Комната привычно пахла медикаментами. Северус сидел на кушетке, закатав рукав своей рубашки, и глядел в пол. Мадам Помфри, милая и вечная спасительница профессора, методично обрабатывала покрывавшие его руку ожоги густой мазью. Тот, кто возмутится и скажет, что не пристало Снейпу ходить в больничное крыло, легко бы и сам руку залечил, будет неправ. Во-первых, правила нарушают только гриффиндорцы, умные люди, если получают производственную травму, должны идти в больничное крыло, а во-вторых, Поппи Помфри оказалась тем самым, единственным, хрупким мостиком между двумя жизнями Северуса: не удавшейся и ещё не начавшейся. Обе Жизни были, прямо скажем, так себе, но если во второй пока была простая неопределённость, то связь с той, неудавшейся, давала огромную внутреннюю силу. От прежней жизни можно было оттолкнуться, можно было начать отсчёт. В прежней жизни можно было постоять на двух ногах, чувствуя незыблемые ориентиры: Дети сволочи, Волдеморт убийца, Поттер идиот, а от лимонных долек во рту заводится кариес. В том мире был он, Северус Тобиас Снейп, весь, во всей своей красе и ярой ненависти. Тут же был этот, потерявшийся и потрепанный как Люпинова мантия, профессор, ветеран войны и, что называется, на покое. Сложно привыкнуть к моральной покалеченности. Помфри обработала последний волдырь и Снейп поморщился от жгучей боли: эффект настойки растопырника. Эликсир Летто так и не довели до совершенства. Вот если бы было время... Впрочем, какая к чёрту разница? Поморщился и прошло. Поппи едва заметно улыбнулась краешком губ.

— Северус-Северус, годы проходят, дети взрослеют и покидают школу, светлые и тёмные стороны успевают начать и закончить войну, а ты всё тот же. Всё так же не любишь лечиться и кривишься от одного вида приготовленных не тобою мазей.

Снейп был совершенно иного мнения на этот счёт, но лавина его юношеских воспоминаний, когда после каждой стычки с Мародёрами он попадал в руки заботливой Поппи, и она не выговаривала ему за драку в коридоре или взорванную сумку, а просто лечила, остановили его от возражений. Милая, добрая Поппи, человек, который всегда желал Снейпу добра. Никто и никогда не желал ему добра так бескорыстно и открыто…

«Счастья вам…» Снейп мотнул головой, отгоняя непрошеное воспоминание.

— Поппи, тебе когда-нибудь доводилось мазаться этой дрянью? — участливо спросил профессор, вскинув на ведьму пытливый взгляд.

Помфри хмыкнула и, похлопав Северуса по коленке, сказала:

— Дорогой профессор, если бы все ваши настои и отвары имели божественный вкус, цвет и запах…

В молчаливом участии прошли следующие десять минут, пока ведьма накладывала повязку, пока Снейп отворачивал закатанный рукав, скрупулезно застегивался на все пуговицы...

Торопиться было некуда. Теперь всё закончилось, нет двойной игры, нет игры вообще, так, по старой памяти в классе, чтобы не расслаблялись. Можно просто медленно пройтись по коридору до Большого Зала, тихо поздороваться с Минервой и потом даже прогуляться до озера. Недавно в нём завели молодого кальмара. Назвали Паулем.

Как он там, в озере?

Школа тихо дышала, словно большой живой организм. Она прислушивалась к самой себе, выискивая шорохи и погружаясь в размышления. Она шуршала занавесками и страницами книг, скрипела перьями и звякала чайными ложками.

Профессор Снейп вышел на улицу и печально вздохнул. Жизнь продолжалась, но в ней не было главного. В этой жизни совершенно не было Северуса Снейпа. Осень дышала профессору в лицо сладковатым запахом гниющих листьев и грустно шелестела от порывов ветра.

Совещание было назначено на семь. Английский чай был заварен в лучших традициях Минервы МакГонагалл, и к чаю насильственно не прилагались сладости со вкусом, цветом и запахом лимона. Портрет Дамблдора смотрел на всё это с явным сожалением, но тактично молчал. Впрочем, преподаватели Хогвартса пребывали в чёткой уверенности, что этот пункт является регулярной темой споров бывшего директора с нынешним. Право слово, было бы из-за чего…

Северус сел в кресло между Флитвиком и Спраут, взял со стола предложенную ему чашку чая и закинул ногу на ногу. Его порядком отросшие волосы всё так же служили ему хорошим занавесом от тягот окружающего мира, и если магическое сообщество считало, что их, тягот, нет, то С. Снейп думал иначе. Глядя на своих коллег, профессор размышлял о том, как удивительно война сказалась на них. Вот профессор Биннс, его не коснулась эта война. Он расценил её, как досадное происшествие. Что такое один Волдеморт в системе измерения вековых гоблинских восстаний? Тю, мелочь. Оторви да брось. Вот Минерва, она приняла это как испытание, как что-то глубоко личное… Возможно, материнский инстинкт. Может быть, патриотизм. Кстати, странное слово, надо посмотреть потом в словаре, что оно означает. Тяжело далась Минерве последняя битва — вон как руки дрожат и седина ещё.

