-четырнадцати плюс, было влажно, а туманы сгущались чаще, чем выглядывало солнце.

Шон и Келли будто сговорились делать вид, что Шарлотты не существует — Шон молча передал ей пальто и сам накинул свое, после чего вновь уткнулся в экран телефона, ну а Келли пыталась справиться со всеми пуговицами своего пальто, которые отказывались подчиняться маленьким бледным пальцам. Парочка длинных прядок волос, специально не входящих в состав прилизанного пучка, мешали, лезли в глаза, и Келли постоянно немного то встряхивала головой, то прерывалась, рукой заправляя пряди за ухо, но ненадолго. "Может, стоит ей помочь?" — Шарлотта уверенно согласилась с этой мыслью, но стоило ей сделать шаг в сторону Келли, как суровый голос Шона остановил ее:

— Не надо. Пусть сама учится.

Цепкий взгляд стрельнул в её сторону, будто парализуя и так скованную в платье, в волнении и напряжении Шарлотту.

— Но это лишь мелочь, она потом может научиться. Тем более, что пуговицы огромные, их неудобно засовывать в тонкие отверстия...

— Это "потом" длится уже месяц. Она хотела это пальто и знала, какие трудности ее ожидают. Пусть сама же и привыкает брать ответственность за те трудности, на которые шла.

Шарлотта посмотрела на бедную Келли, старавшуюся из-за всех сил, и смотреть на эту картину было так больно, что Шарлотта не сдержала тяжелого и объемного выдоха, вырвавшегося из легких, больно прошедшегося по пути ко рту. В чем-то Шон прав, они должны были привыкать нести ответственность с раннего возраста, но то ли из-за его железного равнодушия, то ли ещё из-за чего-то Шарлотте показались эти слова жестокими. В ней боролись две стороны: одна приказывала ей плюнуть на Шона и помочь, а другая, рожденная смесью легкого страха перед Шоном и давлением безразличия, советовала остаться на месте, но потом обязательно поговорить с Шоном касаемо воспитания Келли. Но обе стороны объединяла уверенность, что Шон поступал не как отец, да и вообще, посмотрев на них со стороны, не зная, что они отец и дочь, Шарлотта ни за что бы не догадалась об их родстве. Благо, той битве двух сторон не удалось прийти к какому-то одному исходу — с пуговицами Келли сама справилась.

— Пойдемте в машину, — слова Шона были похожи на приказ, и ноги Шарлотты, которая начинала чувствовать себя потерявшимся котенком, сами подчинились. Она оглянулась назад, дабы попрощаться с доктором Инганом и сказать ему спасибо за всё, но его на прежнем месте не оказалось. Неужто уехал на бесшумном лифте, даже не попрощавшись? Она ему так надоела, а может, чем-то обидела?

Как же тяжело было с этими безэмоциональными людьми! И вот после этого оставались ли у кого-то вопросы, зачем были нужны эмоции? Да затем, что они и есть наши главные подсказки, что говорят нам, как вести себя в той или иной ситуации. Приятен ли ты человеку или нет? А как ты это поймешь, если у него на лице пустота, пустота, что была чуть ли не такая же страшная, как и пустота в сердце! Эмоции давали цену всему, эмоции помогали осознать, насколько важно то или иное, что ближе к сердцу. А без них ты обречен на вечные поиски и бессмысленные скитания.

Белые огромные двери выросли перед Шарлоттой великанами, что были сейчас ее единственной и последней преградой, отделяющей ее от истинного обличия Дэтрика и людей. Она шла позади Шона и Келли, нервно теребя пуговку пальто, но перед белыми гигантами с черной ручкой остановилась.

— Ты готова? — впервые Шон понял состояние Шарлотты и замер, давая ей время на ответ.

— Думаю, что да. — Внутри разлилось согревающее теплом удивление. Неужто и правда осознал, как ей тяжело? Ну вот, не такой уж он и монстр! — Спасибо, что спросил, — тихо добавила она, сжав потные ладошки.

Этот момент, когда двери начали раздвигаться в стороны, исчезать, подобно стене в палате, ощущался как конец, но это как раз-таки лишь начало всего нового, а всё, что было до этого — лишь вступление. Важные решения, жизнь, проблемы, всё это готовилось закипеть, стоило только выйти из больницы, Шарлотта чувствовала это. И то ли плохое предчувствие вновь возвращалось в её голову, то ли интуиция стремилась подсказать о надвигающихся проблемах. Кто из них был на самом деле прав, Шарлотта не успела разобраться, замерев перед видом, открывшимся ей.

"Какой кошмар..."

А может, лучше эти двери не открывались бы никогда. Лишь на секунду поверилось во все плохое в людях, в отвратительные вещи, которые они творили вплоть до смертной казни, ибо сам Дэтрик — место, в котором они жили, явно это доказывал, но Шарлотта постаралась вновь отогнать страшные мысли.

Она не видела верхушки зданий, что пропадали в густом тумане, закрывшим солнце, а вместе с ним и будто всосавшим все краски. Серые постройки высокими шпилями устремлялись вверх, похожие друг на друга, будто близнецы, построенные по одному эскизу, квадратные, с кучей тёмных окон. На высоте двух метров одиноко висели андроиды-фонарики, бросавшие холодный свет на тёмный асфальт, украшенный грязными лужицами, но ничего не могло быть грязнее и противнее того, как выглядел Дэтрик, который, видимо, отстранился не только от соседних городов, но и от цветов. Чёрные андроиды-фонари, бледно-серый туман, тёмно-серые здания, чёрные окна — олицетворение унылости и несчастья. Безэмоциональный, словно робот, сам город.

Шарлотта просто стояла с открытым ртом и обводила взглядом серые одинаковые многоэтажки, пока внутри у неё разрушались все сказочные образы Дэтрика. Она представляла его, конечно, не слишком ярким, как Эфиум, но точно не таким, придумывая ему широкие клумбы с красивыми цветами, белые или кирпичные дома с бежевыми крышами, но на деле Дэтрик был не просто противоположностью Эфиума, он был противоположен всему, что Шарлотта знала и любила, то есть он был противоположностью неё. Как зря, что люди не додумались сделать чёрно-белую голограмму цветной, хотя даже если бы она и была таковой, её картинка не поменялась бы.

Как же Шарлотта ошибалась, ибо Ад начинался здесь, а не в больнице. Дэтрик, казалось, даже в ней убивал всё живое, отравляя и уничтожая счастье похуже всякого вируса. Под тяжестью однотонного обличия хотелось сжаться, будто отравленный воздух сдавливал всё тело, ещё больше заставляя прижать к себе руки, делать шаги меньше, сделаться самой меньше и незаметнее, хотя ощущение, что твоя жизнь и тело ничтожны, и так появлялось из-за грозно нависающих и недовольно смотрящих многоэтажных зданий. Судя по всему, больница Шарлотты выглядела точно так же. И ни одного человека, да куда уж там — ни одного представителя жизни, ни растения, ни птички, ни даже червяка. Одиночество.

— Всё в порядке? — Шон подошёл поближе, его голос не потерял суровости, а брови не перестали хмуриться, но Шарлотта не могла ему ответить, словно ее рот залепили скотчем, таким же мерзким, как и сам Дэтрик. Она вглядывалась в каждую его частичку, но не видела ничего, что могло бы радовать в нем. Может, из-за безрадостного города люди и были такими безэмоциональными, а в их характере Шарлотта сомневалась всё меньше, и это отдавалось болью в сердце, ибо все мысли об образе злых, жестоких, равнодушных людях она всё это время гнала прочь, боясь представить их в плохом свете, ведь из этих ужасных мыслей рождался страх, что ей придётся жить среди них, и Шарлотта не знала, сможет ли она это делать.

— Нормально, — немалых усилий ей стоило, чтобы выдавить одно слово, которое было переполнено грустью и разочарованием, как и Дэтрик, как и все её мысли. — А так выглядит... весь город?

— Нет. — Вдруг среди пепла надежды вновь блеснул оранжевый огонёк, Шарлотта в ожидании чуда посмотрела на Шона, но тот коротким ответом разрушил окончательно все надежды. — Есть часть Инфиори. Мусорка. Ну и так как мы в "медицинской" части города, то есть там, где много больниц, то тут нет множества летающих машин и скейтбордов, которые шумят своими орущими моторами.

— И мы сейчас полетим? — испуганно уточнила Шарлотта. Да, на скатах полетать она мечтала, но не на летающих машинах, ибо больше доверяла жизни, чем холодному металлу.

— Конечно, нет. Я подумал, что тебе будет комфортней в машине добираться. Но потом, если хочешь, можем и на летающей проехаться.

Шарлотта сглотнула, но ничего не сказала, лишь отметила про себя, что Шон все же немного о ней порой задумывался, и это давало хоть маленькую веру, что это он просто такой... Суровый. Холодный. А другие, может, и не такие, как Шарлотта, но подобрее Шона, и эта надежда даже немного приподняла упавшее настроение. Надо было идти. Через Ад. С улыбкой.

Серую тишину Дэтрика прервала подъехавшая машина, конечно же, чёрного цвета. О них Норико говорила особенно часто, ибо это был один из главнейших способов передвижения, так что этого чуда науки Шарлотта не боялась. На окна машины будто натянули того же цвета ткань — нельзя было ничего и никого разглядеть. Келли, прежде молчавшая и спокойно стоявшая недалеко от Шона, направилась к задним дверцам, а Шарлотта за ней, планируя хоть немного побыть с ней наедине, может быть, даже завязать разговор. Это было самое подходящее время, никто не смог бы им помешать, ибо Шон должен был вести машину, по непоколебимому предположению Шарлотты. Единственное, что ее смущало, это сама подъехавшая машина — без Шона, но тут же вспоминались слова Норико о способности машин подъезжать к водителям самостоятельно благодаря какому-то сигналу. Но все оказалось проще. Стоило Шарлотте только усесться в удобном заднем кресле, отделенном от второго, на котором сидела Келли, как тихий бас спереди ее поприветствовал:

— Здравствуйте, мадам Бартон.

Шарлотта вздрогнула сразу по двум причинам: она совершенно не ожидала увидеть мужчину за рулем, вернее, его затылок с чёрными короткими волосами, и ее поразило странное обращение "мадам Бартон", к которому она, наверное, никогда не привыкнет. Звучало это как-то грубовато...

— Привет, — по привычке ответила Шарлотта и поймала в зеркале, направленном прямо на неё, строгий взгляд Шона:

— Шарлотта, это наш водитель и твой личный телохранитель Тед. Обращайся к нему, пожалуйста, как положено.

Шарлотта прекрасно знала, что это означало, а именно, "этот человек принадлежит к Инфиори, которых мы можем брать к себе на работу, оплачивая их труд и позволяя жить в благоприятной части города, но это не даёт ему права обращаться к нам на "ты", как и нам к нему, ибо переход на "ты", как и любое другое выражение дружеского отношения, обеспечивает равенство между вами, что просто унизительно и потому запрещено". Глупо, не правда ли? А это была точная цитата Норико, которая объясняла ей неравенство между Инфиори и Фиуалтами. Возможно, это описание не раскрывало всей жестокости положения Теда, но ведь он не просто работал на Шона, он был привязан к нему железными раскаленными цепями документов, по которым жизнь Теда полностью принадлежала Шону. Стоило ослушаться, сделать что-то не так, и наказания не избежать. Фиуалты словно не воспринимали Инфиори как живых, видя в них лишь недорогую рабочую силу, и договоры о сроке службы, нечеловеческое обращение, побои, фактически, оплачиваемая работа холопа, были подтверждением такого отвратительного положения бедных людей, бедных во всех смыслах.

— Я не считаю, что это правильно— относиться к живому человеку, как к... предмету, неживому, — это были самые точные слова, пришедшие сами на ум. Шарлотта постаралась придать голосу уверенность, ибо сама в своём убеждении была уверена на сто. И менять его, что бы там кто ни говорил, не собиралась. Может, сейчас даже получится переубедить Шона?

— Шарлотта, я понимаю, что это влияние сна Ридженте, но это не просто моё желание, чтобы ты так обращалась к Теду, таков закон. Фиуалты не имеют права приравнивать к себе Инфиори, иначе вся система управления испортится.

Не получится. Шон словно читал лекцию Шарлотте о правильном проведении, его занудный голос не менял интонации, что заставило Шарлотту тяжело вздохнуть. Всё равно она не согласна с этой системой, но против закона силы её были малы. И, похоже, против Шона тоже.

— Я знаю, что это запрещено законом. По привычке так поздоровалась, у меня же, благодаря сну Ридженте, хорошее воспитание и правильное мировоззрение, — буркнула Шарлотта и сделала то, что сделал бы на её месте ребёнок — уставилась в окно, за которым ничего не менялось: всё так же возвышались безжизненные здания, крыши которых накрыл туман, нагоняющий ещё большую тоску. "И с Келли не поговорить". При Теде этого не хотелось делать, всё же объятия, которые Шарлотта хотела обсудить первым делом, были чем-то их, личным.

— Тут часто такой густой туман? — спросила Шона Шарлотта, не отрываясь от окна. Многоэтажки, что были больницами, начали пропадать за окном, а вместо них появляться точно такие же.

— В феврале да. Давным-давно он вообще был около земли, что сильно затрудняло дорожное движение, но при помощи нового оборудования учёные теперь могут управлять погодой. Немного, правда. Сделать так, чтобы исчез туман, невозможно пока что, но поднять его, чтобы не мешал — можно. Рассказать ещё что-нибудь?

— О нас, — тут же предложила Шарлотта. — Расскажи о себе, о нашей семье, о Келли и Теде. — При последнем слове Шон немного сморщил нос, а Тед никак не отреагировал. Пока что он занимал первую строчку, смещая с нее Норико, Шона и даже доктора Ингана в рейтинге самых безэмоциональных. — Начни, к примеру, с возраста, работы, самых обычных вещей.

— Мне двадцать шесть, есть компания, занимаюсь созданием сайтов, приложений, программ. В наше время это достаточно прибыльный бизнес, как ты, наверное, уже догадалась — Интернетом и всем, что с ним связано, пользуются достаточно часто.

О да! Дэтрик был буквально погружён в него, полностью окутан в его паутину. От Интернета зависело всё, например, зайдешь ли ты домой, потому что почти у каждого тут стояли замки, представленные малюсенькими роботами, работающие благодаря Интернету. В кафе и других местах не расплатиться, ибо для этого так же нужен Интернет и специальное приложение, наличные, как и банковские карты давно ушли из общего пользования. Деньги вообще были для Шарлотты новинкой, ибо в Эфиуме никогда не надо было ни за что платить. А тут, оказывается, услуга за услугу, так сказать. Шарлотта, знакомая с такими возможностями Интернета лишь по урокам, с трудом представляла, как он действует, но азы вроде как усвоила, судя по результатам итогового экзамена, проводимого Норико перед выпиской.

— Мы поженились с тобой, когда тебе было восемнадцать, а мне девятнадцать. — И это была еще одна удивительная черта такого мрачного места. Совершеннолетними тут становились в шестнадцать, а в школу начинали ходить с шести, что было немного раньше, чем в Эфиуме. — Через два года появилась Келли, хорошо всё же, что тебе не пришлось вынашивать её девять месяцев. Два месяца и в инкубатор-няню ещё на немного. — Ещё одна вещь, не пришедшая Шарлотте по душе. Роботы заменяли даже мам, заменяли также и учителей, официантов, уборщиков и много кого ещё, а у самых богатых Фиуалтов роботы работали везде — и в качестве поваров, и на месте личных секретарей.

Шарлотта внимательно взглянула на Теда и немного успокоилась, он вроде не был роботом, но Шарлотта была не уверена, ведь Норико она вначале также приняла за человека. С другой стороны, сколько воды уже утекло с того дня, сейчас Шарлотта была больше уверена в своих навыках определения, человек ли перед ней или робот. Говоря о последних, Шарлотта отличала их по слишком идеальной коже, без дефектов, а у Теда как раз была родинка под правой щекой.

Пустые улицы мелькали за окном, лишь порой виднелись одетые в темное тени, да так редко, что Шарлотте показалось, будто Дэтрик был заброшенным, полупустым, никому не нужным. И поэтому встретить живого человека, а не очередную технику, да ещё и так близко, было для Шарлотты радостью, а то и так слишком много вокруг неё было неживого.

— Ты занималась с Келли стихотворениями с трёх лет, сама в детстве их любила. Ты в целом занималась Келли с ранних лет, беря на себя полностью воспитание, в то время как я работал,

Так вот в чем дело! Вот где был посажен зародыш отстранённости Шона от Келли — он просто не знал, как с ней общаться, а она понятия не имела, что такое забота отца, пробыв всю недолгую жизнь под крылом матери. Шон, наверное, даже во время пребывания Шарлотты в больнице работал не меньше, а значит, за Келли если и смотрели, то лишь роботы-няни, которые много заботы и любви не дали. Здесь-то и росли ноги у взаимного холодка, студившего отношения Шона и Келли, у раздельных диванчиков и даже, возможно, у взрослого спокойствия Келли.

— А как у неё в школе дела? — нетрудно было посчитать, что Келли сейчас шесть лет, а значит, она в первом классе.

— В школу она не ходит. Занимается дома, чтобы можно было больше контролировать процесс обучения. Раньше литературу и математику преподавала ей ты — больно хорошо разбиралась в этом. Пока что результаты хорошие, хотя, конечно же, можно было и получше.

Келли при этих словах немного опустила голову, и Шарлотта, оторвавшись от созерцания неменяющихся улиц, взглянула на неё обеспокоенно, но та лишь открыла книгу и принялась её читать.

— Что читаешь? — Шарлотту этот вопрос интересовал ещё в больнице, но из-за того, что книга постоянно лежала на коленях Келли, разглядеть название не получалось.

— Историю. Задали прочтение параграфа, — Келли не подняла взгляда, лишь перевернула страницу.

— И пусть читает. В последнее время четвёрки по этому предмету пошли, — мрачно добавил Шон. Шарлотта уже открыла рот, чтобы прикрикнуть на него, но Шона спас вдруг громкий ревущий звук.

— Что это?! — испугано взвизгнула Шарлотта, и даже Келли немного дёрнулась, но явно от неожиданности.

— А это мы взъезжаем в центральную часть города. Вот и первая летающая машина пролетела прямо над нами, — спокойно сказал Шон. — Верный признак центра — ревущие моторы, носящиеся автомобили и скейты. Всего в Дэтрике несколько центров, они как "подгорода". Минут через шесть, думаю, будем дома...

Но до Шарлотты эти слова еле долетели, не растеряв свой смысл, ибо все её внимание было приковано к Дэтрику, в пару мгновений изменившемуся настолько, будто она попала уже в совершенно другой, новый мир.

По темно-малиновым обоям в беспорядке расползлись чёрные узоры, и чёрными же шторами, только с малиновыми узорами, были занавешены вымытые окна. Чёрная пусть и красивая, явно дорогая мебель не вызывала изумления или удовольствия, и Шарлотта чувствовала себя... полной мразью.

Этот дом был чёрной дырой, самым тёмным местом, которое она знала. Какие краски! Тут забыли о свете! А о счастье можно было и не мечтать, его тепло покинуло эти комнаты так давно, что даже пепла от него нельзя было сыскать.

Да, этот дом был чёрной дырой, что затягивала Шарлотту, её стопы липли к мягкому ковру из какого-то там животного, на её ладонях оставался тёмный след ненависти, стоило прикоснуться к любой поверхности или предмету. Голые стены жались друг к другу, стискивая меж собой Шарлотту, преграждая доступ к кислороду. Сжималось и сердце до такой боли, что хотелось выть от всей темноты, от всего бесцветия, от всего горя, на котором держался, которым жил дом Бартонов, её дом.

Мрачный дом, серый город уничтожал в ней всю радость, убивал противоположностью и неправильностью, ибо так не должно было быть! Нельзя было настолько запустить жизнь, чтобы довести свой мир до состояния депрессии! И всё же у людей это получилось. Так почему же Шарлотта чувствовала себя мразью? Может, из-за дорогущих вещей, которыми был заполнен огромный шкаф? Или из-за вкуснейшего обеда, только, правда состоящего из мяса, при условии, что Шарлотта всегда была тем, кого в Дэтрике называли вегетарианцем, а о том, что она вегетарианка, узнала лишь сегодня, ибо в Эфиуме вообще не употребляли в пищу другие виды животных, такой мысли даже не рождалось ни у кого в голове: как это — убить ради своего пропитания? Вам что, мало других способов получения еды?

А может, мразью она была в целом из-за всей роскоши, ныне окружающей её? Шарлотта понимала, что такие шикарные дома получают не просто так, как в Эфиуме, но стоило заметить, что и в Эфиуме не было таких дорогих домов, у всех были похожие по тому, что в Дэтрике звалось "стоимостью", зато внутри были индивидуальны. Шарлотта словно попала в другую сказку, в жизнь, в которой у неё было всё — деньги, семья, престижный дом, наполненный дорогущими роботами и техникой. Вот только всё это настолько было переполнено неестественностью и уродством мрачности, будто Шарлотту посадили в пластиковый, ненастоящий дом, и она была точно куклой, чувствуя себя так же искусственно. И не могло быть радости и счастья в таком доме, который, по факту, был пустым. Не было фотографий, картин, игрушек, поделок, элементов декора, цветов — всё, что могло бы выделить дом, сделать его живым, особенным, создать ему память. Дело ведь было не в мрачных цветах, а в отсутствии души, не вложенной в эти этажи, которых было пять.

Пять этажей! Целых пять огромнейших этажей, высококлассные сигнализации, идеальная чистота, качественная мебель, обои и другие немало стоящие предметы роскоши заставляли Шарлотту стыдиться того, что ей тут не нравилось, будто она та ещё противная привереда, которой её учили не быть, а радоваться каждому подарку жизни. Но как радоваться, если чёрная дыра всё забирала себе, только от этого светлее не становилась?

Краски неба приобретали вечерние оттенки, а стрелки часов под грузом позднего времени стремились закончить круг на циферблате. Больше всего Шарлотте понравились в доме именно часы — вот эти старинные, со стрелками, висящие на стене библиотеки. Жаль только, что все книги в Дэтрике были серыми пластинками с белыми названиями, штрих-кодом на обратной стороне и кнопкой сбоку, при нажатии на нее в пластинке появлялось небольшое отверстие, из которого исходил луч, образующий маленькую голограммку с текстом — именно так ей описала книги Норико, именно так они и выглядели в настоящем. Шарлотте по-прежнему досаждало отсутствие бумажного варианта, тот давно был похоронен в прошлом. Самое любимое и дорогое — книги — оказалось так же под влиянием унылости Дэтрика, прогнулось и изменилось, потеряв прелесть. Нельзя было теперь насладиться запахом свежих чернил, услышать чудесный звук перелистывания страниц, полюбоваться индивидуальной обложкой — все пластинки были одинаковы на вид, как и многие другие вещи в Дэтрике. И не только внешне — внутри они оказались идентичны: сколько бы книг Шарлотта ни открывала, все они были лишь про бизнес. "Основы бизнеса", "Бизнес и все его секреты", "Как поднять количество потребителей", "Тайны бизнеса" и много-много ещё.

На входе в библиотеку, правда, стоял интернет-путеводитель, состоящий из большого экрана на ножке, который мог бы окончательно подтвердить или опровергнуть страшную догадку — в этой огромной библиотеке и правда все книги посвящены лишь бизнесу, а не другим более важным вещам, но пользоваться им Шарлотта не собиралась, не дай Элвест сломает. Ещё был вариант позвать Теда, который пусть и держался от неё на расстоянии четырёх метров, но из вида не упускал, верный телохранитель. Он не говорил, пока его не попросят, руки всегда держал сложенными на груди, а взгляд — такой же, как и у Шона, только жёлтый — не спускал со спины Шарлотты. Коротко постриженные черные волосы, бледная кожа — идеально вписывавшаяся в Дэтрик внешность, но Шарлотту заинтересовало совершенно другое — шрам, рассекавший правую щеку. Спросить об этом, конечно же, хотелось, но, с другой стороны, было страшно: вдруг он стеснялся этого шрама? Да и о каком шраме речь, если Шарлотта боялась спросить даже, как пользоваться интернет-путеводителем? А боялась, потому что было стыдно о чем-то просить его, Инфиори. Его, пережившего явно немало, тот же шрам взялся не из пустоты, его, который и так был сильнее, чем все Фиуалты, ибо держаться вот так спокойно и уравновешенно, уверенно и непринуждённо в положении Теда было настоящим показателем мужества. Шарлотта не уставала удивляться силе Теда, и ей хотелось быть такой же сильной. Она не имела права сдаваться рядом с ним, ибо у него ситуация хуже ее.

— Мадам Бартон, вас вызывает месье Бартон. Я провожу вас в гостиную, где он вас ожидает. — Мысли о Теде словно призвали его самого, и от сиплого баса непроизвольно пробежались мурашки по коже. Тед стоял около двери библиотеки, вновь превратившись в каменную статую, будто недостающий элемент интерьера. Он ждал, пока она выйдет, и Шарлотта молча кивнула, направившись к выходу.

Ей не нравилась эта сказка, в которой она будто принцесса, запертая в готическом дворце вместе с драконом. Только в таких сказках обычно добрые принцы спасали своих принцесс, помогая покинуть дом монстра, а Шарлотте бежать не хотелось, наоборот, она хотела исправлять то, что было дано ей, пусть пока и не знала как. Наверное, Дэтрик неплохой город. Плохих вещей вообще не бывает. Бывают лишь недоработанные. И если она могла сделать свою семью и их обитель хоть капельку лучше, ради этой капли стоило бороться, стоило преодолевать отвращение к мрачному унынию, стоило пытаться убедить себя, что она поладит с Шоном и Келли, но пока, как бы она ни пыталась, они оставались для неё недостигаемыми, замерев, точно Тед, по другую сторону пропасти, возникшей между ними. За обедом Шарлотта трижды спрашивала о разном то Келли, то Шона, но всё, что получала — короткие простые ответы, обрубавшие все возможности продолжать беседу, а безразличные взгляды кололи кожу острыми иглами без перерыва, без передышки, без конца. И Шарлотта съеживалась от этих ударов. Она была беспомощна и беззащитна и хотела быть другом, быть в стае, но неужто, чтобы пополнить её ряды, надо стать такой же, как они?

В гостиной почти не было света, лишь настольная лампа и электронная голограмма камина, подключенная к обогревателю, старалась хоть как-то разрушить мрак, но его не победить, пока сердца людей пропитаны им.

— Мне надо обсудить с тобой некоторые вещи, — вот так резко, без приветствия, без объятий и поцелуев, безразлично, а от того и бессмысленно, начался их диалог, когда Тед вышел, прихлопнув дверь. Шарлотта с возмущением посмотрела на него, а потом перевела взгляд на зеркало, стоявшее рядом на небольшом столике. Бледная, испуганная, уставшая девушка взглянула на неё в ответ, настолько блеклая, что походила на мертвеца, если бы не живые глаза. "Когда я только успела стать такой похожей на них?" На роботов, на людей, на Шона. Откуда это безжизненное лицо и подавленный взгляд больной души? Где вечно жизнерадостная и веселая загорелая Шарлотта? Всего-то за месяц Дэтрик умудрился сделать из неё очередную копию себя.

— Какие? — Ну хотя бы Шон захотел с ней поговорить. Разве не чудесно? Впервые сам! Шарлотта была сейчас рада любой беседе, лишь бы она просто была. Разговоров в Дэтрике, вот этих вот, душевных, в полутемной из-за вечерних сумерек комнате, за чашкой чая, ей дико не хватало, и пусть гостиная Бартонов была не похожа на милый домик на дереве, а у Шона в руке стакан кипятка — он почему-то обожал его, — Шарлотте хватило бы и этого.

— Сначала касаемо тебя. Я понимаю, что, наверное, тяжело... — он замолчал и опять нахмурился, облизнув губы — подбирал слова, ибо, видно, тяжело давалось это выражение "я понимаю", — привыкать к Дэтрику. Ты не помнишь ничего и из-за этого можешь порой вести себя... странно.

"Спасибо, что напоминаешь".

Шарлотта понимала, он не со зла, он просто прямолинеен, но слова о беспамятстве все равно пришлись небольшим уколом в сердце. Память была важной составляющей жизни, но в нынешней ситуации, возможно, даже хорошо, что её не было, ведь так Шарлотта не помнила всей жестокости Дэтрика, а значит, у этого города есть второй шанс вновь влюбить в себя, порой лучше начать с чистого листа.

— И это потом может нехорошо для нас обернуться. — Он встал с кресла и подошёл к Шарлотте ближе, переходя на шёпот. — Дело в том, что так как я далеко небезызвестный человек в Дэтрике, то постоянно, скажем так, нахожусь под прицелом камер, журналистов, желающих распространить злые слухи, чтобы подорвать бизнес. Большая конкуренция, сама понимаешь...

— Я понимаю, наверное, к чему ты клонишь, — вздохнула Шарлотта. Остальных вещей она не осознавала. Почему надо быть врагами? Почему нельзя жить в дружбе? Почему нельзя помогать друг другу развивать свое дело, коли вы так им горите и печётесь о нем, что у вас даже вся библиотека заполнена бизнесом, ибо с взаимопомощью можно добиться большего, чем играя во врагов. — Боишься, что меня посчитают неправильной?

— Боюсь, что тебя посчитает сумасшедшей и признают опасной для общества. Упекут вновь в больницу. Тебе туда хочется? — Шон даже не взглянул на то, как Шарлотта отрицательно замахала головой, округлив от испуга глаза, и продолжал смотреть на черно-белый огонь бесстрастным взглядом. — И мне не хочется. Потому что тогда и моя, и твоя жизнь превратится в настоящий Ад.

— И что для тебя есть Ад?

— Новая жена. — Шон допил кипяток и поставил с тихим стуком пустой стакан. — Поиск достойной. Открытый вопрос о наследнике. Небезопасность положения моего бизнеса.

— Ты о чем? — Шарлотта не заметила, как сама перешла на шепот, правда, в нем было столько всего смешано — непонимания, волнения, усталости, — что он казался громче спокойного шепота Шона.

— Я рад, что доктор Инган послушался меня и не рассказал тебе о контракте, который ты подписала, вступая со мной в брак, а то велика была бы вероятность искажения правды. — Шон сделал шаг назад и подошел к комоду, нажал на серый кружок одного ящика — распознаватель отпечатков пальцев, насколько понимала Шарлотта, — тот тихо запиликал, ящик выдвинулся, и Шон извлек оттуда какую-то бумагу. — Но кое-что он тебе все-таки должен был рассказать...

— Например, то, что каждый брак заключается на особенном контракте, который составляют и жених, и невеста? — уточнила Шарлотта, следя беспокойным взглядом за Шоном, что вновь подходил к ней, только теперь поднося, по всей видимости, контракт. Собственно, это было единственной вещью, которую ей вообще рассказали в больнице. И не доктор Инган, а Норико.

— Верно. Этот контракт может содержать любые пункты. Подписав его и тем самым вступив в брак, ты согласилась на все мои условия, а я — на твои. И их невыполнение, как ты знаешь, карается...

— Пожизненным изгнанием в Инфиори и полным изъятием имущества, так как среди Фиуалтов должны быть лишь порядочные люди.

Что в целом было не так страшно. Да, Норико говорила, что Инфиори живут беднее по сравнению с Фиуалтами. В общем-то, Шарлотта, наверное, даже и чувствовала бы себя лучше среди Инфиори, слишком уж непривычно было находиться среди всего этого великолепия. И кто знает, может, у Инфиори была жизнь, похожая на ту, которая была в Эфиуме? Может, люди там добрее и лучше?

— Верно. Я предлагаю тебе ознакомиться с этим документом.

Взгляд скользнул вниз к протянутому документу. На нем по левую и по правую сторону большими буквами красовались надписи: "ТРЕБОВАНИЯ ШОНА БАРТОНА К ШАРЛОТТЕ ПАУС, КАК К СВОЕЙ ЖЕНЕ" и "ТРЕБОВАНИЯ ШАРЛОТТЫ ПАУС К ШОНУ БАРТОНУ, КАК К СВОЕМУ МУЖУ".

— Мне выйти?

— Нет, лучше останься, мне будет легче с тобой.

Ей будет проще прочитать этот контракт не в одиночку. Ничего приятного Шарлотта уже не ждала от него. Словно в ужастике, во мраке гостиной, после слов, подводящих к чему-то явно плохому, Шарлотта была готова увидеть и прочитать все. И начала она с собственных требований.

Требование первое: пожизненное проживание среди Фиуалтов, даже после смерти Шона Бартона (исключение — в случае правонарушений Шарлотта Паус будет отправлена в Инфиори согласно закону).

Требование второе: переход бизнеса Шона Бартона после его смерти под полный контроль к Шарлотте Паус.

Требование третье: обеспечение Шарлотты Паус личным телохранителем и всеми мерами безопасности.

В целом, ничего даже такого ужасного. Лишь первый пункт навевал тревогу, словно стоило расторгнуть брак, что в целом было невозможно в Дэтрике, и Шарлотту отправят... Отправят в какое-нибудь нехорошее место. Иначе зачем ей просить пожизненное проживание среди Фиуалтов?

То, что чувствовала Шарлотта, отдалённо напоминало тот момент, когда доктор Инган начал рассказывать казавшиеся тогда странными и неправдоподобными вещи, в тот день она чувствовала себя точно так же — необъяснимо тревожно, особенно из-за серьезного взгляда Шона.

Его требований тоже было три — как и полагалось, поровну, и с волнующимся сердцем Шарлотта перевела взгляд на правую сторону документа.

Требование первое: запрет на организацию любых праздников и приёмов гостей без согласования с мужем.

Это было достаточно странно. "А вдруг это связано опять с конкуренцией?" Ну и что, закрыться теперь от всего мира? "Похоже, это он и сделал". Шарлотта поджала губы, но внутри постаралась смириться. Ибо кого ей приглашать-то? Да и самой можно устроить праздник внутри семьи, без гостей!

