Старый друг (джен)

Минуло всего несколько драгоценных лет. Для Джеймса — целая жизнь, для меня же — лишь одно мгновение.

Он идёт по залитым водой лугам своего детства. Поздний майский день ослепительно прекрасен: кристально чистая вода сияет так ярко, что кажется, будто её и вовсе нет, жаркое солнце блестит на весёлых лютиках, рассыпанных по траве. Время от времени он смотрит в мерцающую воду и замечает форель, плывущую против течения. Она слегка покачивается в обманчиво быстром потоке.

Лицо у него несчастное.

Он отводит взгляд от пятнистой рыбы и смотрит вниз на пыльную тропинку. Его жена идёт медленнее, чем он. Она говорит, что устала.

— Нам всё равно придётся подумать, — продолжает он с привычной прагматичностью, когда она догоняет его, — о том, какие похороны мы хотим... о могилах и обо всём таком.

Она молчит какое-то время.

— Ну, вместе, конечно, — говорит она, рассеянно поглаживая рукой живот.

Джеймс ещё не чувствует движений ребёнка, но она — да. Словно тяжёлые пузырьки лопаются и перекатываются внутри неё.

— Да, конечно. Но помимо этого...

— Только не кремация, — перебивает она. — Мне никогда не нравилась эта мысль.

— Мне тоже.

Джеймсу кремация кажется жестоким концом, а он и так подозревает, что его смерть будет достаточно жестокой. Лили же думает, что кремация означает, что её прах развеют, а ей не нравится мысль быть унесённой ветром без упокоения. Они оба предпочли бы уйти в землю, покоиться на месте, рассыпаться прахом, чтобы стать частью этого ослепительно зелёного мира вокруг.

— А что насчёт надгро...

— Нам обязательно обсуждать это сейчас? — резко обрывает она. — Неужели нельзя просто....

— Когда-то придётся, Лили. Мы не можем просто предоставить бедному Сириусу самому во всем разбираться.

Она шмыгает носом и останавливается, глядя вниз в воду. Там среди бликов она замечает угря — тот извивается, будто завязавшись в узел, сопротивляясь течению. Они оба какое-то время наблюдают за ним. Удивительное зрелище; обычно угри ведут ночной образ жизни, но мне удалось выманить этого, чтобы узнать его судьбу.

Джеймс тоже наблюдает за ним, на мгновение заворожённый борьбой существа. Гладкая кожа угря блестит под ярким светом, и это заставляет его вспомнить о подарке, который много лет назад сделал ему отец.

— К чёрту всё это, — вдруг говорит он, а Лили вздрагивает и смотрит на него с удивлением. — Ты права, нам не обязательно обсуждать это прямо сейчас. Нам вообще не обязательно об этом говорить.

От неожиданной ярости, прозвучавшей в его голосе, у неё приподнимаются брови, а глаза расширяются. Он всегда был очень практичным и прагматичным человеком; и такой внезапный всплеск решимости совсем на него не похож.

— Мы не умрём, — твёрдо говорит он. — И наш сын тем более не умрёт.

— Или дочь, — добавляет она почти шепотом.

— Конечно, или дочь. Но я не… мы не… почему мы должны просто сдаться и начинать планировать собственные похороны?

— Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь долго продержался, если он уже принял решение…

— А как же Дамблдор? Он уже много лет у него в немилости, и ничего, как-то справляется.

Лили смеётся — впервые с тех пор, как всего несколько дней назад им открылась эта ужасная тайна.

— Дамблдор? Боже мой, Джеймс, мы же не Дамблдор…

— С таким настроем — точно нет, — бросает он небрежно, но её греет его упрямство. Он крепко хватает её за руки и смотрит прямо в зелёные глаза. — Мы ведь не из тех, кто просто сдаётся и ждёт смерти, правда?

— Нет, — отвечает она всё ещё тихо, но уже увереннее, и, что удивительно, слегка улыбается. — Нет, конечно, мы не такие. Но Джеймс…

— Никаких «но». Давай лучше обсудим, как сбежать. Давай вспомним про мантию моего отца. Давай обсудим меры безопасности Дамблдора. То заклинание, о котором он говорил, ты что-нибудь слышала о таком?

— Нет…

— Ну что ж. Давай договоримся: нас похоронят вместе, но это вовсе не значит, что мы вообще должны умирать, особенно в ближайшее время.

— Просто всё кажется таким безнадёжным… — признаётся она.

Он обнимает её и целует тёмно-рыжие волосы, согретые солнцем.

— Ничего подобного. С нами всё будет в порядке. Мы никогда не сдавались без боя, и сейчас не время начинать. Мы должны это сделать, правда? Ради ребёнка. Мы обязаны ему. Или ей.

Лили кивает. Угорь, преодолев течение, медленно уплывает вверх по реке.

* * *

Менее чем через два года я зову Джеймса к себе. Он гордо и дерзко бежит в мои объятия.

Он моргает и оказывается в белой темноте. Туман обретает очертания, и Джеймс щурится, всматриваясь в него, когда всё вокруг наконец становится яснее. Бурное течение белой воды и высокая трава, которая должна бы щекотать икры, но остаётся мягкой и шелковистой. Ивы, приятно шелестящие на несуществующем ветру, погружают свои длинные, тонкие ветви в переплетения водяных лютиков.