Флитвик… Снейп скосил глаза вбок. Вызов. Вызов его миру, порядку, его профессионализму, ответственности. Спраут коснулась война скорее постфактум. Её лекарственные растения, работа в паре с Помфри, раненые… С растениями легко, а вот с людьми, даже если их состояние после войны близко к растительному, всё равно трудно. Снейп глотнул чая и вернул чашку на блюдце. Деканам вообще досталось больше остальных. Он не в счёт. Что ещё? Романтически настроенный преподаватель ЗОТИ? Аврор, глупые размахивания палочкой… Для него война всего лишь приключение. Он с опаской косится на бывшего Пожирателя смерти, он с восхищением смотрит на портрет Дамблдора… Находка для шпиона — весь как на ладони.

За этими размышлениями Северус не сразу понял, что привычный шум сменился привычным обсуждением проблем. Чтобы вернуть как-то Снейпа к действительности, Помона дотронулась до руки Северуса, отчего тот вздрогнул и скривился.

— Северус, что у Вас с рукой? — немедленно прозвучал голос из деревянной рамы.

Все повернули голову к портрету, а потом кинули выжидательный взгляд на мрачного профессора, скрючившегося в кресле. Ну разве что профессор маггловедения что-то хрюкнула в кулак про закрытый перелом.

— Несчастный случай на уроке, Альбус, всё в порядке. Просто ещё побаливает, — буркнул Северус и со звоном поставил чашку на столик.

— И ты, конечно, — не обращая внимания на раздражение Снейпа, продолжил портрет, — намазал руку какой-то гадостью из личных запасов и решил, что если не отвалится, то заживёт?

То ли Северус отвык от Дамблдора, то ли портрет после реставрации стал глючить, но профессору не удалось определить, была ли это завуалированная насмешка, забота о нём или вызов его профессионализму.

— Напротив, Альбус, я немедленно распустил класс и пошёл в больничное крыло. Разумеется, — тут Снейп поджал губы и педантично хмыкнул, — мистер Гажбен был осмотрен Поппи первым, но после того, как с его ожогами было покончено, я тоже остался в палате. Империус мадам Помфри накладывать на меня не пришлось — как видите, решили дело миром.

Он взмахнул рукой и немного кивнул, как бы делая шуточный реверанс портрету. Мальчишество, конечно, но куда было скрыть горькую усмешку?

Считая инцидент исчерпанным, Снейп опять откинулся на спинку кресла и скрылся в тени комнаты.

Неловкое молчание нарушила Минерва, обратившись к профессорам немного дребезжащим от волнения голосом.

— Дамы и господа, прежде чем мы приступим к обсуждению внутришкольных проблем, мне бы хотелось сообщить вам одну новость.

Преподаватели устремили взгляды на МакГонагалл, а Снейп слегка склонил голову на бок и снова застыл.

— Дело в том, коллеги, что некий меценат, пожелавший остаться неизвестным, перевёл на счёт нашей школы немалую сумму денег. Теперь наш фонд в целом насчитывает чуть более семи тысяч галлеонов.

По комнате прошёл удивлённый вздох. Все преподаватели стали обмениваться репликами общего характера в духе «кто бы это мог быть», «это невероятно»… Даже стоящий у двери Филч, которого Северус в задумчивости не приметил, как-то странно затряс нижней челюстью. Минерва призвала всех к тишине.

— Неужели он не оставил никакого письма? — профессор маггловедения, дай Мерлин памяти вспомнить её имя, выглядела крайне растерянно. Полученная информация совершено не желала укладываться в её голове.

— Может быть, в банке что-то знают? — Помона подала голос где-то слева от зельевара.

— Операция была проведена через Гринготтс? Давайте сделаем запрос! — молодой и глупый аврор уже начал вскакивать с места.