Требование второе: бизнес будет передан Шарлотте Паус только при условии несовершеннолетия старшего ребёнка.

Тут и комментировать было нечего, судя по истории, это был достаточно обычный прием.

Требование третье: исполнение супружеского долга.

— Шон, а что за супружеский долг? — Но вместо ответа ей была поднесена очередная бумажка, уже меньшего размера, чем обычный документ. — Его ты тоже лично составлял? — Не требовалось много усилий догадаться, что новой бумажкой был этот "супружеский долг".

— Нет, это утвержденный правительством документ. Я распечатал пункты, касающиеся нашего положения.

Шарлотта приняла из его рук бумагу, положила её поверх контракта. Любопытство побеждало волнение, причём, судя по вполне приемлемым вещам в контракте, это было пустое волнение. Совсем немного текста получилось на распечатанном листе, а значит, и немного новостей на нём находилось, правда, было написано такими мелками буковками, что в почти не освещённой комнате, как бы Шарлотта ни щурилась, разглядеть строки не получалось.

— Давай включим побольше света, я не могу разобрать текст.

Шон молча кивнул и нажал что-то на часах, похожих на те, что были на руке доктора Ингана. Рядом стоявшая настольная лампа загорелась белым светом, таким же белым, какими были стены в палате. Шарлотта широко улыбнулась, тем самым благодаря Шона, и опустилась в кресло, начиная читать.

"При выходе замуж за мужчину, занимающегося широким производством (имеющим бизнес), женщина обязана родить минимум двух здоровых наследников, способных позже продолжить дело отца для поддержания обеспечения жителей Дэтрика необходимыми продуктами производства..."

— Под словом "способных" подразумевается взятие ответственности за образование и контролирование учебного и воспитательного процессов, — будто бы поняв округлённые глаза Шарлотты, объяснил Шон. — Другими словами, ты обязана по закону следить за работой нянь, воспитывающих Келли, психолога, формирующего из неё сильную независимую личность, и за учителями, обучающими её всему необходимому. Но пока из-за своего состояния — официально у тебя ещё процесс восстановления — можешь не заниматься этим...

— Подожди, подожди, Шон! — Перебивать было некультурно, очень некультурно, но надо было прекращать поток информации, который Шон вливал ей в мозги, иначе бы они растворились во всех этих контрактах, долгах и листочках! Шарлотта встала с кресла и положила на него все бумаги, буквы которых теперь скакали в голове, не желая складываться воедино. — Давай начнём сначала. Исходя из твоих требований, я обязана исполнять супружеский долг. Но и по закону, как понимаю, я также обязана его выполнять. Зачем тогда надо было писать в контракте?

— Потому что за обычное несоблюдение супружеского долга в роли наказания выступает развод. А за невыполнение требования — изгнание и изъятие. Мне нужна была гарантия, что ты не расторгнешь брак, не выполнив одно из важнейших условий...

— То есть ты не доверял мне? Никогда? — срывающимся шёпотом пробормотала Шарлотта. — Но как... Почему ты тогда вообще женился на мне?! Разве брак — это не следствие бескрайнего доверия и бесконечной любви? — И тут страшная мысль стрелой вонзилась в голову Шарлотты, от чего она резко вздохнула и, чуть не плача, спросила: — Подожди… Так ты никогда не любил меня?

— Не драматизируй. Звучит глупо. Брак используется для укрепления отношений между бизнесом. Кто-то выдает сыновей и дочерей за детей конкурента, чтобы заключать перемирия, кто-то ищет другие ходы. Ты была подходящим вариантом. Самым лучшим. Тебя-то я знал лучше всех. И знал, на что ты способна, поэтому и подстраховался. — Видимо, Шон решил проигнорировать последний вопрос, но Шарлотту это не устраивало.

— Так ты любил меня или нет? — Речь то и дело прерывалась судорожными вздохами, голос срывался, а в глазах вновь стояли слезы, которые так достали Шарлотту.

— Конечно же нет, что за глупость — брак по любви? Где вообще сейчас встретить эту обманчивую любовь, так усложняющую жизнь! — ухмыльнулся он, будто не замечая ее слез, тихо падающих на ковер. — Ты думаешь, ты меня любила?

Так вот почему она ничего не почувствовала при первой встрече в палате. Просто между ними ничего и не было. Сил не хватало даже на то, чтобы вытереть непроизвольные слезы, Шарлотта стояла и плакала, чувствуя, как со слезами из нее вытекало нечто страшнее просто слезинок — из нее утекало все живое и хорошее.

А ведь она так старалась полюбить новую жизнь со всеми ее причудами. Она так старалась влюбиться в тех, кому на нее было, похоже, плевать, если для них любовь — всего лишь глупый абсурд. Только не она тут была тупой бессмыслицей. Она могла бы стать лекарством для этим неумных людей, что сами обрекали свою жизнь на бред. А у любви на самом деле была не такая уж и легкая работа, наполненная большим смыслом, чем весь Дэтрик в целом. Она вставала рано по утрам, обнимала, она поддерживала, она покупала твой любимый чай и фотографировала твои улыбки. Любовь не в бумагах и долгах, она в наших глазах.

— Мне кажется, тебе на сегодняшний вечер хватит новостей. — Шон аккуратно собрал бумаги и, сложив их обратно в ящик, захлопнул металлическую дверку. — Я просто хотел тебе показать, чтобы ты знала, что тебя ожидает. И, если честно, ожидал другого вопроса, — он, прищурившись, посмотрел на неё, заставляя Шарлотту напрячься ещё больше, пусть ей и казалось, что хуже-то быть уже не могло. Что за вечер тайных намёков? Что она должна была спросить?

Ещё раз Шарлотта прогнала всё узнанное, ещё раз профильтровала и обдумала. И правда, что-то постоянно ускользало, пропадало из виду и не сходилось, но что? То ли усталость прикрывала несостыковку, то ли...

Подождите.

— Шон, а у нас же один ребёнок, — брови Шарлотты медленно расправились, после чего она схватилась за лоб, побеждая прежнюю слабость — настолько сильно было действие этой "ускользающей детали". — У нас же ведь одна Келли, да?

— Верно. Лишь она. Догадалась. — Он слегка улыбнулся или ей показалось? — В общем, тебе есть о чем подумать. В любом случае, лучше знать, чем оставаться в неведении, и лучше это узнать от меня, чем от докторов. Как тебе спальня, нравится?

— Вполне, — она не была готова к такой резкой смене темы, и ответ, впрочем, правдивый, вырвался сам по себе, пока руки медленно сползали с лба, падая вниз. В голове вторая каша накладывалась на первую, ещё не успевшую перевариться, касающуюся Дэтрика, а теперь к нему еще прибавились документы.

— Вот и хорошо, отправляйся туда и ложись спать. Завтра будет тяжелый день, я бы хотел съездить с тобой прикупить новую одежду и кое-что еще, вывести тебя в люди, показать самый лучший торговый центр. Келли с собой захватим.

Вроде бы это было обычной заботой — предложение купить вещей просто так, беспокойство — ну, не совсем беспокойство — о её сне, но приятно и тепло от них не становилось, ибо Шон будто... приказывал ей, неоспоримо, и от этого петля на шее стягивалась всё туже и туже, становилась настолько тугой, что хватило сил лишь кивнуть и пробормотать неразборчивое "спокойной ночи", после чего уйти в спальню под пристальным надзором Теда.

Наверное, её ночь сегодня точно не будет спокойной.

По кухне разлетелся сладкий запах овсяного печенья, и Шарлотта поспешно закрыла окно.

— Чтобы аромат не выветрился. Только у тебя может получиться сладким даже запах, Эви! — оправдалась Шарлотта, сжав в кулачки рукава блузки, на что Лала прыснула.

— Да тебе просто на месте не сидится! Вся на нервах! — она легонько толкнула Шарлотту. — Вон как напряглась!

— Конечно же, я нервничаю! Это операция, она очень сложная... А ему нужно это крыло, иначе как это — дракон без крыла? — Шарлотта в ответ слабо шлепнула Лала по ладони, и та залилась смехом, таким звонким, каким умела лишь она.

— Все нервничают. Он же для нас друг, — тихо подхватил Джайлс. — Но мы должны верить в лучшее, Ратибор справится. У нас хорошая медицина, я уверен, что они вылечат его сломанное крыло.

— Мы ничего не изменим лишними переживаниями. Лучше сохранить силы и потом помогать Ратибору восстанавливаться, а так... Трата времени впустую.

Да, Лала говорила уверенно, но по её слегка дрожащим пальцем и потеющим ладошкам легко было понять — она волновалась так же, как и они все, не хотела нервничать и думать о плохом, но ничего не могла с собой сделать, такова была природа доброты и сострадания.

— Печенье готово. Я отойду переодеться, а когда вернусь и хоть одного печенья не будет хватать, я кому-то больше не буду готовить торты на дни рождения, — Эви строго посмотрела на Лалу, возмутившуюся такой клеветой. — И нечего на меня так смотреть, мы все прекрасно знаем твои навыки, — тут же продолжила Эви, пока Лала беззвучно открывала рот, разыгрывая удивление. Ох уж эти кентавры!

— Это неправда!

— Лала, просто так, для справки тебе, я пересчитала их! — уже уходя, крикнула Эви.

— Врёт, она никогда их не считает, — заговорщицки шепнула Лала на ушко Шарлотте.

* * *

Не самым приятным было утро, которому никто в доме не радовался, а именно так и было у Бартонов. Молчание вечным крестом перечеркнуло все новые попытки завести разговор, и это дежавю раздражающе шумело в голове, оно вообще начинало раздражать тем, что встречалось везде — в узорчатых или однотонных стенах, асимметричных комнатах, что вроде как были сейчас в моде, в устрашающей тишине, будто тут кто-то умер. Собиралась ли Шарлотта отчаиваться? Да ни за что! Пусть скребли кошки на душе, пусть выли вьюги и кричали внутренние страхи, нельзя было запустить отчаяние в сердце, не так привыкла вести себя Шарлотта. Как бы ни было тяжело морское плавание, как бы ни царапались бока судна об острые камни, она была посередине бушующего моря и не могла повернуть обратно — лишь обуздать крутые волны и мели. Сколько бы слез ни пролилось — всегда радость придет и перевесит их.

Шарлотта была благодарна, что Шон собрался посетить торговый центр в первую половину дня, ибо во вторую у него намечалась какая-то онлайн-встреча с коллегами. Она в это не желала лезть и просто радовалась, что теперь не придется мучиться раздумьями, чем же занять себя утром, дабы не отдаться на съедение мыслям, а того стоило остерегаться, они могли сожрать ее и разорвать лучше Дэтрика, лучше одиночества и молчания, ведь от них точно некуда было деться, ибо они и были ею. Шарлотта боялась копаться во всем, но понимала, что из-за этого теряла возможность всё обдумать, а это было нужно. И сделать это надо, пока запутанная паутина нововведений в жизнь не подчинила себе весь разум.

Были преодолены огромные ступени из черного мрамора. Стоило признать, немного Шарлотте они нравились, что-то было в их белых трещинах. А возможно, они просто напоминали ей о том, что даже долгая темнота прерывалась белыми лучами, надо было только найти их, и Шарлотта искала, правда пыталась полюбить дом, принять нелюбовь семьи к разговорам за завтраками, отыскать нечто красивое, хорошее. И обнаруживала это в мелочах, например, в красивом черном мраморе лестницы или в часах старой модели.

Собственно, по лестнице она сейчас поднималась как раз-таки из-за поездки, от Шона поступил "приказ" подниматься наверх в свою спальню, что, к слову, находилась на втором этаже и была разделена на две комнаты — спальню Шарлотты и неожиданно, судя по маленькой кроватке и белым цветочкам на стене, детскую, что, наверное, раньше принадлежала Келли. Сейчас же та проживала на первом, между кабинетом Шона и классом для основных занятий, не требующих специального оборудования.

Дверь, за которой скрывалась спальня, бесшумно отъехала в сторону, как и любая другая в этом доме, повторяя трюк стены из больницы, но Шарлотта замерла у входа, удивленно глядя на постель.

На заправленную постель.

На постель, которую лично она не убирала, но та каким-то образом была аккуратна накрыта темно-малиновым покрывалом, настолько темным, что Шарлотта сначала даже и не заметила еще одной странности — одежды, лежавшей на этом покрывале, и не заметила из-за её сплошного чёрного цвета.

— Всё в порядке? — холодно уточнил Тед. Нет, не из любопытства, как бы Шарлотте того ни хотелось. Было спрошено чтобы лишний раз убедиться, что ей всё нравится. Нет, не из-за заботы, просто это была его обязанность.

— Да, просто... Не знаешь... — сглотнув и тяжело вздохнув, Шарлотта исправилась на неправильный, по её меркам, вариант. — Не знаете ли, откуда тут одежда и почему постель убрана?

Вроде это мелочь, но за неё никто и никогда не убирал постель, а тут вдруг словно добрые духи навестили спальню, помогли...

— Лучше уточните это у Бартона, — ответил он, прижавшись к стене. Шарлотта ожидала какого-то продолжения, но, поняв, что его не планируется, решила последовать совету Теда, учитывая, что у неё и так был один интересный вопрос.

— Хорошо, спасибо за совет!

И вновь вниз по лестнице, переступая мраморные ступени, ибо комната Шона так же находилась на первом, пробегая неосвещенные коридоры, прорываясь через мглу с улыбкой. С натянутой, но улыбкой.

По привычке Шарлотта постучалась, прежде чем зайти, и тут же отдернула руку от двери, будто обожглась, но исправлять ошибочку было поздно — через пару мгновений дверь скользнула вправо.

— Всё никак не можешь привыкнуть к звонку? — Казалось, Шон знал о ней всё или же хорошо умел понимать выражение её лица, впрочем, сейчас это было не так сложно — сдвинутые и немного приподнятые бровки над извиняющимися глазками и сжатые губы, проговорившие искреннее "прости", вполне прямо описывали, что вновь произошло. Ну не могла она запомнить, что вместе стука тут нажимали плоскую серебряную кнопочку звонка!

— Отвыкай извиняться, ничего страшного не произошло. И отвыкай от этого... — Шон просканировал Шарлотту фиолетовым лазером глаз, — странного выражения лица. Никогда прежде такого не видел. — Шарлотта на это лишь закатила глаза, цокнув языком. — Ты что-то хотела?

— Да, да! — Шарлотта ещё больше оживилась и кивнула наверх, показывая тем самым свою спальню — помнится, когда-то Шон говорил, что его комната расположена прямо под ней. — Меня в спальне неожиданно ждал один... сюрприз.

— В смысле?

— Ну... Кто-то посторонний зашел в мою комнату...

— Кто-то чужой забрался к тебе?! — Шон тут же вспыхнул да так, что этот огонь был ярче цвета его волос. — Он что-то украл?! Был в других комнатах?! Мне давно уже стоило обновить сигнализацию!..

— Нет-нет, он лишь убрал постель и оставил какую-то одежду! — поспешно прервала его Шарлотта, замахав руками, это помогло. Глаза Шона стали спокойнее, голос тише и ровнее, а потом он тяжело вздохнул.

— Это мой недочёт, забыл тебя предупредить, — он выглядел уже совершенно спокойным, будто и не был готов миг назад разорвать любого, кто мог причинить Шарлотте вред. И с одной стороны, это было приятно, но с другой — разбавлялось лёгким страхом, слишком уж сильно Шон беспокоился за неё. Даже без повода. — Помимо обычных слуг, подающих еду, убирающих дом, поваров и остальных, у нас также есть стилисты, составляющие нам образ каждый раз при выходе наружу, чтобы мы гармонично и изысканно смотрелись. И личные уборщики, следящие за порядком в отдельных комнатах — моей и твоей, Келли ещё маловата для такого. Всё в порядке, они просто выполнили свою работу.

— То есть я не могу сама выбирать себе одежду? — разочарованно протянула Шарлотта. Да как так? А как же составление разных образов в голове? Выделение любимых? — А в торговый центр мы также едем со стилистами?

— Нет, но они скинули мне список вещей, которые нам стоит купить.

— Но это же полное отсутствие свободы и индивидуальности!

— Зато красиво и элегантно. Не капризничай и наслаждайся свободой безделья.

И так вправду и было. Убираться не надо — это делали уборщики. Следить за здоровым питанием и вообще готовить еду — тоже, ибо есть диетологи и повара. Как оказалось, выбирать одежду тоже было не её головной болью — стилисты хлопотали. Но только пока что это больше было похоже не на свободу, а на ее ограничение.

— Ладно, а я совсем-совсем не могу ничего сама убрать из того образа? — Шарлотта ещё не придумала, что исключила бы — не успела разглядеть в подробностях весь наряд, но на будущее лучше уточнить.

— Это надо обговаривать со стилистами заранее, сейчас уже не успеем. Не забывай, у меня встреча, на которую нельзя опоздать.

Это звучало как упрёк, причём весьма несправедливый, ибо Шарлотта помнила! И дала себе слово, что постарается как можно быстрее делать выбор, а не стоять по два часа в одном магазине, как бывало обычно. Если честно, она вообще слабо понимала, с чем связана такая спонтанная поездка, возникшая без объяснений. Казалось, за ней крылись другие мотивы Шона. Впрочем, Шарлотта тоже согласилась не только из-за покупок, была ещё одна цель — люди. Ведь в торговых центрах всегда много людей, и это как раз то, что нужно. Скучно жить в четырех стенах, сначала белых, а теперь темных, скучно от одних и тех же лиц, хотелось заводить друзей, подруг, знакомиться...

Все же в ней ещё жила надежда, что не все люди так равнодушны.

— Я помню.

— Хорошо. Это всё?

— Нет, я хотела еще кое-что спросить, — Шарлотта облокотилась на стену, скрестив руки, и впервые за весь разговор опустила взгляд. Вопрос никак не желал слетать с губ, застряв внутри, и она сглотнула, пытаясь преодолеть стеснение, хотя ведь она шла сюда отчасти из-за него. Если бы её не так мучил факт этой вещи, она бы никогда такое не спросила, но... — Шон, а почему по супружескому долгу... ну... должно быть минимум двое детей? Почему не один?

— Ну как, а вдруг со старшим что-то случится? Много бывало случаев, когда старшие наследники умирали каким-то загадочным образом. То таблеток вдруг наглотались, то утонули, то ножичком себя в приступе эпилепсии зарезали. Много историй.

— Какой кошмар!

— Верно. А потом начинались игры за наследство, доводившие до смутных периодов. Невыгодная ситуация. Вот и придумали такое решение вопроса.

"Не самое лучшее решение, — хотелось добавить и предложить: — Что насчет мира и дружбы?"

Но то было лишь сладкой мечтой, поющей отголосками Эфиума. И, к сожалению, не всем мечтам предназначено исполниться.

* * *

Шарлотте казалось, что она едет по одной и той же улице, одинаковым домам давно был потерян счёт, а нового варианта многоэтажек не встречалось на протяжении уже... пяти минут? Да, не меньше.

Из-за разъедающей тишины желание включить громкую музыку увеличивалось с каждой секундой, и единственное, что останавливало — отсутствие проигрывателя в машине. Ну, какой-нибудь там встроенной штучки, отвечающей за музыку. Нельзя было, что ли, придумать?

Если за окном нет ничего интересного, значит, что? Правильно, начинались мысли. Мысли в последнее время были в таком переполохе, что Шарлотта давно терялась в их бардаке, который её порядком раздражал и в то же время пугал. Благодаря ему она не знала, что делать дальше, а будущего своего не видела вовсе, лишь светлая надежда подсказывала, что всё будет хорошо, но на чем она была основана? Была ли права? И поэтому надо было прочистить ум, чтобы понять, как действовать дальше, но... Вдруг она вновь отдастся пустоте и печали? Что если она не придумает, что делать дальше? Она всегда надеялась на лучшее, но пока пребывала в Дэтрике, за это получала лишь очередные беды. А в Эфиуме даже и не задумывалась о том, что ей могло быть плохо.

"Ну а если эти страхи разобраться закопают меня?" Такое тоже могло быть. Везде, со всех сторон она была окружена лишь страхами, и в таких случаях оставалось лишь одно — идти через них напролом.

Что ж, стоило начать с самого начала. Тот мир, который она знала, который она любила, её лучший, идеальный мир — Эфиум — нереален, ибо он лишь плод её болезни. Настоящий же мир, Дэтрик, похоже, и правда его противоположность — бездушный город и его отражение — равнодушные люди. Их не волновала судьба соседа, что уж говорить о растениях и животных, тут каждый шёл по головам и считал это нормальным. Отсюда и вытекала первая проблема — Шарлотта не была такой совершенно, она сильно выбивалась из ряда безличных людей и не могла стать такой, как они, а как тогда влиться в их компанию? Как найти общий язык двум совершенно разным существам? Было ли это возможно? Ни за что и никогда она бы не смогла стать бессердечным монстром, существование которого пересекало все ее идеалы. Люди кололи свой серый яд прямо ей в сердце, желая сделать из неё их копию. И если Шарлотта выбирала путь быть не как они, она должна была начать искать противоядие, искать способ и источник, из которого можно было бы черпать позитив, ибо когда тебя окружал лишь негатив, он подавлял своим большинством. Стоило сдаться ему, и он вырыл бы могилу ее счастью, Шарлотта стала бы монстром, и этот вариант исключался полностью и безоговорочно. Оставалось бороться. Бороться, зная, что не выиграешь, ибо пойти против целого государства одной — цель, свойственная лишь героине подростковых нереалистичных романов.

Второй и, наверное, самой важной и волнующей проблемой было беспамятство, которое не уменьшилось ни на одно воспоминание. Шарлотта и правда будто попала в новый и такой странный мир. Всё было неизвестно, однотонно, любопытно, но желание исследовать этот мир пропадало, стоило понять, что всё тут похоже. И Шарлотту пугала неизвестность родного города, потеря памяти мешала полюбить Дэтрик. С воспоминаниями точно должно быть легче, они бы вернули ей связи и родство не только с Дэтриком, но и с семьёй.

Семья — третья головная боль. Пути к ней давно заросли высокой травой, и сил, чтобы скосить её, становилось всё меньше. Жизнь без Шона и Келли уже не представлялась, слишком быстро Шарлотта привязывалась к другим. Именно это и служило главной мотивацией для продолжения налаживания отношений. Что если посмотреть на Келли и Шона под другим углом? Например, не заставлять их выходить на разговор, а... Давать причины? Ох, ну это было намного тяжелее, чем просто сказать "доброе утро, как спалось?" Хотя рано или поздно им придётся же с ней заговорить, так же?..

Неприятно становилось и при вспоминании о супружеском долге, что отдавался лёгким холодком и противной дрожью. Шарлотта боялась самой себе признаться, что ей пока не хотелось становиться во второй раз матерью, учитывая, что у неё ещё и первого не было. Конечно, Шарлотта уже полюбила Келли, но ни той любовью, которой любят собственное дитя. Она ведь бывает разной, эта любовь, бывает к родителям, к человеку, к друзьям, а бывает к дочке. И именно последнего добивалась Шарлотта, она была совсем не прочь стать мамой по-настоящему, а не только по бумагам, быть родной, а не биологической, но на это требовалось время, время, чтобы не просто смириться с мыслью, что теперь она мама, а полюбить Келли как дочь, связаться с ней прочным канатом, подарить лучшее, что могла. Но что было для Келли лучшим? Где проходила граница, отделяющая родных от чужих? Такие вещи не спрашиваются, они узнаются в течение времени, они проявляются в словах и доверии, тайнах и семейных ужинах. Это всё было впереди.

И все это смешивалось в один коктейль. Дэтрик, память, семья. Память, семья, Дэтрик. Семья, Дэтрик, память. И так по кругу, на безумной карусели, от которой уже тошнило. Так что же было нужно для исчезновения всех препятствий?

Дэтрик надо было просто принять, другого варианта Шарлотта не видела. Вряд ли же её занесёт еще в какой-то мир, значит, в этом ей жить до смерти, и чтобы жизнь эта не была мучением, по-хорошему... надо было менять этот мир. Исправлять. Но что могла сделать одна Шарлотта? Раскрасить стены многоэтажек и быть наказанной за вандализм? Обращаться к Инфиори на "ты" и поплатиться даже за это? Да о чем могла быть речь, если даже извиняющееся выражение лица было странным для Дэтрика, как и само слово "прости"! Оставалось лишь смириться, но тогда надо было идти на жертвы, понимая — такая жизни не будет идеальной после Эфиума. Однажды увидев Рай, тяжело принять вновь Землю, да, в Дэтрике Шарлотта сможет жить, бесспорно, но до конца дней ее будут мучить мысли о том, что могло быть иначе, могло быть лучше и по-другому. Это тяжёлое осознание, которое будет тяготить её до конца жизни, которое будет сначала кричать, потом спокойно говорить, а потом шептать, напоминая о наручниках, что раз и навсегда закрепят её руки за спиной. А об кляп, вставленный Дэтриком Шарлотте в рот, будут ударяться её крики беспомощности. Готова ли она жить так? Смириться со всем?

С памятью было легче. Тут светлая надежда была более обоснована и высоким процентом, и дополнительными занятиями с доктором Инганом, и Шарлотта постоянно откладывала момент разговора об этом с Шоном, всё-таки напрягали те его слова "мы справимся сами". Но тут он власти точно не имел, решение в любом случае оставалось лишь за Шарлоттой.

По поводу семьи... Ну что, тут оставалось лишь надеяться на память, что она вернётся и расскажет и о знакомстве с Шоном, и о Келли, и об их доме, обо всём.

"М-да, не так уж мне и нравится начинать всё с чистого листа, с памятью лучше живётся". Без неё было страшно. Страшно было осознавать, что когда-то ты знала эти улицы наизусть, знала, как пользоваться всеми технологиями, знала семью и Дэтрик от "а" до "я", знала об этом дурацком диалоге, а сейчас, словно ёжик в тумане, с раскрытыми глазами бродила по этой сизой массе, стараясь найти хоть что-то знакомое, хоть одну улыбочку, которую она привыкла видеть, но не было ничего. У Шарлотты была лишь она одна, а хотелось к себе добавить ещё и дом, и Шона, пусть с ним она будет хотя бы просто близкими друзьями, коли не влюбленными, и Келли.

Разрывать брак было бессмысленной затеей, ибо, как оказалось, здешнее правительство не поддерживало разводы без значимой причины, напрямик связанной с бизнесом, и в глазах этого самого правительства Шарлотта со своим аргументом "я хочу с ним развестись, потому что мы вступили в брак не по любви, пусть для вас это и норма" выглядела бы просто дурой. Так еще бы и разрешения не добилась.

Безвыходность ситуации тоже омрачала мысли. Да, можно было заново выучить карту Дэтрика, можно было вновь познакомиться с родными, но то, что было утеряно, то, что прошло, уже не вернуть, оно погибло где-то за краем Эфиума. Где-то за краем реальности.

"Так, ну что ты так раскисла? Память вернётся! Не может быть всё совершенно плохо!" Она выдохнула. Незачем пока беспокоиться о памяти. Шарлотта сделает всё, чтобы она вернулась, всё, что угодно, а остальное будет на плечах судьбы.

— Шарлотта, мы приехали.

Шарлотта слегка тряхнула головой и посмотрела в окно, да так и замерла.

Нет, ну как бы ей ни наскучила архитектура Дэтрика, это здание, что, судя по многочисленным огромным вывескам разных размеров, было торговым центром, выглядело нереально. Как вообще можно было такое забыть?!

Торговый центр чем-то напоминал юлу: огромный первый этаж, впрочем, не самый большой, ибо здание сужалось к верху и низу, а максимальной площади достигали лишь среднее этажи, за счет чего и получилась юла, выкрашенная в белый, а вокруг неё чёрными голограммами крутились названия.

Шарлотта, наверное, так бы и осталась сидеть в машине, прикованная к сиденью восхищением, если бы не пересилило желание увидеть торговый центр внутри.

* * *

В общем-то Шарлотта понимала, почему Шон и Келли так часто лазили то в телефоны, то в часы, ибо в этих маленьких штучках и правда было столько всего интересного! Лента новостей, первое, с чем разобралась Шарлотта в только что купленном ей телефончике, была, конечно, поскуднее того сборища информации, которое она узнала через общение в Эфиуме, но хотя бы оказалась не только про бизнес, пусть бóльшая часть и была отдана именно ему.

На вопрос, почему она не могла воспользоваться старым телефоном, был дан короткий ответ — его модель устарела и теперь было не изысканно ходить с таким, ибо старые модели не соответствовали статусу Бартонов. Звучало это очень глупо, но Шарлотта лишь кивнула тогда в ответ, предположив, что это она чего-то недопоняла. Но, кроме радости от покупки телефона и изумления от красоты внутреннего обустройства торгового центра, ничего положительного Шарлотта больше не испытала.

Высочайшие фонтаны взлетали и дотягивались чуть ли не до десятого этажа, роботы-видеокамеры, похожие по форме на птиц, рассекали тонкими, но прочными крыльями воздух, лифты, напоминающие душевые кабинки, парили вокруг фонтанов, большие экраны горели рекламой, растягиваясь по округлым стенам, а бесчисленные лампы в избытке освещали весь торговый центр. Всё это впечатляло намного больше любых скрывающихся за этой роскошью магазинов, в которые Шарлотта сначала заходила с надеждой, но при первом же взгляде разочарованно опускала глаза, ибо даже если бы стилисты не составили ей списки вещей, всё равно выбрать подходящую не удалось бы, и дело было не в спешке, которой и не потребовалось, а в однообразии, что пробралось даже на вешалки и повисло на них одинаковыми чёрными свитерами и брюками, серыми пиджаками и белыми блузками, иссиня-чёрными майками, и всё — одной модели. Не было не просто свободы выбора, не было даже шанса на это! Все магазины были почти одинаковые, они отличались лишь ценой, названиями и прическами работников, и только прическами — лица все те же. Нюдовая помада, коричневатые тени, строгий тон, безразличный взгляд, те же движения и белые бейджи с черными именами, принадлежащие серым душам — и так каждый раз. К седьмому магазину Шарлотта перестала различать людей и вещи, и по пятам за ней ходило ощущение, словно она спит и в этом сне бродит по одному и тому же магазину.

Шарлотта медленно ходила между рядов одних и тех же цветов, но казалось, что с места не двигалась. Вновь посетило дежавю — вся одежда была точно многоэтажки похожих улиц, они были такими же неразличимыми близнецами. Душу так же заполнило однообразное чувство — разочарование, которое Шарлотта скрывала ото всех улыбкой, но уже не такой широкой, как прежде, а печальные глаза наверняка выдавали ее окончательно. Впрочем, Шон ей пока ничего не говорил. А может, просто думал, что она "остепенилась"? Стала более сдержанной, по их мнению, а по ее — более апатичной? А что, так со стороны и выглядело, и это тут же вновь пробуждало прежде потухшее пламя оптимизма.

"Нетушки, каким бы гипнозом ни пользовался бы Дэтрик — многоэтажками или же вещами, не поддамся".

И такой хороший настрой обязательно оставлял награды, очень неожиданные, например, новый телефон и куча всего поистине интересного под тонким защитным стеклом, и из-за этого телефона Шарлотта сейчас, сидя в абсолютно пустом ресторане, не считая нескольких поваров и официантов, вела себя, словно маленький ребенок, которому впервые в руки дали игрушку, хотя фактически так и было. По классике, ресторан был выкрашен в черно-белое, и в приглушенном свете экран телефона горел ещё ярче, что только больше утягивало в просторы Интернета, хотя по-другому и быть не могло — ничего интересного в ресторане, кроме телефона, не было. Шарлотта столкнулась ещё с одним разочарованием, о котором ей поведал Шон: в будние дни торговые центры, особенно такие дорогие, всегда пусты, а сегодня был четверг, и познание со знакомством с людьми в более широком варианте откладывалось, что не могло не расстраивать, правда, телефон немного приуменьшал эту неудачу. Всё равно людям не удастся бегать от неё вечно.

— Ты довольна? — Шон присел напротив нее, пододвинул к себе меню и, не дожидаясь ответа, принялся его изучать.

— Да, очень. — Хорошее настроение и правда било струями энергии, что покалывала в пальцах, и от этого хотелось смеяться и улыбаться, что она и сделала. — Спасибо огромное!

— Дома тогда подробнее расскажу, как пользоваться телефоном, но ты и так неплохо справляешься.

— Это всё благодаря Норико. Она занималась со мной каждый день и многое рассказывала. Даже тетрадочку подарила, представляешь?

О тетрадке и наклейках, которые Шарлотта хотела купить, она не забывала ни на секунду, но вот только последних она не нашла, удивившись, неужели в самом лучшем и крутом, по словам Шона, торговом центре не было обычных наклеек? Хотя, наверное, даже если бы они и были, то наверняка Шарлотта не купила бы их в итоге, ибо ей были нужны яркие, веселые или милые, а в Дэтрике пока не встретилось ни одной достаточно красочной, смешной или симпатичной вещи. Даже одежда не соответствовала таким критериями, и надевать ее не было желания, только и выбора не было, ведь ходить голой — так себе альтернатива.

— А сейчас о чем поговорим? — спросила Шарлотта, откладывая телефон. Это она спросила не просто так, и то было хитрой уловкой, что должна была вывести Шона на диалог. И сработало же!

— У меня есть к тебе одно предложение, — Шон наклонился к ней поближе и заговорил шепотом. — У Келли скоро день рождения, и это чрезвычайно выгодная ситуация, чтобы пригласить определенных людей, с которыми мне надо наладить контакт. Поэтому я уже давно планировал устроить праздничный вечер, на котором будут присутствовать нужные люди...

— То есть ты хочешь забрать у нашей дочери самый главный день в году из-за каких-то там посторонних?

Услышав такое, Шон сморщил нос и нахмурился, опять.

— Самый важный день в году для Келли — это день экзаменов, а день рождения всегда в нашей семье праздновался лишь для полезных знакомств, иначе это пустая трата времени и других ресурсов. Тем более Келли надо учиться налаживать связи, поэтому на вечер также будут приглашены дети некоторых влиятельных людей. Это будет своего рода для нее испытание...