Он смотрит на это мгновение, и внутри всё сжимается от боли, когда приходит осознание. Умиротворение ужасно, чудовищно; он ненавидит то, что больше не боится. Он падает на колени и кричит. Слова не имеют смысла, но я… я всё понимаю. Понимаю эту первозданную боль. Это глубоко древний язык. Он хочет разорвать себя на части. Он хочет вырвать собственное сердце и заставить его снова биться. Всегда тяжело, когда люди приходят ко мне раньше, чем рассчитывали.

Отец подходит к нему и опускается на колени в мягкую траву.

— Всё хорошо, — шепчет он, обнимая сына, — всё хорошо, сынок…

— Нет, — говорит Джеймс. — Нет, совсем не так.

Он разрывается между радостью от встречи с любимым отцом, от тепла родительских объятий и невыносимой мукой от осознания произошедшего. Он сразу понимает. Всё встаёт на свои места: предательство, то, что произошло, и то, что, несомненно, происходит прямо сейчас, насилие и ужас, охватившие его маленькую семью, словно их всех смело под мою мантию.

— Лили скоро будет здесь, — успокаивающе произносит отец. — Ты — храбрый мальчик, такой храбрый — я так тобой горжусь.

— И Гарри… — рыдает Джеймс.

Ужас его смерти, как и смерти его жены и сына, — это просто пытка.

— Нет, — мягко отвечает Монти. — Не Гарри.

Монти обнимает Джеймса и слегка укачивает, пока объясняет. В конце концов, спокойствие смерти настигает его. Он берёт себя в руки, как это обычно и бывает с людьми в этот промежуточный момент. Им нужна ясная голова для принятия решения.

Лодка с вёслами мирно покачивается на реке вверх по течению. Джеймс стоит на берегу, а я даю ему немного информации о том, что происходит. Как он видит жёлтые и белые лютики на воде, и тени форели, танцующей в ручье, так же ясно он видит и своего сына. Тогда он понимает, что его смерть, в конце концов, была не так уж плоха. Героическая, как назовут её некоторые.

Я уверяю его, что и его сын назовёт её именно такой. В будущем.

Джеймс смотрит на лодку, на воду, мягко плещущуюся о борт. Они с отцом стоят рядом и разговаривают. Джеймс признаётся, как сильно скучал по нему. Монти отвечает, что последние минуты, проведённые с сыном, были самым настоящим даром, и что они с Эффи всегда гордились им.

— Мы знали, что хорошо тебя воспитали, — говорит он, — но даже не осознавали, насколько хорошо.

— Я вообще не смогу воспитать Гарри, — произносит Джеймс.

— Ты сделаешь это по-своему. Ты наставил его на верный путь, — заверяет Монти. — И ты тоже будешь смотреть на него с гордостью.

Джеймс судорожно вздыхает.

— Всё было бы не зря, — хрипло говорит он, — если он выживет. Таков был план с самого начала. Но, Боже мой, почему именно сейчас? И почему ещё и Лили?

Вы можете подумать, что я скажу ему сейчас, что у каждого своё время, что всё предначертано судьбой или что-то в этом духе, но я не лгу. Вместо этого я признаюсь, что это несправедливо и что не было никакого замысла, кроме моего знания о небольшом изъяне в крови, из-за которого стенки его сердца слабы, несмотря на безграничную способность любить. Но поступки другого человека отвели его от этой участи к гораздо более ранней.

А Лили… что ж, это был её выбор, и сейчас она обсуждает его со своей матерью.

Джеймс Поттер тихо извиняется перед сыном, который его не слышит и не услышит ещё много лет. Монти объясняет, что можно вернуться к жизни призраком, тенью себя. Джеймс Поттер, всегда полный жизни, считает, что это и есть настоящий ад. Они говорят о его чудесной жизни, о тайных, добрых поступках, о захватывающих приключениях и о случившемся страшном предательстве.

— Почему? — тихо спрашивает Джеймс, глядя на ветви ив, колышущиеся в воде. — Почему Питер сделал это? Я что, сам довёл его до этого?

Он не злится. Не здесь. Я склонна вызывать такое принятие.

— Вот в чём вопрос, не так ли? — отвечает Монти. — Думаю, иногда ты мог бы быть добрее. Но давай не будем притворяться. Несмотря ни на что, это был его выбор, каким бы неудачным он ни оказался. Со временем он за него ответит.

Кстати о времени: здесь оно течёт странно, а иногда вовсе стоит на месте. Я согреваю это место своими объятиями, помогаю людям принять и понять. Я изливаю на них это понимание, словно лёгкий ручеёк. Большинству к этому моменту уже надоели волны, разбивающихся о них. Это — пауза перед тем, как идти дальше. Каждый может прожить её в своём темпе. Но решение в конце концов должно быть принято.

«Пора идти».

И вот с отцом за спиной и рядом со мной Джеймс садится в лодку. В кристально чистой воде плывут рыбы.

— Мамa будет там? — спрашивает он у отца. — А дедушка? И ты говоришь, Лили тоже к нам присоединится?

Сидящий напротив Монти Поттер улыбается. Вода расступается, когда лодка скользит вперёд; белые цветы то погружаются, то снова появляются в тумане. Тишина ослепляет. Джеймс смотрит прямо в сердце света.

И, наконец, он всё понимает и ощущает покой.