— Тише, тише, — опять врезался в гомон голос МакГонагалл, — я уже пыталась это выяснить позавчера утром, но поиски результатов не дали. В любом случае, кто бы это ни был, деньги переведены на счёт школы и ошибки в этом нет. Так официально заявило руководство банка.

— Это засекреченная информация? — внезапно подал из своего кресла голос Снейп. Все опять повернулись к нему. «Боги, когда же они прекратят удивляться тому, что он способен говорить!!»

— Ты совершенно прав, Северус, — ответила Минерва и, немного успокоившись, присела на стул. — Гоблины заверили меня, что ошибки нет, но они не уполномочены давать более полную информацию.

Помолчали. Дамблдор завозился на холсте, часы в большом холле стукнули половину девятого.

— И всё-таки личность мецената сейчас не столь важна. Важнее правильно распорядиться полученными средствами. — Минерва взяла со стола чашку и сделала пару мелких глотков, — Наша школа, безусловно, ещё нуждается в реставрации, но мне бы хотелось увидеть ваши предложения об улучшении учебного процесса. К следующему месяцу я очень прошу вас предоставить мне свит…

Дальнейшее Северусу было ясно. Что улучшать в школе — всегда найдётся. С таким состоянием можно было перенести Хогвартс на другой континент и возить детей в Хогсмит на драконах. Любопытней было всё-таки, кто же так глупо промотал состояние покойного дядюшки. Последнюю мысль Снейп додумывать не стал. Ответ казался очевидным — Поттер.

* * *

Ответ казался очевидным — он проспал. Солнце уже наполовину вылезло из-за соседнего дома. Путаясь в простыне, Гарри вывалился на пол. На поиск джинсов и кроссовок у него ушло секунд пятнадцать, ещё минуту он провёл в ванной, наскоро умывшись. Немного денег по карманам, ключи, очки, и мантия. Мятая. Линялая. Гарри аппарировал.

Мусорные баки это такие существа, которые созданы для человеческого дискомфорта. Магглы думают наоборот. Но личный опыт, он всегда ценней какого-то там чужого. Личный опыт Поттера доказал, что приземление на мусорный бак вещь до крайности дискомфортная. Быстро справившись с пережитым шоком, Гарри похромал к выходу из переулка. Прямо на углу располагалось здание телеграфа. О-о-о! Лондонский телеграф это прелесть что такое! Что-то шебуршит, что-то где-то звонит, какие-то конверты, марки, ручки на пружинках, бабушки с букельками… Но не в шесть утра. В шесть утра тут только долговязый Джон со своей неизменной чашкой кофе и те милые сердцу газеты с замершими картинками. Гарри подцепил два увесистых мешка и вымелся на улицу. Разноска газет и писем не была трудным занятием. Подумаешь, Гарри Поттер — почтовая сова! С вас девять кнатов за доставку! Приятно было работать руками, ногами, думать о своём, чувствовать нарождающийся новый мир внутри себя… или ему так только казалось. Вот, наконец-то, для Энни письмо от бабушки. Сразу видно: от бабушки. Пахнет древними духами, и адрес выведен дрожащей рукой. Воссоединение душ и радостное щебетание на всё сегодняшнее утро. Маленькая Энни очень любила почтальона Ги, потому что почтальон ничего-ничего не смотрел по телевизору, не читал книжек и вообще был наивный-наивный и смешной-смешной. Впрочем, Гарри не стал углубляться в размышления о девочке и по-быстрому миновал этот квартал. Часы указывали на то, что Г. Дж. Поттер должен находиться на соседней улице. Через два часа Поттер снова вышел на тропу войны, только на сей раз с увесистой сумкой, полной заказных писем и дурацкой рекламы каких-то стиральных машин.

Работу эту Гарри нашёл случайно, столкнувшись с телеграфом лицом к витрине и прочитав на ней объявление о найме новых сотрудников. Почему-то сразу представилось, как во время завтрака в Большом Зале он, вместе со стаей разномастных сов, влетает через окно, приземляется с размаху в чей-нибудь пудинг и протягивает ногу с привязанным к ней письмом. А потом требует, требует себе печеньку и денег за доставку. Да. Тогда было смешно — вот он и пошёл. А теперь, выкупив дом и имея в местном банке лицевой счёт, стремящийся к нулю, надо было как-то жить. Ключевое слово Гарри не мог определить. То ли «надо», то ли «жить», а может и это, сомнительное в своей определённости, «как-то». Вернувшись к обеду домой, Гарри первым делом завалился в кухню. Кот по прозвищу Изверг демонстративно сидел у тарелки и зло смотрел на Поттера.