— Но ей всего шесть! И это её праздник! — возмутилась Шарлотта, и в её тоне слышалась даже некая ярость, с которой матери защищают своих детей.

— Скоро семь — самый подходящий возраст для начала заложения навыков для бизнеса. Меня отец тоже начал учить всему в семь, и, как видишь, я успел многого добиться, иначе зачем тратить годы впустую? — и прежде, чем Шарлотта успела возразить, Шон опередил ее, добавив: — Не пытайся, пожалуйста, спорить. Мне надо решить с тобой один вопрос, связанный с праздничным временем, пока Келли не вернулась из туалета.

— То есть она пока не знает обо всем?

— Она узнает, как только я буду стопроцентно уверен в этой затее, и для этого мне нужна ты.

Шарлотта хмыкнула. Ну хоть для чего-то она была нужна, но, видно, Шон нуждался в ней только в моменты, касающиеся документов и работы, и от такой мысли горькая обида обожгла сердце внутри, шипами вонзаясь в него, но она решила не обращать внимания на нее, намного важнее сейчас было... Понять. Именно понять, а не переубедить, понять, почему именно так хотел Шон, что было в его голове, ибо ей и правда не стоило забывать об одной страшной вещи — Дэтрик не Эфиум и люди тут не считают дни рождения важными днями, это только для Шарлотты навсегда останется одним из самых чудесных дней. Это было то, что пыталась донести Норико — неважность праздников, но Шарлотта ей не верила, это было то, что ей пытался доказать Дэтрик, и это было то, что Шарлотте надо просто принять в нем, это было убеждение, с которым вот сейчас, наверное, она столкнулась напрямую — люди тратят время только на нужные им вещи. Никаких праздников, никаких эмоций — это всё мусор. От этих слов сжималось всё внутри, но... Это была первая ее жертва — хотя бы попытаться понять и принять такую мысль. Пусть будет так. Пусть будет так, с чем она была не согласна.

— Шарлотта, ты должна понимать, что этот праздничный вечер будет местом сбора огромного количества людей, которые могут тебя хорошенько... напугать, ведь ты прежде никогда не встречала столько новых лиц и...

Но дальше Шарлотта, к ее стыду, Шона не слушала, зациклившись в словах "огромное количество людей", то, чего она не боялась, а хотела увидеть. Хотела познакомиться с людьми и раз и навсегда понять, какие они, эти люди, ибо по парочке особ судить было неправильно и странно, ведь мнение, сформулированное на основе впечатления лишь от Шона, Келли и доктора Ингана, могло быть ошибочным. И это давало маленький осколок хрупкой надежды. Казалось бы, сколько уже доказательств было на пути Шарлотты! Сколько раз можно было убедиться в равнодушии людей! Но как бы внутренние пессимистичные мысли ни пытались убедить Шарлотту, как бы она ни называла их про себя "бесчувственными монстрами", она немного верила в то, что вместе они друг с другом ведут себя добрее, чем кажется Шарлотте. Что они помогают, что, может, и не обнимаются, но внутри всегда беспокоятся за родного. Шарлотта была доброй, но не дурочкой, понимая: для нее люди всё равно покажутся серыми по сравнению с жителями Эфиума, но являлись ли они таковыми — вот что было важно.

Получалось, если отбросить некоторые свои принципы, тайный смысл вечера, то Шарлотте... Тоже вполне была выгодна такая ситуация.

— ...Поэтому я и хотел уточнить, тебе точно хватит сил на этот вечер? Сможешь ли контролировать эмоции, чувства, страхи? Это важное для меня и Келли событие, но если ты не готова пока так близко контактировать с людьми, то не стоит рисковать.

— Нет-нет, все будет хорошо! Я, наоборот, устала от пустого дома и была бы рада гостям. Тем более ты не можешь спрятать меня навсегда от всего мира, — тут же затараторила Шарлотта и, судя по широко раскрытым глазам Шона, сказала это всё слишком громко, но тому виной были эмоции и радость — наконец-то хоть что-то изменится! Наконец-то карты сложатся удачной ей стороной! — Да и если это такое важное событие, то я согласна пойти на уступки, пусть и не поддерживаю решение проводить дни рождения таким образом, — тут же исправила громкость Шарлотта, а внутри себя похвалила, все же не зря она готовила себя к некоторым потерям и уступкам, и даже была рада, что ее первый шажочек назад оказался палкой о двух концах — не стоило забывать и о положительной стороне этого вечера. Не только ведь у Шона были большие планы и важные встречи впереди.

* * *

Она все равно волновалась. Обещала, что не будет мучить себя раздумьями и предположениями, но неконтролируемое волнение всё равно плотно засело и подкидывало свои дровишки в горящий огонь сердца. И больше всего Шарлотта волновалась даже не за себя, а за Келли, до сих пор чувствуя стыд, преследовавший её с того дня, когда Шон объявил о плане празднования дня рождения. Но Келли ни капельки не удивилась, наоборот, даже поблагодарила их за такую "замечательную способность по-настоящему проверить, насколько она усвоила материал по деловому общению". Зато в шоке осталась Шарлотта, которая точно знала, что шестилетние дети так не общались. Они говорили нечётким, простыми и короткими предложениями, в то время как Келли опровергала всю уверенность Шарлотты. И даже несмотря на чёткие слова Келли, Шарлотта всё равно волновалась за неё, вдруг Келли просто умела хорошо врать, пряча за гнусным обманом истину, которую считала слабостью?

Волнение усилилось ещё больше, когда Шарлотта увидела себя в зеркале — одетую, причесанную, но вместо улыбки на лице её застыл ужас — это была уже не Шарлотта, а какая-то другая девушка в темно-зелёном, практически чёрном кружевном платье, что в целом было очень красивым, облегающим, с открытыми плечами и закрытой спиной, однако в сочетании с чёрным кулоном и сережками, да и с веками, на которые нанесли тени под цвета платья, Шарлотта не могла оценить всей его красоты, ибо, стоя напротив зеркала в полный рост, она видела супротивное до последней ниточки отражения себя.

— А можно убрать тени с век? Пожалуйста... — прошептала Шарлотта, не в силах оторваться от противного зрелища — своего вида. Ей не нравилось, что она так темно одета, а чёрный цвет за последние недели она успела возненавидеть. Шарлотту начинало тошнить от каждого угла в доме, тоска заставляла все органы переворачиваться, особенно сердце. Может, хоть отсутствие макияжа немного улучшит образ?

— Если хотите, то можем, — на этот раз стилист — как оказалось, тоже робот — кивнула и указала на стул, начиная подготовку диска и средства для снятия макияжа. Когда тёмно-зелёный исчез хотя бы с лица благодаря белому диску и лёгкому движению, а она почувствовала себя хоть капельку лучше, раздался звонок в дверь, и Шарлотта специальным пультом открыла ее, встретив Шона.

— Все гости прибыли. Пора выйти к ним. — Он был одет в чёрный бархатный пиджак и рубашку с брюками того же цвета, лишь галстук сочетался с платьем Шарлотты, а с проколотого уха свисала серёжка, которую она заметила только что, в виде черной девятки с острыми углами. — Готова?

— Д-да, — голос дрогнул, потеряв всю свою уверенность. "Но не сделают же мне ничего плохого!" — по крайней мере в это хотелось верить. — Да, я готова, — повторила Шарлотта, но больше для себя, и улыбнулась, вспомнив, какой сегодня всё-таки необычный день — день рождения Келли. Она была уже внизу, и Шарлотта видела её лишь мельком, ибо ей также занимались стилисты и мэйкаперы. Хотя бы ради того, чтобы увидеть любимую именинницу, стоило спуститься вниз и немного потерпеть некрасивое только лишь цветом платье, ну а второй же причиной оставались люди. Главное — не упасть с мраморной лестницы, как раз-таки около которой и собрались все приглашённые. И сдержанно улыбаться — это ей даже Шон посоветовал, но с этим проблем вроде не должно было возникнуть.

Спасибо всё-таки Эви, научившей её ходить на каблуках, и кто бы ей ни говорил, что это сделали другие люди до сна Ридженте, для Шарлотты навсегда Эви будет ассоциироваться с вечерними уроками, наполняющимися смехом каждый раз, когда Шарлотта падала. Эви бы ей сегодня гордилась — не зря учила даже по мягкому ковру ходить, а Лала гордилась бы Шарлоттой за её смелость и решительность.

— Через пару шагов пути назад не будет, — Шон немного замедлил шаг перед последним поворотом, ведущим к лестнице, и обеспокоенно посмотрел на Шарлотту. Сложно было понять, беспокоился ли он за неё или за её возможные промахи, но, переполненная волнением и в то же время радостью, Шарлотта решила даже не задаваться таким вопросом. — Я ещё могу сказать, что у тебя плохое самочувствие, и ты не выйдешь.

— Нет, я уже приняла решение, — твёрдо сказала Шарлотта и даже сама воспрянула духом от своей твёрдости — словно вообще не волновалась.

— Тогда помни — никаких объятий, лишних эмоций и жестов. Веди себя сдержано, если не понимаешь, о чем идёт речь в определённых компаниях, не спрашивай подробностей, это будет странно.

— Да помню я, помню! Пошли уже! — Ожидание намного тяжелее самого факта, да и соблазн уже начинал отговаривать Шарлотту делать шаг вперёд, за угол, и поддаться его сладким речам на финишной прямой не хотелось. Поэтому Шарлотта двинулась сама, не дожидаясь Шона, и...

Тихие аплодисменты пронеслись по залу, и Шон начал говорить небольшую вступительную речь, которая начиналась с благодарностей за приход, но так как Шарлотта знала её наизусть — Шон попросил на всякий случай выучить, — то слушала его вполуха, вместо этого отдавая всё внимание толпе.

Картина, которую она увидела, не произвела никакого определенного впечатления, Шарлотта вполне ожидала увидеть толпу народа, одетую в чёрный, темный и белый, хотя количество первых было подавляюще больше. Десятки глаз уставились на неё, серьёзно и сконцентрировано, отчего сердечко забилось быстрее. Поскорее бы Шон уже закончил своё маленькое выступление!

— Ещё раз благодарю каждого, кто нашёл время для нашего небольшого торжества, и не будем больше задерживать начало, ибо время — деньги.

Шарлотта узнала последние слова и, поправив белые кудри, взяв не очень заметно протянутую Шоном руку, начала спускаться, оставив на верхней ступеньке глубокий вздох.

Всё шло гладко, стоило оказаться с гостями на одном уровне, как волнение потеряло голос. Гости здоровались короткими кивками или протягивали руку для рукопожатия. Они тихо перешептывались, некоторые в стороне, а другие в центре зала, украшенного ромбовидной лампой с чёрными разводами и кучей прямоугольных столиков, покрытых белыми скатертями, на которых красовались серебряные блюда с закусками. Люди вели себя спокойно, и, похоже, никто и правда не выделялся, ни за кого не цеплялся глаз, но в груди всё равно билась радостная птица — не всё так плохо! Никто никого не оскорблял, не бил и не унижал, все тихонько общались, словно боясь помешать друг другу, а Шарлотта медленно скользила среди небольших компаний и, проходя стол с фруктами, вдруг заметила женщину, совсем чутка выделявшуюся огромным ярко-белым пером, торчащим из её шляпы, и тем, что, в отличие от других дам, была одета в пиджак с брюками. Почему бы не поговорить с ней?

— Здравствуйте, — Шарлотта аккуратно подошла к обладательнице шляпы с белым пером, грациозно возвышавшимся над головой. — У вас очень красивая сумочка! — Не было способа лучше начать ненавязчивый диалог, как маленький комплимент, показывающий, что Шарлотта хороший человек, и в свою улыбку она вложила всю доброту и искренность — сумка и правда была очень изысканной и красивой, но вопреки всем ожиданиям женщина вдруг отстранилась от неё и возмущённо пропищала:

— Вы зачем это говорите? Не лучший способ показать себя воспитанной! — она поставила бокал, который прежде держала.

— Что? — улыбка тут же пропала, сменившись беспокойством. — Я что-то сделала не так? Э... Это был просто комплимент, — Шарлотта заикнулась, заметив, как глаза женщины переполнились возмущением и даже испугом, будто Шарлотта была дикими зверем, напавшим на нее. Щеки загорелись со стыда, взявшегося из ниоткуда, ибо она ведь правда ничего не делала! — Это был просто комплимент, мне вправду понравилась ваша сумка.

— Вот именно! И зачем вы мне об этом сообщили? Какие у вас мотивы? Ограбить хотите? — женщина заверещала еще сильнее, отдернув сумку за спину, будто Шарлотта уже протянула свои руки к ней, но все было наоборот, ее ладони были прижаты к телу, как у маленького обиженного щенка прижаты уши.

— Что вы, я бы никогда! — Шарлотта выставила перед собой руки словно в защите, пока неловкость покрывала её противной слизью. — Я просто хотела сделать приятно...

— Никто никогда не делает приятно просто так! — ее слова вонзились острыми ножами в горло и сердце, и Шарлотта вдруг резко выдохнула, словно ее и правда ударили в живот, губы задрожали мелкой дрожью, а дыхание стало прерывистым, беспокойным, пока смысл слов доходил обрывками до нее, но следующие слова решили, что мало недопонимания и боли в душе, просто... Просто ещё раз разорвав ее, ибо подумаешь, рвать душу — обычное хобби людей. — Я, конечно, понимаю, что у вас беда, беспамятство, но как вас в люди-то выпустили?

Шарлотта замерла, не зная, что сказать, и прошлась взглядом по толпе. Теперь, казалось, все смотрели только на неё, все слушали и слышали лишь её позор, а главное... Шарлотта нашла среди всей толпы взгляд Шона — разочарованный, и слезы перекрыли горло, встав комом. Вмиг все безразличные взгляды превратились в жестокие, пронзающие насквозь молчаливым осуждением, что повисло на шее Шарлотты вместе с кулоном тяжёлым грузом, тянувшим вниз, заставляющим прогибаться под своим весом. И ровно такой же груз повесили на сердце, отяжеляя его ещё больше, а ведь ему и так было нелегко.

— Нет, и правда! Комплименты! Отродясь не слышала! Какой кошмар! Что нынче позволяют себе! Да как вас и правда из больницы выпустили!

— Простите, мне надо уйти, — прошептала Шарлотта, почти не слушая даму с пером, и всё же её писк, а по-другому её тоненький голос никак и не назвать, отдавался в ушах громким звоном, раздражающим и больно ударяющим по мозгу.

Шарлотта закрыла уши и, еле сдерживая рвущийся поток странных слез, направилась к лестнице через толпу, что будто назло сгустилась, перемешав и сблизив все людские фигуры в темных одеждах, да так, что воздуха перестало хватать. Она кого-то задела плечом и, бросив "извините", продолжила пробивать путь дальше. Кислорода оставалось всё меньше, а люди, казалось, подходили всё ближе, сжимая её между собой, не давая лёгким полностью вздохнуть. Хотелось либо упасть на пол, чтобы её затоптали, остановив навеки все мучения, либо раздвинуть всех руками, широко расставив их, отодвигая людей от себя, и Шарлотта еле сдерживалась, чтобы так не сделать, тихо бормоча "немного осталось... Немного..." Вон уже видны черные ступени мраморной лестницы, а за ними и пространство, и воздух, и спасение.

Последний рывок сквозь толпу, и она, как позорный трус, понеслась вверх, но Шарлотте было плевать, что о ней там подумают — всё, что могли, уже подумали, увидели и услышали. Почему она не послушала Шона?! Почему согласилась на всю эту затею?! Самая смелая?!

Туфли вместе с кулоном были сорваны и взяты в руки, донесены до комнаты и там оставлены, после чего, слабо видя в темноте, расплывавшейся из-за стоящих в глазах слез, Шарлотта по памяти побежала в библиотеку — единственное место, которое сейчас ассоциировалось с безопасностью, и когда ее двери наконец-то распахнулись, Шарлотта ворвалась внутрь. Каблуки больше не мешали, и она свободно побежала, касаясь босыми ногами холодной плитки и придерживая край платья в пол. Длинные серые стеллажи должны были послужить неплохим лабиринтом и крепостью для защиты, для хотя бы маленькой возможности побыть сейчас наедине с собой, чтобы куда-то деть эту горькую незнакомую боль, что скопилась внутри, заполнив Шарлотту полностью до краев. Никогда она не испытывала столько боли, которая кипела солёными слезами, желающими будто взорваться внутри, разорвав тело на куски. Что это было? Что было этой болью, что только что произошло? Почему было так больно?.. Больно от слов незнакомой женщины, больно от взглядов, больно от людей...

Шарлотта упала на пол, прижавшись к холодной металлической поверхности одного стеллажа, и схватилась за голову, уткнувшись в согнутые подрагивающие колени. Обжигающие слезы струились по щекам и будто оставляли сильные ожоги, от которых хотелось уже не просто плакать, а выть, скулить, как оборотни на Луну. В голове против её воли, как в замедленной съемке, прокручивалось всё случившееся, и это кино больно врезало свои кинжалы в кожу, выковыривая её кусочками, снимая потихоньку и обрывками.

Ограбить хотите?

Как же унизительно это звучало! Да чтобы Шарлотта и ограбить... Её же только что обвинили в очень злостном грехе, причём незаслуженно, ибо её изрезанное сердечко никогда бы такое не сделало! Так почему сейчас оно плавало в слезах?! Как так вышло, как люди за пару минут довели ее до слез — ее, полную доброты и честности?! За что люди пытались убить добросердечие?! Почему из-за них она рыдает от боли, хотя раньше единственной причиной ее слез была чрезвычайно сильная радость?!

Комплименты! Отродясь не слышала! Какой кошмар! Что нынче позволяют себе!

Сначала объятия. Потом поцелуи. А теперь даже комплименты нельзя была делать! Да что вообще было можно в этом чертове городе?! За что её не осудят?! За унижение Инфиори?! За грязные слухи?! А может, за убийство?! Почему все невинные и добрые вещи настолько воспринимались в штыки, в то время как жестокость и равнодушие правили этим миром?! Зачем люди надели маски монстров, а в том, что они монстры, Шарлотта уже совершенно не сомневалась, ибо только монстры могли отторгать все поистине радушное и доброе. Как же больно они били! Как же больно они убивали взглядами и кололи словами! Какими же они все были не-пра-виль-ны-ми! Глупыми!

Да как вас и правда из больницы выпустили!

Отлично! Теперь ещё из-за комплимента она становилась больной сумасшедшей! Да не она была ею, а люди! Люди, готовые везде унизить и подставить подножку, люди, разыгрывающие войны, люди, что фактически сделали рабами себе подобных, люди, люди...

Она верила в них. Она идеализировала их. И вот что получила. Розовые стекла очков Эфиума разбились и больно впились в глаза, ослепляя реальностью, к которой не была готова наивная душа.

Дура! Думала, что ей все будут рады! Думала, что люди примут её и поддержат, да хотя бы спросят, было ли тяжело привыкать к их чёртову Дэтрику?! Почему они не замечали страдания других?! Почему не интересовались делами тех, кто стоял с ними рядом?! Почему Дэтрик воспитал в себе слепцов и глупцов?!

Щеки горели Адским огнём, сжигая все на своем пути, слезы капали на противное платье, а душа не переставала страдать. Надоело! Надоело искать во всём плюсы! Надоело быть доброй, а от того и сильной, ибо сила была не в умении представить свое эго в свете бесчувственности, а показать милосердие в улыбках. В объятиях. В поцелуях. В заваренной утром чашке чая. Во всём том, что отсутствовало в Дэтрике. Он был слабым городом.

Вдруг послышались тихие шаги, и Шарлотта вскинула заплаканное лицо с опухшими глазами и алыми щеками. Хорошо, что она всё-таки отказалась от макияжа.

— Кто тут? — тихо прошептала Шарлотта и тут же закашлялась. Ни с кем говорить не хотелось, более того — не хотелось, чтобы её видели. Но коли шаги были, то наверняка человек уже слышал её истошные рыдания, и любой смысл скрываться пропадал. Лучше просто попросить остаться одной, чтобы пережить эту боль наедине с собой. Выло сердце и подвывала Шарлотта — вместе получался синхронный дуэт, страдающий об одном и том же — о людях. О том, что эти существа будут окружать её, они будут думать о ней, они будут говорить о ней, а Шарлотта не того хотела... Она хотела исчезнуть. Раз и навсегда из Дэтрика. Зачем сон Ридженте покинул именно её?! Да лучше бы она умерла, чем проснулась!

— Да кто тут?! — голос надорвался, и от этого водопад слез полился ещё обильнее, но Шарлотта пальцами вытерла мокрые дорожки и шмыгнула забитым носом.

— Простите, мадам Бартон, это я...

Она сразу узнала этот тихий сиплый голос, прерывавший поток слез.

— Тед?..

Он, одетый в черную трикотажную футболку и того же цвета джинсы, одежду явно не для праздника, вышел из-за близстоящего стеллажа, до этого полностью скрывавшего его высокую фигуру за рядами серых книг. Из-за пелены слез его взгляд сначала показался таким же, как и у других людей, но когда Шарлотта вытерла глаза во второй раз, она вдруг заметила, что он не смотрит на нее с осуждением, как женщина с пером, не разочарованно, как Шон, и не с равнодушием. Из-под черных нахмуренных бровей на нее смотрели глаза, что не обвиняли ее ни в чем, а даже будто бы жалели.

— Мне позвать месье Бартона?

— Нет-нет, не стоит.

— Вам кто-то сделал больно? Я могу поставить его на место.

— О нет, ни в коем случае! — Да как бы больно ей ни было, Шарлотта никогда бы не посмела ударить человека и сделать ему больно, дабы сравнять счет, а Тед вряд ли под выражением "поставить на место" имел в виду "пойти вниз и пригрозить пальчиком".

— Но ведь вам кто-то сделал больно? Обидел?

— У нас просто возникло маленькое несогласие. — Тут следовало бы улыбнуться, но сил на это не хватало. К боли присоединился стыд, стыд за то, что ее слезы увидел именно Тед, который теперь вынужден говорить с ней, чтобы убедиться, что его помощь не потребуется. Шарлотта не считала свои слезы слабостью — то, что было внутри, не могло быть ею, но мысль, что Тед мало того, что фактически оторван от дома, так еще и вынужден прислуживать, заставляла задуматься — а одной ли ей плохо? И все же от его присутствия Шарлотте становилось легче, будто Тед тяжёлым взглядом забирал часть боли.

— Из-за маленьких несогласий не плачут.

— Да у вас, похоже, вообще не принято плакать! — сорвалась она на крик и тут же закрыла себе рот, на самом деле желая ударить себя по губам за этот вопль, будто незаслуженно обвиняющий Теда во всех грехах Дэтрика. — Простите, простите, я не хотела на вас кричать... Просто мне нужно кому-то выговориться, с кем-то поговорить, чтобы не было так больно, понимаете? — Да, с каждым словом боль становилась меньше, пусть Шарлотта и не могла найти логичное тому объяснение, но переживать горе — а это было как раз-таки то, что сейчас Шарлотта пыталась сделать — легче, когда кто-то был рядом. Пускай этим "кто-то" был даже мрачный охранник с неглупым взглядом. Тед будто был обезболивающим, обрабатывающим раны на душе.

— Плакать не принято. Но мы же все равно плачем, — пожал он плечами, оставив ее последние слова, преисполненные эмоциями, без реакции, и продолжил говорить, но наверняка только из-за завуалированной просьбы Шарлотты остаться и поговорить с ней. Заметив удивлённый и непонимающий взгляд Шарлотты, Тед пояснил: — Вы думаете, ваши слезы первые, которые я видел? Мы все слабее, чем думаем, и сильнее, чем знаем. Мы все плачем в темных углах, чтобы потом сиять силой хладнодушия.

— Мы — это Инфиори?

— Мы — это люди, — Тед подошел к ней и подал руку в черной кожаной перчатке. — Давайте я провожу вас, чтобы вы умылись и привели себя в приличный вид.

— Но зачем скрывать слезы, если они есть у всех? Зачем скрывать часть себя и делать из нее позор? Почему вы закрываетесь от близких, пряча то, что свойственно? — С помощью Теда Шарлотта поднялась с пола, не переставая слушать его.

— А разве слезы — это хорошо? Вам нравится плакать? Вам нравится чувствовать, как они разъедают вас изнутри? — Шарлотта отрицательно закачала головой, всхлипнув. — Вот и никому не нравится. Никто не хочет плакать, а ведь плакать-то может заставить лишь близкий человек...

— Поэтому люди решили отгородить себя от других? — догадалась Шарлотта, и эта догадка ударила её ужасом, перекрывая доступ к кислороду получше солёных слез и соплей, настолько дикой она казалась.

— Не знаю, возможно. Это просто мои мысли. Откуда я могу знать, почему сотни лет назад у нас сложился именно такой образ жизни?

— Сотни лет... — эти ужасные слова сорвались с губ тихим шепотом. Точно, как она могла упустить эту деталь! Норико не говорила о ней напрямик, но если хоть немного задуматься, то истина всплывала наверх! Война, разделение на двадцать пять городов, изоляция — наверняка именно это повлияло на людей! Что если ужасные вещи сотворили с людьми ужасное? Был ли выбор у каждого человека ныне становиться бесчувственным, или этот выбор был сделан предками и повлиял на будущее, опутал его нитями и навсегда обрек потомков на такую жизнь? Отсутствие эмоций, равнодушие, хладнокровность — это было так же привычно и правильно для людей, как для нее — радость, удивление и волнение.

У людей не было шанса на спасение, он зарос сорняками жестокости и хладнокровности, он был потерян в тот миг, когда безразличие стало для них нормой, когда их головы перестали посещать мысли о собратьях. А было ли это когда-то?

Это были не маски. Это было то, что закладывали в ребенка с детства. Это было воспитание. И если в Шарлотте Эфиум воспитал доброту, мягкосердечие и наивность, то Дэтрик в людях — все противоположное. Последняя надежда на оказание помощи людям у Шарлотты испарилась — куда ей против сотни лет... Или все-таки можно? Может, хоть Шона с Келли она научит быть настоящими и живыми, красочными и счастливыми?..

— Угу. Пойдемте. Вас надо привести в порядок...

* * *

Совершенно противно и тяжело было возвращаться в место, что принесло столько боли и неоправданных надежд, в место, которое посеяло семена надежды на лучшее на неблагоприятной почве. Место, которое Шарлотта старалась не винить во всем, но это получалось плохо.

Она смотрела в спину доктору Ингану, провожавшему ее в свой кабинет для специальных занятий, на которые с трудом получилось уговорить недоверчивого Шона, и Шарлотта очень надеялась, что занятия оправдают его бурчания и презрительный взгляд, который Шон кинул, подвозя ее в больницу.

— У вас даже в кабинете белые стены? — слегка улыбнулась Шарлотта, но по ее усталой улыбке было видно, насколько сильно она была подавлена.

— Люблю однообразие. Ничего не мешает и не отвлекает. Присаживайтесь. — Шарлотта кивнула и подошла к черному стулу — единственной не белой вещи в кабинете. Да у него даже странный карандаш какой-то новой модели для электронных блокнотиков был идеально выбелен! — Итак, Шарлотта. С момента вашего пробуждения от сна Ридженте прошло двадцать пять дней. С момента нашей последней встречи — полторы недели. И мне очень интересно услышать, как вы чувствовали себя за прошедший период жизни вне больницы и вне Эфиума.

Что она чувствовала? Жалость. И не к себе, а к доктору Ингану, принимающему пациентов в идеально белом кабинете, к Шону, зациклившемуся лишь на своем бизнесе, к Келли, которая, не разгибаясь, сидела над учебниками, хоть Шарлотта не единожды под разными предлогами пыталась ее вытащить из комнаты, но железная упертость и "ответственность перед отцом" не давали Келли расправить плечи и встать со стула. Она была словно пленник, навсегда прикованный ответственностью к своей темнице.

Ей было жалко людей, которые уперто гробили свои недолгие годы жизни на такие неважные вещи, как работа и бизнес, но забывали о поистине прекрасных и значимых вещах — теплоте доброты, надежной взаимопомощи и переполненных нежностью словах "привет, как спалось?" Люди давно убрали такие важные детали, навсегда обделив свой мир границами компьютеров, часов и телефонов, добровольно попавшись в паучью сеть, в которой они метались по кругу, по циклу скучной серой жизни, считая, что они не прилипли к белым нитям, хотя на самом деле погрязли в них.

— Я чувствую себя немного... неопределённо, думаю, — Шарлотта мило улыбнулась. — Произошло достаточно значимое для меня событие, и я много думала о нём — от своих мыслей тяжело далеко убежать, — она немного посмеялась, не смутившись безразличия доктора Ингана, и вдруг тихо добавила: — Особенно, когда ты одинок.

— А вы одиноки?

— Нет, у меня же есть семья.

Уверенная ложь. Всё, что у неё было — чёрная мраморная лестница, старые часы и однотонные стены. Шон принадлежал своему рабочему кабинету, Келли — классной комнате. А Шарлотту целыми днями навещали лишь сны-отрывки из Эфиума и тяжело воспринимающиеся мысли о людях. Сколько слез спрятала шёлковая подушка, сколько молитв о людях слышал ночник рядом, сколько печальных улыбок, прорвавшихся через боль, видело зеркало!

— В первую очередь у вас должны быть вы, ведь вы отдельная личность, самодостаточная. Вам должно хватать себя.

— Мне себя вполне хватает, — Шарлотта согласно кивнула и поджала губы, чтобы, не дай Элвест, изо рта не вырвалось то, что она пыталась скрыть — впервые старалась скрыть что-то от другого. И спрятать она пыталась крик о помощи, крик жалости, что молил бы доктора Ингана и остальных одуматься, крик, что был порывом помочь, порывом спасти от неизбежной беды, которая придет в Дэтрик через годы, столетия. Возможно, даже тысячелетия, хотя в последнем Шарлотта уже начинала сомневаться, ибо мог ли город, покрытый хладнодушием, прожить долгую жизнь? Нет, ибо жизнь строилась на счастье, а оно — на эмоциях. Не только положительных — отрицательных в том числе, ибо когда что-то теряешь, яростнее начинаешь ценить то, что имеешь. Печаль — это сравнение, это определение важности, но если сравнивать было не с чем, то терялся смысл горя.

— Очень надеюсь, что вы правы. А какое у вас впечатление от людей?

Вот он, тот вопрос, которого она так боялась. Что же было сказать, правду или ложь? Поведать, как она видит будущее Дэтрика, где когда-нибудь все люди поубивают друг друга? Или соврать, ответив, что её все устраивает? "Дожила, теперь уже выбираю между обманом и правдой!" А что ей оставалось? Верить в то, что доктор Инган её поймёт? Верить в солнышко, которое должно было осветить её — маленький цветочек, проросший в жёстком асфальте, которому вот-вот грозило покрыться трещинами, что разрушили бы его? Куда уж там, он уже покрывался. Дэтрик с самого начала был обречён на смерть. Проклят именем жестокости равнодушия.

— Они... неплохие, — аккуратно ответила Шарлотта, сжав полу коричневого пиджака. — Но я во многом с ними не согласна.

— В чем же?

— Ну, например, в том, что они отдалились от друг друга. Поставили крест на эмоциях...

— И это перечит вашим привычным условиям жизни?

— Это перечит моей цели в жизни и морали, — чётко закончила Шарлотта, и доктор Инган положил карандаш, которым прежде все записывал в блокнотик.

— Понятно. То есть уроки Норико вы усвоили на уровне "я знаю, но применять не стану", — он толкнул карандаш в сторону, и тот покатился, стукнувшись об стаканчик с остальной немногочисленной канцелярией. — Тогда, к сожалению, мне придётся вернуть вас в больницу.

— Что?! Нет!

Вот куда-куда, а возвращаться в белую тюрьму не хотелось точно, чтобы вновь проживать день Сурка, в течение которого она умирала со скуки примерно три четверти свободного времени! Уж лучше в мрачном доме!

— Тогда прекратите показывать свои морали и начните пытаться влиться в общую массу. Прекратите выделяться. Станьте тенью. Поймите, людям привычна серость и однообразие, мы любим это, так любите это и вы, ибо являетесь человеком. Для того и нужна память, она поможет вам вспомнить, как вы были удовлетворены всем тем, что вас окружало.

Да нет, это звучало бредом! Да Шарлотта никак не могла любить белые стены и обычные мелодии, серые небоскребы и идеально похожие маски людей!

— А если вы будете транслировать избыток эмоций, то вам придется вновь пройти курс с Норико.

— Да что такого в том, что я капельку эмоциональнее, чем другие? — громко удивилась Шарлотта, в очередной раз поражаясь, насколько широки грани бесчеловечности людей. Она что, клон, робот, чтобы быть кем-то? Пусть каждый будет собой, иначе, будучи кем-то, проживая чужую жизнь, можно упустить свою.

— Шарлотта, я не хочу рассказывать вам всё заново. Таков Дэтрик. Такова жизнь. Таковы его правила, которые вы пытаетесь подорвать, представляя угрозу для системы. Эмоции мешают достижению максимально хороших результатов в сфере бизнеса, что невыгодно не только для нас, но и для государства. Эмоции порождают хаос, дают волю, которая нарушает правила, а их надо соблюдать, чтобы потом не было неловких ситуаций... И чтобы не докатиться до Инфиори.

Слова доктора Ингана возросли тюрьмой, и ее ограда уперлась в сердце, больно сжимая его. Это были несправедливые слова, неправильные, но в глазах доктора Ингана не было и капли сомнения в них. Он верил им. Верил обману, который ему внушили… Сотни лет. Воспитание.

— Почему вы говорите о них как о самых ужасных монстрах? — Вопрос звучал наивно, но говорила Шарлотта твёрдо и уверенно. Сколько раз Дэтрик доказывал нелюбовь к Инфиори, но за что? За что их так ненавидели? Только ли в недостатке денег дело? Шарлотте казалось, что нет. Ну уж слишком глупо это было!

