На осколках мира (джен)

Тейвен пришла в себя перекинутой через седло.

Она лежала на животе, и голова её свешивалась ниже уровня плеч; длинная коса, выпроставшись из-под сорванной с головы шали, чуть ли не волочилась по дороге. Тейвен трясло и мутило, лошадь шла крупной рысью, из-под копыт порой летели брызги жидкой грязи, и от едкого запаха лошадиного пота к горлу подступала дурнота. На зубах хрустел песок, во рту ощущался привкус крови...

— С-сука... Вовремя мы смылись... Под самым носом у лошадников проскочили...

Голос, раздавшийся над головой, показался ей смутно знакомым, Тейвен где-то слышала его, причём совсем недавно, но была сейчас не в состоянии вспоминать, где именно. В голове её стоял туман. Сильно болели руки... она почему-то не могла ими пошевелить... они были завернуты за спину и даже, кажется, связаны...

Что произошло? Они ехали через степь по дороге... мать была рядом... и соседка... а потом...

Тейвен вдруг вспомнила — внезапное нападение, крики, Бранд со стрелой в горле, пробитый череп Клива, «лови девок»... Резкие вопли охотничьего рожка, паника, неразбериха... Она, Тейвен, упала с повозки и... что? Кто-то из вражин тюком взвалил её на лошадь и теперь куда-то везёт, как разбойничий трофей? А... остальные? Что сталось с другими? Мать, старуха Неррен, соседи? Тейвен смутно помнила, что как будто слышала ответный звук рожка и приближающийся топот копыт... или это было всего лишь игрой её уплывающего сознания?

Она в ужасе вскинулась, рванулась, не отдавая себе отчёта в своих действиях, желая только одного — вырваться из пут, броситься назад, к матери...

По затылку ей прилетела крепкая затрещина.

— Не дергайся, ты, коза! Говорил я, и не таких горячих кобылиц обламывали!

Над головой заржали.

Это был Хормунд! И, наверно, его вчерашние дружки, те два мужика с фляжками — Тейвен слышала рядом перестук копыт по меньшей мере трех лошадей. Но напавших на обоз было намного больше, не меньше десятка... где они все? Их перебили те, кого хордмуновы дружки называли «лошадниками»? Роханцы? Порубежный дозор? «Вовремя мы смылись...» Значит ли это, что остальных разбойников прогнали или уничтожили? И её мать может быть жива? Может, кому-то из соседей тоже удалось спастись?

Тейвен не знала. Ей-то спастись явно не удалось... Видимо, Хормунд и его дружки прихватили и её, и свою часть добычи до того, как появился роханский дозор, и поспешили «смыться»...

Тейвен закричала бы от ужаса, если бы могла, но горло её сжал сухой спазм, и с губ сорвался лишь слабый хрип. Пленница! Она — пленница в руках разбойников, которые тащат её неведомо куда! Мама, мама, отец, где же вы, помогите, помогите мне! Я вас больше никогда не увижу!.. Слезы боли, отчаяния и бессилия текли по щекам Тейвен и капали в грязь, под ноги коня; она задыхалась, тоже желая скатиться вниз, под копыта — пусть её затопчут лошади и избавят тем самым от уготованной ей участи! — но чужая рука крепко держала её за пояс, не позволяя соскользнуть с лошадиной спины.

— Погоди, сучка, скоро за все расплатишься — и за гордыню, и за взгляды косые, и за те зубы, которые мне твой братец выбил...

Хормунд был полон намерений сполна отыграться на беззащитной жертве за все свои настоящие и мнимые обиды, и поделать с этим Тейвен ничего не могла. Ребра её тягуче ныли, плечи сводило судорогой, голова беспомощно моталась из стороны в сторону, и точно так же мотались в голове мысли, побрякивая, будто черепки на дне расколотого глиняного горшка — такие же битые и бестолковые, — а к горлу подступал удушливый ком тоски и неуправляемого животного страха...

Скакали долго — или, по крайней мере, Тейвен так показалось. Солнце закатывалось за западные отроги Мглистых гор, и лошади бежали, топча собственные длинные тени, которые прыгали по траве перед всадниками: разбойники держали путь на восток. Глухо стучали копыта, шелестела трава, над головой беспечно посвистывал жаворонок. Порой на небо наплывали облака, и всё вокруг погружалось в сумрак — а возможно, у Тейвен просто темнело в глазах...

— Далеко ещё? — прохрипел один из хормундовских дружков. — Седло задницу натерло...

— Недалеко, — буркнул Хормунд. — Вон за тем холмом. Отличное местечко, чтобы переждать пару дней, пока пыль не уляжется.