— Ну разумеется! — воскликнул в притворном гневе Гарри и всплеснул руками. — А то, что я тоже сегодня не завтракал, тебя не волнует! Пусть Гарри опоздает и вылетит с работы ко всем горгульям, но пожрать в тарелку положит!

Кот посмотрел на Поттера, как на умалишённого, чем окончательно поднял Гарри настроение. Вообще, он иногда серьёзно подумывал о том, что склонен к мазохизму. Кто ещё будет приходить в восторг после того, как ему дадут понять, что он идиот, тупица или свинья? Тут то ли воспитание сказалось, то ли его отсутствие. Впрочем, если подобное унижение позволяло почувствовать себя живым и живущим, то Гарри был на это согласен. Привычка — вторая натура. Зная, что кто-то считает тебя высокомерным идиотом и вообще комплектом всех отвратительных качеств человеческих, можно было возразить: «Но это же не так!!» — и бороться с демоном, отталкиваться от этого. Когда же ты сам начинал чувствовать себя всем этим, жить совершенно не хотелось. Изверг помогал Гарри регулярно чувствовать себя несправедливо оскорблённым, за что большое ему спасибо.

Начиналась самая прекрасная часть дня: двое перемещались в гостиную, где вокруг старенького коричневого дивана стопками лежали читаемые книги с пестрыми закладками. Книги были самые разные, от «Истории магии» до «Приключений отца Брауна». Изверг устраивался на отброшенном пледе в углу дивана, а Гарри вытягивался в полный рост (неизменно задевая Изверга ногой, за что по ноге и получал когтистой лапой) и брал из стопки наиболее подходящую к случаю книгу.

Книги периодически сменялись готовкой, уборкой, прополкой грядок, подрезанием кустов или варкой какого-нибудь лекарства на случай «ой, простудился». Если не вникать в мысли за кадром, то у Поттера была вполне милая и устроенная жизнь. Только всё равно, неизменно два-три раза в месяц он заваливался в учебный час в Хогвартс и впитывал в себя это спокойствие, запахи, звуки… Вид стеклянных часов успокаивал и одновременно волновал его. Вот ведь странное дело: казалось бы, урождённый гриффиндорец должен приходить в смятение, видя как исчезают рубины из часов его факультета, а Гарри наоборот, радовался. «Значит живой, злой и всё как раньше». А вот взгляд на сапфиры Равенкло причинял почти физическую боль и ощущение потерянности. Гарри ничего не мог с собой поделать, но каждый раз синие камни заставляли его вздрогнуть и тревожно озираться. Казалось, что какая-то тьма сгущается вокруг него, присутствие другого человека, его отчаяние, сбитое дыхание и боль, боль, боль… И только в середине ноября Гарри открылась причина собственного смятения.

* * *

Весь вечер Северус строчил комментарии на полях студенческих эссе. Студенты попались непуганые, слагхгорновские. Северус решил исправить эту оплошность и разразился едкими замечаниями часов эдак на...

Когда домовой эльф в третий раз осторожно попытался протереть книжные полки от пыли, зельевар оторвался от домашних работ.

— Неужели нельзя убрать в кабинете после отбоя? — раздражённо сказал профессор и отбросил перо в сторону.

— Мистер Снейп, сэр, — пропищал эльф и его испуганные и виноватые глаза заблестели от подступающих слез, — Тилли приходил после отбоя, сэр, а потом ещё раз в час ночи, а потом...

— Довольно, — буркнул Северус и, нахмурившись, посмотрел на часы.

Половина четвёртого уныло смотрела на него с циферблата. Так как крыть Снейпу было решительно нечем, а внезапнее чувство вины поскребло в районе грудной клетки, он резко встал, закрыл чернильницу, бросил поджавшему уши эльфу: «Можешь приступать», — и вышел в коридор. Как и полагается ночью, в Хогвартсе спали. Сопели где-то неведомые балки, посвистывали сквозняки, ухали за окном совы, и где-то на лестнице храпел портрет. Укутавшись в мантию, Северус неспешно двинулся вперёд. Спонтанное дежурство было первым со времён его возвращения в Хогвартс. Вернулось откуда-то привычное раздражение и намерение отыскать нарушителя, проснулись в душе и лёгкая горечь, и желание скрыться в лаборатории, пробудилась мысль что-нибудь сварить для школы. Коридоры были пустыми. Пустыми были и лестницы. Повстречавшийся у класса трансфигурации Толстый Монах удивлённо посмотрел на Снейпа и поплыл в тёмный коридор третьего этажа.