— Они могут отрицательно влиять на нас, — пожал плечами доктор Инган. — Они глупые и необразованные. Дикие. Почти как животные. По сравнению с нами — Фиуалтами.

— Поэтому правительство решило выделить их в отдельную категорию? — Шарлотта нахмурилась, но ненадолго, вскоре её брови расправились и поднялись вверх при радостной мысли: — Подождите, но если дело только в необразованности, то почему нельзя просто взять и обучить их? Почему бы не подарить им шанс на нормальную жизнь, ведь они такие же люди! Такие же живые, как и вы! Почему же они не заслужили того, что имеете вы? Неужто способность к обучению зависит от того, кем ты родился — Инфиори или Фиуалтом?

— Вообще-то нет, не зависит, но кому они нужны? — доктор Инган вновь пожал плечами, чем начал уже немного раздражать. — Тратить на них деньги, время... Важнее воспитать собственного наследника...

— И бросить их в яму? Вот такая у вас справедливость?

— Справедливость — не моя забота, моя забота — лечить вас...

— Нет, как раз-таки справедливость — забота и обязанность каждого человека, обязанность очень тяжелая, но если каждый забудет, что должен быть справедлив, то мир превратится в... серое бессмыслие.

— Что ж, лично я не против жить в таком мире. Как и Шон с Келли. Как их и ваши враги.

— Да что за замкнутый круг! — Шарлотта схватилась за голову, поставив локти на стол. — Но почему вы готовы жить в серости, а не...

— А не во взрыве красок? Может, потому что они отвлекают меня от выполнения моей работы? — Доктор Инган не менял выражения лица, но тон сменил на более грозный. — Шарлотта, я понимаю, что всему своё время. Поймите, вы тоже полюбите жизнь в серости и однообразии, стоит лишь попытаться увидеть их. Неужто такой оптимист, как вы, не найдет плюсов в этом?

Глаза Шарлотты озарил удивлённый взгляд, заставивший её поднять голову и взглянуть на доктора Ингана. Уж от кого, а от него такие слова слышать было большой неожиданностью. Да ведь и правильными были его слова... Шарлотта настолько зациклилась на том, что этот мир противоположен и плох, что временами забывала об улыбке, с которой обещала идти через Ад. Не начинала ли она вновь медленно отдаваться во власть пустоты, постепенно заполнявшей её сердце? И может, всё же был смысл в борьбе с унынием Дэтрика?

— Они хоть нормально живут, Инфиори? — Шарлотта заправила за ухо прядь, выскочившую из хвоста, пока она впивалась ногтями в волосы, и коснулась кончика носа.

— А вы не помните? — доктор Инган вновь подобрал карандаш и приготовился записывать, видно, вопрос был важным, но приводил в небольшое смятенье, ведь...

— А почему должна помнить, даже если бы у меня и была память? Я же вроде Фиуалт, а Фиуалты, к сожалению, редко бывают в гостях Инфиори.

Кстати, надо бы это исправить. Инфиори были для Шарлотты и тайной, и скрытой надеждой, ибо если Фиуалты считали их дикими, неправильными, как и эмоции, был шанс, что бедные люди богаты душой и разнообразием чувств.

— Жаль, что не помните. Я-то думал, что если вас так заинтересовали Инфиори, значит, вы что-то вспомнили.

— И все же вы не ответили, откуда мне знать? Норико о них мало говорила, лишь то, что живут бедно, но и у бедности свои степени.

— Видите ли, Шарлотта, иногда и правда бывает так, что Фиуалты берут покровительство над Инфиори. Когда видят в них перспективы и талант, но такое бывает крайне редко, — доктор Инган что-то записал в блокнот и вздохнул. — И всё же бывает. Вот вам повезло.

— Подождите, я что, Инфиори? — Её глаза стали размером с круглые стеклышки очков доктора Ингана, а в душе всё перевернулось, перепуталось, да так, что нельзя было понять, рада она или нет. С одной стороны, это было даже приятно, ибо если кто-то всё-таки вытащил её из рядов Инфиори, значит, хоть грамм доброты и сострадания в людях есть, а следовательно, и надежда на рост прекрасного цветка добросердечия была, ибо семя уже посажено в почву. Но с другой... Как можно было знать, что ты — один из тысяч, кому выпал такой шанс? Как не чувствовать вину за это, пускай это даже и не твой выбор? А если бы был этот выбор, то что бы она выбрала?

Шарлотта без труда была готова дать ответ — если бы ее выбрали в своё покровительство Фиуалты, она поставила бы условие, что вместе с ней возьмут хотя бы ещё несколько детей, насколько хватит возможности, и радость от согласия переполнила бы Шарлотту в тот миг. Одна бы она не уехала, а уехав, стала бы помогать оставшимся, не бросила б их, никаких сомнений в этом и быть не могло.

"Стоп, стоп, но если я Ифиори, то выходит..."

— То есть мои родители тоже Инфиори?! — Шарлотта прикусила губу, и в её глазах застыл вопрос, сопровождаемый нахмуренными бровями и нервными тереблением пиджака. — А они, надеюсь, не... — Во рту пересохло. Но она же не могла бросить их, да? — Не остались там? Они переехали со мной, да?

— Мне кажется, вы не поняли меня, Шарлотта, — доктор Инган покачал головой и вздохнул. — Вы не переезжали с родителями — такое просто невозможно. Как вы знаете, Инфиори не могут добиться статуса Фиуалтов просто по своей воле. Только если Фиуалты подарят им такой статус, признав способными выживать в нормальном обществе. Это достаточно рискованно — стоит хоть немного ошибиться в Инфиори, и обратно этот Инфиори поедет домой уже вместе с приютившими его Фиуалтами. Поэтому мало тех, кто соглашается на такое, но вот с вами решили рискнуть. — Доктор Инган сделал паузу и посмотрел на нее, изучая, как казалось, и заглядывая ей под кожу, под органы, в душу. — И вот вам опять везёт. Сначала чудом вытащены из Инфиори, потом чудом спаслись от сна Ридженте, а вы всё недовольны чем-то. — Маленький укол пришёлся большой болью по совести, вмиг переметнувшуюся на сторону доктора Ингана. И правда, что это она перестала искать плюсы? Надо во всём их искать, хватит раскисать!

— Так что по поводу родителей? — Шарлотта вновь коснулась кончика носа, прикусив внутреннюю сторону щеки, стыд кипятком обжигал лицо, хотя всё же чем-то оправдаться можно было, смотря правде в глаза и говоря, что в Дэтрике всё же больше минусов, чем плюсов, но ведь и последние были.

— А вы ещё не поняли? Ну Шарлотта, конечно же, они там!

Уверенные слова доктора Ингана повергли в шок, будто выбив на пару секунд дух из тела, будто парализовав каждый миллиметр. Как... Как она могла оставить родителей одних?! Оставить, возможно, не совсем в бедном, но точно не таком богатом месте, где жила сейчас она. Совесть не давала дышать, сжимая железные ладони на горле, вот-вот пальцы сейчас дойдут до точки невозврата, да вон и слезы уже стоят на подходе...

Какой же она всё-таки монстр! Она обязана... Шарлотта обязана была найти способ перевезти родителей сюда, к Фиуалатам — и эта цель тут же обрела опору, оснащенную уверенностью и решительностью. Тем более, ведь они могли рассказать ей о ее прошлом! Открыть занавес беспамятства!

— Думаю, этот вопрос вы уже подробнее разберёте с Шоном, всё же это уже не моё дело. Давайте, собственно говоря, приступим к самой главной части — работе с Мемаратью.

— Это что такое? — немного сдавленно под натиском убивающей совести хихикнула Шарлотта от такого смешного названия — Мемаратью! Но, заметив серьёзный взгляд доктора Ингана, улыбаться перестала, откашлялась, кивнула в знак готовности слушать, и доктор Инган, поняв, начал:

— Это специальный аппарат, воздействующий на определённые части мозга, чтобы разными путями пробудить воспоминания. Мемаратью изучает реакцию мозга на различные импульсы и выстраивает алгоритм, своеобразный подход к каждому пациенту. Всё же мозг устроен у каждого индивидуально. Все результаты буду записывать и анализировать я, чтобы путём технологий вытаскивать ваш разум из беспамятства, — и пока доктор Инган говорил, параллельно он достал из ящика стола странную чёрную штуку, напоминающую полукруглый скелет рыбы фугу — именно такое странное описание подходило больше всего. — Наклоните голову вперёд, пожалуйста, — доктор Инган подошёл сзади, и когда Шарлотта выполнила его просьбу, он аккуратно надел, по всей видимости, этот Мемаратью ей на голову.

— А что дальше? — Шарлотта проводила взглядом доктора Ингана, усевшегося на своё место и начавшего что-то искать в компьютере, и аккуратно потрогала причудливый Меморатью.

— Дальше закрыть глаза, в них сейчас будут направлены небольшие фонарики, не бойтесь. Вообще ничего не бойтесь, такая процедура совершенно безопасна. Только потом может голова немного кружиться, но это недолго. Пятнадцать минут надо будет сидеть, не двигаясь, с закрытыми глазами. Готовы?

— Ага, — Шарлотта поудобнее устроилась в кресле и закрыла глаза. Немного страха всё же появилось внутри от мысли, что на ней какая-то неизвестная штуковина, которая ещё почему-то начала пиликать, пугать.

Одни из самых долгих пятнадцати минут в её жизни.

* * *

Порой Шарлотта забывала, какой шум стоял в центре Дэтрика, и забывала из-за звукоизолирующих окон в машине Теда и точно таких же стен, окон в доме. Тишина и покой сопровождали её, от этого и забывались шумные обычаи центра, а вспоминались они лишь в момент пересечения центральной части Дэтрика, когда Шарлотту от неслышно говорящих людей, орущих реклам и музыки отделяло лишь одно звукоизолирующее стекло.

Позади остался не только покинутый дом Бартонов, но и непростой диалог с Шоном, совершенно не хотевшим её отпускать.

— Ты хоть понимаешь, как высок там уровень преступности? — Как заботливо эти слова могли бы звучать в сочетании с обеспокоенным взглядом, и как жаль, что последнее заменяли не выражающие абсолютно ничего глаза Шона. Разве что покрасневшие щеки свидетельствовали о скорой вспышке гнева.

— Понимаю, но они мои родители, я должна их видеть! И должна им хоть чем-то помочь! — примерно эти слова Шарлотта повторила около десяти раз в разных вариациях — других аргументов и правда не было, но разве этого мало? Разве это недостаточно сильная причина, чтобы просто поехать в другую часть города, немного отличавшуюся по обустройству? Да Шарлотта за родителями любимыми хоть на край земли съездит, хоть границу Дэтрика пересечёт, лишь бы увидеть отца с любящими глазами, лишь бы встретить мать тёплыми объятиями. Они наверняка боялись за неё, наверняка переполнились волнением и холодным ужасом в момент, когда узнали, что их дочь заболела. По-другому и быть не могло, каждый родитель готов убить за свое дитя, ибо его с ним навеки связывали невидимые узы, имеющие непобедимую силу, что была способна разрушить любые преграды. То была родительская любовь, самая сильная в мире.

После долгого и изнурительного диалога, прошедшего по одному и тому же кругу несколько раз, Шон наконец сдался, но поставил три условия: первое — находиться на территории Инфиори не больше получаса, второе — не вывести ни одного Инфиори с их территории. Вот как знал! Ну ничего, прошлое-то свое он не запрещал ей узнавать… Как и в целом говорить с родителями, так что… Третье — с ней поедет Тед. Как телохранитель.

Только при выполнении этих трёх условий Шон выдал ей какую-то флешку, которую сказал передать Теду, и никакой информации о ее "переезде" в Фиуалты, к сожалению, Шарлотта так и не узнала, лишь то, что однажды родители Шона уехали на поиски рабочего, а вернулись с ней, объявив, что теперь она будет учиться с ним и кое-как спонсировать семью Бартонов. Так они росли бок о бок с Шоном вплоть до совершеннолетия, после которого не стали долго ждать часа для свадьбы, свадьбы, что, понятное дело, была сыграна без любви. С этим Шарлотта смирилась с трудом, но всё же переборола в себе желание тут же расторгнуть брак.

Последнее условие и устраивало, и расстраивало Шарлотту. С одной стороны, возможно, так даже лучше — с Тедом она точно не заблудится, но с другой — это походило на недоверие. Ну вот что с ней сделают обычные люди? Не убьют же! У них просто нет причины на это!

Территория Инфиори находилась на севере и оставалась кусочком Дэтрика, покрытым непроглядным мраком неизвестности. На уроках Норико ей не показывала, как выглядит мирок Инфиори, лишь говорила, что там живут бедные люди, полностью необразованные, а от того похожие на диких зверей. Верилось в это с трудом, ибо если бы были они дикими хищниками, то просто переубивали бы друг друга, а ведь там кто-то жил!

Между ними с Тедом повисло неловкое молчание, но некомфортным оно, похоже, было только для Шарлотты. Вот как можно после слез и непростого разговора вновь стать чужими? Шарлотте хотелось найти новую тему для разговора, лишь бы убрать это отвратительное молчание. Уж лучше бы центр орал ей на ухо, чем эта нависшая тишина.

— Приехали. — Вот они, спасительные слова, разрушающие молчание и рождающие волнение, от которого Шарлотта подскочила на сиденье.

— Да, хорошо... Спасибо, — Шарлотта повернула голову влево и проверила пакет с игрушками, их она захватила для маленьких детей Инфиори. Это, конечно, были не такие веселые игрушки, как в Эфиуме, черные и серые, почти все твердые, но это единственное, что нашлось у Келли, которая всё равно с ними не играла, предпочитая учебники, так что пусть хотя бы у детей Инфиори будет счастливое детство, полное приключений и смеха. Но так это выглядело в голове Шарлотты, и перестало оно так выглядеть, стоило Шарлотте обратить внимание на место, в которое её привёз Тед.

Перед ней возвышалась огромная стена, вверх которой был укутан в клубке тумана. За стеной скрывалась тишина. До стены также пытала тишина. Вот такая вот тишина, явно предвещавшая что-то нехорошее. "Оставить все страхи! Вспомнить, для чего мы тут! Предвкушать радостную встречу!" — кричала радость в громкоговоритель, и Шарлотта подчинялась ей, начав улыбаться своей фирменной искренней улыбкой до ушей.

— Тед, а как мы пройдём через эту стену? — Шарлотта задрала голову, пытаясь всё же разглядеть вверх стены, но после тщетных попыток она всё же опустила взгляд и заметила прямоугольник в стене — серое пятно на черном фоне.

— Месье Бартон уже отправил заявку на посещение территории Инфиори. В знак подтверждения ему пришёл код, действительный только пять минут. Поэтому важно не опоздать. — Тед подошёл к серому прямоугольнику размером чуть больше ладони, отодвинул его крышку, под которой скрывался экранчик с цифрами от нуля до девяти, и начал нажимать на плоские кнопки. — Он сообщил этот код мне, пройти мы можем только по нему. Только после этого я отдам флешку охранникам, по ней они отследят нахождение тех, кто вам нужен.

— А зачем такие заморочки?

— Чтобы Инфиори не смогли сбежать.

— А они этого... хотят? — Шарлотта, перекатываясь с пальцев на пятки, нетерпеливо крутила пакет.

— Очень.

Будто соглашаясь с Тедом, экранчик озарился белым, часть чёрной стены отъехала в сторону, открывая взору длинный коридор, почти погрязший во тьме, если бы не редкие лампочки, слабо дарящие свет. Мрачновато. В стиле Дэтрика.

Тед шагнул первым, бесстрашно закрывая своей спиной Шарлотту, сглотнувшую от того, что чувствовала себя, будто в ужастике: мрачные коридоры, неизвестная территория, молчаливый телохранитель... И лишь пакет шуршал, нарушая тишину, которой были окутаны продвигающиеся по бетонному коридору Шарлотта и Тед. Когда он остановился, дойдя до конца, вновь открыв экранчик и введя код, у Шарлотты внутри смешались радостный трепет сердца и крупинки нехорошего страха, что были ложкой дегтя в бочке мёда. "Да всё будет хорошо! Я для этого всё сделаю!" Шарлотта шумно выдохнула, будто пыталась таким способом избавиться от страха, но то был действенный метод — буря в душе улеглась, приятное спокойствие растеклось по ее просторам, Шарлотта смело сделала шаг наружу, за Тедом, и тут же охнула.

— О Элвест... Что это за обитель смерти?

У каждого в голове вырисовывались разные образы при таком словосочетании, как "обитель смерти", но у Шарлотты всплывала лишь одна картина: покосившиеся, полуразрушенные старостью дома, погрязшие в мусоре и грязи, за заборами из прогнивших досок, на верху которых зубастой змеёй тянулась колючая проволока. Из-за чернеющих туч солнечные лучи не виделись с землёй, застеленной сухой травой, а из живых существ лишь вороны с выдернутыми перьями, расхаживающие, гордо задрав голову да прихрамывая.

— Мадам Бартон? — К Шарлотте подошёл один из охранников, встретивший её и Теда около выхода из узкого туннеля стены. Другому охраннику Тед передал флешку, которая была вставлена в небольших размеров компьютер.

— Да, я. — От такого обращения вновь пробежали мурашки, но были они не только от слов "Мадам Бартон". Первой самой значимой причиной была территория Инфиори, описание которой идеально соответствовало описанию обители смерти в голове Шарлотты. Отвратительный запах мусора и грязи сгущался и владел этим местом, казавшимся заброшенным много времени назад, а к этой вони присоединялась ещё и ненависть, парившая в воздухе, от которой волосы вставали дыбом, а сердце билось громче всякого шума в центре Дэтрика.

— Хорошо. Меня предупредили... что вы хотите посетить определённых Инфиори... так что я уже расчистил путь к ним. — На каждом месте, где должна была стоять запятая, охранник делал огромную паузу, что непривычно ложилось на слух, но в то же время было единственной вещью, что отличало этого охранника от других людей, ибо к его лицу и внешности в целом идеально подходил лишь один термин — обыкновенное. Обыкновенное лицо, обыкновенные короткостриженые волосы, обыкновенный средний рост, ничего выделяющегося, принадлежащего только ему. Шарлотта опустила взгляд на бейджик охранника, прикреплённый к чёрной униформе. Ага, месье Морте. Абсолютно серый и "нормальный" месье Морте.

— А что значит расчистили? — Шарлотта удивлённо округлила глаза, приоткрыв рот и вглядываясь в лицо этого месье Морте, надеясь найти самую маленькую пылинку индивидуальности, но ту и днем с огнем было не сыскать.

— Обезопасили вас. От Инфиори. Мои рабочие охраняют путь до того места... которое вы хотите посетить... чтобы ни один Инфиори не встретился нам и не причинил вам вреда.

— Ой, ну зачем же было себя так утруждать! — Шарлотта мило улыбнулась и махнула рукой в сторону дороги, уходящей вперёд. — Вряд ли же они нападут на меня и растерзают на куски!

— Это они как раз могут сделать. — Улыбка дрогнула на лице Шарлотты, теряя свою уверенность. — Бывали случаи... когда Инфиори... ослушиваясь закона... кидались на Фиуалтов. В последнее время это стало даже слишком часто — совсем оборзели и одичали... поэтому теперь всех наших гостей сопровождает охрана.

— Вы же преувеличиваете, да? — сипло и испугано отозвалась Шарлотта, пока мурашки добирались до её души холодными шагами. — Наверное, Инфиори просто кидались под ноги, умоляя их забрать, да? Потому что, если честно, я бы так и сделала, живя в таких условиях.

Шарлотта не постеснялась таких слов, ибо окружающий вид напоминал не просто локацию для съемки ужасов, а забытую богом и светом помойку, а даже если бы здесь и снимали хорроры, то было бы достаточно просто в деталях показать улицы территории Инфиори, чтобы зрителю стало мерзко, неприятно. И неописуемо страшно. Страшно от мысли, как тут жили люди? Как выживали? А выживали ли, каков тут процент смертности?

Это был словно иной мир, иная планета, не та, где был построен Дэтрик. Не та, где возвышались чудесные небоскрёбы, не та, где на асфальте не было и соринки. Заброшенное место, пристанище в котором нашли лишь смерть и разруха.

— Почему же преувеличиваю? Всё так и есть. Инфиори бросались на людей... сдирали с них одежду... кидались с тупыми ножами... резали...

— Хватит, прекратите! — завизжала Шарлотта, сморщив нос и начав тереть уши, будто пытаясь оттереть их от ужасных слов, навсегда вбитых в память. Зачем Инфиори это нужно?! Зачем?!

— Так что все Инфиори убраны с пути, — закончил месье Морте с абсолютным спокойствием, что все больше походило даже на хладнокровие.

— Тогда чего ждём? Через двадцать шесть минут нам надо покинуть эту территорию. — Шарлотта повернулась к Теду, грозно смотревшему на... Да это же место, в котором он родился!

И место, в котором она родилась. Она — дитя обители смерти, Инфиори, но в это верилось совсем с трудом — как она могла быть рождена здесь? Как она росла там, где на земле валялись осколки бутылок, ещё тлевшие окурки и... Элвест, да это кровь! Кровь пятнами раскрасила землю, лишь изредка прерываемую кусочками асфальта. И пятна эти были немаленькими, размером с половину её ладони точно. И впереди мухи кружились над чем-то. Или кем-то.

Подкативший приступ рвоты противно застрял в горле, тошнота, вызванная видом крови, переходила в колющий электричеством ужас, страх. Шарлотта ненавидела кровь. Да, была доктором, но в Эфиуме никогда ничего не было запачкано кровью в виде огромным малиновых пятен! Никогда! И это было нормой — отсутствие сильных кровотечений, это хорошо, это обычно, это нормально и обыденно, правильно, а абсолютно не нормой были розы, кровавые розы, расцветавшие на пути Шарлотты. Она старалась обходить их засохшие лепестки, смотря лишь под ноги, но отчаянное карканье, от которого кровь стыла в артериях и венах, от которого даже мурашки замирали на коже, не смея беспорядочно бегать, заставило Шарлотту поднять взгляд, несмотря на то, что от этого карканья паралич нацепил оковы на её конечности. Так кричали вороны и вóроны лишь перед смертью.

Тед остановился рядом с ней, как и другие охранники во главе с месье Морте, окружавшие её кольцом из пяти человек, и все устремили взгляд в сторону, откуда доносилось карканье: там спиной к спине стояло двое детей с длинными спутанными волосами, в серых накидках и чёрных штанах, явно чересчур больших для них, сползающих с талии, из-за чего они по очереди подтягивали лямку. К какому полу они относились, понять тоже было невозможно — у обоих были длинные и лохматые волосы.

— Гребанные мальки... Везде пролезут, — прошипел месье Морте и кивнул одному из охранников. — Разберись.

— Нет, стоп! Что вы хотите с ними сделать? — Шарлотта в один миг оказалась рядом с месье Морте и гневно взглянула на него, словно это были её дети, словно они её родные, за которых мать готова убить каждого.

— Немного наказать. Им не разрешалось заходить сюда.

— Даже знать не хочу, что в вашем понимании "небольшое наказание". Пустите меня к ним!

— Мадам Бартон, это слишком опасно, я не могу вас отпустить, — вступил в разговор Тед, но Шарлотта остановила его вытянутой ладонью.

— Ты... Вы можете идти со мной, Тед. Я надеюсь, вы не тронете этих невинных детей, — она понимала, что Тед не отпустит её одну, но ей надо было прорваться к ним. Сделать то, что она хотела. И если одна она пойти не могла, то стоило выбирать меньшее зло.

— Если потребуется, я сделаю всё, чтобы защитить вас.

Шарлотта кивнула и улыбнулась его преданности. Преданности, правда, подкреплённой вынужденными мерами и безысходностью Теда, а также неплохим, вероятно, количеством денег, пусть Шарлотта и не знала, сколько Шон платил за её охрану.

— Не потребуется, — Шарлотта смело сделала шаг наружу по направлению к детям, вырываясь из плена кольца охранников. Чем ближе она подходила к детям, тем, казалось, громче шуршал её пакет с игрушками, воздух переполнялся отстойным запахом всё больше, карканье доносилось всё громче, только к нему теперь ещё прибавился злобный смех, которым смеются злодеи, одержимые местью. А ещё это был детский смех, смех тех самых детей, и когда до них осталось буквально два метра, Тед взял её за плечо, останавливая. Ближе было нельзя. А впрочем, и не нужно. Дети заметили её, видно, услышав шаги, прорывающиеся сквозь стену страшного смеха. И почему-то карканье прекратилось.

Дети одновременно перестали что-то делать и подняли головы, повернувшись. Один из них точно был мальчиком, его выделяющийся кадык — явный признак мужского пола. У второго же ребенка была длинная челка, скрывающая глаза, и его пол определить таким способом было нельзя — грязная повязка, прятавшая шею, мешала этому.

— Привет, что делаете? — Шарлотта присела на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне, и, конечно же, улыбнулась. — Я слышала отсюда холодящее душу карканье, не знаете, что случилось и почему птица так кричала?

— Конечно, знаем, — прохрипел тот, чьи глаза скрывались под челкой, судя по голосу, это была девочка. — Не надо было нашу еду воровать.

— В каком смысле? Зачем вы делите еду с... — но не суждено было ей досказать. — Вы зачем это сделали?!

Её крик можно было сравнить с карканьем общипанной вороны, ибо был он так же истошен и испуган, как крик этой бедной птицы, чье голое тельце похудело до критического состояния, так что бледная кожа еле обтягивала тонкие кости. Но было бы оно просто общипано — скомканные, грязные и мокрые перья были разбросаны повсюду.

— Вы зачем... Ей же больно... Как вам не жалко... — Обрывки мыслей срывались с губ, а горькие слезы капали на асфальт рядом с вороной, тело которой было изрезано кусочком стекла, который теперь гордо был воткнут почти в центр, а глубокие порезы застыли вокруг такого обелиска.

— Ну, уже не больно. Она теперь счастлива, — девочка пожала плечами и пнула бездыханное тело, вызывая новый приступ рыдания у Шарлотты, та хотела прижать к себе это бедное существо, с которым так несправедливо поступили, но инфекции тоже не хотелось.

— Но вы не имеете права забирать жизни других животных! Это может делать лишь судьба, но не человек! Не вы дали этой вороне право на жизнь, не вам же его забирать! Вы вообще не имеете права делать больно другому! — Шарлотта старались говорить спокойно, но её крик то переходил в надрывающийся и дрожащий шёпот, то вновь становился визгом.

— Как и вы, — прошептала девчонка, хотя даже нет, не прошептала, она со злостью выплюнула эти слова, преисполненные черной ненавистью, и откинула челку, за которой скрывались не просто глаза. Ослепшие глаза. Когда-то голубые глаза, по которым ныне растянулась мутная пелена, сопровождаемая красными нитями кровеносных сосудов вокруг радужки. Девочка улыбнулась, и в той улыбке не было доброты, скорее, это была улыбка разъярённого хищника, который к тому же, видимо, в бою потерял парочку зубов. — Скажите это тем Фиуалтам, которые залили мои глаза кислотой, сделав раненым зверем на поле боя. Думаете, так легко у нас живётся?! Думаете, весело гоняться за крысой, чтобы сожрать её и не подохнуть с голоду? Думаете, это радостно, когда тебя нанимают в рабы более богатые люди, творящие с тобой ужасные вещи? — она хрипела неокрепшим детским голоском, и столько гнева таилось в пучине её незрячих глаз, столько озлобленности в них было, что Шарлотта, забыв про пакет с игрушками, закрыв рот, вмиг вскочила и бросилась бежать, далеко-далеко — от этих жестоких детей, от этой безнаказанности, от этой крови, боли...

— Тётя, спасибо за игрушки! — кричали ей вслед. — Мы обязательно будем отрабатывать на них свои навыки уродования животных!

Как только она могла выжить здесь?!

Молчание обители смерти разрушало все радостное волнение, с которым Шарлотта вступила на её грязную землю. Непереносимым грузом оно ложилось на гадкий осадок от встречи с детьми Инфиори. Как бы ни злилась ее душа, как бы противно ни было ее сердцу, но Шарлотта не могла винить их, ибо не они же виновны, а тяжести их жизни, что воспитали в них злобу и соперничество.

Нанимают в рабы более богатые люди, творящие с тобой ужасные вещи?

Конечно же, девочка сразу поняла, что она — Фиуалт, для этого даже не требовалось зрения, лишь нюх, чтобы учуять запах дорогих духов. Слова слепой застыли в мозгу, отпечатавшись в нем мерзким осознанием, что и Шарлотта была Фиуалтом, принадлежала к тем, кто ставил себя выше других, глупо надевая корону, сделанную из картона. На ней лежало отвратительное клеймо безнравственного человека, и как бы Шарлотте ни хотелось верить, что это был стереотип, жуткая до безумия истина горела и сообщала ей — то было правдой. Таковы были Фиуалты.

Так и жили в Дэтрике — городе ужасных поступков и пленников садизма — дикие звери, переступившие черту человечности, и роботы, играющие в королей.

Нет, Шарлотта знала, что Фиуалты нанимали себе на работу Инфиори, предпочитая использовать их для грязной работы — к примеру, на уборке — или же когда роботы не подходили на ту должность, как в ситуации с Тедом. Шон рассказывал, что Шарлотта не хотела себе в телохранители робота, считая, что человек превосходит его в этом плане, и если, чтобы победить робота, достаточно сломать ему что-нибудь, то чтобы одолеть человека, необходимо сломить его дух. Именно поэтому она лично нанимала себя телохранителя, лично вырабатывала его силу духа и привязанность к ней. И именно по этой причине Тед сейчас был готов порвать за нее любого.

— Месье Морте, долго ещё? — Шарлотта больше не могла вынести тяжести молчания и шумно вздохнула. Каждый шаг давался с трудом, увеличивающимся с очередным метром во много раз, и лишь одна причина заставляла ноги отрываться от земли — скоро она увидит маму и папу. И Шарлотта шла, предаваясь мечтам лишь об этом.

— Да нет. Вон ваш дом, — и он указал на покосившееся здание с облезшей крышей и забором, представлявшим собой просто воткнутые кривые палки. Снаружи на земле валялись мокрые вещи — видимо, сушились. Неподалеку лежал продырявленный ковер, на котором стояли миски с не прожаренным до конца мясом, грязными кусочками хлеба и объедками фруктов — это все было заменой столу.

— Это... Ужасно, — Шарлотта хотела подбежать к дому, раздвинуть палки, пройти сквозь них и громко крикнуть "ма-а-а-а-м", и чтобы мама вышла из этого полуразрушенного шалаша, державшегося на одних соплях, сначала постояла, не веря, глядя на дочь, а потом подбежала к ней, согрев объятьями и слезами счастья. А следом вышел бы папа, прихрамывая, но уверенно стремясь к своему дитю, а следом Шарлотта бы сказала лишь три слова — "я увожу вас", и плевать, что Шон запретил. Но вместо этого Шарлотта медленным шагом, будто в трансе, направилась к "забору", вглядываясь: в каждый миллиметр небольшого клочка земли, который именовался ее домом, в покрывшиеся ржавчиной решетки на пыльных окнах, в которых виднелись трещины, в этот дырявый ковер, чтобы... Вспомнить, но память не отзывалась на ее крики. Не отзывалась и на страшную картину, которую Шарлотта сейчас видела пред собой, хотя такое очень трудно было забыть.

— Мадам Бартон... вы не пойдете туда одна, — властно окликнул ее месье Морте, но его крик был неважным, имела значение лишь эта халупа, очень непохожая на дом, в котором можно было жить. Шарлотта медленными шажками ступала по земле, покрасневшими глазами смотря вперед, смотря прямо на...

Человека.

Человека, сидящего на коленах спиной к ней, около ее дома.

Человека, который что-то пытался зарыть руками, под ногти которого наверняка давно забралась грязь.

Это был мужчина с худыми слабыми руками, одетый в рубаху, порванную на спине, только ее и видела Шарлотта, помимо волос совершенно разной длины — где-то они не достигали и пары сантиметров, а где-то превышали и десятку, в их спутанных клочьях застряли куски грязи и что-то, похожее на пепел.

Судя по шагам, месье Морте и правда не пожелал отпускать ее одну, и только благодаря им зарывающий что-то в землю мужчина остановился и замер на пару секунд, а вместе с ним остановилось и дыхание Шарлотты.

— Нет у меня твоего мяса! — вдруг крикнул мужчина после секундной паузы и резко повернулся лицом к Шарлотте, вскакивая с колен. Его бледные, почти белые губы подрагивали, а под одним косым глазом пламенем горел желто-оранжевый синяк, в другом же глазу сияла злоба, сменившаяся удивлением, выразившимся также в его словах: — Я думал, ты Боб, у которого я якобы спер его крысятину, но ты явно не он, — он вдохнул два раза, будто принюхиваясь к ней, в тот момент и правда напоминая дикое животное, и, опомнившись, спросил: — Вы кто такая? Чо забыли?

— Я... Я семью свою ищу — маму, папу, — пробормотала неуверенно Шарлотта. — Они тут жили, насколько я знаю. И ко мне можно на «ты», если что, — и этими словами она заставила месье Морте нахмуриться, но исправляться не собиралась, до сих пор будучи уверенной, что такое отношение к Инфиори незаслуженное. И хотя бы к своим родителями она имела право обращаться на «ты», как и они к ней, пусть Бен и не тянул на ее отца, но что насчет брата?

— Правда? — мужчина не по-доброму усмехнулся. — И за чо мне такая великая награда? — Он начал медленно подходить, и Шарлотте показалось, что она почувствовала, как напряглись Тед и остальные, но она сама оставалась спокойной. Этот мужчина не тронет ее, ибо не было у нее плохих намерений, сейчас она ему просто расскажет всю историю, он ее поймет и отведет к маме и папе... — И чо это родители Фиуалта забыли у нас? Монетку обронили? Или совесть?

