С самого начала (джен)

Альбус считал одним из самых приятных звуков шелест страниц только что доставленного журнала с твоей последней статьей — сегодня это был Вестник зельеварения. Еще он, как, наверно, и большинство людей, любил стук дождевых капель о подоконник. Но сегодня волшебное сочетание двух мелодий было омрачено бессмысленной, навязанной ему игрой — кто быстрее. Кто быстрее поставит очередной опыт, убедится, что результат безупречен, напишет статью — и отправит ее в журнал.

Его идея применить в процессе варки зелий заклинание, используемое колдомедиками, чтобы предотвратить свертывание крови, имела, разумеется, множество практических применений. Сейчас борьба шла за подтвержденные образцами результаты в самых «вкусных», ранее неразрешимых проблемах.

И теперь, с легкой руки Ивора Диллонсби, они делали это на скорость. Когда у них произошел первый публичный спор о приоритете, Альбус был безмерно удивлен, но приговор сообщества оказался, как всегда, суров и бессмыслен — кто первый прислал статью, тот и первооткрыватель. Очередного применения. Не важно, кто сконструировал саму формулу заклинания, придумал модификацию, позволившую изменять только один компонент в помешиваемом растворе и прямо в процессе алхимического преобразования. Ссылались даже на магглов — небывалый случай в научном то споре.

Альбус не поленился, сходил несколько раз в Лондонскую библиотеку и написал в рублику «Курьезы и загадки истории» статью с подробностями одного громкого маггловского спора о научном первенстве. Два, видимо, выдающихся математика (о да, словарный запас был существенно расширен этой историей, но что же они открыли, осталось непонятным), Ньютон и Лейбниц, посылали письма третьему, математику и издателю, позже по датам в этой переписке произошло присвоение открытия одному из них, а ведь письма перемещались маггловским транспортом семнадцатого века — невероятно плохим (судя по времени доставки: больше месяца из Кэмбриджа или Лондона в Париж и Ганновер). Альбус позволил себе пошутить, что совы шли пешком, хотя прекрасно знал, что магглы отправляли письма с помощью лошадей — но ведь действительно пешком. Над статьей весело посмеялись, марафон продолжился. Вот и сейчас в заголовке был указан не только автор, но и время получения письма — по-маггловски, часы и минуты. Он проиграл во времени всего пару раз, но очень надеялся, что это не закончится, как у тех магглов: вся история с выяснением первооткрывателя заняла много лет.

Альбус сжал опустевшую чашку — некому сейчас рассказать, что он думает обо всем этом. Коллеги в школе были, разумеется, на его стороне, но максимум, который он мог позволить себе в разговоре — легкая ирония, настоящий ученый не должен быть тщеславным, а хотелось… запустить чашкой в камин? Воспоминание заставило улыбнуться — счастливы те, кто может сбросить негатив, расколотив что-нибудь. Ему эта идея казалось странной — два взмаха палочкой, и чашка вновь окажется целой и на прежнем месте. Оба человека, использовавших этот способ разрядки на его глазах, были воспитаны магглами — его мама… и один из теперешних студентов Хогвартса.

Том — еще одна головная боль и странные игры непонятно во что.

Третий, четвертый год обучения в Хогвартсе — самое благодатное время, студенты уже готовы думать, знаний достаточно, чтобы было над чем, еще не слишком заняты друг другом. Альбус всегда старался зажечь эти курсы, показывая необычные приемы, задавая нестандартные вопросы. Тот, кто заинтересуется сейчас, начнет копать самостоятельно, сверх программы, сможет далеко пойти. Он сам жалел теперь каждую минуту, которую потратил в детстве только потому, что еще не был заинтересован. Самые яркие идеи, то, чем он потом занимался всю жизнь — все пришло к нему до двадцати. То, о чем он узнал тогда — сейчас понимает на уровне интуиции, иногда неделями бьется над очередной загадкой, но в одно прекрасное утро просыпается с готовым ответом — как будто когда-то он сам написал законы, по которым магия может изменять материю.

На уроках он любил задавал задачки, которые обычно начинались словами «как сделать, чтобы…», и сам рассуждал о возможных решениях вслух, делая небольшие паузы, позволяя самым сообразительным перебивать, кричать с места, спорить. Занятия трансфигурацией временами становились очень шумными, с бурными спорами уже между соседями по парте — и ни одной минуты скуки. Но все же уроки нравились не всем, в каждом классе находилось несколько человек, которым по тем или иным причинам не подходил такой формат — очень скромные, не умеющие перебивать, не умеющие отстаивать свою точку зрения. Обычно с этими детьми можно было что-то придумать, и они тоже не оставались без знаний, но в этом году проблема была особенной.

