Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

В детстве Белле нравилось пробраться в отцовский кабинет, залезть с ногами в кожаное кресло у письменного стола и «работать»: с шуршанием разворачивать газеты и рассматривать мелкий печатный шрифт, иногда читая вслух особо заковыристое слово вроде «Визенгамот» или «транснациональный», макать перья в чернильницу и точить коротким, но очень острым ножиком карандаши.

«Помощница растет», — шутил дядя Альфард, дядя Орион посмеивался, а Сигнус, в очередной раз выставляя старшую дочь из кабинета, огрызался: «Три помощницы — хлопот не оберешься», — проверял целостность письменного прибора и перебирал бумаги, будто Белла могла их испортить. Беллатрикс обижалась — она же не дурочка и не маленькая, как Цисси.

Со временем кабинет не потерял для Беллатрикс своей притягательности. Она больше не оставляла разбросанных бумаг и чернильных пятен на столе — у нее уже был свой письменный прибор и настоящая учеба вместо «работы». Поняла, что нужно выждать момент, когда papa не дома и точно не зайдет за документами, книгой или пыльной бутылкой из шкафчика без стекол. Но не перестала пробираться в кабинет, чтобы посидеть там — развернуть кресло к окнам и смотреть, как заходит солнце.

Между окнами в кабинете висели оленьи рога на деревянном круге — получалось, прямо над головой сидящего за письменным столом. Белла так и не спросила отца, что это было: сомнительное наследство от кого-то из предков или едкая злая шутка над самим собой «для своих». Старые сказки интересовали ее тогда сильнее, чем светские сплетни и отношения взрослых: постепенно окрашивающийся из зеленого в иссиня-черный сад за окном казался ей сказочным царством, кресло — троном, а огромные ветвистые рога — языческим символом власти, какой мог бы быть у кельтского вождя или у королевы с Холмов.

* * *

— Софи Мальсибер сказала, что ты ходишь на собрания либерального кружка.

Андромеда дернулась было прикрыть эссе по Травологии книгу из семейной библиотеки — из тех, что им было строго запрещено читать, не то что брать в Хогвартс, Беллатрикс точно знала. Но поняв, кто и с чем к ней обращается, вскинула голову и сложила руки на груди — став из тени слизеринской гостиной кем-то до скрежета зубовного похожим на отражение, которое Белла видела в зеркале каждый день.

— Мне кажется, или я слышу что-то очень похожее на программу концертов mama? «Белла, Дибби говорит, что ты опять лазала на дерево, Белла, Люциус очень удивился, увидев тебя с Родольфусом и Данте за партией — какой ужас! — во взрывающиеся карты, Белла, что мы говорили о боевой темной магии и почему я опять вижу тебя в кабинете Сигнуса…»

«Репутация — это светский капитал», — любимый аргумент maman и священные рунные скрижали Цисси.

«Ты заработаешь себе такую репутацию, что к тебе не посватается ни один жених из равных нам семей — хочешь остаться старой девой в родительском доме?» Нарцисса, услышав об этом, всегда до слез пугалась, будто maman угрожала сжечь Инсендио любимый кукольный домик. Андромеда упрямо отводила глаза и поджимала губы, но явно делала какие-то пометки на будущее: кажется, ее злило скорее то, что она попалась, и не прельщало скорее не «остаться старой девой», а «в родительском доме». Беллатрикс же не понимала, почему она должна изо всех сил стремиться оставить свой дом и сменить фамилию на чужую.

— Политика — это не припаленные брови и не пара Режущих, Меда, — Беллатрикс села рядом с сестрой на диван, демонстративно вытащила из-под эссе книгу и положила ее поверх учебников. — И maman не права — мы должны думать наперед не для того, чтобы в будущем «сделать хорошую партию». А потому что каждый наш поступок ложится на семью.

Принимать решения от «куда вложить дивиденды» до «поддержать ли того или иного политика», выражать в Министерстве и свете мнение от лица всех Блэков или всех чистокровных консерваторов, контролировать и распоряжаться, казнить и миловать… С возрастом Беллатрикс поняла, что «работа» папы, дяди Ориона и дедушки Поллукса заключалась именно в этом — и, хотя ей претила мысль о том, чтобы работать «кем-то» и «где-то», каждое утро трансгрессировать в Министерство, Мунго или какую-нибудь контору — работа главы семьи была ей по душе.

Но кресло в кабинете дяди Ориона уже было предназначено бестолковому мальчишке Сириусу, а тихому рассудительному Регулусу предстояло занять кресло Сигнуса в тени оленьих рогов.

* * *

— Я собираюсь попросить руки твоей сестры.

— Становись в очередь — будешь где-то между Фаустом Ноттом и Жозуэ Лавуа, — Беллатрикс почесала кончиком пальца нос, пачкаясь чернилами: в формуле Щитового что-то не сходилось. — Но хочу предупредить по-дружески: не трать время, maman благоволит Люциусу.

Родольфус хмыкнул, перегнулся через ее плечо, отнял перо и парой четких движений подправил формулу.

— А еще Абраксасу и его вилле на Ривьере. Спасибо за совет, но я и не собирался. Не люблю маленьких девочек — будь они хоть второкурсницами, хоть дебютантками, хоть почтенными замужними леди с тремя дочерьми и грандиозными матримониальными планами.