— Потому что она не прирожденная Фиуалт, Бен. Кровь наша, — послышался сзади тихий голос, Шарлотта сразу же повернула голову и заметила девушку, стоящую около входа в дом, если так можно было назвать дырку в стене, наполовину занавешенную тряпкой. — Ты же Шарлотта?

Шарлотта закивала, чем вызвала злую усмешку на губах девушки.

— А-а-а, — протянул Бен и оскалился желтыми кривыми зубами. — Так это та самая тварюга Шарлотта, я так понимаю, да? Та самая заноза в заде моего брата? Та самая, которая у него жила вместе с тобой, Марта?

— Ага, — Марта подошла ближе, сложив руки на груди. Губа ее была в кровавых подтеках, криво подстриженные под каре волосы торчали в разные стороны. Шарлотта замерла, словно меж двух огней, между двух неизвестных ей людей, но которые точно знали ее, говоря о ней совсем невежливо.

— Прости, я тебя чем-то обидела? — В её душе начинало сорняком прорастать беспокойство, и тревога задолбила в свои колокола. От этого кривого дома пахло смертью и болью, но этот запах чувствовала лишь Шарлотта, как единственная способная чувствовать нечто более глубокое, чем недоверие и безразличие. И не только от дома несло отвратно — от самих Бена и Марты, что, к слову, выглядела лет на тридцать пять максимум. Они точно не могли быть её родителями, только если братом и сестрой, но даже если это и так, то внутри вновь разгорался маленький костёр радости, что она отыскала хоть кого-то из близких людей. Только... Почему они ей не рады? Или это такое специфичное гостеприимство? Норико мало рассказывала об Инфиори, вдруг и это утаила?

— Тебе что, память отшибло?! Вставить обратно?! — крик закончился кашлем, и Бен согнулся пополам, опуская ладони на колени, впрочем, это не помешало показать ему кулак. — "Прости", "обидела"! Какие словечки знаем! Никогда таких не слышал! — он засмеялся, всё ещё не разгибаясь, и смех его тягучей жидкостью пробрался в уши, заставляя сморщиваться и закрывать их.

— Мадам Бартон и правда пережила тяжёлую болезнь... имеющую в последствиях беспамятство. И... согласно статье 1.49... вы не имеет права оскорблять Фиуалта. — Шарлотта поняла, что говорит месье Морте, и для этого ей даже не потребовалось его видеть.

— И где же я её оскорбил?! — Бен поднял голову, но без корпуса, оставив его параллельно земле, и в его ненормальном взоре читалось выражение, присущее людям, которым нечего терять — безумцам. — Может, это она всю жизнь обижала, использовав других?! А, дорогая Шарлотта, не помнишь, значит, да? Не помнишь пацана чуть старше меня, что тебя ценил и оберегал?! Не помнишь его заботу?! Хватит тупой дурой притворяться, ты всегда была хитрой стервой!

— Я попрошу вас выбирать более правильные выражения! — месье Морте шагнул вперед, грозно обращаясь к Бену, но тот лишь рассмеялся.

— Стерва... Продалась богатым за дорогую крышу над головой и возомнила себя лучше нас! Ты всегда считала себя выше Инфиори!

— Бен, постой! — Шарлотта попыталась остановить безудержный поток его речи, но вместо этого тот забурлил ещё громче, а вместе с ним тяжелело каждое слово, наваливаясь мёртвым грузом на сознание. Казалось, Бен говорил вовсе не о ней.

— Я всю жизнь молчал! Больше не собираюсь! — его скрипучий голос пронёсся эхом по чёрным улицам. — Не собираюсь больше умалчивать о том, как приходилось делить еду с тобой, тобой, которая бросила нас!

— Но я приехала за вами! За всеми, кем бы вы мне ни были! Я заберу вас!— еле сдерживая порыв упасть перед ним на колени, Шарлотта прижала руки к груди, словно этот жест мог доказать правдивость её слов. Плевать на то, что говорил Шон, она никак не могла бросить Бена, и Марту, и… родителей, которые пока что не появились. Марта тоже не годилась на роль матери — едва ли старше Шарлотты.

— И зачем мы тебе, если ты даже вспомнить нас не можешь?! Попахивает обманом! А ну, признавайся, зачем сюда приехала? Что тебе ещё надо?! Что ещё ты и все остальные Фиуалты не забрали у нас?!

— Но я хочу помочь! — Шарлотта тоже перешла на крик, тут же надорвавшийся из-за слез, рекой потекших из и так заплаканных глаз.

— Убери свои крокодильи слезы! Не смей рыдать, у тебя всё всегда было!

Шарлотта закрыла глаза, чтобы справиться со слезами, но то было ошибкой, она просто не ожидала цепочки событий, которые произошли в пару мгновений.

Воспользовавшись моментом, когда её глаза были закрыты, а сама Шарлотта была слишком погружена в ледяной колодец совести, мучившей её за то, что оставила Бена и Марту, как раз-таки Бен подскочил к ней в пару прыжков и, размахнувшись, залепил ей вескую пощёчину, пламенем обжёгшую щеку. Тонкий вскрик Шарлотты потонул в его воинственном оре, с которым он подбежал к ней, но вскрикнула она не только от боли, разъедающей щеку, а в бóльшей степени от неожиданности, подстерегавшей за углом их странного диалога.

Первые мгновения душа отказывалась воспринимать пощёчину как факт. Отказывалась принимать, что Бен посмел её ударить, поднять руку, да просто сделать больно. Его грязная рука оставила след грязи другого вида — от этого нечисто становилось внутри, муторно и до того обидно, что слезы вновь покатились вниз, но что была пощёчина по сравнению с тем, что произошло дальше?

Ноги окончательно отказались держать её, и Шарлотта упала. Кто знает, может, это и послужило последней каплей в терпении месье Морте, а может, оно кончилось уже на пощёчине, но какая разница, если то, что он сделал, не имело никакого оправдания?

Тонкий писк, белая слегка светящаяся полоска — лазер — зверем заревела над ухом, устремилась к Бену и, настигнув свою добычу, забрала жизнь из тела, оставив его пустым и бездушным навеки. И вместе с душой Шарлотты, что упала в пятки, грохнулось тело Бена, словно тряпичная кукла, очередная марионетка.

"Очередная марионетка... Не послушалась своих ниточек... Бездушная серая тряпка в руках королей в картонных коронах... Ей так и не суждено познать счастье..."

Выражение глаз не поменялось. Оно осталось таким же. Безжизненным. И вместе с ним в чёрные краски окончательно и бесповоротно окрасился весь Дэтрик. Остановилось время на часах-голограммах, замолчали на секунду все звуки, ветер прилёг отдохнуть и перестал взвывать. Но так было лишь для Шарлотты, ибо в тот миг остановился её внутренний мир, сломалась какая-то деталька в сердце, что разбилось на крохотные осколки при взгляде на круглую дыру в бледном лбу с россыпью из царапинок.

Дыхание было сбито, будто кто-то выбил его ударом в диафрагму, и первое время дышать не получалось, как и шевелиться, говорить и плакать. Шарлотта больше была не властна над чувствами, они будто отделились от неё, став чем-то иным. Глядя на него такого, из неё самой уходила жизнь, эмоции и чувства рассыпались и погибали птицами, в которых было воткнуто стекло.

Зато мысли замолчали. Их рой скорее не успокоился, а просто замер, пораженно пытаясь сказать хоть что-то о случившемся, но язык не поворачивался. Стыдно было говорить. О смерти, такой. Нельзя о ней говорить, нельзя о ней знать, о такой вот смерти и о такой вот жизни.

Не должна жизнь превращаться на ровном месте в погибель, не при таких условиях. Умирать ведь должны дома, в тёплой кроватке, тихо, во сне, накрытые мягким пледом, лёжа рядом с любимым животным или человеком. А не пронзаемые лазером, выжигающим дыру во лбу.

Наверное, время всё же шло, но для нее оно остановилось. В этом миге, в этом моменте. Она словно нырнула под лёд, и теперь холодные течения уносили её вдаль, туда, где не слышно голосов, туда, где каждый умирал...

— Мадам Бартон, вста... — Тед не выдержал и подошёл к Шарлотте, касаясь её плеча, но от его лёгкого прикосновения Шарлотта резко и громко вскрикнула, рывком отползая прямо по земле, пачкая брюки, руки, да какая разница?! Грязнее, чем на душе, быть уже не могло.

— Не прикасайтесь ко мне, не прикасайтесь, не прикасайтесь... — шёпот дрожью сорвался с трясущихся губ, пока она отползала всё дальше, а когда в ладонь впилось нечто острое, Шарлотта вновь закричала, и в тот ор она вложила боль не от укола, иную, заставившую даже месье Морте обеспокоенно — да, не безразлично! — посмотреть на нее.

В её оре звучала смерть.

В её оре звучала совесть.

В её оре звучал ужас.

— Если бы я знала.... Если бы я знала, что у вас оружие, я бы...

Но она не ведала. Не подозревала и даже не думала, что в маленьком кармане месье Морте лежал такой же мелкий смертоносный лазер, которому ничего не стоило забрать жизнь. И для месье Морте ничего не стоило достать этот лазер, направив его прямиком в голову человека с точной и ясной целью убить. Были ли какие-то границы у тех людей, кто способен так холодно осознавать, что хочет лишить жизни человека?

Очевидно, нет. У убийц не было границ. Сотворив раз самое ужасное, остановиться невозможно, оно из "однажды" превращается в "навечно". Стоит убить — и ты другой. Стоит увидеть смерть — не быть тебе прежним. И знавшая об этом лишь по книгам Шарлотта теперь чувствовала себя иначе — другой, ибо лазер убивал не только свою жертву, но и тех, кто видел смерть и кто понимал, что это такое.

Но она никогда не желала видеть смерть, которая казалась настолько нереальным и незабываемым ужасом, что Шарлотта даже не думала о ней почти, предпочитая заполнять голову лишь ярким и теплым светом радости, но теперь светлая голова казалась далекой и несбыточной мечтой, переполнившись режущим страхом и непоколебимым ужасом. Перед глазами плыло, тело содрогалось и слабело, будто она сама погибала, причем медленно и мучительно.

Шарлотта не почувствовала слез, пока не поднесла уколотую острой веточкой руку к лицу, ощутив на нём мокрые линии, впиваясь в него ногтями, будто желая содрать с себя кожу, будто желая умереть вместе с Беном, ибо наполовину она уже не была живой.

— Мадам Бартон... всё в порядке?

— В порядке?! — голос её впервые приобрёл столь сильную ярость, столь явный вопящий ужас. Он оглушил её саму, одним рывком за шиворот вытаскивая из ледяной воды, согревая до такой степени, что сердце начинало стучать в три раза быстрее и активнее, бить в висках гораздо громче, и каждый его удар, каждый вздох, каждая слезинка пронзала адской болью и самым сильным страхом, дичайшим ужасом. — Вас и правда волнует, в порядке ли я?!

Нет, она не верила, что убийцу могли волновать чувства иных. Не верила в то, что, совершив самый страшных грех, человек может заботиться о других. Не верила в настолько далеко зашедшую жестокость людей, что способны убить за... Просто так. Что ей сделал Бен?! Ударил?! Да, неприятно, но не смертельно же! Они бы поговорили, они бы разобрались, она бы нашла выход... Только теперь их лабиринт заканчивался тупиком.

Как?! Как можно убить?! Как должен мыслить для этого человек, кем он должен быть, чтобы для него это являлось нестрашным и привычным? Каким же извергом надо быть, чтобы просто посметь думать об этом? Какой мразью надо быть, чтобы задумываться об убийстве?! Как можно обрывать, перерезать острыми ножницами тонкую нить жизни?! О каких эмоциях и любви могла идти речь, если люди начинали допускать ошибки уж в настолько неоспоримых вещах?!

Всё также на коленах Шарлотта подползла к нему, однако посмотреть в глаза не могла: как бы ни пыталась, не хватало сил вновь увидеть их, а чуть выше — сквозную дыру.

— Бен... Бен... Бен! — она нежно охватила его за плечи, словно собираясь обнять, только руки задрожали от страха. Этот ли человек недавно был переполнен жизнью, не он ли чувствовал ярость — вообще хотя бы что-то чувствовал?! Он ли — мёртвое тело с оранжевым синяком, что валялось в рваной одежде на грязной земле?

— Прости, прости, прости...

"Прости, что не защитила. Прости, что позволила. Прости, за всё". Но разве "прости" сравнится с ним живым?

Казалось, будто туман сгущался, уплотняя воздух, от чего дышать становилось всё тяжелее и тяжелее, а парочки вдохов переставало хватать, надо было дышать глубже, чаще, больше, но этому мешал забитый нос и постоянные всхлипы, перерастающие в горькие рыдания.

Она знала его пару минут, не имела понятия о его жизни, но была уверена в одном — он не заслуживал такой смерти. Никто такую её не заслужил!

Шарлотта склонилась над Беном, и её волосы упали на его грязную рубаху, а руки крепче сжали его. Как никогда Шарлотте хотелось чуда, хотелось очутиться в милой сказке со счастливым финалом, где ведьма пробормочет заклятия на древнем языке, взмахнет тонкими длинными пальцами с фиолетовыми ногтями, и грудь Бена вновь начнёт вздыматься, прекращая лежать мертвым грузом, и он вновь откроет глаза, обязательно сплюнет, потом станет проклинать её, Теда и месье Морте, будет орать, ругаться... И пусть! Не обидно! Пусть будет так, но пусть лишь будет!

— Вы убили его! Вы убили его-о-о! — новый протяжный крик разорвал душу, а руки упали с плеч Бена. Не будет чуда, не задышит он, и докторам его не спасти... Но ведь тут есть доктора?! Тут они же есть?!

— Доктора! Кто-нибудь! — она обернулась и встретилась вновь с равнодушными взглядами, но не сейчас ей отчаиваться от их холода, случилось нечто намного более страшное, чем ничего не выражающий взгляд, пусть раньше это и казалось высшим наказанием. — Чего вы стоите?! Зовите докторов!

— И правда, что вы стоите? Где же доктора? — вдруг в диалог вступила та, о которой Шарлотта успела забыть. То была Марта, нагло смотревшая на Теда и месье Морте, и она... улыбалась? Улыбалась?! — Аш, — будто ошпарившись, произнесла она и скривила губы, — забыла. У Инфиори нет докторов! Или ты думала, что мы удостоены этой чести — быть здоровыми?

— Как нет? — Туман пробрался от лёгких к мозгу и заполнил его, раздувая вдобавок изнутри. Шарлотта словно уже начинала дышать им, давиться и задыхаться, и будто сон окутывал её и тело Бена, а остальные оставались размытыми, как и их голоса, фигуры, что становились тенями.

— Вот так. Зачем на нас деньги-то тратить, да, у вас же их мало? — слова Марты почти не пробивались через слой тумана, и их спокойствие, с которым говорят о совершенно привычной и понятной вещи, было ужасом для и так потрясённой Шарлотты. Марта подходила к ней размашистыми шагами, уперев руки в боки, а когда подошла совсем близко, приобретя четкие очертания, спрятанные прежде клочьями тумана, Шарлотта заметила, как она покусывала губу. — После таких случаев дорога только одна.

— И какая же? — шёпот смешался со слезами, которых меньше не становилось, и их солёный привкус навсегда запечатался в памяти и на языке.

— На мясо. — Марта прищурилась и взяла руку Бена, потрясла ей, словно он и правда был испорченной куклой, кинула на место. — Хотя тут только кости, но всё же побольше будет, чем у крыс...

— Ты чего?! Какое мясо?! — Шарлотта широко распахнула глаза, пока кишки внутри переворачивались, связываясь в неразвязываемый узел, и испуганно отстранилась от Марты. Смерть Бена еще не принялась ее мозгом, выделяя мерзкий туман, путавший реальность с каким-то наваждением, а Марта уже собиралась... Готовить его, чтобы...

Начало тошнить.

— А ты что думала? Могилку ему смастерить? — Марта ухмыльнулась так же хищно, как это делал и Бен.

— Нет, я думала его спасти! Ведь можно же хоть что-то сделать!..

— Ничего уже, мадам Бартон. Выстрел лазером равняется моментальной смерти, — пояснил Тед, хотел сказать еще что-то, но, встретив переполненной нетипичной для Шарлотты злости взгляд, промолчал.

— Хорошо... Хор-рошо, — это слово задрожало неуверенностью, мерзко заставляя волосы вставать дыбом. Полнейшая безысходность душила вместе с туманом, преисполняя душу, сердце, обливавшееся кровью. Хотелось разорвать, расцарапать всю грудь, дабы вырвать кровоточащее сердце, кинуть на землю и упасть рядом. — Но почему бы нам не сделать могилу?..

— Ты чо? Реально всё забыла? — подозрительно посмотрела на неё Марта. — Чтоб такая ценная еда в земле была зарыта? Мне теперь червяков откармливать?

— Но так же нельзя! Он же наверняка любил вас! А вы его и...

— Любовь давно подохла в этой помойке. Он был мне никем, — равнодушно пожала плечами Марта, и её слова для Шарлотты были такими же, как смертоносный лазер. Она захотела вновь закричать от мучительной несправедливости и неправильности Дэтрика, от отвратительного отношения к близким, от отсутствия любви, что потеряла дом в сердцах людей. — Его бы тут вообще не было, если б не его постоянные скандалы касаемо дома, а-ля он, как брат Педро, имеет право. Только чо-то о Педро он вспомнил лишь после его смерти, не подозрительно ли? Я бы его сама заколола, да ножик потеряла. Наверняка он и спер, гад, — Марта плюнула ему прям в лицо и пара брызг попала в раскрытые глаза Бена. — Но спасибо за оказанную услугу, не придется марать руки в крови... Пусть отправляется к Педро, ну то есть брату своему, там и... Попадет, куда они там попадают после смерти. И ты это, не особо на его слова обращай внимание. Ну да, я рассказала ему о тебе несколько вещей, но так он в лицо тебя впервые увидел, чо-то обозлился… Хотя у него такая реакция на всех Фиуалтов.

— А кто это — Педро? — Новый удар по сердцу, и туман начал рассеиваться, только проще дышать не становилось. — И-и… Где вообще мои родители? Кто ты такая?! — Туман смерти не только попутал реальность со сном, но и окутал, спрятал под собой, заставил позабыть о людях, которых Шарлотта так желала встретить, но вместо них — лишь Бена, что был то ли братом, то ли не братом какого-то Педро, и Марту, обведшую ее оценивающем взглядом, в котором Шарлотта только что заметила искры ненависти.

— Подожди, ты реально ничо не помнишь? — Марта рассмеялась и сплюнула рядом с Шарлоттой. — Хах, а я-то, главное, думаю, для кого она этакий спектакль разыгрывает? Зачем плачет? Правда, что ль, совесть посетила? Чо вообще сюда приехала впервые за... Сколько там... А, ровно пятнадцать лет!

— Я ни разу не навестила родителей и вас за столько времени?! — ладонь прикрыла рот, в котором царил солёный вкус.

— Ну да. В тринадцать уехала, в двадцать восемь приехала... Тебе же сейчас столько?

— Нет, двадцать пять...

— А, ну, значит, сама там посчитай. Давно, короче... А ты это... Как забыла? Головой приложилась? — Марта поднялась и взвалила на себя Бена, вызывая новый приступ боли и тошноты.

— Нет, из-за болезни, — Шарлотта робко вытерла слезы и проследила за Мартой, уносившей Бена в дом. — Так ты откуда меня знаешь? И не знаешь ли, где мои мама с папой?

— Во-первых, наши мамы с папой, — отвлекшись от Бена, Марта обернулась, показав один припухший палец.

— Так мы сестры?! — В это бы Шарлотта никогда не поверила, если б ей кто посторонний сказал, ибо даже сейчас, слыша это от Марты, верилось с трудом, ведь она совсем не была на неё похожа. Кривоватый нос Марты и искусанные, раненые губы, прыщавое лицо, короткие грязные волосы, ободранные руки с заострёнными под когти ногтями и необработанные раны на ногах — всё это было не похоже на чистую кожу Шарлотты, идеально зализанный хвост, неброский макияж и красивые руки, не знавшие тяжкого труда.

— Ну вы поглядите, и правда забыла! — подойдя ко входу в "дом", Марта спокойно сбросила Бена со спины, и когда его тело коснулось земли, Шарлотта вздрогнула, уже не сдерживая новый поток слез. Руки обессиленно упали на колени, да и в целом вся энергия покидала Шарлотту, будто ее высасывали, выпивали, как вампиры кровь, но зато Марта полна была сил, громко крикнув: — Я-то думала, ты решила меня окончательно угробить. Ну, собственно говоря, с одним ты так и сделала. — Марта рассмеялась каким-то странным смехом, словно ее шутка и вправду была смешной, но у Шарлотты она вызвала лишь новый яростный крик, переполненный, впрочем, усталостью:

— Я не хотела! Я не знала! Я... Я никогда даже не обозвала бы человека!

— Эй, эй, спокойно. В конце концов, для Бена так даже лучше — больше не жить в этом Аду. — Марта перестала смеяться и вновь вернула безразличие на свое лицо, протянув: — Мд-а-а-а... Если ты вновь меня дуришь, то, признаюсь, у тебя хорошо получается, впрочем, ты та еще актриса. Уж прости, святоша ты наша, но если скажешь, что пришла, потому что искренне заскучала, то я не поверю.

— Я не помню никого из семьи, — громкий всхлип словно подтвердил это, — поэтому решила приехать, узнать, как вы живете, что делаете и... кем я была...

— Ну логично не помнишь. Даже я не помню, кто наши родители, ну, родные. Да куда уж там, никто не помнит! Ты думаешь, нам, неблагородным Инфиори, есть до чего-то дело, кроме как откуда достать еду? — и Марта провела от глаза вниз по щеке пальцем, показывая слезы. — Только не плачь, хорошо? А то ты теперь, я посмотрю, ранимая душа.

— В смысле, никто не знает, где наши родители? — на пару секунд остановилось дыхание и биение сердца. — Но ведь откуда-то мы взялись, выросли…

— Ну понятно, что не аист принес. Не все совершеннолетние соглашаются жить с детьми, даже если те свои, — но тут Марта призадумалась, нахмурилась. — Если бы к нам сюда аист прилетел, то это словно второй День Бочки — мяса много в нем. В нем же много мяса?

— Да нет, не знаю, я… — слова перемешались и потерялись в бурном потоке мыслей, в котором перепутались какие-то совершеннолетние, аисты и Бен. — Я вообще не то имела в виду! Я лишь хотела родителей увидеть, о себе спросить…

— Если хочешь, чтоб я тебе хоть что-то рассказала, то иди сюда, я не собираюсь кричать! — Марта так и осталась стоять около входа в дом, крича Шарлотте, но, видно, сейчас ей это надоело.

— Ты и правда хочешь мне помочь? — В разум, загрязненный и затуманенный смертью, вдруг проникла тонкая полоса света, родившаяся из слов Марты, из ее желания помочь. Сердце истосковалось по такому желанию, истосковалось по помощи и состраданию, доброте, которую Шарлотта и так ценила прежде, но сейчас та стала не просто для нее дорога. Бесценна. — И про родителей расскажешь?

— Але, я кому говорила! Нет у нас родителей! Был Педро, о нем-то и хочу рассказать, если тебя удовлетворит информация. Да и как будто у меня есть выбор! Я же не настолько тупая, как Бен, чтобы "обижать" Фиуалта. Мне дырка в голове не нужна. — Она скривилась и недобро глянула на месье Морте, стоящего неподалёку и прижимающего руки к бокам. Конечно, он не понимал, что сделал не так, почему Шарлотта смотрела на него так же зло, как и Марта. Он не осознавал, почему Шарлотта плакала, да вряд ли вообще понимал, что такое слезы. Его мировоззрение было односторонним, ограниченным бесчувственностью, в лучших традициях Дэтрика, одним словом. — Да и тем более, что чем быстрее расскажу, тем быстрее же вы смоетесь.

Попытка встать завершилась не успехом, а серьезнейшим провалом, слабость прижимала Шарлотту к земле, вжимая в глубины грунта, но желание знать своё прошлое "я" пересиливало, ладони вновь упирались в землю, а ноги пробовали распрямиться, вот только дрожали колени под грузом непереносимой тоски, висевшей на плечах, и Шарлотта вновь села, не зная, сколько времени ей понадобится, чтобы боль, тоска и туман растаяли, если бы не Тед, аккуратно поднявший её.

— Мадам Бартон, я всё равно считаю, что это опасно. Она является... — Но его вновь прервал указательный палец Шарлотты, вяло прижавшийся к ее губам.

— Ничего. Ничего не говорили мне про Марту. Она моя сестра. Она мой родной человек, да просто живой — спасибо за это! — человек. И не заслуживает этого. — Тут надо было бы добавить ещё про Бена, но язык отказывался что-то говорить о нём, будто на эту тему навсегда была поставлена запретная печать, но и без упоминания того речь вышла суровой и убедительной, по крайней мере, так показалось Шарлотте.

— Не думала, что память настолько определяет человека. — Она заметила странное выражение лица Марты — что-то вроде смеси удивления, грусти и злости, и её потрясла эта смесь тем, что была поистине живой. В ней были эмоции, были спрятаны какие-то страхи, в них была жизнь, а не серое существование. Но эмоции эти были лишь отрицательными — гнев, презрение, зависть, дикость... Возможно, за это их считали опасными? А были ли они таковыми или так за них решили Фиуалты, дергая ниточки марионеток?

Но всё же Инфиори в меньшей степени утратили в себе присущее нормальным живым существам богатство души.

— Мадам Бартон...

— Марта, ты хочешь пройти в дом? — прервала Теда Шарлотта. — Там расскажешь о прошлом, обо всем?

— Вообще-то хорошо было. Мне ещё Бена спрятать надо. Ты тогда пока соберись с духом, тонкая душевная организация. Слушать придётся долго и много.

— А у вас, мадам Бартон, совершенно нет времени, месье Бартон говорил, что вы можете находиться на территории Инфиори не дольше получаса, — опять вмешался Тед.

— Ничего, Шон поймет. Если уже прям забеспокоится, то позвонит, — отрезала Шарлотта и кивнула Марте. — Я думаю, что готова слушать.

* * *

То было холодной осенью.

Марта не любила холодные осенние поры, когда ещё и день уменьшался, начиная тонуть в темной опасности ночи — плохое время. Трудное, ибо были те, кто охотился ночью, а спал днём, были бледные, ходили почти голые, несмотря на морозы, часто лысые. И глаз один никогда не открывали, повязывали на него повязку. Этих чудаков звали Пистрелами или ночными паразитами. Они-то ночь и осень наверняка обожали. А единственным человеком, не считающим их чудаками, была Шарлотта, порой даже восхищавшаяся их выносливостью и силой. Тоже чудачка, не-такая-как-все.

Паразитами Пистрели ведь не просто так были, ибо нечего чужие дома разрушать и убивать всех подряд, в том числе людей. Даже они, Марта и Шарлотта, и отец такого себе не позволяли, не совсем же становиться чудовищами. Дикой, что бы там ни говорили Фиуалты, Марта себя не считала, а если и была такой, то только из-за этих богачей, бросивших её в эту яму, у которой даже названия не было, лишь описание "здесь жили Инфиори".

Палящая, навеки выведенная на полотне памяти обида возгоралась при этом одном слове — Инфиори. Звучало оно противно, не то что гордое "Фиуалт". И вместо прекраснейших многоэтажек — разрушенные одноэтажные дома. Хотя Марте всё же повезло — у дома, в котором она жила, была и крыша цела, и стены на месте, только входной двери не было. Но это всё только благодаря "отцу", хоть и отцом он был не в том понятии, в котором его воспринимали Фиуалты. Педро — так его звали — был всего-то на три с половиной года старше Шарлотты и на четыре — Марты и всё же считался совершеннолетним, а с ними выгодно иметь связи. Совершеннолетние были сильными, закаленными, считалось, коли дожил до совершеннолетия, то половина жизни пройдена. Дольше редко жили. Только если Пистрелы — ух, как грозно звучало их название!

Некоторые, даже совсем немногие совершеннолетние или, как их часто звали, "отцы" да "матери" сживались с мальками на условии, что те должны ловить крыс, мышей, птиц и другую живность, грубо говоря, охотиться за мелкой добычей. Хотя совершеннолетними они, по идее, были лишь условно. Точный возраст свой никто не знал, даже охранники, который этот возраст и дарили. Ежедневно они обходили все улочки, все углы в поисках новых детей, новоприбывших в этот жуткий мир жителей лишь с одной целью — вставить в затылок какую-то пластинку, которую они называли смешным словом «чип», после чего охранники давали имя и говорили возраст. Может, была какая-то связь между чипом и их датой рождения? Может, он помогал ее определять? Да кто знает, но так было и с Мартой, и с Шарлоттой, и с Педро, наверное, но они никогда его об этом не спрашивали, ибо он — авторитетный родитель. В его задачи, как и в задачи любого другого "отца" и "матери", входило обустраивать дом, таща всё, что могло хоть как-то его укрепить, но главной задачей было другое — День Бочки.

Странное название, да и то, что происходило в тот день, можно было бы тоже назвать странным, нетипичным днём, но, определённо, самым лучшим. То был день, когда лишь на пару минут Фиуалты вспоминали о них и привозили еду в огромной чёрной бочке, которую ставили около Северной части стены, отделявшей Инфиори от Фиуалтов, стены, которую Марта ненавидела каждый день, каждый, кроме одного — Дня Бочки.

Был ли для совершеннолетних тот день счастливым? Возможно, чуть меньше, чем для мальков, ибо понятное дело, что бочка с едой одна, а людей, голодавших целый год — много...

За день до Дня Бочки Педро всегда доставал ножи, которые хранил в рваной клеёнке, под обоями, около почти оторванного плинтуса, и доставал, чтобы поточить. Тогда он с самого утра отправлял Марту и Шарлотту искать подходящие камушки, и они искали. То было небольшой радостью жизни, подкрепляемой ожиданием Дня Бочки и главного — еды, нормальной. И радостным мигом это было, потому что потом Педро разрешал ничего не делать весь день, веля накапливать силы.

— А вдруг я завтра умру, как вы тогда жить будете? — всегда он это спрашивал, грозно скалясь, но никогда не умирал. Педро возвращался, и к его приходу должна была быть готова тряпка, промоченная холоднющей водой, чтобы отмыть кровавые пятна на его коже и одежде — первое он делал сам, а второе было обязанностью Марты с Шарлоттой. Впрочем, то тоже приносило крупинки счастья, ибо, пока они стирали, Педро готовил еду, что смог добыть, делил её, словно каждый раз в надежде, что её хватит на год.

Да кого она обманывала. Марта тоже на это надеялась.

Половину еды съедал всё же Педро, они не возмущались. По многим причинам. Он и старше, сил больше нужно, он и больше работает, да и просто он — совершеннолетний. Не ребёнок. Он тот, кто смог пройти школу Инфиори и выжить. Это заслуживало уважения. Потому он и был отцом. Да и вдруг уйдет...

Была и обратная сторона монеты: чем старше ты, тем сильнее, тем больше вероятность, что тебя заберут гребанные Фиуалты на грязную работёнку, служившую сильнейшей добавкой к и так повседневному ужаснейшему унижению. Педро возвращался всегда злым, и единственное, что могло успокоить его гневную душу, так это напоминание, что за работу ему платили едой. Хорошей едой. Педро уже забирали пару раз, и происходило это так быстро, что Марта не успевала даже рассчитать еду, ибо около двух недель ей и Шарлотте приходилось выживать без защиты совершеннолетнего, и это обостряло многие проблемы. А как было-то, Фиуалт, что хотел нанять себе раба в виде Инфиори, подходил к их дому и, если не видел Педро, то всегда спрашивал — а не знаете ли, где он? И после той фразы, после тех пары мгновений, что Марта или Шарлотта, сломя голову, бежали за Педро, он выходил, и ему в руки протягивали какую-то бумажку на добровольное соглашение.

Было ли оно таким добровольным? Вряд ли, учитывая вооруженных охранников за спиной Фиуалтов.

Педро как раз должен был вернуться совсем скоро с очередного унижения. Из-за пухлых облаков выглядывало солнце, немного греющее спину. На небольшом клочке земли, застеленном ковром, они ждали Педро. Марта, сгорбившись и сидя напротив Шарлотты, выковыривала острой веточкой грязь из-под ногтей, а Шарлотта играла со шкурой крысы, пойманной сегодня. То натягивала, то рисовала что-то грязью на ней, то рвала, то вновь пыталась соплями склеить и улыбалась. Кровожадно. Желтыми рядами зубов, в верхнем была щербинка меж передними, а в нижнем не хватало зуба.

— Как думаешь, что отец в этот раз принесёт? — Марта отвлеклась, подняв глаза с каплей удивления — неужто первой заговорила ее сестра? Родная-неродная — не знала, просто они с самого детства были вместе, ходили парой, надеясь, что вместе они сильнее. От побоев только эта сила не спасала. Но хоть какой-то плюс в их партнёрстве был — пока один спал, другой караулил, нет ли поблизости Пистрел.

— Думаю, опять овощи. Может, мясо.

— А я думаю, что хлеб, — Шарлотта задумчиво посмотрела на поворот, из-за которого должен был появиться Педро. Белые волосы — ну, Шарлотта утверждала, что они когда-то были белыми, но Марта того не помнила, — сейчас же их серый оттенок, перебиваемый кусками грязи и спутанными комками, заменил белизну, оставив жирные грязные длинные волосы свисать. Марта уже не помнила, сколько раз Педро просил Шарлотту отрезать никому ненужные пакли, но та лишь огрызалась, а однажды Педро все-таки, прибегнув к хитрости, задумал остричь её волосы ночью, да прогадал: слух у неё был хороший, вот она его и распознала, да как куснула за руку. И хорошо прям вцепилась — до крови. Потом только ей несладко пришлось, ибо Педро настолько взбесился, что очень, судя по возгласам, её выпорол. Здоровой рукой. Левой. Хотя он правша.