Том Риддл в бурных обсуждениях не участвовал, хотя был всегда великолепно подготовлен и ответы знал. Если Альбусу удавалось втянуть в дискуссию кого-нибудь из его близких друзей, он чувствовал краем глаза взгляд разъяренной мантикоры — видимо, Риддл полагал это покушением на свою территорию и влияние. Том становился явным лидером Слизерина, на него оглядывались, к нему прислушивались уже и старшекурсники. Каким-то образом ему удалось заставить забыть, что он сирота непонятного происхождения, что удивительно для факультета, на котором достаточно важным критерием была чистота крови. Сверстники забыли, но для наблюдательного человека маггловское детство не останется тайной, всю жизнь будет прорываться вот в таких мелочах — не свойственной ни одному волшебнику вере, что вещи разрушить так просто и это имеет какой-то смысл.

Альбус все-таки разбил чашку, именно так, как здесь разбили предыдущую — швырнув в каминную полку, и прислушался к своим ощущениям. Помогло или нет? В конце концов, это становилось самым интересным — как устроен человек изнутри, что делает их всех одинаковыми или разными. Гораздо интереснее экспериментов с драконьей кровью, только и материал для опытов получить сложнее — несмотря на все его способности. Его несколько раз приглашали туда, где можно было бы серьезно экспериментировать, но публиковать результаты или вообще обсуждать их с кем-то посторонним — никогда. Променять коридоры Хогвартса на мрачные стены Аврората? Использовать ментальную магию для получения информации, для ломки? У него совсем другие цели. И Риддла с его ментальными способностями, кстати, они тоже не получат, этот мальчик — одиночка и не станет подчиняться, как не станет работать на кого-то другого, а вот экспериментировать хочет и будет — именно в тех областях, о которых так мечтал сам Альбус, но был слишком ограничен своими же запретами.

* * *

Несколько недель понадобилось, чтобы заставить себя выйти на разговор. Альбус напоминал себе, что проблема с Риддлом нуждается в решении, на уроках у каждого должна быть возможность определить, интересно ему или нет, но заговорить не мог. Встречал насмешливый взгляд — и отворачивался, а потом приходилось долго прогонять чувство, что по тебе ударили когтями. Спустя несколько часов он мог поймать себя на ощущении, что произошло что-то неприятное, и вспоминать, что именно: очередная попытка найти слабину в его защите. Зачем Том это делает? Любит сложные цели? Всех остальных вскрывает, нисколько не напрягаясь? Альбус знал, что должен отвечать на эти вызовы, и радовался, что еще может позволять смотреть себе в глаза — принимая самую уязвимую для защиты позицию.

Но однажды он был так разозлен предыдущим разговором с Диппетом, что не выдержал и ударил в ответ. Да, вот так, у меня тоже есть когтистая лапа, мальчик. Но, заглянув таким образом в чужие мысли, увидел не презрение и насмешку, а жаркое любопытство. Значит, он просто читает, не задумываясь о приемах. Тогда разговор необходим, тем более, артподготовка проведена, Риддл потерял весь свой самоуверенный вид и до конца урока выглядел бледным и подавленным.

Артподготовка — маггловское слово, Альбус подхватил его, почитывая иногда их газеты. Что оно значило? Подготовка искусством? Речь шла о новых стратегиях военных действий, в газетах обнаруживалось все больше непонятных слов, все сложнее было разобраться, что они значат. Однако ясно, что, независимо от конкретного содержания, эта их артподготовка происходит до начала боя.

Обычно после звонка третьекурсники окружали учительский стол и продолжали спорить о трансфигурации в еще более свободной форме. Чтобы разговору с Риддлом не помешали, Альбус дал в конце занятия пятнадцатиминутный письменный опрос, прося сдавших работы покинуть класс. Риддл явно закончил раньше всех, но пошел с пергаментом в общей массе, когда к преподавательскому столу потянулись многие. Дамблдор поймал его взгляд в толпе и тихо сказал:

— Задержитесь, пожалуйста.