В замке тихонько стукнуло пять утра. Северус прошёлся по этажу ещё раза три и остановился у одного из витражей. Занимался восход. Сентябрь был на редкость дождливым, и вряд ли подступающему к горлу октябрю удастся что-то изменить в лучшую сторону, но солнце по привычке ещё поднималось из-за горизонта к половине седьмого и пыталось пробиться сквозь наплывающие на башни тучи. Когда-то в прошлой жизни он уже вот так стоял у окна и смотрел на оживающую после сна природу. Тогда, в прошлой жизни, эти короткие передышки, не приносившие ему сна, позволяли немного расслабиться, собраться с мыслями, не впасть в отчаяние. Керроу делали всё, чтобы превратить школу в ад. Каждый ученик — живая мишень для практики непростительных, каждый осуждающий профессорский взгляд как удар поддых, каждое его, директора школы, движение — потеря одной из сторон. Его рвали на части, его ненавидели всем сердцем, его проклинали, ему не оставляли выбора. Или умри, или умри. Как в обувной лавке: вариантов масса, но все на левую ногу. В чём было его спасение? Мог ли он спасать всех этих детей и сам спасаться лучше? Кто теперь знает. Керроу убиты, а он остался жить. Снейп понял, что думать об этом дальше не в силах, и попытался переключиться. «Конечно, — размышлял он, — сопротивляться легче». Всегда легче открыто и не таясь идти против чего-то. Учителя позволяли ученикам устраивать диверсии, подставлялись сами, выгораживая ненужное и глупое геройство. Может быть, это был необходимый шаг, чтобы не сдаться? Не потерять самих себя? Может быть. Но ему, Снейпу, приходилось сводить их диверсии к нулю, к абсолютному ничто, чтобы они действительно себя не потеряли, не были убиты коротким заклинанием из двух слов. Глупо… как всё было глупо и страшно, как было сложно и как хотелось просто покоя. Хоть на час. И тогда Северус брёл по коридорам и вот так замирал у окна. Замирал и смотрел на восход. А потом возвращался к себе в кабинет, заваривал крепкий кофе и надевал на лицо привычную маску ненависти. Так почему же, почему, скажите, теперь, когда покой наступил, пришёл, наконец, к профессору, он чувствует себя живым только в воспоминании собственных мук и в мечтах о покое?

За окном рассвело. Туман стелился по поверхности воды и ветер клоками гнал его к берегу. У куста акации показалась тонкая фигура в школьной мантии. Она рывками передвигалась вдоль берега и стремительно приближалась к воротам замка. Северус в оцепенении смотрел на её движение из окна, и в его голове пульсировало только одно единственное имя: «Поттер». Что-то такое вспыхнуло в нём и зародилось. Что-то с огромной силой неслось к рождению, к пробуждению. Хотелось кричать, бросаться банкой с сушёными тараканами, плеваться слюной и снимать уйму чёртовых баллов. Вчера, после совещания у Минервы, у Северуса уже был подобный приступ. Сейчас ярость вскипела где-то внутри живота и стала подниматься выше, к груди. Она затопила профессора и плескалась где-то в горле, готовая сорваться в любой момент. Закипая, Снейп с необычайной для него прытью дёрнулся в сторону лестницы и уже через минуту поджидал свою жертву в холле первого этажа. Невероятный поток сил сконцентрировался в нём. Ему казалось, что будь здесь хоть сам Волдеморт — Снейп бы убил его с лёгкостью много раз подряд.

Дверь отворилась и молодой человек проскользнул внутрь.

— Стоять, — зловеще спокойно протянул Снейп и вынырнул из полумрака холла.

Фигура дёрнулась и попыталась скрыться в алькове.

— Как вы смеете… — начал профессор и, ухватив мальчишку за плечо, рванул на себя.

Круглые серые глаза Томаса Флетча оказались в паре сантиметров от лица Снейпа. В глазах этих читался ужас. Снейп резко отшатнулся. Молодой человек, остолбенев от страха, крепко прижимал к себе пакет с растопырником, явно принесённым из запретного леса.

— Что вы тут делаете? — пытаясь скрыть своё разочарование за раздражением, процедил Снейп.