— Стоило ли вообще гоношиться из-за девки и какого-то скарба? — проворчал другой. — Ты говорил — беженцы едут, сундуки всякого добра с собой везут, золото-драгоценности... Ну и где оно, твоё золото? Где драгоценности? Тряпье одно...

— Ты совсем, что ли, ничем не поживился, Гриб?

— Ну, поживился парой кошелей... Едва десяток золотых наберётся, одни медяки — не деньги, а смех... Пару серёг взял и ожерелье с молодухи той... По сундукам некогда шарить было, лошадники, гады, появились... Скажи спасибо, что сами задницы унести успели... Из шайки Гнилого всех перебили, что ль?

— А хрен знает, я не приглядывался, кто там кого перебил... Ну, кого не перебили, те, глядишь, тоже позже подтянутся, как хвосты сбросят.

Тейвен, наверное, в очередной раз ужаснулась бы, если бы еще была в силах хоть чему-то ужасаться. Значит, это Хормунд сообщил своим дружкам-разбойникам о том, что беженцы покидают деревню и везут с собой деньги и ценности. «Уезжаете, завтра, что ли? И ты, и матушка твоя?» Тварь, тварь, мерзавец! Тейвен никогда ему не доверяла, но даже подумать не могла, что он способен на такую подлость и гнусность! Значит, он растрезвонил обо всём своим дружкам-лиходеям, а те позвали на подмогу «шайку Гнилого» и устроили на пути беженцев засаду... И ради чего? Ради каких-то побрякушек? Ради глиняных горшков старухи Неррен?

Она вспомнила Неррен, рыдающую в пыли, жену Бранна с перерезанным горлом, распоротый трупик младенца на обочине... Зачем, зачем было это всё?!

— Тпр-р-ру, стой! — процедил Хормунд. — Приехали...

Всё трое придержали коней на вершине очередного холма — видимо, осматривали окрестности. Тейвен ничего видеть не могла — перед глазами её была лишь нога Хормунда в кожаном сапоге, продетом в стремя, да клочок земли под копытами лошади. Один из дружков Хормунда прохрипел:

— Это что, и есть твоё убежище?

— Не нравится — ищи другое, Сипатый, — буркнул Хормунд.

Он вновь тронул коня и направил его по узкой тропе, вьющейся вниз по склону холма; остальные потянулись за ним. Сбоку мелькнул темный частокол; лошади остановились, устало фыркая; Хормунд спешился. Заскрипели отворяемые ворота. Разбойники завели коней за ограду, и Гриб, присвистывая, подозрительно огляделся:

— Ну и берлога. Откуда ты о ней пронюхал, Синяк?

Хормунд, чьё прозвище, видимо, и было Синяк, ухмыльнулся:

— Оттуда. Хрыч тут у меня жил знакомый, со своей хрычовкой и хрычатами. Угол здесь глухой, лес рядом, лошадники сюда не больно суются... В общем, Хрыч с лихими ребятами знаться не брезговал, краденым и сам приторговывал, и дальше на восток, в Истемнет, табак и пушнину переправлял — ту, что по горным тропам в обход роханских застав везли. Только он жил-жил, да год назад и помер в одночасье, нечист, видать, был на руку, вот на чей-то ножичек и упал ненароком.

— Это на чей? — хмыкнул Гриб. — Уж не на твой ли?

Хормунд отмахнулся:

— Да какая теперь разница... В общем, хрычовка его живо хрычат забрала и к родне уехала, а хату мне оставила в счёт старых долгов, всё равно по-хорошему продать её невозможно, место дурное... Развалюха развалюхой, но пару ночей при нужде переждать можно. — Он ножом перерезал верёвку, которой были связаны руки Тейвен, потом схватил её за пояс и, стащив с седла, поставил на ноги. — Вставай, коза, прибыли на новоселье! Давай, обживайся.

Гриб и Сипатый обменялись гнусными ухмылками.

Тейвен медленно выпрямилась на дрожащих ногах. Её мутило и шатало, колени подгибались от страха и слабости. Она с трудом огляделась: двор, когда-то просторный и чистый, сейчас зарос травой и был окружён полуразвалившимися постройками; по правую руку темнела громада дома с покосившимся крыльцом. Ни огонька, никакого движения не замечалось ни в доме, ни вокруг, лишь чуть поодаль негромко постукивала под ветром незапертая калитка. Посреди двора возвышался бревенчатый, поросший понизу мхом сруб колодца, и Тейвен, спотыкаясь, добрела до него и опустилась на холодный приставок для вёдер, чтобы справиться с головокружением.