А кричала Шарлотта редко. Тихой была, замкнутой. Да и не нужно было говорить человеку, который мог всё транслировать через взгляд — злой, надменный. Всегда у себя сама в приоритете, всегда самая лучшая и умная в своих глазах, она всегда хотела и стремилась к тому, чтобы выделяться. Пыталась придумать новый способ ловли крыс, стирала, всегда соревнуясь на скорость и качество с Мартой. Не жилось ей просто и понятно по системе, надо же было заморачиваться и искать нечто новое.

Только вопрос зачем? Зачем длинные волосы, которые мешали при охоте и которые Шарлотта заправляла под рубаху? Зачем самовлюблённые взгляды? Зачем выделяться? Всё же было так просто, когда все были похожи.

— Эй две мелкие, чо сидим? Подъем, отца встречать! — Краем глаза Марта заметила, как Педро пнул один из колышков забора, будучи уверенной, что и Шарлотта это заметила. Она всегда всё замечала, даже самое незаметное и неважное. И запоминала.

В руках Педро был целый пакет! Целый пакет еды! Вот же счастье! Они понеслись к нему. Конечно же, наперегонки, как было оговорено заранее.

— Подождите, не вырывайте пакеты, гляньте, что дóбыл, — он часто ставил удаление неправильно. Вот и было у него дóбыл вместо добы́л, яблоко́ вместо я́блоко. И много чего еще. — Пойдемте-ка за дом, поглядите, — его щеки пылали румянцем — редкость, а глаза бегали в лихорадке.

Марта ухмыльнулась. Понятно, он снова что-то украл, поэтому они сейчас и направлялись за дом, чтоб никто не увидел и не украл уже у них, поэтому глаза быстро пробегали по уже знакомым протухшим местам и руки слегка подрагивали, а дыхание сбивалось из-за долгого бега.

Территория за домом, чуть дальше лужайки, на которой Марта и Шарлотта недавно сидели, была скрыта под голыми острыми ветками кустарника, именно его веточки использовались для чистки ногтей, а Шарлотта еще говорила, что хотела бы смастерить для них нечто наподобие расчески — собрать пучок из тонких концов веток и связать крепкой веревкой — опять эти ее способы казаться лучше, не такой, как все. Волосы себе все повыдираешь — вот что сказал тогда Педро, а Шарлотта дерзко ответила, что ему-то, наверное, радостно от этого и станет, что, Педро, впрочем, не стал отрицать, так еще и обещал найти ей веревку покрепче и самому "расчесать" ее. И были эти слова брошены прямо перед отъездом, с намеком, что он эту веревку украдет для Шарлотты — невиданная забота! Да неужто так и сделал, правда?

Педро поставил пакет на землю, спрятав его хоть немного за неухоженными кустарниками, и, еще раз предварительно оглянувшись, начал доставать свою добычу, Когда взору Марты представилось украденное — а не было и малейшего сомнения, что он это украл! — она непроизвольно охнула.

— Педро... Ты с ума сошел?! — испуганно прошептала Марта при взгляде на самую что ни на есть настоящую... книгу. Около двадцати сантиметров, с уже запачканным корешком, но грязь была не так хорошо видна на темно-коричневой обложке, на которой белыми буквами было что-то написано.

— Ты мне тут еще поговори, — Педро пригрозил кулаком с обтянутыми кожей голубыми венами, сильно выступающими на запястье. — Лучше бы поблагодарила!

— За что? За ненужный никому лишний груз?! Лучше бы спер еду!

— Ты чо, не по́няла, чо ли? Книга это, тупица! — и Педро стукнул ее этой книгой по голове, несильно

— Да знаю я, что книга, ты много раз рассказывал, как они выглядят! Но зачем ты спер ее?! Думал саморазвитием заняться?! — Если честно, она понятия не имела, что значило слово "саморазвитие". Просто Педро часто использовал его, когда говорил о Фиуалтах, которые, по его словам, постоянно пытались остановить это самое "саморазвитие" у Инфиори. — Да ты даже читать не умеешь!

— Попрошу не говорить того, чо не знаешь, — Педро погладил книгу и вдруг промолвил: — "Самые известные стихи английских поэтов".

— Это ты к чему?! Кто это — английские поэты? — Как неприятно звучало. Слишком скользко и нежно. Поэ-э-эты. Англи-и-ийские.

— Он прочитал, — неожиданно и тихо отозвалась Шарлотта, и Марта взглянула на нее, отметив, каким цепким и внимательным взглядом, приподнимаясь на носочки, Шарлотта всматривалась в каждую буковку, будто стараясь прочесть что-то. Марта закатила глаза.

— Правильно. Я теперь читать умею, — Педро гордо расправил плечи, словно от этого мог стать красивее.

— Ага, а я тогда писать могу. Заканчивайте спектакль, чтец, — Марта сложила руки на груди, но в ответ лишь вновь получила по голове. Книгой.

— Не веришь — не надо. Я-то думý такую думал — научу вас читать и писать. Но коли не надо, то...

— Надо, надо! — запрыгала Шарлотта, что было совсем нетипичным для нее поведением, от чего Марта задумалась о сохранности ее нормальности. Что-то слишком радостной была, а глаза так и горели... Только каким-то жестоким огнем. — Я хочу научиться читать!

— Во, правильно! А то чем мы хуже Фиуалтов, да? Мы тоже, хэ, хотим гра-мот-ным-ми быть, какое уж длинное слово. Мы еще покажем... Я еще и писать научу...

— Да зачем нам читать и писать?! Чтобы быть гениями среди дураков?! — Марта развела руки и повертелась. — Оглянитесь! Посмотрите, где мы живем! Да мы будто не часть Дэтрика, а отдельный город, куда уж там — мы словно в другом мире находимся, причем этот мир на грани разрушения! Нам бы выжить, а не читать и писать!

— Уж лучше быть гением среди дураков, чем дурой среди гениев... — задумчиво пробормотала Шарлотта и качнула головой, тут же вновь взбадриваясь, затараторила: — Марта, а если тебе не хочется, то иди-ка... Отнеси продукты, спрячь. А мы пока с Педро поучимся быть гма... Гро... Ну это... Громнотыми!

— Гра-мот-ными, — поправил ее Педро со взглядом великого мудреца.

Ну что за идиоты! Почему лишь она, Марта, мыслила рационально, задумываясь о сохранности жизни?!

— Вот и пойду! — Обида заиграла внутри более едкими красками, хоть Марта уже привыкла к ее вечному ною, но сейчас она взвыла с огромнейшей силой, что подобно урагану сносила все спокойствие. С яростной обидой Марта подхватила пакет и побежала в дом, вслед слыша насмехающийся оттенок в голосе Педро:

— Аккуратнее, там, между прочим, хлеб!

Дура! Даже тут Шарлотта оказалась права! Со злостью пакет полетел на пол, за окном послышались вновь голоса ее "семьи" — "не-такой-как-все-а-лучше" сестры и отца, что и вовсе не был отцом.

— Давай сначала по слогам... Срав-ню...Чер-ты...Ми-лей...У-ме-рен-ней...

Да пусть горит в Аду эта книга! И английские поэты! И Педро! И Шарлотта, все время кидающая на нее взгляды, будто Марта была для нее уродом, недостойным на существование! И тот, кто Педро научил читать, не сам же он...

Она все же узнала, кто научил Педро читать и писать — тот не мог об этом не говорить под влиянием желания похвастаться. То был мужчина среднего возраста, любивший подвыпить — редкая удача, обанкротившийся, но пока не до конца Фиуалт — нередкая ситуация, сюда, в число Инфиори, постоянно присылали банкротов. Шарлотта любила те мгновения, говоря, что ей нравилось смотреть, как эти люди страдают, что ей нравилось видеть, как что-то внутри них ломалось. А Марта не понимала, зачем смотреть на то, как богатенькие свои первые дни выживания тратили на уговаривания охранников выпустить их в "нормальные люди". Ну-ну, сейчас прям!

А тому человеку повезло — один его знакомый согласился устроить его к себе на подработку, понятное дело, на грязную работу за копейки, но тех хватало, чтобы поддерживать его звание Фиуалта. У них же как — если денег мало, то тебе не место среди нас. Сволочи.

И Педро прислали работать туда же, где пристроился и тот Фиуалт, который по пьяни поспорил, что сможет научить Педро грамоте. Выиграл. Деньги.

А Педро выиграл возможность хвалиться. Книгу он теперь прятал надежнее, чем ножики, настолько хорошо, что даже Марта не знала, где она лежит. Видно, он чувствовал ее неприязнь к английским поэтам. Зато Шарлотта знала ее место. И молчала партизаном, только каждый день в доме читала ее, показывая язык и ухмыляясь, порой сопровождая это все словом "дуреха".

И черт, ведь Марта и была такой дурехой! И эта неприязнь к английским поэтам была роковой ошибкой, ошибкой, что нельзя было исправить.

Это случилось через два месяца после появления книги в доме. День был плохим из-за тяжелой ночи, ибо визит Пистрел никогда не был легким испытанием. Чудом отбились от них. Только их холод и отстойный запах до сих пор витал по короткому коридору, соединяющему кухоньку и маленькую общую спальню.

Когда около их дома появились еще одни люди, Марта устало вздохнула. Нет, ну что за проходной двор?! Но стоило приглядеться, как она поняла — это были не Инфиори и даже не Пистрелы. Фиуалты.

— Педро! Педро! Тут Фиуалты! — Марта кинулась в спальню, найдя там Педро, лежащего на полу и вглядывающегося в одну маленькую дырочку около плинтуса. Фраза «тут Фиуалты» была знаком, что скоро Педро предстоит унижаться своим трудом, ибо зачем же Фиуалтам еще сюда приходить, кроме как за поиском рабочий силы?

— Да знаю... Черт их подери, только же вернулся... Шарлотта, агинк хорошо спрятана? — так они называли меж собой книгу, когда были не одни.

— Точно, — и Шарлотта развернулась, выходя. Наверное, пошла проверять.

— Хорошо. Ну что ж, давай покажем свое гостеприимство.

Эти Фиуалты ей не понравились, хотя ей вообще никакие не нравились. Их было двое — женщина в шляпке с черным кружевным бантом и сетчатой вуалью, в белых перчатках и черном пальто, и мужчина низкого роста, чуть ли не такой же худой, как и сама Марта, в черных круглых очках в белой оправе на остром носу и тонкими бледными губами, явно неприятным выражением лица, чем-то напоминающим лису.

Ну и позади стояло двое охранников — классика.

— Мы пришли за кем-то по имени Педро, не знаете ли, где его можно найти? — приторный голос женщины облепил уши противной сладостью, а от ее высокомерного тона, чем-то напоминающего Шарлоттин, Марта чуть ли не скривила лицо. Хорошо, что сдержалась.

— Он сейчас выйдет, я думаю.

— Хорошо. Дорогой, ты тогда поговори с ним, а я прогуляюсь. Соберу материал для новой статьи...

— Хочешь посвятить ее Инфиори? Думаешь, кому-то есть дело до них? — мужчина усмехнулся, снимая очки. Его слова резанули по обиде, которая была и так кровоточащей раной, что никак не могла зажить при мысли, что те люди имели намного больше, чем она, и из-за них она сейчас, скорее, не жила, а медленно умирала, дыша отравленным ненавистью воздухом, вдыхая ее яд. Фиуалты говорили, что руки Инфиори запачканы кровью, в отличие от их. Что ж, может, так оно отчасти и было. Но пусть руки Фиуалтов и чисты от крови, но они были покрыты солью тысячи слез и миллионом проклятий, толстым слоем презрения, обиды и гнева.

— Ну, может быть, хоть это поднимет рейтинг моих статей! — И под эти слова явился Педро, хмурившийся, с помытыми руками, дабы не заляпать ручку, которая уже из кармана мужчины перекочевала в его руку и легла поверх бумаги. И ведь Педро же сейчас мог прочитать ее…

— Марта, иди в дом, — Педро схватил ее за плечо, отодвигая в сторону входа. Он — в рваных штанах, окутанный в несколько тряпок, дабы хоть немного согреться, пусть и высокий, но бледный, тощий — казался совсем ничтожным рядом с Фиуалтами, и при взгляде на такую картину становилось понятно, почему обида сокрушала внутри стену спокойствия.

Несправедливость. Она становилась рассадником.

Конечно, Марта понимала, зачем Педро посылал ее в дом — чтобы ее, если что, не схватили, и он не остался без малька, выполняющего за него всю грязную работу. По правилам, Фиуалты могли брать на службу лишь совершеннолетних, но все законы и правила можно было обойти, их границы слабы, если были в кармане деньги. И любовь к садизму, которая, кстати, была присуща Шарлотте. Не зря же она в свободные минуты ходила смотреть на первые дни мучения банкротов, чтобы потом бродить со странной полуулыбкой на лице, с таким же выражением лица, как и когда она разделывала крыс, общипывала птиц и играла с их шкурами и перьями.

Женщина оглядела Педро, кивнула своему спутнику и, даже не взглянув на Марту, направилась к лужайке.

Да больно надо было ей этих взглядов! Марта, сложив руки на груди и в последний раз вдохнув приятный аромат духов, оставивших сладкую тропинку в воздухе, зашла в дом, на автомате направляясь в спальню, самую теплую комнату из-за обилия тряпок, полотенец, под которые можно были залезть, окунувшись в небольшое царство слабого тепла, но всё портил гнусный запах, казавшийся после духов той дамы еще более резким. Он побуждал кричать, крушить, рвать... До такой степени, чтобы разрушить каждый кусочек, каждую крупинку территории Инфиори, уничтожить стену, прорваться в место, где серые небоскребы подпирали облака, а черные дроны парили в небе вместе с летающими машинами и скейтами, серьезные Фиуалты, высокомерно подняв головы, шествовали по широким улицам, освещаемым подвесными фонарями и рекламами дорогих магазинов — обо всем этом рассказывал Педро с восхищением, с желанием быть таким же. А кто этого не хотел? Кто не хотел быть Фиуалтом? Но мечта была мечтой, и никакая книга не станет феей крестной, что взмахом своей странички могла осуществить ее, сделать не прекрасным сном, а идеальной реальностью.

И тогда оставалась всего лишь пара минут до осознания роковой ошибки.

Даже под слоем тряпья Марта смогла определить тихий, слегка удивленный "ах" и даже поняла, кому он принадлежал — той женщине с шляпой.

— Девочка, а ты... Ты что делаешь? — тот тихий приторный вопрос, послышавшийся за стенкой, навек врежется в память, ведь стоило Марте подойти к дырочке около пола, чтобы выглянуть, узнать, что же так впечатлило ту женщину, как чуть не охнула она от вида, открывшегося перед ней.

Через малюсенькое отверстие открывался прекрасный обзор на Шарлотту, сидевшую боком и старательно что-то выводившую острой веточкой на земле, которую она смочила, дабы ее каракули запечатлелись.

— Стих пишу, — равнодушно бросила Шарлотта, словно для нее то было обычным ежедневным делом, и играла она свою роль настолько замечательно, ничего странного не заметил бы человек, не знающий, что Инфиори от рождения были необразованными, писать и читать не умели, куда уж там до написания хоть пары строчек! А та женщина явно знала, потому даже в ее железном сердце, прогнившем так же, как и территория Инфиори, колыхнулось удивление.

— А... Ты откуда такая... Умная?

— Меня Педро научил писать и читать. У нас книга спрятана в доме.

"Вот сволочь!" — Ногти с силой вдавились в кожу, под которой вместо крови потекла ярость. Сволочь! Предательница! Вот и показалось ее истинное нутро!

Конечно, любая, даже самая мелкая кража Инфиори у Фиуалтов наказывалась, и наказывалась сильно, жестоко, словно сам Сатана писал вариации расплаты, потому украсть даже кусок хлеба было большим риском, на который каждый раз шел Педро, гонимый страхом голода. А книга! Книга — святыня! Она была знаком образованности и ума, она, словно стена, отделяла Фиулатов от Инфиори и навеки провела меж ними черту. Попадание книги в руку Инфиори было не просто наказуемо.

Оно было непростительно.

Но зачем Шарлотта сдала Педро?! Зачем она хотела остаться без крыла отца, обратить Марту на существование без поддержки совершеннолетнего, что было равносильно смерти?! Хотелось бежать, выбежать из дома, схватить Шарлотту за ее уродские волосы, со всей дури приложить ее дьявольскую голову об угол дома и бить, бить до крови, чтобы грязная душа ее окрасилась в алый цвет, который порой встречался на стенах домов. Но страх прижимал к полу, было страшно шевельнуться, вдруг заметят, вдруг и ее, вдруг... Паника. В голове лишь паника и страх, непонимание и неверие в происходящее в реальности. Жизнь с хрустом ломалась — ее, Марты, жизнь разрушалась под натиском предательства Шарлотты, но неужели та не понимала, что обращает на смерть и себя?

— А что за книга? — Женщина наклонилась и прочитала первые строки стиха, выведенные на земле Шарлоттой: — Зимний вечер так прелестен, если провести его, сидя у окна... — а дальше перешла на шепот, и Марта больше ничего не могла расслышать.

— Лучшие стихи английских поэтов.

— Редкая, старая... Из далёкого прошлого до Дэтрика... Сейчас такие только в Главной Библиотеке и есть. Откуда же она у вас?

— Педро украл ее.

— Это тот парень с медными грязными волосами?

— Да.

— А у тебя красивый стих получился... — Но эти слова женщины донеслись словно из другой Вселенной, словно Марта сидела в бочке, в той, в которой привозили еду, и снаружи только слышался диалог Шарлотты и женщины, но страх, тревога и паника били ключом, словно сейчас Марту будут разрывать на клочья и делить между собой отцы и матери, делить и рвать, как еду из бочки. — Немного доработать... Но у тебя талант, — женщина поджала губы. — А у нас очень ценится талант к стихам... Чуть меньше, чем книги о бизнесе, но я думаю, что ты сможешь писать и о нем, если немного подучить... Да и мне в статью не помешает стихов добавить, чтобы вновь первой в рейтинге стать...

С каждым задумчивым словом женщины глаза Шарлотты все больше разгорались злобным огнем, нехорошим, не тем, что согревал, а тем, что убивал, уничтожал все на своем пути, и на данный момент это пламя направлялось к жизни Марты.

— Девочка, а ты не была бы против уехать отсюда?

Марта резко втянула воздух, ее словно стрелой пронзило. Что... Что за чудо сейчас перед ней было?

— Я всю жизнь мечтаю об этом, но зачем вы меня спрашиваете?

— Понимаешь ли... — женщина закусила губу и медленно, словно для дурака, начала объяснять то, что и так знали все — даже Инфиори. — У Фиуалтов очень ценится творчество, связанное именно с бизнесом, а не с чем-то другим, хотя есть особые люди, предпочитающие разбавлять свою библиотеку ненужными книгами, в частности, их на это подговаривают подростки с вечным глупым желанием выделиться.

— И вы хотите, чтобы я писала стихи о бизнесе? — Все понимала, тварь!

— Я была бы не прочь иметь человечка, пишущего стихи для моих статей. Не за бесплатно, конечно... Я займусь твоим образованием, помогу стать нормальной, пробиться в хорошие общества, чтоб твои стихи знали не только по моим статьям, ты начнешь деньги зарабатывать... Но понятное дело, что какой-то процент с твоих заработков пойдет мне, как верному помощнику в твоих начинаниях, — и женщина хищно улыбнулась, подобно дикой птице. На удивление, Шарлотта не выглядела с ней рядом так же ущербно, как Педро, она гордо держала ровную спину, прекрасно понимая, к чему все клонится...

"Да она с самого начала все специально спланировала!" — вдруг осознала Марта, и злые слезы нарисовались на ее глазах. Вот чем можно было объяснить рвение Шарлотты учиться, пусть тогда она еще не знала точно, получится ли все, сможет ли она научиться чтению и освоить письмо, но решила подстраховаться, и в нужный миг ей помогли ее знания. Марта была уверена, тот стих, что сейчас красовался на грязи, был придуман давно и лишь ждал подходящего мига, и тот настал — Фиуалт прочитал его. Фиуалт заметил. Восхитился, поняв свою ошибку во мнении, что Инфиори нельзя было обучить или научить чему-то стоящему, нельзя было сколотить на них состояние. Но сейчас сознание этой женщины перевернулось, выдав мысль о возможности заработать на Шарлотте. И уж она этот шанс не упустит.

А Шарлотта не упустит свой, как это сделала Марта, ибо если бы она тогда также додумалась, да просто по чистой случайности заинтересовалась бы "английскими поэтами", как богатые подростки, то могла бы быть сейчас рядом с Шарлоттой, могла бы уже ощущать кончиками пальцев тот шанс — шанс вырваться из Ада в Рай. Но вместо этого сейчас ей предстояло лишь одно — надеяться, что Фиуалты не сдадут Педро.

Но и этому не суждено было быть.

Порой бывало так, что шум был абсолютно пустым и бессмысленным. А бывало, когда тишина была настолько наполнена, что и говорить не надо было. А сказать хотелось, да так много, что молчалось.

Марта сидела прямо на полу, на тонкой картонке, и пила грязную воду, ранее предложенную Шарлотте, которая сейчас, обессилено опустившись на пол напротив Марты, глядела вниз. Белые волосы упали паклями точно так же, как и тринадцать лет назад, когда были еще серыми. Вдруг она закинула голову назад, в карих глазах застыли слезы.

— Ты так больше и не видела Педро? — Шарлотта смотрела в потолок, будто это могло помочь ей справиться с внутренней бурей.

— Нет. Но ты не бойся, я не особо скучала по нему. А вот его защиты не хватало. Пришлось вновь одной учиться выживать, бороться, а главное, свыкаться с мыслью, что та роковая ошибка сломала окончательно меня и мою жизнь, ведь увидев однажды шанс на спасение, тяжело не ждать его вновь каждый день. Так надо еще объяснять, почему я не ценю жизнь и ненавижу тебя? — Марта наклонилась вперед, сгорбившись и опустив голову. — Мне плевать, помнишь ты все или нет. Плевать, что ты стала такой... странной, чересчур эмоциональной и честной. Я не верю, что с потерей памяти в тебе не осталось твоего дьявольского ума и зла. Ты и есть зло. С памятью или нет. Ты отравлена. Как и они, — Марта кивнула на охранников. — Хотя как и я, кого мне обманывать. Мы обе отравлены, но разными ядами.

— Нет... Это не я... Это не могу быть я... — Откуда столько боли в ней? Где расположен ее источник? Как найти ту дыру, через которую льется этот водопад, что был пыткой для души? — Как же важны воспоминания... — прошептала она, да так тихо, что лишь сама и разобрала свои слова, капнувшие с пересохших губ. Они не были просто важны. Память и была человеком. И если поступки — чернила, которыми писался образ, характер каждого, то память — листок, на котором эти чернила высыхали.

— Я удовлетворила твое любопытство?

— Вполне... — Шарлотта растерянно взглянула на Марту, и стыд смешался с болью, когда взгляд упал на нее — девушку, всю в грязных пятнах, рваной одежде и с пустыми глазами, девушку, что не ценила жизнь, которая затонула в колодце несправедливости, девушку, несчастье которой навеки повиснет грузом на шее Шарлотты.

— Мадам Бартон, нам пора. Месье Бартон уже забеспокоился, звонил мне, но я не решился прерывать вас. — Руки Теда подняли Шарлотту, что сама была словно тряпичная кукла сейчас, поломанная марионетка с порванным сердцем.

— Вот и хорошо, что вы уходите. И, пожалуйста, больше не возвращайся сюда, хорошо? Не надо больше слезами поливать землю, от них ничего не вырастет, — Марта помахала ей ручкой. — Ненавижу тебя. И больше не хочу видеть твою красивенькую мордочку.

Какие-то слова забурлили внутри, когда Тед повел ее к выходу, что-то, как казалось, должно было сейчас прорваться, хоть какая-то эмоция должна была сорваться с цепи и заполнить такие же пустые глаза Шарлотты, но единственное, что вырвалось наружу, было:

— Прости...

И пусть Марта лишь усмехнулась на это, пусть сердцу легче от этого не стало, пусть это слово стоило копейку, но оно стоило хотя бы чуть больше тишины?

Или все же молчание было сейчас дороже?

* * *

— Нет, нет!!! — Надрывный крик отскочил от стен, что еле выдержали его напор, и ударил в уши, больно вонзаясь в мозги. Трясущиеся, словно у наркомана, пальцы скрыли лицо, постепенно покрывающееся мокрыми дорожками, следы которых порой попадали в открытый рот, солено играя на языке, а всхлипы засели внутри вместе с непрерывающимся "нет", что разрывали тишину дома Бартонов. Шарлотта резко убрала руки от лица, громко хлопнула по столу. Тыльная сторона ладони тут же отдалась жаркой болью, но Шарлотте было плевать на всё, кроме агонии, разрывавшей её внутри, там, где издевательски крутились одни и те же строки стиха:

Зимний вечер так прелестен,

Если провести его, сидя у огня.

Вот камин и стол чудесный,

Где сижу я около окна.

За окном бушуют ветры,

Снег блестит под свет луны.

Просто чудную картину вижу я под вой ночи...

* * *

Раненая, но неубитая душа смотрела через усталые глаза на доктора Ингана. Шарлотта смотрела на него, очутившись вновь в его кабинете, от которого ее, впрочем, начинало подташнивать.

— Занятная история выходит, — доктор Инган откинулся на спинку сидения, внимательно всматриваясь в ее лицо. — Я все думал, за что же вас взяли к себе мадам и месье Бартоны, да еще и начали вас пиарить, оформили фамилию, а позже вы сами уже стали немного зарабатывать, даже со свадьбой вам повезло — за их сына вышли. Вы и правда умны, Шарлотта. Провернуть все это, с самого дна подняться до верхушки и остаться на ней непросто, но вы справились. Достойно уважения.

Умна... Возможно. Только если умна она была в творение зла, будучи гениальным монстром. Какая ирония, она всегда боялась им стать, а в итоге им и оказалась, там, в прошлом. Какая ирония — эта память, так судьбоносно играющая людьми.

— И это все, что вы мне скажете?

— Нет, я лишь решил вас немного похвалить, чтобы вы поняли, что ничего страшного не случилось. И ничего плохого и суперудивительного вы тоже не узнали.

— Ничего плохого и удивительного... — Возможно, для доктора Ингана так и было, но вот только не для самой Шарлотты. Она держалась спокойно и уверенно, так, будто и для нее не произошло "ничего плохого и удивительного", но если внешне олицетворять спокойствие получалось, то его внутренняя маска была менее надежна, хотя держалась всё же лучше, чем вчера, или позавчера, или же позапозавчера. Шарлотте... становилось лучше?

— Да, Шарлотта. Ничего страшного вы совершенно не сделали в прошлом. Сказать честно, меня восхищает ваш жизненный путь. — По его лицу этого нельзя было сказать, оно оставалось таким же серым и не выражающим ничего, кроме сосредоточенности, будто Шарлотта и правда попала черно-белый в фильм. Да, именно так точнее всего и можно было передать все, что ей пришлось пережить — черно-белый фильм, причем весьма печальный, о девушке, которая жила в гармонии, была знакома со счастьем и любовью, а потом неожиданно узнала, что все хорошее в ее жизни — иллюзия. Даже она сама — иллюзия, гипноз, созданный сном Ридженте. — Вы всего лишь добились своей цели — стать Фиуалтом. Вам же это не дает покоя? Что вы предали Марту и Педро?

— Меня в целом беспокоит мое прошлое. — Причем не только то, которое осталось за границами ее памяти, но и те полторы недели, что прошли после возвращения от Марты, что определенно должны стать ее худшими кошмарами, самым чудовищным периодом жизни, ибо, увидев жизнь Инфиори, увидев свою бывшую жизнь, Шарлотты будто сбросила розовые очки. — Я, как вы сказали, достигла своей цели предательством. Я же могла не сдавать Педро. Могла поставить условие, что не поеду с ними, если они его сдадут. Но я ничего не сделала, поступив хуже всяких злодеев.

— И вы уверены, что они бы вас послушали? — доктор Инган захлопнул блокнотик, в котором прежде писал, и со вздохом поправил свой халат.

— Конечно же нет. Но попытка бы означала намного больше, чем простое предательство.

— Вы так и не смогли стать нормальным человеком, Шарлотта, в попытке что-то всем доказать, — озвучил он свой вердикт, от которого на душе стало одновременно и светло, и погано. Погано от того, что и правда не было у нее роли в спектакле людей, а светло — от того же, ну и слава Элвесту. Уж лучше она останется за кулисами, чем вступит на сцену, заляпанную кровью и ненавистью.

— Не отрицаю. Я думала, что смогу. Смогу доказать, что эмоции — неплохо, тем самым получить как бы... Найти противоядие от вашего яда. — Шарлотта вспоминала свои же слова, свои же обещания, которые давала, но сейчас понимала, насколько они были наивны. — Но я не справляюсь. Каждый раз думаю, что все не так плохо, что из любых ситуаций есть выход, а в каждой вещи, поступке — плюсы. Но чем дальше, тем больше я понимаю, что в Дэтрике нет места радости и счастью. Нет плюсов. Или же они так малы, что теряются во множестве минусов...

— Вот где ваша ошибка, Шарлотта, — доктор Инган показал на нее карандашом и кинул его на стол. — Несмотря на весь ваш оптимизм, вы до сих пор считаете Дэтрик плохим. Вы обвиняете нас в неправильности, неидеальности, ориентируясь на свой идеал — Эфиум, но забываете, что сами себе и выдумали этот "идеал". Да и будем честны и зададим вопрос, а что было бы, если бы вы не заразились вирусом Ридженте?

— Да в том-то и дело! — вскрикнула Шарлотта, обрадовавшись тому, что они наконец дошли до той вещи, которую она осознала. — Оттого и страшно, и плохо! Вы правы, доктор, меня тоже мучает этот вопрос! Мне страшно становится от мысли, что я могла бы такой и остаться, потому что сейчас я знаю, что такое "правильно", и я знаю, как можно жить! И эти знания я предавать не хочу!

— То есть вы все же считаете, что устои, по которым жили в Эфиуме, верны и правильны, но вновь опускаете тот момент, что они — выдумка. Та правильность и идеалы, по которым вы живете — их не существует. Они лично ваши, но ничьи больше, то есть их нет. Они ошибочны.

Никогда еще не звучали слова доктора Ингана так железно и непоколебимо, они были словно приговором, словно приказом сдаться.

— Или же я просто знаю больше вашего? — Шарлотта гордо подняла взгляд, прежде обращенный к полу, и посмотрела на доктора Ингана так же уверенно, как и звучали ее следующие слова: — Знаете, а я благодарна сну Ридженте за то, что он показал мне, как нужно жить и что вообще называется жизнью. Можете говорить что угодно, что Дэтрик — это идеальный и правильный мир, что он единственный настоящий и истинный, что мои морали и идеалы ничтожны, неправильны и ошибочны, как и мои убеждения, но лучше я никогда не достигну вашей правильности и идеалов, чем разочарую и предам саму себя.

— Но вы же должны понимать, что сегодняшняя вы — подделка, поддавшаяся влиянию болезни! — нахмурился доктор Инган, и это было самой эмоциональной вещью, на которую он был способен, от чего Шарлотта улыбнулась. — А та Шарлотта была настоящей. Может, мне нанять вам психолога?

— О, не стоит. Не стоит такой любезности и беспокойства за меня, тем более, что те лживы. Доктор Инган, уж коли у нас выдался такой разговор, то и вы признайтесь, что вам плевать, стану ли я "человеком", найду ли свое место в обществе. Ваша задача заключается в том, чтобы вывести меня из сна Ридженте — с этой частью вы давно успешно справились — и сделать из меня неопасную для общества личность. Ваше исследование касаемо восстановления памяти ведь наверняка лишь новый дополнительный путь к заработку, так? — и получив вполне ожидаемый кивок, Шарлотта продолжила с тяжким вздохом: — Ну вот. Как видите, не так уж и плохо я разбираюсь в людях.

— И зачем вам только нужны собственные идеалы? Зачем всё усложнять и обрекать себя? — с насмешкой спросил доктор Инган. — М-да… Да и где гарантия, что вы не станете пропагандировать свои идеалы, разрушая государство изнутри? Потом мне же все и вернется...

Шарлотта была максимально уверена, что первые вопросы интересовали доктора Ингана не так сильно, как последние. Раньше она восприняла бы их как знак, что еще не все потеряно, что люди способны беспокоиться за друг друга, но сейчас понимала, что это лишь последние попытки сделать из нее копию. Впервые его бесчувственность играла ей на руку. Конечно, доктору Ингану досаждало, что одна его пациентка будет выбиваться из ряда серых личностей, но такого не произойдет. Пусть ее душа и останется иной, не присущей человеку, но выделяться она не станет.

— Я обещаю, что больше не буду нарушать устои вашего общества. Возможно, даже когда-нибудь научусь скрывать свои эмоции. Но не смогу уменьшить их силу, а даже если бы умела так делать, то не стала бы. Тут вы одержали победу, доказав, что мы абсолютно разные — я и люди. Наверное, мне стоило узнать себя, чтобы понять это... Наверное, стоило разочароваться сначала в самой себе, потерять надежду опять-таки в себя саму, чтобы понять насколько сильно проросли корни бесчувственности в Дэтрике. Мне... — Вот те самые слова. Слова, которые она репетировала, слова, которые прокручивала в голове раз двести, пока ехала по узким улочкам серого царства. Но как бы она ни готовила себя, как бы ни пела в ней адекватная оценка Дэтрика, глупая надежда тихо бормотала внутри "а может..." Ну нет. Не могло. Уже ничего не выйдет. — Мне не изменить людей. — И помочь им, добавила уже про себя. — Не изменить их идеалы. И я больше не буду пытаться, радуйтесь. Больше я не представляю "угрозы". Но единственное, чего прошу взамен — чтоб вы тогда не трогали мои идеалы, пока они не начнут пересекаться с вашими, а этого не случится, уж поверьте, я помню о том, что вы можете признать меня опасной, и сделаю всё, чтобы этого не произошло.