Лицо его приобрело выражение человека, съевшего лимон, а сам он словно потерял внутри себя какой-то стержень, весь сжался, осунулся. Для профессора вся ситуация была более чем очевидной. Зелье Памяти, которое они проходили на уроке, Флетч дважды завалил, последнюю банку растопырника шарахнул об пол в гостиной факультета (как сообщило позавчера сарафанное радио), чем лишил себя ингредиентов, а лишних денег у семейства Флетчей отродясь не водилось. Снейп почувствовал вселенскую усталость. Злость растворилась без следа, уступив место какой-то растерянности, но не отпускать же героя восвояси с дружеским напутствием «а-та-та, больше не шали». Впрочем, незадачливый хаффлпаффец рассказывать свою печальную историю профессору отчего-то не хотел и предпочёл отмалчиваться, разглядывая собственные грязные ботинки.

— Что ж, раз вы не находите, что ваша история может повлиять на моё решение, за нарушение правил школьного устава назначаю вам отработку у Филча на пять дней, ежевечерне, и минус пятьдесят баллов с Хаффлпаффа. Свободен.

Мальчишка вздрогнул и опрометью бросился вон.

Какой неудачный, неудачный день! Северус плёлся по коридору в подземелья и чувствовал себя на все сто. На все сто лет. А, может, двести. Покой не приносил покоя. Он приносил однообразную, ноющую головную боль и ощущение полнейшей неуместности собственного присутствия.

* * *

За спиной не было ничего, кроме земляной стены, такой же плотной, как и холмы по бокам. Прямо под ногами, с этого самого места, в одну и единственно возможную сторону тянулась утоптанная тропинка. Три неестественных водоема, будто вырытые прямоугольники, залитые зелёной водой, располагались по бокам: два справа и один слева. Что ж, если тропинка ведёт только прямо, вероятно, надо идти по ней в заданном направлении.

Рыжее солнце заняло почти всё небо и немного печально, не обжигая глаз, свисало на правую сторону. Странно и знакомо было ему это место. В нём не было ни единого дерева, ни одной травинки, ни птиц, ни цвета неба. Всё коричневое, рыжее… немного пыльное и какое-то тёплое. Что-то в нём было от старой деревянной доски, изжаренной солнцем и прожившей свой век в реке и прибрежном иле. Эдакий видавший виды, истративший красоту, но уютный ландшафт… Дорога, меж тем, странным образом привела его в Лес. Лес был полон вечерней прохлады и густого воздуха, запахи смолы едва уловимо достигали обоняния, а тропинка под ногами стала слегка пружинить от накатанной лесной земли. За вершинами его деревьев всё ещё проглядывало угасающее уже солнце, но как-то печально, слегка прощаясь, грустно-грустно.

Гарри вздохнул и стал натягивать на голову шапку. Зима уже вступала в свои владения, синоптики пугали лондонцев снегопадами, а долговязый Джон многозначительно поднимал палец и каждый день говорил: «Завтра случится!». Вот уже пятые сутки Джон предвещал коллегам снегопады и даже буран. Однако ничего этого за окном и в помине не было. Да, гулял ветер, да, стало холодно, невыносимо, выматывающе холодно. Лязгали ставни на окнах. Тучи, переливаясь лиловыми боками, скользили по небу, грозя задеть крыши домов. Но снега по-прежнему не было. Плохой получался из Джона предсказатель. Трелони бы понравилось. Гарри в последний раз осмотрелся, замотался хорошенько шарфом и вышел на улицу. Стало грустно. Поначалу он решил, что просто устал и надо не спеша пройтись до остановки, чтобы восстановить силы, но когда он сел на скамейку и приготовился ждать автобуса, ему стало не по себе.

Внешний мир был неправилен. Во внешнем мире сделалось плохо. Очень плохо. Тоскливо до воя. Такую тоску, видимо, испытывают оборотни при округляющейся луне. Небо, покрытое тучами, постепенно темнело, обретая цвет ультрамарина. «Поскорей бы уж стемнело окончательно», — зло подумал на это Гарри. Он резко встал и зашагал прочь, в сторону парка. Аппарировав к себе в прихожую, он скинул на стул верхнюю одежду и уселся на диван. Изверг вышел из кухни, выжидающе уставился на Поттера и на всякий случай почесал щёку о косяк. Гарри никак не отреагировал на кота, а достал из-за подушки палочку и зажег камин. Изверг предупреждающе мяукнул. Гарри почти не пользовался палочкой. Поэтому, если аппарация для Изверга была явлением привычным и нормальным, то такое хозяйское волшебство было показателем исключительной ситуации. А злой хозяин — это прежде всего что? Это «покорми себя сам, умник». Такой вариант кота не устраивал. Он подошёл к Гарри и, немного подумав, прыгнул ему на колени. Поттер сопротивляться не стал, а только механически положил руку тому на голову. Посидели. Когда за окном стемнело, Гарри глубоко вздохнул, сказал куда-то в пространство: «Так-то оно лучше», откинул палочку обратно за подушку и ушёл кормить изнервничавшегося кота.