Том вернулся на свое место и демонстративно уставился в окно, всем видом показывая, что никакие отвлеченные разговоры его не интересуют, а говорить с ним об учебе… о чем вы, он не дает никаких поводов для претензий. Сидел он, гордо распрямив спину, но было в его позе что-то неестественное, немного натянутое, он явно осознанно следил за осанкой, иначе не выглядел бы напряженным. Альбус решил начать с того, что будет интересно Риддлу, а о нужном ему самому — потом. Когда последний третьекурсник покинул кабинет, он подошел ближе и сел за соседнюю парту, через проход, лицом к мальчику.

— Хочу тебе сказать, Том, твои приемы стали слишком грубыми и, соответственно, заметными. То, как ты делаешь это со мной, никуда не годится.

— Получается, вы чувствуете? — ага, замкнутое выражение лица мгновенно сменилось любопытством.

— Еще как. Сегодня вернул тебе свои ощущения.

— Понятно, — Том опустил голову.

— Грубость, которую ты взял у заклинания Legilimense, ничем тебе не поможет в сложных случаях. То, что ты делаешь — толчок в спину отвернувшемуся противнику: «смотри, я нападаю».

— А как иначе преодолеть защиту, если не силой?

— Искусством, — Альбус улыбнулся, — показать? Защищайся, если сможешь, — он поймал взгляд и скользнул внутрь чужого сознания, плавно, мягко просочившись сквозь защиту — тоже очень жесткую и именно поэтому небезупречную, заметную, уязвимую.

Риддл смотрел на него растерянно.

— Я ничего не чувствую.

— Именно. Вот смотри: я хотел узнать, что происходит на моих уроках, почему некоторые твои друзья так отстраненно держатся, вернее, почему ты плохо относишься к тому, что они могут относиться ко мне хорошо…

— Я всего лишь донес до них, как я отношусь к вашим методам завоевания популярности для своего предмета… и для себя, — тон и слова, совершенно невозможные между студентом и преподавателем. Кроме некоторых особых случаев — как у них.

— Да, как я вижу, у тебя заготовлена целая речь по этому поводу. Ты считаешь, — Альбус покачал головой, дальше старался цитировать, подражая интонациям, — что я выбираю кого-нибудь не особо блещущего и начинаю его хвалить. Раз, два — и он попадается на мою удочку, радостно бежит на мои уроки. И тут я даю ему задачку чуть сложнее среднего, но еще не непосильную для него. Он проводит в библиотеке вечер, но разбирается, получает свою порцию большей похвалы, уже не мимоходом, а заметно для всех. Вот теперь…

— …он попался по-настоящему,— перебил Том, крайне разозленный, не ожидавший, что его мысли так легко вытащить на поверхность, — следующее задание займет у него все выходные. А потом он обнаружит, что он у вас не один, и за вашу настоящую похвалу еще нужно побороться. А потом все они, такие, подходят после уроков и галдят вокруг вашего стола, а вы сидите и наслаждаетесь, — все это было выпалено на одном дыхании, не сбиваясь, как будто он действительно много раз повторял эту тираду про себя.

Альбус сплел пальцы, прижав два указательных к губам, как будто призывая к молчанию. На самом деле он изо всех сил старался сдержать улыбку — забавно было наблюдать, как с Риддла слетела едва приобретенная гордая осанка и холодное выражения лица. Стоило только эмоциям взять верх, и он стал похож на ощетинившееся, готовое к драке животное. Маленькая мантикора.

— Но ведь это просто педагогический прием, я не понимаю, что плохого в том, чтобы заинтересовать предметом своих учеников, — слова, сказанные Ридлом, не то чтобы били наотмашь, но в целом картина была верной.

— А то, что, если бы не прием, о котором я говорю, никто бы ничем не заинтересовался. То, чем вы манипулируете, не имеет отношения к трансфигурации — это сахарок дрессировщика. Помните свою лекцию о том, как плохо заставлять прыгать под свою дудочку? Теперь я вас, хм… осуждаю за то, что вы делаете, — глаза Риддла светились нехорошим огоньком, слишком похожим на злорадство, чтобы им не быть, — вы можете развлекаться с Гриффиндором, сколько хотите, но несколько слизеринцев, которые мне симпатичны, в эту игру вступать не будут.

— Потому что они уже играют в твою игру? Поэтому, Том? Хочешь, я расскажу тебе, как действуешь ты? Метод тоже довольно интересный. Ты заставляешь того, на кого охотишься, явно проявить к тебе симпатию: сделать что-то трудное или неприятное по твоей просьбе на глазах у всех. А потом смотришь, что будет дальше. Многие, видимо, ловятся на свои собственные поступки, даже не понимая их: раз сделал что-то для Риддла, значит, был смысл — продолжаем. Сами себя убеждают, что ты стоишь такой преданности. Да?