Он стал очень жестким, — подумала Беллатрикс, — пожалуй, даже жестоким. За год со смерти Бертольда Лестрейнджа его старший сын окончательно отошел от кругов чистокровной молодежи в сторону тех областей, где крутились люди на десять-двадцать-тридцать лет старше, и, казалось бы, оставшись прежним собой — изменился до неузнаваемости, как заточенный до остроты ножа мастихин. Беллатрикс не могла не признать, что новый Родольфус нравится ей намного больше, чем однокурсник Руди, раздражающий своей прямотой и «правильностью» староста Слизерина, с которым они на младших курсах по-маггловски дрались, тягая друг друга за волосы, а на старших каждый спор заканчивали дуэлью.

— Я хочу сделать предложение Андромеде, — Родольфус присел на край стола и посмотрел на нее внимательно, будто ожидал чего-то в духе… «Если кто-то против этого брака, пусть скажет сейчас или навсегда замолчит».

— Да хоть бы Ивэну, — отмахнулась Беллатрикс и спихнула руку с фамильным перстнем со своих записей. — Мне-то что. Поясни лучше, что ты тут начиркал — Антонин же спросит при встрече, разобралась ли я.

Она слукавила и сама отдавала себе в этом отчет. Родольфуса она предпочла бы иметь в друзьях — но это значило, что для самой Беллатрикс на одну партию среди лояльных Лорду чистокровных остается меньше. А значит, ее личная партия грозит превратиться в цугцванг или закончиться дурацким матом до обидного скоро.

* * *

— Тебе не противна сама мысль о том, что ты будешь замужем? Ну, понимаешь… за мужем… за-му-жем… носить его фамилию, заниматься делами его семьи, слушать во всем… — Белла запихнула бутылку обратно в сервант, нещадно звякнув при этом всем стеклянным содержимым полки, и чуть не прихлопнула себе руку дверцей. — Ай-й-й, Зигфридовы подштанники…

— Тс-с-с, осторожнее, — Меда, на удивление, держалась намного лучше: будто расхищение папиного серванта на спор с кузенами было для нее не первым или на самом деле она выпила намного меньше, чем хотела показать. — Слушать же, не слушаться. А он будет слушать меня. Когда нужно решить серьезный вопрос, умные люди всегда советуются — одна голова хорошо, а две лучше, нет? И кто-то потом идет озвучивать общее решение, а кто-то молча поддерживает… Что в этом такого?

— А ты не боишься, что mama и papa выдадут тебя за какого-нибудь психа вроде Фоули... или спихнут в семью, где все ходят по струнке и всё решает кто-то из древних стариков...

— Селвины или Трэверсы?

— Тьфу, не поминай к ночи!.. Что, если твой муж не захочет тебя слушать, просто с самого начала не захочет или потом ему надоест, решит, что он умный самый... ну так что — и всё?

Андромеда улыбнулась — и в полумраке папиного кабинета улыбка сестры показалась Белле вдруг похожей на улыбку дедушки Поллукса: полупрозрачной, многозначительной и не подразумевающей веселья.

— Нет.

Через три года Беллатрикс корила себя: не только за вырвавшиеся в сердцах слова, порыв отчаяния и злое безрассудство, но и за непростительную невнимательность — раз уж она считала, что ее место в кресле главы семьи, ей стоило бы понимать, что скрывается за этим простым «нет».

* * *

— Я всегда завидовала тебе в одном: ты как будто делаешь всё, чтобы отталкивать мужчин — но они всё равно к тебе притягиваются, — призналась еще несколько лет спустя Нарцисса. Был обманчиво долгий период затишья между их личной семейной драмой и охватившей страну политической бурей. Они сидели на вилле Абраксаса на Ривьере, ждали, пока maman и хозяин дома наконец соберутся в оперу — и старательно игнорировали тот факт, насколько им не хватает немногословной, отстраненной и вечно занятой чем-то своим сестры.

— Чушь.

— Я только в нашем ближнем круге знаю троих, готовых во имя тебя совершить что-то грандиозное, любую безумную глупость или подвиг… например… — взгляд Нарциссы упал на треугольники парусов на горизонте. — Например, захватить флот.

— Рабастан захватит флот хоть из-за приглянувшейся шлюхи, хоть из-за слишком наглой вражеской шлюпки, Родольфус не отдаст ни одной команды без приказа «сверху» или пока не начнут стрелять по береговой линии, а Ивэн… даже не Стид Боннет, его возможности в захватывании флотилий ограничиваются подкупом, шантажом и репертуаром Дипакадемии Шармбатона.

— Да, пожалуй, — Нарцисса оценивающе прищурилась, и Беллатрикс невольно задумалась, сколько в направленных на Люциуса обожающих взглядах сестры правды, а сколько — аванса и реверанса. — И все же этот флот будет преподнесен тебе, и флагманский корабль назван твоим именем.

Белла промолчала — но подумала, что она предпочла бы захватить флот сама. И сама же решить, кому преподнести корабли.

* * *

Беллатрикс хотела носить свою фамилию, как корону — настоящую, тяжелую, способную сломать тебе шею, если неудачно наклонишь голову. Не корону консорта, которую тебе любезно вручат в чужом доме, не корону принцессы, символ того, что ты ценный приз.

— Я прошу тебя лишь об одном, моя кузина, — как-то раз непривычно серьезно сказал ей Ивэн, — не стань всуе королевой руин.