Снег пошёл под утро. Он повалил крупными хлопьями и насыпал огромные сугробы во дворе. Проснувшись в остывшей и заиндевевшей кровати, Гарри пожалел, что не оделся на ночь в пижаму. Вставать было чертовски холодно. Изверг предпочёл голодать, но в тепле одеяла, так что завтракать Поттеру пришлось в одиночестве. Готовить Гарри умел и даже любил, но живя в доме с котом и кустом разросшейся с лета Герани, как-то не до кулинарных изысков. Однако сегодня, по случаю недельного отгула, он решил отпраздновать начало импровизированных каникул тостами с абрикосовым джемом. Гарри Поттер никогда не питал любви к тостам с абрикосовым джемом, но почему-то вспомнились завтраки в Большом Зале, шорох мантий, запах чая с бергамотом, какао, разлитый кем-то на столе стакан молока и тосты. С джемом. Гарри налил себе кружку чая и задумался. Как давно это было: милое уединение в школьном мире, где всё правильно, где всё испокон веков, где есть свои ответственные, но это не ты. Где есть любимые учителя и учителя ненавистные, — тут Гарри уставился на Герань, которая пыталась пробиться через стекло, чтобы поймать снежинки. Да, ненавистные... где есть враги и есть друзья… Шальная мысль пролетела в голове Гарри: «А не наведаться ли ему к Рону с Гермионой?». Не виделись, наверное, полгода... Гарри начал вспоминать их последнюю встречу. Ну да, как раз. В июне он передал им дом на Гриммаулд-плейс, напустил, не иначе как от страха, непонятный дотоле сглаз (категория заклинаний А, открытое в 1223 году и считающееся утерянным, как гласит учебник Бенджамина Грасса), а потом… Потом два месяца странствий, мысли о будущем, апатия, долгожданный пофигизм к долгам перед обществом. А потом покупка дома, уже сознательное бегство от всех с помощью всё того же пресловутого, утерянного в 1223 году заклинания, далее случайное знакомство с телеграфом, фурор в Гринготтсе... И вот он тут, сидит на кухне и смотрит на бестолковую Герань. Стоило ли оно того? «Был бы сейчас с Джинни», — при этой мысли Гарри опять скривился как тогда, сразу после схватки с Волдемортом, когда вся его последующая жизнь будто пронеслась у него перед глазами девятнадцатью крайне реалистичными годами в долю секунды. И не было в той жизни радости, не было в ней воздуха — всё какие-то долги перед обществом и «образцово-показательность». «А может быть и вправду играл бы в квиддич, может, гонялся бы за преступниками в аврорате», — уверял себя Гарри. Нет, всё он правильно сделал. Можно, конечно, было и в Хогвартс, но не только он имеет право на личную жизнь. Снейп тоже её ох как заслужил. Вдруг ему сейчас, наконец-то, хорошо? Чем он сейчас занят? Хмыкнув на тему того что, мол, думает он о Снейпе с какой-то детской наивностью и нежностью, Гарри надкусил для проформы тост, выпил кружку совершенно остывшего чая и встал из-за стола. Свободного времени было жаль — Поттер обзавёлся своего рода хобби, а это дорого стоило!

Подвал своего дома Гарри удалось превратить в какое-то в общем и целом жилое помещение. Подпирая угол, напротив лестницы стоял древний диван, доверху заваленный тетрадями и выписками по колдомедицине, посреди комнаты, на бетонном полу, красовался совершенно аутентичный деревянный стол, часть которого была отведена под горелку и треногу, а остальная служила разделочным столиком. Стеллажи, идущие рядом во всю стену, вмещали в себя колбы, пробирки, банки и реторты с разнообразнейшим содержимым. В другой части подвала находился довольно жалкий на вид, но вместительный шкаф с уже сваренными Гарри зельями. Проверить их Поттеру удавалось не всегда, так как он не мог переболеть сразу столькими болезнями, но, судя по виду, запаху и консистенции, указанным в учебниках, сварены они были правильно. «Дурачество, конечно, — думал вначале Гарри, листая очередную книгу и разглядывая движущиеся картинки, — но отчего не вспомнить этот курс или вот этот? Выговора мне не сделают, а со взорванным котлом я уж как-нибудь справлюсь. Вот, написано в книжке: лёгкий цвет индиго. А какой такой цвет индиго, когда учебник с чёрно-белым изображением? Надо проверить, что за цвет такой».