Хормунд, снимавший с лошади поклажу и седло, поглядывал на неё масленым, неприятным взглядом кота, поймавшего наконец особенно увертливую мышь:

— Смотри в колодец не нырни, а то доставай тебя потом...

Тейвен вздрогнула. А может, и правда, мелькнула мысль: чем служить игрушкой этим уродам, лучше вот так — в колодец, вниз головой?..

Сипатый, поглядывая на пленницу, кривил губы:

— Велика драгоценность — не девка, а кошка драная... Далась она тебе!

Гриб заржал:

— А других и не было.

— Были! Две белобрысые в соседней телеге и ещё какие-то, кажется... Их, наверно, кодла Гнилого ухватила.

«Две белобрысые», видимо, были дочерьми Бранна-бондаря, возрастом одна помладше, другая постарше Тейвен на пару лет. И, кажется, были ещё какие-то девушки в тех повозках, что выехали из Клинцов... Тейвен вспомнила крик: «Лови девок!» — и ей стало совсем худо.

— Да ну их. Роханки! Они все бледные, как моль, — буркнул Хормунд. — И посмотреть не на что.

— А эта что — яркая, что ли? Прямо бабочка? — Сипатый ухмыльнулся. — Чернявка, да ещё тощая, как дрын. Ладно, — он бросил в сторону Тейвен плотоядный взгляд, — и такая сойдёт. На сеновале все равно темно...

— А я тебе и не предлагаю, — окрысился Хормунд. — На сеновал-то. Лошадьми лучше займись, а на сеновал успеешь.

— Ну-ну, — угрожающе сказал Сипатый, — девка общая, понимать надо. И делиться с ближними, в свое время зачтется. Один хрен потом её в овраг. Поди-ка сюда, красотка! — Ухмыляясь щербатым ртом, прячущимся в космах сивой бороды, как изгарная яма в кустах, он резко шагнул вперед и схватил пленницу за руку, заставляя подняться. Тейвен передернуло от отвращения, и, вскрикнув, она невольно рванулась... Сипатый загоготал:

— Гляди, брыкается! Стой, дура, все равно не убежишь!

— Куда лапы тянешь? Девка моя, я первый буду! — крикнул Хормунд.

— Смотри, какая у неё цацка! — сказал Гриб.

Браслет-дракончик по-прежнему был надет на руке Тейвен, но до сих пор ему как-то удавалось скрываться от глаз разбойников под длинным рукавом платья. Теперь же и Сипатый его разглядел — и дернул Тейвен за руку так, что она едва сумела удержаться на ногах:

— Снимай цацку!

— Не могу! Она не снимается! — прорыдала Тейвен.

— Я тебе руку ща топором отрублю, коза! Хочешь?

Тейвен отшатнулась. На мерзкой роже Сипатого намерения были написаны самые кровожадные. Ужас Тейвен стал ещё больше, если только это было возможно... Пусть браслет волшебный и не разомнется без нужного заклинания — но что́ разбойникам мешает взять топор и попросту отрубить ей руку? Живой или мёртвой... Неужели последним, что она увидит в своей жизни, будет этот грязный, заросший сорной травой двор и гнусные хари отпетых головорезов?

— Ну ты, полегче! — прохрипел Хормунд. — Топором успеется... Не сбежит она никуда, некуда здесь бежать, пустошь кругом.

Некуда бежать... Это было правдой: Тейвен даже не знала, где находится, не говоря уж о том, чтобы строить какие-то осуществимые планы побега. Чуть поодаль, едва видимая в сгущающихся сумерках, стучала о забор незапертая калитка, и, возможно, при удачном стечении обстоятельств Тейвен удалось бы выбраться со двора и затеряться в темноте... Но что дальше? Куда идти по диким, пустынным землям? Где искать помощи и приюта? Или лучше сгинуть в лесу и стать добычей диких зверей, чем позволить надругаться над собой этим мерзавцам?

Под напором Хормунда Сипатый слегка ослабил хватку, и Тейвен, вырвав свою руку, попятилась. Прижалась к стене сарая. Неподалеку, возле забора, стояли кони, ждали, когда им нальют воды в колоду; один был даже не расседлан. Если бы пленнице удалось добежать до него и вскочить в седло... Как все роханские девушки, Тейвен неплохо ездила верхом и наверняка сумела бы справиться даже с незнакомой лошадью. Но ворота двора были закрыты, а через высокий частокол не перепрыгнет и могучий меарас, не то что эти утомленные долгой скачкой дунландские кобыленки... Если только заставить коня промчаться в незапертую калитку...