— Вы всё равно будете изгоем, Шарлотта. Возможно, внешне вы, как обещаете, не будете выделяться, но внутри вы ежедневно станете преодолевать дискомфорт и мысль, что вы тут лишняя. Зачем эта пытка?

— Я знаю, что буду чувствовать, но меня это пугает в меньшей степени, чем возможность вновь стать бездушным монстром, уж простите, — губы её растянулись в загадочной улыбке, впрочем, также содержащей в себе горький страх. — Знаете ли, нет ничего страшнее, чем чувствовать на себе груз нераскаянности за безнаказанно содеянное.

— И почему вы только поверили Инфиори... — пробубнил доктор Инган, качая головой. — Без доказательств. А ведь эта ваша Марта могла просто выдумать всю историю. Или оказаться сумасшедшей.

— Почему же без доказательств? — Шарлотта наклонила голову и усмехнулась, выдерживая паузу, словно в каком-нибудь фильме в моменте перед тем, как должна рассказать нечто важное. — Одно у меня точно есть.

— Был бы рад услышать.

— Не знаю, насколько внимательно вы меня слушали, — вязко протянула Шарлотта, будто дразня, — но в любом случае напомню об одной маленькой детали, стихе, и его первыми строчками было...

— "Зимний вечер так прелестен, если провести его, сидя у окна..." У меня записано, — и доктор Инган перевернул в неизменном блокнотике страничку назад. — Всё же я ваш доктор и ко всему сказанному отношусь внимательно.

— Так вот, — Шарлотта прочистила горло и уверенно, с чувством, тактом, расстановкой, как учили в Эфиуме, прочла всё, что помнила:

"Зимний вечер так прелестен,

Вот камин и стол чудесный,

Где сижу я около окна.

За окном бушуют ветры,

Снег блестит под свет луны

Просто чудную картину вижу я под вой ночи..."

Интересно, доктору Ингану понравится то стихотворение, которое она придумала в тринадцать? Ей казалось, что оно весьма неплохое... У доктора Ингана выпал карандаш из рук, это можно сказать, что она его удивила?

— Шарлотта, с этого и надо было начинать! — Судя по его на миг взлетевшим вверх бровям над равнодушными глазами, и впрямь удивила. — Да неужто вы начали вспоминать? — неуверенно пробурчал он, но так, что Шарлотта его весьма хорошо расслышала. — Вы начали вспоминать, — уже увереннее и громче объявил он и слегка настороженно посмотрел на неё, видно, ожидая бурной реакции, радости, криков, но ошибся и, наверное, впервые был рад своей ошибке.

— Да я и не забывала. Удивительно, не правда ли? Никакая болезнь не могла смыть это воспоминание из моей головы. Я помнила свой стих, даже находясь в Эфиуме, настолько он был для меня важным. То и понятно, ведь в нем, в его строках зрел план той Шарлотты, которую я не знаю, — и она рассмеялась, но тем тяжелым смехом, переполненным разочарованием и желчью, которого боятся все счастливые люди. Таковой была реакция на этот стих, ибо он был единственной связью с Шарлоттой, что застыла в прошлом. Связь, которую хотелось также оборвать.

— С одной стороны, хорошо, что вы хоть что-то помните. Но с другой, если этот стих и так всегда был в вашей памяти, то это означает, что прогресса так и нет, — и доктор Инган на пару секунд задумался, крутя карандаш. — Вы не вспоминаете, Шарлотта. Помните, я говорил про высокий шанс возвращения памяти?

— Ну да. Не помню точно какой, но да, он был высок.

— Но вы понимаете... что если шанс не стопроцентный, то были случаи, когда память так и не возвращалась? — осторожно начал доктор Инган, хотя мог и не тянуть, Шарлотта и так понимала, к чему ведутся его слова.

— Конечно. И, наверное, у меня сейчас шанс вечного беспамятства увеличился?

— Не просто увеличился — он стал даже больше, чем процент возврата памяти. Шарлотта, вы должны понимать, что с такими данными очень мала вероятность. Прошло много времени. Те, у кого возвращалась память, уже начинали вспоминать хоть что-то на данном этапе, ну а вы сейчас повторяете судьбу тех, кто так и остался без воспоминаний о прошлом. — На этом моменте Шарлотте стала скучно слушать монотонную речь доктора Ингана, да и дальше пошла совершенно не нужная ей информация, похожая уже на саморекламу. — Наверное, очень страшно жить без прошлого, точнее, без воспоминаний о нём, поэтому я могу предложить вам особенную терапию, разработанную мной для как раз таких пациентов, как вы. Она подарит бóльшие шансы на окончательное выздоровление...

— Но я здорова. Спасибо, доктор Инган, за предложение, но скажу вам честно, мне будет намного легче без воспоминаний о прошлом, без их загаженных картинок. Наверное, я даже буду очень расстроена, если они появятся, — и Шарлотта поджала губы, спокойно посмотрев на доктора Ингана, явно не ожидавшего такого ответа, пусть он это никак и не показывал внешне. — А если они так и не придут ко мне, то мне хоть в чем-то повезёт, — она коротко рассмеялась уже настоящим смехом, радостным, но сдержанным. Очень сдержанным. — Ибо если потеряны старые сценарии, то самое время создавать новые.

Прежде чем выбрать на пульте команду "закрыть дверь", Шарлотта оглядела огромную спальню, проверила все углы на отсутствие роботов-пылесосов, роботов-пылевытиральщиков, роботов-стекломоек и других, ибо опыт ее научил: хочешь побыть одна — не забывай, что помимо людей бывают и андроиды, иные из которых довольно маленького размера, дабы пролезть во все щели. И пусть кому-то могло показаться глупым стремление Шарлотты выпроводить роботов из комнаты — они же неживые, смысл? Ну и что, что неживые... Для Шарлотты и люди были такими.

Дверь захлопнулась, и Шарлотта, прежде чем обессиленно опуститься на кровать, закрыла окно шторами, все равно ночное небо не радовало глаз вот уже... полторы недели?

Да, то было поистине Адовым временем. И где же ее улыбка? Почему же сейчас вся ее уверенность, с коей она говорила с доктором Инганом, куда-то пропала? Почему глаза устало закрылись, а голова упала в подставленные ладошки? Почему Шарлотта сгорбилась, устало прошептав:

— Я сдаюсь... — А в легких словно раскалённый металл…

Вспоминать саму себя, ту, которая, очнувшись в белых стенах, мечтала менять людей, менять их к лучшему, верила в них до последнего, стало невыносимо тяжко, так же, как и любые ее обещания в духе "я пройду через Ад с улыбкой", но не было улыбки! Не было той счастливой улыбки, радостного смеха, незапачканного разочарованием и привкусом слез да жалостью. Разочарованием от себя и жалостью, связанной с людьми.

Темно-зеленая куртка была с тяжелым вздохом аккуратно повешена в гардероб. Вот ее реальная жизнь — темные оттенки вещей, мрачный дом и навязчивая мысль, что это навсегда. Нет, не до конца ее жизни, а именно навсегда для тысяч ныне живущих и будущих жизней, что, будучи слепыми котятками, предпочли серое существование в черно-белом фильме, а незрячими были потому, что поистине прекрасного не видели. И как им это можно показать, идей не рождалось.

Почему же те полторы недели были адовыми? Почему же думать о них было то же самое, что и причинять очередную боль себе? Шарлотта хотела перечеркнуть все воспоминания из тех страданий, что пришли по зову рассказа Марты, по зову прошлого. Ужасного прошлого, отвратного.

А ответ заключался во многих вещах, например, в тяжелом опыте, благодаря которому осозналась другая тяжкая вещь — не было ничего страшнее, чем ненависть к самой себе, которую испытала Шарлотта, блуждая по одному и тому же кругу внутри души. Можно было кричать, что не виновата, что она, Шарлотта, никогда бы и пальцем не тронула даже червячка, но только слова Марты доказывали другое, то, что Шарлотта не могла понять. Она не понимала именно себя, ту себя, которая была Инфиори, убивала крыс, чтобы выжить, предала человека, хоть другая Шарлотта никогда бы о таком и думать не стала. Контрастные, абсолютно непохожие, враждующие Шарлотты поселились в ней одной. Или она уже сходила с ума? Это был словно фильм о другом человеке, а не ее прошлое, которое перечеркнулось сном Ридженте. И жаль, что это не было несуществующей частью черно-белого фильма. Также жаль, что существование Дэтрика и бесчувственных людей было не драмой, не тем, у чего есть выбор, а трагедией, где все предрешено судьбой.

Жаль было людей. Скрипело сердце все те полторы недели от понимания собственной незначимости в мире черной жестокости и белого безразличия. Кто послушает ее? Как, как можно было надеяться пробудить в людях самое светлое и лучшее, самое радостное и теплое, коли рядом с одними — богатыми, имеющими все, — жили вторые, для кого богатством была просто спокойная ночь без атаки Пистрел? В течение тех полутора недель внутри Шарлотты гасло то, что она никогда не хотела терять — надежда на исправление людей. Пусть каждый день Дэтрик вновь и вновь пытался потушить этот огонь, но Шарлотта зажигала его опять, дерзя тем самым, но настал момент, когда и у нее не осталось спичек, дабы вновь поддержать горение и так слабого огонька. Тогда она почувствовала что-то похожее на то, что зовут разочарованием. Его можно было сравнить с темнотой, опускающейся на твою душу и запирающей радость навсегда. Ох, как же Шарлотте хотелось в те полторы недели уменьшиться до размера пылинки, которую потом роботы-уборщики смахнули бы в мусорку, к остальным таким пылинкам, серым, грязным... испорченным. Тот раскол, та трещина, выросшая под силой ужаса от рассказа Марты, породила мощный поток самоненависти, стыда и презрения к самой себе, ибо оказалось, что она никогда не была той, чей образ сама себе создала с небольшой помощью сна Ридженте.

Удивительно, она была словно сумасшедшей с раздвоением личностей, настолько сильно контрастирующих, настолько непохожих, что в какой-то момент у Шарлотты даже мелькала мысль, а не было это насмешкой судьбы? Что за такое "удачное" совпадение, в котором она попала в совершенно иной и непохожий на нее мир? Так еще и не в силах она была его изменить, будучи вынуждена смотреть, как каждый день люди не замечают важности эмоций, не придают им цены, сидят в серых однотонных масках, как в клетках?

Ладно она. Пусть у нее не будет счастья, ибо как можно им обладать, не имея возможности разделить его с другими? А как делиться, если люди отказывались тебя слушать? Пусть, зная, какие богатства может дать мир, она будет погребена под этими знаниями, но люди... За что их? Почему только ей был дарован шанс понять истинный вкус жизни и счастья, а для людей он остался все таким же пресным? За что такая награда, что теперь тяготила тем, что Шарлотта ни с кем не могла ее разделить? Более того, была вынуждена ее прятать. Оставалось лишь просто жить с гирей внутри, смириться?

Не улыбайся.

Не выделяйся.

Не обращайся на "ты".

Не эмоционируй так сильно.

Не живи.

И все это надо было принять. Смириться. Играть по их правилам.

Эти полторы недели, которые она провела, не выходя из дома, стали адовыми не только от осознания, насколько страшно было ее прошлое, но и от мысли, что люди навсегда останутся несчастными, а она оказалась в клетке, в которую ее посадил сон Ридженте своим даром познания сладости эмоций и живости, что были запретным плодом. Возможно, Шарлотта теперь была лучиком, пробивающимся сквозь слои скудного однообразия, но как мог освещать этот лучик ту серость, если был ограничен со всех сторон? И она с этим сделать ничего не могла, только принять как наказание за неведомую ей ошибку. Надежда исчезла, она растворилась в слезах отчаяния.

Неизвестно, чем бы кончились размышления Шарлотты, если бы глухой звук, будто что-то упало на пол, не отвлек ее, заставив подняться и открыть дверь, где ее ждало маленькое создание, завернутое в белое одеяло, похожее на привидение, но если присмотреться, то это была...

— Келли, — Шарлотта вышла из комнаты, прислонившись к стене. Громкий выдох немного успокоил нашествие боли внутри, но едкий привкус все еще отравлял душу, однако Келли совершенно не должна была догадаться, как маме плохо, а потому Шарлотта постаралась сделать голос спокойным, почти таким же безэмоциональным, как у всех людей, но как же было плохо и гнусно слышать свои слова такими! — Ты чего это бродишь? Давно же должна быть в кроватке.

— Я просто забыла пенал в классную комнату отнести, — и она подняла свой пенал с пола, протягивая его поближе к Шарлотте, ее голос, прежде всегда переполненный холодной уверенностью, слегка дрогнул.

— А чего в одеяле-то?

— Так холодно...

— Так, не дури тут меня, — Шарлотта присела рядом с Келли и взяла пенал из ее рук, потрясла им. — Ты явно тут не для пенала, который можно было занести завтра утром, да и завтра у тебя заслуженный выходной, воскресенье, разве нет? Пенал мог бы подождать в любом случае до утра. — Все же за делами в учебе Келли Шарлотта немного, но следила. Порой это даже помогало отвлечься от кошмара в голове. — Поэтому давай ещё раз, что случилось?

— Ничего, правда, — в этот раз прежняя непоколебимость вернулась в голос, а лицо вновь стало невозмутимым, безэмоциональным, но глаза её забегали по длинному темному коридору.

— Келли, врать очень плохо, разве тебя этому не учили? — Шарлотта аккуратно взяла ее за руку. Внутри перестало хватать воздуха, чтобы дышать из-за боли, забирающей весь кислород.

— Учили, но страхи надо преодолевать, — Келли шумно вдохнула, вмиг разрушая тем самым образ безэмоциональности.

— Какие страхи?

— Темноты, — тихо прошептала Келли, словно стыдясь такой мелочи. Никогда она еще не казалась такой живой. Страх, именно он придавал ей живости, добавлял красок. Самый обычный детский страх темноты напоминал, что Келли способна еще что-то чувствовать, но как долго? Через сколько Дэтрик, Шон, остальные серые «вампиры» выпьют у нее кровь? Речь Келли понеслась совместно с короткими испуганными вздохам. — Ты и папа всегда говорили, что страхи надо побеждать самостоятельно и скрывать их, чтобы никто не мог воспользоваться твоей слабостью...

— Так-так, но со мной ты можешь делиться чем угодно. Я не осужу тебя за это, за то, что ты боишься. Но зачем в одеяле-то ночью ходить? — Шарлотта очень старалась казаться серьезной, сосредоточенной, чтобы не спугнуть Келли своими эмоциями, что гудели внутри. На лице дочери все еще оставалась маска, в плену которой Келли находилась, и как бы Шарлотта ни желала ее сдернуть, стало бы лишь хуже. В этом и была суть Дэтрика, хорошее было для него непозволительным.

— Ходить — чтобы победить страх, ведь чем больше я нахожусь в темноте, тем больше начинаю осознавать отсутствие опасности и угроз в ней, а тут еще и такой случай — пенал забыла оставить, хотя всегда так делала, — и она на миг замолчала, поправив одеялко. — А одеяло — чтобы не так страшно было. Да и в постели не лежится, когда страшно. Я уже давно хожу, просто тихо, а тут пенал упал...

Ей надо было помочь, помочь с этим детским, мелким обыкновенным страхом, и мысли об этом тотчас заполнили голову Шарлотты, отпустив все тяжкие размышления. Что делалось в Эфиуме? Ну, собирались группами, чтобы меньше бояться, ведь чем больше людей, тем меньше страх... Точно!

— Но ведь вдвоем будет не так боязно, правда? Как насчет идеи поспать со мной? — Шарлотта открыла дверь в комнату кнопкой у входа, кивая в его сторону, и внутри ее немного озарил свет радости, что хоть чем-то она могла помочь Келли, хоть сердце разрывалось от боли, кричавшей внутри, что она плохая мать, коли не успокоит испуганное свое дитя, не обнимет, не приласкает, но то, что было для Шарлотты хорошим, казалось непостижимым для Келли да и всех остальных. — Хочешь, я тебе и сказку расскажу, чтоб не так страшно было?

— А что такое сказка? — спросила Келли, впрочем, уже заходя в комнату, не смея перечить маме, подгоняемая страхом. Или любопытством, связанным с этим таинственным для нее словом "сказка"? — И где мы вдвоём будем спать? — Все же, видно, страх был слишком велик, чтобы отказаться от предложения Шарлотты, доверившись ее словам, что вместе будет не так сильно страшно.

— Тебе никто никогда не рассказывал сказки? — Внутри у Шарлотты закипело удивление, но наружу оно вырвалось лишь на миг взлетевшими бровями, точно так же, как это делал и доктор Инган. — Сказки — это маленькие поучительные рассказики, милые и добрые. А спать будешь вон в той детской, это же твоя бывшая, да? — и Шарлотта кивнула в сторону той детской, с которой она делила комнату. Удивительно, а ведь ей сейчас даже не придется выдумывать сказку, ибо в Эфиуме любую поучительную ситуацию можно было взять за основу этой самой сказки, и та будет полна волшебства. И смысла. Так, собственно, в Эфиуме всегда и делалось: никто никогда ничего не выдумывал, а лишь пересказывал из своей жизни, своего опыта.

— Нет, не моя. Это для второго ребенка. — Шарлотта хотела сглотнуть, но чуть не подавилась слюной. Почему Келли вообще знала о втором ребенке? Не рано ли? — Никогда сказок не слышала. А ты... Много их знаешь? — Ради крохотного огонька в глазах Келли стоило скрывать чувства. Если это был единственный путь к ее сердцу, пусть она того и сама не осознавала, то... Стоило попытаться им пойти, пусть он и не так нравился Шарлотте.

— Достаточно. — Интересно, а в Дэтрике вообще был жанр фэнтези? Или все о бизнесе и немного об английских поэтах? — Рассказать тебе о девочке, которая тоже очень сильно боялась одной вещи, но всегда перебарывала свой страх? Вдруг тебе это поможет.

— Я была бы очень благодарна за такую возможность, — Келли, немного стесняясь, уселась и, все еще не веря, спросила: — Точно можно тут поспать? И точно не будешь ругаться за мой страх?

— Конечно! И приходи, если будет еще страшно, а я буду тебе сказки рассказывать. А потом можем вместе ходить по дому, если тебе помогает. — В глазах стало пощипывать. Особенно тяжело было находиться в клетке рядом с Келли, видеть, как ломается ее жизнь, как она теряет свою детскую наивность, от которой и так осталось немного. Даже сказку она захотела послушать, наверное, только, из-за правила "узнавай как можно больше, чтобы иметь большее влияние и понимание в некоторых вещах" — того, которое постоянно твердил ей Шон. Скрывай слабости... Да какая это слабость — страх темноты? Вполне типичный страх для детей. С которым они не должны бороться в одиночку.

— Но зачем тебе тратить на меня силы? Я сама смогу справиться, ты меня всегда этому учила. — О, это было вполне в стиле той Шарлотты, которую все считали истинной. Но и истина не всегда была идеалом.

— Поверь, мне несложно, и я хочу тебе помочь. И всегда буду того хотеть. — Шарлотта вздохнула, чувствуя, как грусть распирает ее изнутри, рвется наружу, пытаясь освободиться из плена, но ее оковы прочны. Как бы Шарлотте хотелось прижать к себе Келли, погладить по головке, рассказать, каков должен быть родитель, и что она, Келли, всегда может и должна рассчитывать на помощь — Шарлотты уж точно, но разве это возможно в Дэтрике? И все, что она могла сделать, это сесть на пол около кровати, положив голову на руки, а те на подушку, где уже расположилась Келли, погасить свет и тихо начать пересказ воспоминания из Эфиума, что первым пришло на ум: — Однажды жила-была одна девочка, очень боявшаяся уколов. Ее звали Ребекка, она была чуть старше тебя, имела черные, как уголь, как самая темная ночь, волосы, за которыми постоянно прятала загорелое личико и стеснялась всех и своего страха в том числе. Но однажды ей прописали уколы от аллергии на цветочную пыльцу, которой было полно в том месте, где она жила, ведь в ее городе все так любили цветы. И природу. И смех. И Ребекка хотела любить это вместе со всеми, но стоило ей приблизиться к букетам, вдохнуть их аромат, как аллергия давала о себе знать. И тогда перед Ребеккой встал тяжелый выбор — либо преодолеть свой страх, либо навсегда запереться от красоты.

— А цветы и правда настолько красивы? — спросила Келли такую банальную для Шарлотты вещь.

— А ты никогда не видела цветов?

— В Дэтрике их почти нет, а в учебниках лишь черно-белые. Не такие уж и красивые.

— А хочешь, мы как-нибудь с тобой нарисуем красочные цветы? — вдруг вырвалось у Шарлотты, и она тут же закусила губу. Согласится ли Келли? — Ну там... Хризантемы, лилии, подсолнухи, астры...

— Я бы хотела увидеть красочные цветы. Тогда бы я знала больше окружающих, — задумчиво проговорила Келли, и ее слова означали лишь одно: "мне плевать, красивы ли цветы, я просто хочу знать больше других". Даже когда Шарлотта давала ей шанс узнать прелесть природы и мира, у Келли не возникало мыслей, зачем та так старается. Или возникало? Что ж, главное, что теперь у Шарлотты пусть и спонтанный, но был шанс приоткрыть хоть на миллиметр завесу, за которой скрывались чудесные вещи.

— Обязательно их нарисуем — лилии, и подсолнухи, и тюльпаны... На них-то всех и была аллергия у Ребекки, от которой ее могли спасти лишь уколы...

— И она преодолела свой страх... Ради цветов? — Келли нахмурилась и покачала головой, не веря. — Неужто они настолько красивы? По-моему, нет.

— Для каждого по-разному. Если уметь правильно смотреть, ты найдешь красоту во всем. — Даже в Дэтрике, возможно. Все же не стоило забывать о черном мраморе, старинных часах и шикарном торговом центре. Но проблема была в том, что эти красоты стирались под воздействием внутреннего уродства душ людей. — И ты права, хотя как-то быстро догадалась, даже не дослушала до конца. Ребекка преодолела свой страх, но не в один момент. Разве страхи перебарываются за мгновение? Нет, это долгий труд, и много ты хочешь, если думаешь, что это секундное дело. Ребекка долго боролась. Она пряталась за черным водопадом волос каждый раз, приходя к... доктору.

— К педиатру?

— Да-да, именно к нему, — тяжелый вздох все же невозможно было сдержать. — И укол-то был не один, а много — целый курс. И каждый раз сердце Ребекки билось быстрее, ноги становились ватными в день, когда наступало время очередного укола. Но тогда-то ей на помощь и приходила старшая сестра Эви, аккуратно сжимавшая ладонь Ребекки и одними губами шептавшая "ты справишься". И, смотря на нее, Ребекка начинала верить в свои силы, а вспоминая красоту цветов, вспоминала, и для чего она преодолевала себя, ведь мы все сотканы из страхов. Мы и есть страхи, память и боль.

— Глубоко сказано.

— Не так уж и глубоко, как ты думаешь, — и Шарлотта позволила себе небольшую улыбку, совсем маленькую, которая, скорей, сделала ей самой еще больнее. — Вместе легче преодолевать страхи, дорогая, вот в чем смысл этой не то чтобы сказки... Скорее, просто сказочного рассказа. И я всегда буду готова стать твоей Эви. Если ты будешь моей Ребеккой.

Может, последние слова были слишком резкими? Или быстрыми? Может, стоило подождать? Ох, как тяжело с этими людьми! Келли помолчала. Сначала мгновение, потом три секунды, а потом вздохнула, закрыла глаза и сказала:

— После сказки не так уж и страшно. Особенно, когда знаешь, что ты не одна боишься, после этого страхи кажутся меньше. И... Если тебе не очень сложно... Я бы хотела, чтобы мы были как Эви и Ребекка, чтобы быстрее и эффективнее победить страх, а то он мучает меня уже несколько лет. — И пусть слова ее остались безэмоциональными, такими же суровыми, но насколько они были дороги Шарлотте! — И сказка вышла... вполне неплохая.

"Видно, и правда неплохая, если ты подпустила меня к себе капельку ближе".

То было самым необычным утром из всех, которое у Шарлотты когда-либо бывали. То было утро, которое хоть ненадолго заставило поверить, будто не все так плохо в Дэтрике, что и в нем бывают свои радостные мгновения, что были словно сладким сном, самой странной вещью среди всего разочарования.

— Разве розы не бывают только красными, белыми, черными и серыми? — уточнила Келли, сверяясь с учебниками, которые зачем-то принесла с собой, хоть Шарлотта и не просила ее об этом.

— Ну, в том мире, где жила Ребекка, точно самых разных цветов. Да и в вашем, то есть нашем мире, по-моему, также. — Шарлотта запрокинула голову, хмурясь и вспоминая уроки Норико. — Да, как мне рассказывали, цветы могут быть цветными. Но вот летающих скатов у вас точно нет!

— Каких таких летающих скатов? — глаза Келли тут же загорелись огнем заинтересованности. — Разве так бывает?

— У вас, может быть, и нет, — заговорщицки прошептала Шарлотта, набирая на кисточку коричневый — такого цвета должен был быть лишь один из лепестков розы. На деле же в одном раскрывшимся бутоне собрались и белые, и серые, и черные, и темно-красные, и вот теперь коричневые. К сожалению, несмотря на долгий и изнурительный поиск красок, в Дэтрике так и не сыскалось ярких оттенков, но даже такая странная, в прямом смысле разноцветная роза определенно стоила того, чтобы ворваться в комнату Келли вместе с палитрой и этими самыми тюбиками краски, сказав, что время исполнять мечты. Ведь ей хотелось видеть разноцветные цветы? Хотелось, судя по сдержанному кивку и ее присутствию. — А в сказках бывают... Я закончила свою розу.

— Она выглядит весьма необычно, — Келли отвлеклась от своей розы, жаль, что та была серой. — И непривычно. Как и скаты в небе, что за глупость.

— Ну если глупость, то я не буду рассказывать сказку о летающих скатах, — строго произнесла Шарлотта. Единственной мыслью, помогавшей поддерживать хоть немного строгий образ матери, было то, что строгость и правда важна в воспитании. Лишь она не причиняла той боли. Но все равно весь образ испортился, когда у Шарлотты вдруг зачесался нос, и она, позабыв о еще не высохшей краске, что попала на руку, обляпала себе еще и нос. — Ой!

— Держи влажную салфетку, — и Келли подала ей салфетку, впрочем, такими же испачканными пальцами, поэтому салфетка, еще не коснувшись носа Шарлотты, успела стать неидеально белой. Вот бы доктор Инган сейчас злился! — Нет-нет, ты расскажи сказку. Мне теперь интересно, как скаты могут в небе летать? Какие у них для этого приспособления?

— По-моему, у нас неплохо вышло, — и Шарлотта специально перевела тему, еще больше возбуждая тем самым внимание и интерес Келли, которой нравилось потом еще долго-долго рассуждать о сказке, проводя ее тщательный анализ, как было и со сказкой про Ребекку. Все время, что они вдвоем рисовали розы, а это, знаете ли, небыстрый процесс, они говорили о ней, рассуждали, а Шарлотта еще и напрягала память, воспоминания всякие детали. Сейчас же она взглянула на получившуюся картину — две розы, серая и желтая, в двух вазах, одна в черной, другая в небесно-голубой, но за плоским холстом, на котором они были нарисованы, пряталось нечто более ценное — дорогие сердцу сорок минут, которые Шарлотта учила Келли рисовать розы, ибо та ни разу — ни разу! — в жизни ничего не рисовала. Учила сначала делать эскиз, потом по памяти сама прорисовывала раскрывшийся бутон, а память ее не подводила — сколько раз Шарлотта видела эти розы и как сама их любила! Наверное, так же сильно, как и их, она полюбила это маленькое нетипичное для Дэтрика утро, родившееся благодаря красоте цветов.

— Стебли кривоватые и вазы несимметричные, — наклонив голову, заметила Келли.

— И пусть. Чем больше неидеальных и неровных вещей в картине, тем больше она похожа на реальное изображение.

— Так ты не расскажешь сказку? — по голосу Келли совершенно нельзя было сказать, что ей интересно, но Шарлотта уже начала даже свыкаться с мыслью, что никогда никого из людей не сможет сильно в чем-то заинтересовать, слишком толстым был слой равнодушия. Но если она все же могла делиться хотя бы капелькой светлого и доброго с Келли, то это уже была победа, маленькая, совсем крохотная, но победа.

— Да расскажу, конечно!

В доме Бартонов была одна черта, одно слово, очень четко описывающее этот дом — стабильность. Ничего не выходило из-под контроля, роботы выполняли задания слаженно и вместе, кружась по трем этажам, словно существуя в одном общем танце. Уроки Келли шли также с точностью до секунды — ни мигом позже или раньше начинались и так же четко заканчивались каждый день, кроме воскресенья. Правда, к их концу Шарлотта уже успевала заснуть. До чего скучен был андроид-учитель с такой же монотонной речью, как и у доктора Ингана, до чего скучны были уроки, которые в Эфиуме проходили в разы увлекательнее. Но Шарлотта не вмешивалась, а очень, очень желало того ее сердце.

У нее появилось много свободного времени после последней встречи с доктором Инганом. Столь много, что оно начинало душить вновь страшными мыслями и желанием впасть в депрессию от безысходности, которая все еще царствовала внутри, но Шарлотта старалась не попадать к нему в плен, старалась научиться жить в тех условиях, что были ей даны, ибо сделав хоть один шаг навстречу пустоте, поддавшись страхам и боли, Шарлотта рисковала быть проглоченной ей. Она сама выбрала такую жертву, но будто бы и тут у нее был выбор, точнее, он, конечно, был, и Шарлотта выбрала меньшее из зол. Дабы сбежать от пустоты, посещала уроки Келли, контролируя процесс её образования. Контролировала и чистоту в доме, все-таки роботом она не сказать, чтобы сильно доверяла. Училась работать с телефоном. И пусть вначале она чуть не вышла из какого-то там аккаунта, но теперь ее способности явно улучшились! Настолько, что порой она могла прочитать и даже ответить на сообщения Шона и Келли. Радости сколько было внутри! И именно внутри, не снаружи. Доктор Инган гордился бы её поведением, если, конечно, умел.

Но, кроме уроков и постоянных проверок, вполне ненужных, делать в доме было нечего, и именно тогда Интернет и сыграл свою важную роль, он полностью предоставил свои богатства, когда Шарлотта начала осваивать тайны телефона. Его сеть и правда была непостигаемых умом размеров, в ней было всё, даже то, что в целом людям было не нужно. К примеру, рецепты блюд, чтобы загрузить их в робота, или же как правильно убираться, или же какая вещь с какой сочеталась. Были языки, переводчики, игры, рассчитанные на хорошие знания каких-нибудь наук, книги, целые кучи статей на разные темы, новости, курсы, что-то про спорт... Глаза разбегались от такого выбора, всего времени мира не хватило бы на изучение каждого закоулка Интернета, и Шарлотта все свободное время уделяла лишь Интернету, в котором порой хотелось утонуть, так сильно затягивали его просторы.

Но не бывало же идеальных вещей. Не бывало и вечной, непрекращающейся, одним словом, идеальной стабильности даже в доме Бартонов. Именно поэтому однажды вечером Шон за час до ужина поспешил сообщить Шарлотте, что их главный робот-повар сломался и ужина домашнего сегодня можно не ждать. Придется вызывать других роботов-чинильщиков, ждать окончания их работы, но, впрочем, зачем дожидаться того, если у тебя есть возможность поужинать в ресторане и не тратить время впустую? Так считал Шон, а Шарлотта просто радовалась, что сможет выбраться из лабиринта мрачных коридоров.

— Жаль, что мы не поехали в тот ресторан, в котором были до этого, — постаралась завязать хотя бы короткий диалог Шарлотта, устав находиться в тишине. — Хотя и этот неплохой.

— А как бы ты узнала, что он неплохой? — Шон аккуратно вытер лицо после трапезы. — Не съездив, не расширив кругозор, мы бы этого не знали, как и многого другого. Для это и нужно узнавать больше, да, Келли?

Та лишь молча кивнула, жуя. Шарлотта же была уверена в том, что эта фраза была девизом Шона и Келли.

— И потом, так можно сравнить и самому понять, где вкуснее, к примеру, готовят твою любимую пасту, и не растрачивать время на другие ненужные места, — продолжил он, складывая руки в замок.

— А твоя любимая паста, как я понимаю, это карбонара? — предположила Шарлотта и подкрепила свою мысль доказательством. — Ты заказал её и в прошлый раз, и в этот.

— Верно догадалась. И теперь я знаю, что тут вкуснее.

"Ага, запомним, любимая паста — карбонара", — эта мысль улеглась на полочку, посвященную семье, расположившись рядом с воспоминанием, что любимое печенье Келли — овсяное. Жаль только, что это полочка до сих пор оставалась практически пустой. И как бы Шарлотта ни мечтала о её заполненности, здравый смысл напоминал, что такому не быть.

— Я тоже не против посещения различных мест, чтобы хотя бы иногда выбираться из дома. А то сижу, сижу... Так и проживу жизнь, не увидев город. — Ух, а у них весьма уже долгий диалог получался! Ещё одна малюсенькая победа, немного сглаживающая остроту углов некоторых внутренних переживаний по одному поводу.

— Надо бы и правда показать тебе город. Одну страшно отпускать, вдруг куда-то вновь забредешь и что-нибудь случится.

— Но со мной ведь будет Тед, он защитит меня.

— А что Тед? Тед больше подчиняется тебе, а не мне, он ведь твой личный телохранитель, ты его нанимала. Конечно, я могу иметь на него кое-какое влияние, но в первую очередь он твой слуга, и при выборе, кого послушать, приоритетом для него будет твой приказ. И если тебя спонтанно вновь понесет в какие-то странные места — например, к Инфиори в гости — он послушается тебя и лишь уведомит меня об этом.