Работа эта доставляла Гарри неимоверное удовольствие. Иногда он посмеивался над тем, как сложились его отношения с зельями в школе: дегустатор неимоверного количества лекарств из больничного крыла, он не мог сварить даже перечного зелья, хотя одно воспоминание его вкуса дало бы Гарри очень много информации. Зато теперь, лишившись той части жизни, можно было начать с чистого листа, выкинув все предрассудки и стерев все воспоминания о прошлом. Всё-таки Волдеморт умудрился обрести некоторое бессмертие даже ценой собственной смерти, прочно поделив жизни людей на До и После. Такое не забывается. Такое можно или принять, или, как Джордж, не принимать, живя в забвении огневиски и дурман-травы. Гарри и сам иногда чувствовал, как утягивает его в эту странную пропасть прошлого, как крутит и ломает его под давлением новой, вывернутой наизнанку жизни. Две недели назад, варя очередной настой от ожогов, Поттер вдруг ясно увидел, что он делает на самом деле. Если раньше Гарри рвался в мир магии, то теперь он практически отказался от неё. Если прежний Поттер стремился обрести семью, дорожил своими друзьями, боялся их потерять, то теперь сбежал от них. Променял радушных Артура и Молли Уизли на горшок с геранью и эгоистичное хвостатое существо. Если раньше он всеми силами мечтал быть от Снейпа подальше, то теперь готов был приходить и любоваться исчезающими баллами гриффиндорского факультета, только бы почувствовать его в своей жизни хоть ненадолго. И вот теперь Зелья.

Засыпав в ступку две унции лапок сомнибулы, он принялся за измельчение. Да, зелья. Однако если всё предыдущее вполне можно было отнести к банальной и по-юношески глупой смене полярности, то с зельями произошёл казус. Казус заключался в том, что ему действительно пришлось по душе это занятие. И если оно и напоминало о Снейпе, то только тогда, в августе, в гостиной, когда он читал «Зелья класса С, основа № 12» и первые две недели в лаборатории, когда после каждого сваренного зелья он ожидал едкого комментария над ухом. Но потом это прошло. Прошло, уступив место какому-то спокойствию, размеренности. Бульканье котла успокаивало. Даже когда зелье было безнадёжно испорчено и ещё на утро во всем доме пахло стухшими яйцами или конским навозом, Гарри чувствовал удовлетворение от самого процесса занятий. Конечно, простые тонизирующие и кровоостанавливающие не вызывали в Гарри восторга, зато на двадцать первом котле руки сами знали по какой траектории им двигаться, и этот шаманский танец можно было повторять до бесконечности. Когда с сомнибулой было покончено, Гарри приступил к нарезке Сумбука. Сумбук скользил по разделочной доске и резался неохотно. Учебник наверняка врал, можно было более действенно совладать с этим растением. Уж точно в учебнике Принца упоминался альтернативный вариант. Жаль, ни Принца, ни учебника.

Да, зелья были исключением из той серии побегов от мира, которую Поттер выбрал в качестве альтернативы прежней жизни. Однако ощущение неправильности выбранного пути вырастало в Гарри, вызревало, и вот теперь уже готово было сорваться с языка. Сказать только некому. Может, и вправду, к Гермионе наведаться?

Гарри обещал себе подумать об этом на днях и достал из банки сушёную жабу.

Зелёное и вязкое, мерцающее, оно с трудом отпускало на волю пузыри воздуха, выкатывающегося со дна с характерным утробным «Буль». На подобные вещи, по мнению Поттера, можно было смотреть часами. Зелье от головной боли получилось чертовски красивым. Гарри призвал к себе несколько флаконов и принялся переливать ещё горячее, густое, как сироп, лекарство. Когда пробка ввинтилась в горлышко последнего флакона, Гарри призадумался. На дне котла осталось ещё как минимум на одну порцию. Выливать было жалко. Он подошёл к шкафу и принялся разглядывать пузырьки. Поттер не любил разливать зелья в разномастные флаконы, но тут, как назло, ничего подходящего не оказалось. Тогда он протянул руку и наугад достал один из глубины шкафа. Им оказался узкий флакон из синего богемского стекла. Что-то перевернулось у Гарри внутри. Синий флакон цвета ультрамарина, как небо над Лондоном в час заката, синий флакон, третий. Суть в форме. Гарри осел на пол и мучительно оглянулся.