Хормунд по-прежнему не спускал с неё глаз:

— Что замолчала, коза? Удрать мыслишь, а?

Тейвен трясло от страха. Она никогда не могла похвастаться быстротой соображения, а сейчас думать и действовать надо было надо было отчаянно и решительно — так, как ей никогда не удавалось, разве что в дурацких детских мечтах.

— Я... н-нет, — пролепетала она; зубы у неё стучали, и она едва могла принудить к повиновению постыдно обмякший язык. — Я не убегу и... — она собрала всё свое мужество и выдавила бледную улыбку, — и буду покорной, если... вы сохраните мне жизнь.

— Конечно, будешь! — Сипатый осклабился. — Ещё бы ты была непокорной! Только снулая рыбина нам тут тоже не нужна, учти. — Впрочем, такой поворот дел разбойников устраивал куда больше, они переглядывались, выразительно ухмыляясь.

— А вот мы щас и проверим, хочешь?

Тейвен заставила себя стоять прямо. Разбойники, скаля зубы, приближались полукругом, обмениваясь сальными подмигиваниями, забавляясь её ужасом и отчаянием. На поясе Гриба, который, растопырив руки и отвратительно причмокивая губами, медленно подходил с правой стороны, висел длинный кривой нож в кожаных ножнах...

В детстве Тейвен до умопомрачения любила рассказы матери о храбрых девах-воительницах, ни силой, ни умом, ни удачливостью не уступающим доблестным воинам-мужчинам, а то и превосходящим их благодаря особой, сугубо женской хитрости и изворотливости. Несомненно, окажись сейчас на месте Тейвен одна из них, она не тряслась бы от страха, как глупая курица; она воспользовалась бы своей красотой, обольстительностью и мнимой слабостью, усыпила бы бдительность головорезов и подпустила их совсем близко, а потом выхватила бы кинжал у Гриба из ножен и вонзила его бывшему владельцу в горло... рванулась бы к лошадям, вскочила в седло и, заставив скакуна перемахнуть через невысокую калитку, умчалась в ночь... А что могла сделать Тейвен? Хватило бы у неё духу и отчаянности отважиться на побег и осуществить что-то подобное? Хотя бы попытаться осуществить? Мои шансы на успех близки к нулю, шептала она себе, но ведь это все равно лучше, чем смириться со злой судьбой, ублажая этих мерзавцев и покорно ожидая неминуемого конца. Ведь лучше, правда?.. В любом случае уповать на спасение извне Тейвен не приходилось, и итог для неё оставался один — стать волчьей сытью в лесном овраге.

Она внутренне сжалась, смеряя глазами расстояние до кинжала... сейчас, пусть ещё подойдут чуть поближе... сейчас...

Увы, сказки остались сказками, в реальности Тейвен не успела и дёрнуться — её тут же грубо схватили за плечо и втолкнули в сарай, в темное пространство, пахнущее мокрой землей и лежалым сеном. Тейвен не удержалась на ногах и, споткнувшись, упала на кучу прелой соломы, под которой неожиданно оказалось что-то плотное и упругое, вроде мешка с мукой. Который при этом не то хрюкнул, не то глухо рыкнул... Кто это? Какое-то животное — корова, свинья? В сарае было темно — сумеречный свет проникал сюда лишь сквозь дверной проем и крохотное оконце в стене, и Тейвен почти ничего не видела; она барахталась в ворохе сена, пытаясь отползти, встать на ноги, натыкаясь на невидимые доски, камни, железки, что-то ещё... Разбойники с хохотом и радостной бранью поспешали позади, кто-то схватил Тейвен за ногу, потянул по полу, и она завизжала от ужаса...

А потом что-то произошло.

Тейвен даже толком не поняла — что именно.

Стог сена всколыхнулся.

Что-то стремительно вырвалось из него — огромное, темное, рычащее, точно зверь. Цепкая рука, хватающая Тейвен за ногу, разжалась. Мгновенный сполох взблеснул в сумраке, раздался резкий свист — с таким свистом рассекает воздух лезвие меча, Тейвен много раз слышала его, когда Эорейн рубил клинком соломенные чучела на пустыре за домом, — и в следующий миг нечто круглое описало в воздухе дугу и шлепнулось прямо перед Тейвен, в пятно света под окошком. Это была голова Гриба, начисто отделенная от туловища — будто жуткая поделка, сшитая из тряпья и пакли для огородного чучела: со всклокоченными волосами, нелепо выпученными глазами и раззявленным ртом...

Только голова, и ничего больше.