Слуга... Шарлотта закрыла глаза, будто это помогло бы справиться с комком стыда внутри, прочно связанным с этим словом, в котором она была замешана, чувствуя за это укол совести, ибо он прислуживал ей, будучи тем, кто должен иметь равные с ней права, а ведь она могла бы его отпустить, снять со службы, избавить от этого унижения, и она бы так и сделала, если бы не мысль, что тогда ему придется вернуться в свой дом, в те условия, в которых невозможно жить. Здесь у него хотя бы была кровать, хорошая, приемлемая. Здесь был избыток еды, одежды и тепла. Да и научится ли Тед вновь выживать после такого долгого перерыва? Выходило, что лучшим решением все же было оставить его, но сделать работу настолько легкой, чтобы она не казалась ему унижением, по крайней мере, не таким сильным.

Но, словно Шарлотта сглазила ранней радостью, после этой фразы диалог остановился. Нужно было как-то исправлять ситуацию, поговорить хотя бы ещё немного, прежде чем вновь разойтись по разным комнатам — и добро пожаловать обратно в однообразные дни! Гонимая такой мыслью, Шарлотта спросила — аккуратно и спокойно спросила, не показывая эмоций! — первое, что пришло в голову:

— А что за серёжка у тебя в виде цифры девять? — Эту серьгу Шарлотта приметила ещё давно, но раньше не решалась спросить, да и особо некогда было.

— Логотип, символ моей компании — Нов. Это число категорий товаров, которая она производит, их всего девять. — Лицо Шона стало чуть более оживлённым при воспоминании о своем деле, так уж, видимо, оно было ему важно. — Роботы, телефоны, планшеты, компьютеры, голограммы, часы, программы, роботы-питомцы и дроны. Ну и к тому же это считается счастливым числом нашей семьи, хотя в подобное давно уже не верят, поэтому это просто, можно сказать, символ Бартонов.

— Занятно, — слегка кивнула Шарлотта.

— Впрочем, если уж у нас так завязался диалог... — Даже сам Шон это заметил! — Я как раз хотел уточнить кое-что касаемо доктора Ингана.

Шарлотта поднапряглась, не зная, что тот мог рассказать Шону. А вдруг он вообще записывал все их диалоги и недавно скинул их Шону? Быстро же у неё появилось недоверие к доктору Ингану!

— Он рассказал мне, что ты отказалась от какой-то там терапии, которая по идее должна была вернуть тебе память, — он нахмурился, а Шарлотта чуть расслабилась. Если разговор пойдёт об этой терапии, то вряд ли Шон будет сильно настаивать над ней, он был против обычных-то занятий, куда там до терапии. — И упоминал, что без неё память может и не вернуться.

— А тебе это сильно важно? Возвращение памяти? Это как-нибудь мешает бизнесу? — догадка сама пришла в её голову

— Немного есть. Меня смущает тот факт, что при моей смерти и несовершеннолетии старшего наследника компания переходит тебе, а без каких-либо навыков управления ею, которые ты позабыла, компания просто разрушится.

— Я могу брать какие-то курсы по руководству бизнесом. — Да она была согласна сделать всё, что угодно, лишь бы не самой вспоминать кошмарное прошлое! Ну и если Шону это было важно, то не могло быть неважно и ей. — Но терапию брать не хочу. Я бы вообще хотела бы... отказаться от нынешних занятий с доктором Инганом.

— Я поддерживаю такое решение. С самого начала был против. Он только и способен деньги выпытывать, а возвращение памяти — лишь выдумки, на которые ты повелась.

— Не стоит так о нём, кому-то он всё-таки помог, — постаралась заступиться за доктора Ингана Шарлотта, но Шон никак не отреагировал на её слова, лишь добавив:

— Надо будет не забыть ему написать, что ты у него больше не появишься... И показать тебе город...

* * *

Всё же интернет — обалденная вещь.

И делать с его помощью что-то намного проще. Хочешь научиться вязать — да запросто! Вот сотни роликов и видеоуроков! А спицы и материал не так уж и сложно добыть, просто заказать доставкой через интернет-магазин. Это не Эфиум, в котором, если хочешь чему-то научиться, есть лишь три пути: первый — ты ищешь того, кто может научить тебя вязать, второй — ты ищешь книгу, которая может научить тебя вязать, третий — ты ищешь того, кто может дать тебе книгу, которая может научить тебя вязать. И топать за ней. Возможно, даже очень далеко.

А тут можно было с чашкой чая, сидя в большом малиновом кресле с двумя спицами, с рядом лежавшими иглой с большим ушком, сантиметром, маркерами, ножницами, счётчиками рядов, и всё это было вытащено из органайзера, который Шарлотта заказала для порядка. Хорошо было! Вот сейчас еще Тед вернётся, а то она послала его за водой, чтобы не отвлекаться и побыстрее довязать игрушку для Келли... Хотя как послала, он сам... Послался, ибо стоило Шарлотте привстать, отложив вязанье, как он сразу же спросил, что нужно принести, и как бы Шарлотта его ни заверяла, что сама справится, говорила она это ему уже в спину. "Ой, такая мелочь, зачем ему уставать, и так целый день на ногах, от меня не отходит". — Ну помяни солнышко, вот и лучик...

— Я смотрю, вам лучше. — Хотя при виде на вошедшего Теда больше подходило "помяни грозу, вот и тучка", стабильно в чёрном Тед стабильно равнодушно подал ей стакан. — Рад за вас.

— Благодарю, — Шарлотта подарила ему легкую улыбку, то было уже привычкой. — Это смотря в каком плане лучше.

— Вы стали увереннее ориентироваться в доме, меньше плакать и проявлять эмоции. По-моему, вам стало лучше, пусть это и не моё дело.

Шарлотта кивнула и поставила стакан, продолжив вязать, но теперь ее щеки загорелись от неловкости. Как-то резко оборвался их недолгий диалог, который будто бы должен был иметь некое продолжение, но вместо него было лишь молчание, смущающее, заставляющее ладошки потеть.

— Тед, а назовите любое имя. — Ну а что она еще могла сказать? Как еще прервать ядовитое молчание?

— Пусть будет Гуффи, — он пожал плечами и спустя долгие мгновения уточнил: — А вам зачем, если можно узнать?

— Гуффи? Какое смешное имя! — она тихо рассмеялась. — Так и назову этого котенка, которого для Келли вяжу, а то она опять назовет его каким-нибудь мудреным термином, как когда я ей в прошлый раз подарила игрушку. А вы, собственно, откуда такое необычное имя знаете?

— Да был у меня один питомец с таким именем... Вот первым его вспомнил.

— У вас был питомец? Домашний любимец? Круто, — и Шарлотта ненадолго отложила спицы, попросив: — А расскажете о нём?

— Да зачем вам это? История грустная, вновь напомнит что-нибудь...

— А вы всё же расскажите. И о нём, и о себе. Я же ничего о вас не знаю, а вы обо мне многое, мне Шон рассказывал. Нечестно выходит. Расскажите, как вы сюда попали? И где же ваш Гуффи?

— Бросьте, это долго. И бессмысленно.

— Порой полезно творить бессмысленные вещи, впере-е-ед! — Шарлотта хотела услышать историю Теда, человека, о котором она не знала ничего, кроме вечной хмурости и имени. Шарлотта также считала его семьёй, хотя, наверное, Шон прибил бы её за такие мысли, но с этим ничего нельзя было поделать, такова Шарлотта была внутри. Снаружи держала оборону от чувств. — Я думаю, хоть раз в жизни человек должен выговориться кому-то. Я вам выговорилась в библиотеке, помните? Пришел и ваш черед. Присаживайтесь рядом, я с удовольствием вас послушаю.

— Ну раз вы настаиваете, приказываете... — Тед покачался с носка на пятку, но когда Шарлотта все же уперто качнула головой в сторону второго кресла, он поддался. — То вот....

Что за время началось... Тяжелое.

Тяжелым оно могло быть лишь по одной причине — не шла охота, так и было у Теда. То ли Инфиори поумнели, то ли выучили его ловушки, но в последнее время довольствоваться приходилось крысами, такими же тощими, как и он.

Тед не считал себя Инфиори, те были глупы и слабы, а он был именно Пистрелой, гордясь тем и не виня себя в том, что обычные Инфиори звали дикостью. Да просто они были слабаками, а он, Тед, реалистом, и как бы Инфиори ни противились тому, что давно приняли Пистрелы, скоро это сознание должно было их настигнуть — в их условиях выживали сильнейшие.

Можно было сколько угодно давиться крысами, бояться их — Пистрел, но только тогда почему их ряды постоянно пополнялись не за счет новорожденных, а за счет перехода Инфиори на их сторону? Да просто кто-то осознавал простую истину и хотел быть сильнейшим, а не тем, кого сильнейшие будут уничтожать.

Пистрелы были даже практически независимыми, ибо их редко нанимали Фиуалты. Боялись, неженки. Боялись их повязок, полуголого вида и мертвенной бледности, боялись острых когтей и пятен крови по всему телу. Дикие, говорили... А разве дикость — не есть свобода?

Тед почти не боялся, что его могли нанять Фиуалты, с Пистрелами такая история случалась редко. Пусть и были сложены физически лучше других, пусть выносливее и чаще быстрее были, но внешний вид настолько отталкивал, как и поведение, да и эта привычка — охота ночью, сон днем, настолько это было противно для Фиуалтов, что выбор падал на более податливых Инфиори. Тед видел пару раз, как их забирали. Давали что-то черкать на некой бумажке и уводили. Бывало, Инфиори не черкали ничего, отказывались, но тогда их убивали охранники. А Теду то в радость — не придется охотиться.

Что-то зашуршало сзади, его тонкий слух точно уловил какое-то шевеление, и спина по привычке напряглась. К Теду редко кто приходил в гости, и в этот раз он точно никого не ждал, лишь собирался сожрать крысу — сегодняшний улов. Со своей натренированной резкостью Тед развернулся, и глаз, прежде скрытый за повязкой, легко уловил движение в темноте, руки на автомате устремились туда и схватили... маленького крысеныша. Серого, похоже.

— Ты следующим быть хочешь? — Тед оскалился, кивнув на разделанную крысу, и крысенок забился в руках еще активнее, замахал хвостиком, а сам-то... Толщиной со свой-то хвост. — А, да не парься, в тебе мяса нет.

Тед повертел его в руках. Мелкий тот был, явно взрослый для кормления молоком, но также явно неопытный в охоте. Подохнет в первый же день, как только Инфиори до него доберутся, они же тут любители мелкой добычи.

— Тебе тоже наверняка жить в этой яме не хотелось бы, а? Хотелось бы, не знаю... В доме, нормальном, а не где мы сейчас с тобой, а, какова идея? Хотелось бы, там, корм диетический, специальный есть, а не думать, в какой мусорной куче я еще не искал пропитание? Расчесанным бы ходил. И я бы так хотел, — Тед поставил его на землю, но хвост прижал, дабы не убежал. Как давно он ни с кем не говорил? Очень долго. Пистрелы жили поодиночке, друг на друга не нападали, но то было до поры до времени, пока есть еще более легкая добыча — Инфиори. — Вот я и дожил до разговоров с крысами. А порой, знаешь ли, хочется с кем-то все же поговорить. Вот смотришь на этих Инфиори, у них постоянные разговоры слышны. Ночью они орут, когда на них нападаешь, а днем сторонятся тебя, что-то шепча друг другу, но днем-то я их не так часто вижу, чаще сплю. И тебе так советую: ночью охотиться, а днем спать... Так вот, сейчас говорю с тобой, и какая-то пустота внутри уходит, будто слова помогают ей выходить. А может, и правда помогают, почем мне знать?..

И Тед ему о многом рассказал. Рассказал, как правильно общипывать птиц, как снимать шкуру с крыс, поведал, как делит человечину, чтобы подольше хватило, и что ночи могут быть нежными, теплыми, окутывать тебя словно мягким воздухом, а могут морозить кожу, и воздух тогда колючий. Так и проговорили до утра, к тому времени уже не был у крысеныша прижат хвост, он сам спокойно сидел в уголке, прижав головку к полу. Да чего же мелкий!

— Жаль тебя... Держи, что ль, мяса, наешься напоследок, ибо убежишь утром, и добро пожаловать в гости к смерти, — и Тед отщипнул небольшой кусок от другой крысы. — На и беги. И это... Спасибо, что выслушал. — Надев повязку на один глаз, Тед лег прямо на пол и отвернулся, через пару секунд позабыв о крысеныше, отдавшись планам на следующую охоту. Только вот крысеныш о нем не забыл.

Через несколько дней кое-какой гость вновь наведался к Теду, пролез через щель в полуразбитой бывшей лодке, в которой растянулся удивленный Тед.

— Опять ты? Как еще жив-то остался? — Через дырку поглядывал тот самый крысеныш, несложно было узнать по рыжим лапам и пятну того же цвета около носа. — Если за мясом, то не надейся. Выживают сильнейшие, а не те, кто за халявной едой идет.

Но крысеныш не отчаялся. Не боясь, он подполз ближе и лег. Неужто эта перевернутая брюхом вверх лодка ему приглянулась? Да ничего в ней такого не было. Тед в ней спал, а только на это она и годилась. Ни костер развести из-за размеров, ни сесть. Лежишь, как в гробу. Но почему-то каждый день, точнее, каждую ночь, стоило Теду вернуться, как крысеныш его ждал. Не выпрашивал. Только толстел и толстел. Видно, не такой уж слабый и беспомощный он был. И когда он вновь уже в энный раз встретил Теда, но с ободранным боком, тот хмыкнул, сопроводив словами:

— Вот и первый неудачный бой, да? У меня тоже сегодня нехороши дела... — и это было новым рождением разговора. Разговоры эти и правда помогали: словно краски, они придавали значение картине жизни, делали ее не такой унылой, а Теда — не таким озлобленным. Можно ли было назвать того крысеныша другом? Он не знал, ибо не знал, когда друзьями становятся. С какой ночи?

— А что это я тебя все крысенышем зову? Может, имя дать? Все равно давно знакомы, я тебя почти своим считаю, родным... Или странно крысам имя давать? — Будто говорить с ними сам признак адекватности! Но у каждого своя адекватность, что было нормой Фиуалтов, то было ужасом Инфиори. — Будешь Гуффи, в общем.

"Слышал же откуда-то такое имя... Но вот откуда?" — Да и какая разница, если долго им не суждено быть знакомыми?

Казалось, место, в котором они жили, тоже было диким зверем, только его целью, его жертвой и добычей всегда было лишь одно — счастье. Счастье, пропадающее в его пасти, разрываемое клыками и перевариваемое желудком. И то был ненасытный зверь, превращающий жизнь Инфиори и Пистрел в одну сплошную черную полосу, но порой она была не просто темной, как ночь, она была непроглядно, невыносимо, нереально черной. В одну из таких полос все не заладилось с самого начала. Сперли лодку. Ну уж это была наглость! Мог бы только Тед знать, кто это был, и тогда бы он показал все свои физические способности, но лодка пропала, пока он охотился, и не только она стала нежданным сюрпризом. Возвращаясь усталым, подходя к "дому", он напрягся от двух вещей: собственно, отсутствие своей почти законной крыши над головой, которое он заметил издалека, и некие люди, стоящие на месте той самой лодки.

"А не они-то ее и сперли?" — такова была первая мысль, и Тед тут же ускорил шаг, перекинув труп только что пойманного ребенка через плечо и мысленно готовясь к драке за лодку и за самого ребенка — потенциальную добычу для незваных гостей, но стоило лишь почётче разглядеть пришедших к нему, как стало понятно, что никакой драки не будет. А хотелось бы.

Красивая одежда вместо привычных оборванных лоскутов, расчесанные помытые волосы, даже макияж, ухоженные ногти, короткие, не переделанные в когти — все выдавало в этой девушке Фиуалта. Ну и, безусловно, двое охранников, которые также были ее очередным украшением.

"Да не может быть!" — Тед замер, и даже трупик упал с плеча. Фиуалты всегда появлялись тут лишь с одной целью. И эта участь должна была обойти его... Как они вообще узнали, где он живет и что активен ночью?! Откуда Фиуалты уже и это знали?

"Черт, а как же теперь Гуффи будет?" — Ведь Тед его раз через раз да покормит, немножко. Выпутает комок грязи, глаза прочистит. Не часто, чтоб не слишком привыкал...

— Здравствуйте, меня зовут Шарлота Паус, и я хочу заключить с вами контракт, договор такой письменный, на сотрудничество. Вам же, Пистрелам, не занимать выносливости и силы, так? — Она даже знала, кто такие Пистрелы! Но ведь это прозвище использовали лишь Инфиори да и сами Пистрелы, неужто... Неужто и эта Шарлотта когда-то была Инфиори? Тогда ведь все складывалось! И знания про их образ жизни, и про выносливость с силой... — Вы-то мне и нужны. Прошу вас подписать, иначе мне придется пачкать свои руки, обрывая вашу жизнь. Глупая будет смерть. — В ее голосе было ни капли нежности, лишь жидкое раскаленное железо, которым больно капали слова на слух Теда. Слова "пачкать свои руки" были самыми больными, заставляющими нахмуриться и сглотнуть. Почему же свои, если руки охранника должны были лазером убить его? Или Фиуалты все прибирали к своим рукам?

Будто поняв, о чем он думает, Шарлотта с наигранным, словно липким удивлением намекнула: — Почему вы так удивлены? Вы же не думали, надеюсь, что лазеры только у охранников бывают?..

* * *

Он ошибся в мысли, что не было хуже места во всем мире, чем территория Инфиори. Им был дом Бартонов. Пятиэтажная ловушка. А может, и не пятиэтажная, сам Тед не видел дом полностью, лишь слышал о количестве этажей, но ему вполне хватало одной комнатки, что приносила столько страданий, сколько не принес не один день жизни на территории Инфиори, откуда его увезли, связав по настоянию этой самой Шарлотты Паус, которую он запомнил не очень хорошо, в памяти остались лишь её высокий пучок, маленькая щербинка меж передних зубов и припущенные, словно припухшие веки.

Привезя Теда в дом, который стал его личным Адом, его всего отмыли, надушили чем-то, пусть он и противился, отстригли его шикарные когти, которые он не один год отращивал, и кинули в комнатку "средних размеров", как выразились охранники, но для Теда по сравнению с лодкой она была целыми хоромами. Правда, полупустыми, вся мебель представляла собой тумбочку с несколькими ящиками и зеркалом на ней, узкую кровать — настоящую, с мягким матрасом! — и стул. И это была его спальня, его хоромы!

Жаль, что по совместительству это была и его пыточная. Также личная.

Тед жалел о своих словах, очень жалел, что ему в голову стрельнула та дурная идея перечить и издеваться над ней — Шарлоттой Паус. Говорить с насмешкой над ней было сильно приятно, надо признаться, приятно осознавать, что ты унижаешь того, кому всегда в лицо хотел плюнуть, что, собственно, он и сделал. И сердце в радости забилось так быстро, так сильно хотелось смеяться и улыбаться, видя, как она вытирала лицо салфеткой. А теперь его очередь, видимо, вытирать салфеткой кровь.

Он содрогался под давлением боли, оставшейся результатом долгого и мучительного наказания. Никогда Теду не было так плохо, никогда его руки с разбитыми костяшками не дрожали так сильно, вытирая кровь с разбитых губ, горящих в ответ на избиения, на пытки, в которых Шарлотта знала толк, и в доказательство этому из зеркала на Теда смотрел не когда-то грозный, сильный и свободный Пистрела, а лишь жалкая его пародия, покрытая красными синяками и с рассечённой правой щекой. Сильно рассечённой, шрам точно должен остаться как знак его унижения. Это будет шрам, что каждый день начнет напоминать о том, как Тед кричал, пока на нем появлялись новые раны, ссадины и ожоги, пока его тело уродовали, пользуясь тем, что он был связан на стуле. На том самом стуле, на котором сейчас остались пятна его крови, и такие пятна были по всей комнатке, и впервые Тед так возненавидел кровь, ибо та была своей, родной, она насмешливо, точно так же, как и Шарлотта, напоминала, что теперь Тед в зависимости, теперь он навеки связан и скован тонким листком контракта, имеющим огромную силу, которой пользовалась она. Шарлотта. Пользовалась, пока била его плетями, с предельной противной вежливостью прося его не сдерживать криков, ставила иглы под ногти, прижигала кожу, но больше всего ей нравилось медленно проводить острым ножом по его бледной коже, слабо-слабо, а потом неожиданно резко вжимая острие ножа в тело.

— Считайте это лишь вступлением, когда вы вновь задумаете меня оскорбить или ослушаться, то ваше наказание будет намного более долгим и болезненным. Придется орудовать не только веревкой да всякими банальными штучками, но вещами поинтереснее. — Её последние слова перед уходом склизким шипением звучали до сих пор в ушах, заставляя костёр ненависти внутри воспылать вновь. И как бы этот костер ни отражался в глазах Теда, внутри он жалостливо кричал про себя, что никогда больше ее не ослушается, что не хочет знать вещи поинтереснее и что если бы она попросила его встать на колени, моля о прощении, под угрозой новых извращенных избиений, то он бы выполнил, он бы предал свою гордыню, самого себя, он бы выполнил то, что она желала, и так будет отныне и навсегда. Тед всегда будет выполнять то, что желала она, беспрекословно, без промедлений, навек связанный унижением и той силой, которой обладал контракт, силой, передавшейся и Шарлотте.

— Как бы вынослив ни был Пистрела... Как бы ни был быстр... Всего мощнее другая сила — власть. И она поистине непобедима... Добро пожаловать в мою реальность. Реальность, где всё решает власть, попрошу в нее уверовать...

И Тед верил. Верил в эту силу Фиуалтов, верил, что она более жестокая и продвинутая. А он... Он лишь слабая пешка в их игре, в которой не было шансов выиграть, в которой уже первым своим ходом Шарлотта разбила его всего, заставив созерцать свою же слабость и беспомощность.

Салфетка сжалась в комок, пропитанный кровью. И это все, что Тед мог сделать.

Что есть преданность? То ли это благородное чувство, которое присуще рыцарям? Или то, что тренировалось ежедневными пытками, перерывающимися лишь уроками по ведению себя в обществе Фиуалтов?

— Надеюсь, вы понимаете, в какую ситуацию попала моя жена, и будете предельно вежливы, — Шон был ещё больше жалок, чем Шарлотта, это Тед понял за все время, проработанное в доме Бартонов. Та хотя бы повидала истинную жизнь, имея ту силу, которая звалась властью, не стеснялась её использовать, а Шон лишь молчал да бросал злобные взгляды, будто после огромного шрама, обессиленного тела после пыток, что звались воспитанием преданности, так ещё и прошлого Пистрелы, это могло его напугать.

— Она может быть порой эмоциональной и странной. Предупреждаю заранее, если узнаю, что вы её как-то задели, то ваше наказание будет мимолетной смертью, — голос Шона был безэмоциональным, как и всегда, но таким мягким, не знающим рыка, не знающим надрыва. Эх, Фиуалты. Точно неженки.

— Я не подведу её. — Что бы она там ни забыла, Тед не верил, что её садизм испарился лишь от какой-то болезни. Уж эта зараза — садизм — была сильнее всякой болячки.

— Лучше бы робота-телохранителя наняла, — сквозь зубы напоследок бросил Шон.

"Уж мне-то прекрасно известно, что она бы никогда не наняла робота". — Шарлотта сама ему об этом рассказывала. Конечно, не в качестве дружеской беседы, кратко и содержательно, она не привыкла терять время просто так. Шарлотта вообще не привыкла что-либо терять. Поэтому и наняла Пистрелу.

— Роботы — это замечательная вещь, настоящий технический прогресс. Но людей они всё равно никогда не заменят, они заключены в границы заложенной в них программы, которая сильно мала по сравнению с тем, кто есть человек. Не ограничивать себя моралью — это же так круто, не правда ли? Когда нет границ, нет и препятствий, поэтому Пистрелы живут, куда уж скрывать, намного стабильнее Инфиори. — В тот раз её волосы были уложены в идеальные кудри. Настолько идеальные, что казались не настоящими, неестественными. В том-то и была загвоздка жизни — идеал был лишь подделкой. В глазах Шарлотты, казалось, навеки застыл взгляд, который унижал без слов. Насмешливо-жестокий такой. И кожа бледная-бледная, ещё белее, чем у трупа Инфиори, она звала эту бледность а-рис-то-кра-ти-ческой. — А потому я и наняла именно тебя, Пистрелу. Вы дикие. Но если дрессировать вас, то превзойдёте любого робота. И как-то мне приятнее от мысли, что могу повелевать тем, кто раньше был со мной на одном уровне, — и она улыбнулась, то была первая улыбка, которую Тед увидел в своей жизни, но запомнилась она ему не из-за этого, а из-за того сумасшествия, видного в тех растянувшихся губах, скрывавшегося за пеленой адекватности. Очень плохо скрывавшегося.

— Ой, как жаль Гуффи! Как думаете, он жив сейчас? — Игрушка была почти закончена, а Шарлотта вся погрузилась в рассказ. Совершенно другая Шарлотта. Которую он не знал, не помнил, будто это Теду отшибло память. Шарлотта, чье имя больше не внушало страх, ставший привычкой, Шарлотта, что сама была будто Гуффи — маленькая и беспомощная. Но была ли её внешность обманчива так же, как и маленького крысеныша? Или это очередная проверка на преданность?

— Сомневаюсь в этом. Дело же не только в том, что меня забрали. У крыс своя тяжёлая жизнь. У нас своя. — Видеть удивление и нежность в ней было также непривычно. Будто другой человек. Из другого мира, где все люди были добры и открыты друг другу. Оттуда, где не было пыток и предательства.

Кроме истории про Гуффи, Тед, конечно же, больше ничего не рассказал.

Дежавю, словно побитые очки, искажало реальность, раскидывая воспоминания по углам. Вот по той лестнице она год назад спускалась. Ещё такая наивная и добрая, светлая и пушистая. Шарлотта скучала по такой себе. По той, которая могла танцевать под дождём и дарить друзьям самодельные украшения.

А вон тот столик, у которого она встретила женщину с шляпой. В этот раз столики расставили точно так же, как и на прошлый день рождения Келли, казалось, будто Шарлотта вернулась в прошлое на год назад, в день, когда разочаровалась в Дэтрике. И вот сейчас, вновь на дне рождения Келли — как иронично! — она стояла в сторонке, сливаясь с чёрной стеной своим такого же цвета платьем. Лишь лакированная верхняя часть могла привлечь внимание в нём, пиджак, брошенный на голые плечи, заканчивался там, где начинался подол в пол из воздушной ткани. И только губы были яркой деталью — алыми, найти такую помаду стоило немало усилий.

— Мадам Бартон, здравствуйте. — К ней подошла девушка, тоже в чёрном платье, это был популярный цвет в Дэтрике. Шарлотта уже знала, что она скажет дальше, сегодня все люди говорили ей одно и то же. — Я Сенза Анима, хотела выразить благодарность за ту помощь, которую вы оказали книгой. Она хороша для обучения потенциальных наследников, как и прекрасна ваша оригинальная идея написать книгу самостоятельно в новом жанре. Это послужит хорошим примером нынешней молодёжи. — Да, язык был хорошо подвешен, что сказать. Сразу видно — воспитание. Но и Шарлотта чему-то научилась за год.

— И я благодарю вас за такие слова. Хорошо, что сказки помогают вам. — И самым важным уроком, что она усвоила, стало умение скрывать эмоции. О нет, Шарлотта совершенно не гордилась этим, и до сих пор шрам, оставшийся от раны, нанесённой Дэтриком, порой ныл. Но с каждым днём его эхо становилось всё тише и тише, пока не превратилось в назойливый писк. И нет, это не время лечило, это Шарлотта лечила сама себя. Только люди способны вылечить сами себя. И нечего перекладывать эту ответственность на время.

Ещё одним достижением стал постепенный уход из головы Эфиума. Он отпускал ее. Или же она его, да и неважно. Его краски блекли, но не стирались его уроки, которые Дэтрику, к сожалению, никогда не получить. Или, может, люди всё же опомнятся?

Дэтрик не был плохим городом. Просто недоработанным. Эфиум был идеалом, каким, конечно же, мог бы стать и Дэтрик, жаль, что его дорога сейчас шла не к идеалу, а к падению. К хаосу и разрушению. Именно к этим вещам и приводит изолированный образ жизни, скрытие эмоций и многое другое, что было в Дэтрике. И всё же, если бы Шарлотту спросили, хотела бы она вернуться в Эфиум, пусть даже и ценой своей жизни... Наверное, нет. Уже нет. Ибо Дэтрик был как огненный солнечный шар, который Шарлотта должна нести, как бы ей ни было больно. Да и ценить надо не то, что ушло, а что осталось. В воспоминаниях. Которые теперь превращались в сказки.

Не все такие воспоминания вошли в книгу. И на то было две причины: первая — издательство посчитало их бессмысленными, то есть очень добрыми, а вторая — не хватило места. Книга и так вышла немаленькой, а ведь даже неизвестно, понравится ли она людям. Но положительные прогнозы Шона по поводу неё вновь оказались верными. Люди покупали эту книгу. И вместе с ней разлетались по Дэтрику и крошки, семена добросердечия. Пока они не давали побегов, но кто знает, в какой момент все могло измениться.

Сенза Анима уже давно отошла от Шарлотты. Такими короткими были все сегодняшние диалоги. У Шона недавно появилась неплохая возможность ещё больше расширить своё влияние на рынок, вот и было устроено празднование дня рождения, на самом деле являющееся местом встречи бизнес-деятелей для обсуждения сотрудничества и других вещей такого рода. В бизнесе Шарлотта разбиралась уже намного лучше, но всё равно лёгкий дискомфорт чувствовался. Поэтому, поприсутствовав на половине мероприятия, она решила удалиться наверх, к себе, где пахло безопасностью. Написав об этом Шону, Шарлотта направилась к лестнице, краем глаза заметив знакомую тень, движущуюся за ней следом. Тед. Если в первое время Шарлотта не понимала, зачем ей телохранитель, то потом, словно услышав её слова, судьба предоставила ей много причин, выраженных чаще в ужасающих новостях об убийствах, но однажды Шарлотта сама чуть не стала очередной новостью о жестокой смерти Фиуалта. И если бы не Тед, то... Страшно было вспоминать.

Дверь тихо закрылась за спиной, Шарлотта сбросила пиджак и направилась к компьютеру. Её озарила очередная идея для сказки. Конечно же, теперь, когда успех и удача на её стороне, она на собиралась останавливаться. Ведь не все сказки вошли в "Мир бывалых грёз" — так называлась первая часть, — а значит, она не максимум сделала для людей. Надо было исправлять. Поэтому Шарлотта и готовилась к написанию второй части, решив не повторять прошлой ошибки и записывать все идеи.

Компьютер загрузился быстро, открылись документы, взгляд завис на папке, находящейся по соседству со "Сказками". Папка под названием "Labirinto del dofenismo" хранила лишь один безымянный документ, в котором строками излагались то ли случайные мысли, то ли книга, то ли что-то совершенно иное. Единственное, в чем Шарлотта была уверена — там были те слова, которые она хотела бы сказать людям. То, что не показывала, но хранила, зная, что никто и никогда это не прочтёт, но.... Когда она рассказывала то, что ее мучило, пусть даже слушателем была программка, становилось капельку легче.

Жалко было людей. Дэтрик. До сих пор где-то внутри душа обливалась кровью и слезами от этой жалости. От того, что люди никогда не попробуют счастье на вкус, а слезы радости не обожгут их щеки. Им не сделают сюрприз-вечеринку на день рождения и не приготовят блины, когда им будет плохо. Люди никогда не узнают, каково это — любить, будучи любимыми. Эта любовь будет жить лишь в сердце Шарлотты, там она пряталась и согревалась. А от любви согревались сама Шарлотта.

Нет, она не стала такой, как люди. О таком даже думать казалось невозможным. В душе и в "Labirinto del dofenismo" она собирала осколки надежды и веры в людей, но склеить их уже не было сил. Людские зверства пока что выигрывали в схватке с надеждой.

К этому документу Шарлотта обращалась крайне редко. Лишь в особенно тяжёлые моменты, когда казалось, что не выдержит, в моменты, когда старая рана — тогда ещё не шрам — вскрывалась вновь и душила отчаянием. Почему, почему так ничтожна она? Почему так ничтожны люди? Что за круг, замкнутая ловушка? Иногда маски безразличия людей особенно сильно насмехались над ней, тогда-то Шарлотта и приходила в место, где она могла быть наедине с собой и честностью. К себе. К компьютеру. К "Labirinto del dofenismo". Там, где она могла найти сотни предложений, чтобы описать лишь одно: как можно спокойно наблюдать за горем людей, как им помочь?

А как ещё можно было назвать то, что происходило в Дэтрике? Только так. Горе, путь к хаосу, безэмоциональность — всё синонимы, всё одно. Это дорога к смерти, к разрушению. Почему же Шарлотта была так в этом уверена? Наверное, дело в том, что эта безэмоциональность в первую очередь разрушала ее, в то время как идеалы Эфиума и его поток жизни вновь и вновь давал сил и мотиваций. Он помогал, он реально лечил, ибо был частью Шарлотты. Он был не просто в её голове, а в сердце. А Дэтрик... Это как улица, где живёшь. Пустая, серая, знакомая, даже родная, но с домом не сравнить. С его индивидуальностью и атмосферой, с его запахом и цветом. Это другое. Это Эфиум.

Безэмоциональность — это то, что разрушает самого человека, его личность. Это как смерть. И на неё обречён Дэтрик. Умирая внутри, он когда-нибудь начнет погибать снаружи. И слезы до сих пор наворачивались на глаза при страшной мысли, что когда-нибудь это всё — результат тысяч лет — просто... исчезнет. Не жалко ли?

"Labirinto del dofenismo⁽¹⁾" был местом, где описывались мысли, люди. И пусть когда-нибудь они выберутся из лабиринта дофенизма.

1) Лабиринт дофенизма — в переводе с итальянского.

Вернуться к тексту