Хохот разбойников захлебнулся, сменился истошными криками и воплями ужаса. Нападения в пустом старом сарае они явно никак не ожидали, и существо, выскочившее из темноты, застало их врасплох. Вряд ли кто-то из них успел хотя бы схватиться за оружие, ибо рычащая тварь не намерена была останавливаться на достигнутом; вновь свистнул меч, с отвратительным мокрым хрустом вошел в чью-то плоть — и второе тело (Сипатого? Хормунда?) в корчах рухнуло на прелую солому. Последний разбойник не стал дожидаться своей очереди — выскочил из сарая и с криком метнулся прочь, через двор, туда, где стояла оседланная лошадь.

Из-за стены донеслось испуганное ржание, суматошный топот коней, мечущихся по двору, стук распахнувшихся ворот...

Существо_из_темноты не стало преследовать последнюю жертву. Оно стояло в дверном проёме, и Тейвен, застывшая от страха, хорошо видела его силуэт в свете, падавшем со двора. Это был рослый, плечистый орк в каком-то кожаном одеянии; Тейвен никогда в жизни не видела орков, но как-то сразу поняла, кто́ перед ней, хотя в её представлении орки были плюгавыми и кривоногими уродцами, с длинными, чуть ли не волочащимися по земле руками, похожими на изображения «обезьян» в книге, которую отец привёз с собой из Гондора. Этот же ростом и сложением походил на крепкого широкогрудого мужика. Он стоял, пошатываясь, держась одной рукой за дверной косяк — но в другой его руке посверкивал меч, с которого ещё капала кровь. Он провожал взглядом последнего сбежавшего разбойника до тех пор, пока за воротами не стих перестук лошадиных копыт, потом, должно быть, услышал шорох за спиной и резко, по-звериному стремительно повернул голову, вглядываясь в сумрак сарая.

Тейвен обмерла.

За те несколько мгновений, пока длилась заваруха возле дверей, она успела отползти дальше в глубь сеновала, и находилась сейчас невдалеке от противоположной стены. Несколько лучиков света обрисовывали в этой стене очертания приоткрытой двери, и Тейвен поняла, что это — выход, ведущий на задворки дома, на выгон. Дверь была совсем близко, рукой подать, надо было только бесшумно подняться на ноги, преодолеть до неё пять-шесть шагов и выскочить вон...

Но Тейвен боялась шелохнуться. Орк стоял у входа в сарай, вполоборота повернув голову, прислушиваясь и скаля зубы, и Тейвен видела, как в его рту (пасти?) остро поблескивают клыки. Каким-то образом ей до сих пор удавалось оставаться не замеченной, но в наступившей тишине каждый шорох и хруст мельчайшей соломинки был слышен совершенно отчетливо, и Тейвен не сомневалась: если этот зверюга сейчас обнаружит её присутствие, она тотчас разделит участь незадачливого Гриба. Воображение тут же услужливо нарисовало картинку: орк с рычанием взмахивает мечом, и её, Тейвен, голова мячиком взлетает к потолку, а потом шмякается на солому с вывалившимся изо рта языком и растерянно вытаращенными глазами...

Орк шумно повёл носом — принюхивался? Он по-прежнему судорожно цеплялся рукой за косяк, и Тейвен решила — как только он сделает хоть малейшее движение в её сторону, она тотчас вскочит и метнется к задней двери, а там будь что будет... Но орк не двигался, лишь стоял и смотрел в темноту — долго, долго, Тейвен показалось, что целую вечность. Потом рука его разжалась, он качнулся, то ли с трудом сохраняя равновесие, то ли пытаясь сделать шаг — и вдруг снопом повалился прямо там, где стоял, на пороге сарая. Меч выпал из его разжавшей ладони и со звяканьем канул во мрак.

И настала тишина... Мертвая тишина заброшенного строения, полного мёртвой травы и мёртвых тел.

Тейвен сглотнула.

Что... с этим уродом? Потерял сознание? Помер?

Никакая сила не заставила бы её сейчас это выяснять. Ещё несколько мгновений она лежала, прислушиваясь — напряжённо, до звона в ушах, — но ничего не происходило: минуту, другую... Ни звука, ни малейшего движения. С трудом принуждая к повиновению дрожащие руки и ноги, Тейвен поднялась на четвереньки и, едва дыша от ужаса, доползла до приоткрытой двери, которая, к счастью, распахнулась без усилий. Позади всё по-прежнему было тихо; цепляясь за дощатую стену, Тейвен кое-как встала на ноги, выбралась, прихрамывая, из сарая и, сотрясаясь от беззвучных рыданий, бросилась бежать прочь — опрометью, не разбирая дороги, в темноту, вверх по склону холма.