От показной невозмутимости Тома не осталось и следа — он наклонился вперед, не упуская теперь ни одной интонации собеседника.

— Вы узнали это сейчас? Как насчет того, что легилименция несовершеннолетних запрещена? Вы меня сами предупреждали, — лучшей защитой Том всегда считал нападение. Оно и было лучшей защитой — всегда.

Альбус не смутился.

— Запрещено заклинание, но я им и не пользовался. Просто заглянул тебе в глаза — никакого насилия. Кстати то, что ты делаешь — действительно интересный способ.

— Это было случайностью первый раз.

— Я так и подумал.

Том замолчал. Он так и не научился читать прошлые события, чувствовал эмоции, а воспоминания — только самые яркие, и если мог заставить вспоминать во время разговора.

— Так чего вы хотите, профессор? Ну, то есть, я догадываюсь — слизеринцев, заинтересованных трансфигурацией. И как вы собираетесь меня уговаривать? Да уж, давно хотел вернуть вам этот вопрос.

— А чего хочешь ты сам? Я готов рассмотреть твои предложения, и моя библиотека может оказаться, до некоторой степени, к твоим услугам.

— Это бессмысленный разговор. Все, что я получал от вас, слишком дорого обходилось, больше не стану торговаться. И книги — это хорошо, но мне сейчас хочется практики.

— Какой именно?

— Приручить кого-нибудь разумного, но посвободолюбивей человека.

— Магическое существо?

Том кивнул.

— Получается?

— То, которое я пробовал — не получилось. Буду пробовать еще.

— Кто же смог устоять?

— Чужая сова, — тут Том спохватился, что уже вовлечен в разговор, который не собирался вести — он вообще никому не рассказывал о своих экспериментах. И вот, почти купился на стандартную уловку номер один — заинтересованное дамблдоровское внимание.

— Тут со свободой большие проблемы, ты должен был догадаться. Частный случай неподписываемого магического контракта. Она умрет, если попытается сменить хозяина. Можно попробовать кое-что другое…

— Нет, — Том стукнул кулаком по столу, — вы опять что-то затеваете со мной. Не хочу даже проверять, что вы задумали.

Он вскочил и быстрым шагом вышел из класса.

* * *

Позже, обдумывая этот разговор, Том почувствовал что-то похожее на понимание. По крайней мере, вдруг стало ясно, чем они похожи: для них обоих эта школьная кутерьма была главным, в то время как у большинства самым важным было другое. Он уже не раз обжигался, читая в своих друзьях: «может, для тебя я слишком глуп и неинтересен, Риддл, но мои родители ждут меня дома и таким». Когда он на них злился, они часто мысленно прятались от его осуждения в эти свои норки, и приходилось пытаться выуживать их оттуда самыми разными способами. Но ни для кого его мнение не стало самой важной оценкой, никогда он не был уверен в них до конца. И Дамблдор, конечно, не мог быть уверен. Все они отучатся и разбегутся, кто из влюбленных сегодня в трансфигурацию будет приезжать в Хог хотя бы раз в году, чтобы рассказать о своих успехах?

Им обоим кое-чего не хватает, чтобы отношения, которые они строят с другими, стали действительно прочными. Он был практически уверен, что знает секрет: им не хватает наказаний. Но если у него и нет настоящих возможностей, то Дамблдор отказывался от них сознательно. Том почти не слышал, чтобы он назначал кому-то отработки, только за что-то очень серьезное, не за учебу. Физических наказаний не назначал никогда.

Другие преподаватели считали своим долгом наказывать, не старались завоевать любовь. Возможно, некоторым исключением был их собственный декан, но он просто предлагал что-то в обмен на что-то: протекцию в обмен на протекцию в будущем.

Возможно, одного человека Дамблдор все-таки наказывал — его самого, своими ментальными ударами. Хотя как знать, может, и других тоже, только как бы они поняли, кто их наказывает и за что? Почему-то хотелось думать, что этот вид наказаний — для него одного. Они враги? Как это называется, когда некто может взбесить тебя одним словом, одной улыбкой какому-нибудь тихому ничтожеству, и этот же некто — единственный собеседник для множества разговоров, которые ты молча с ним ведешь, зная, что никто больше тебя не поймет?

* * *

Альбус оценил разговор как бесполезный, но оказался неправ — война вдруг прекратилась. Том стал иногда участвовать в обсуждениях, его замечания всегда были интересны: если большинство на трансфигурации думали ее терминами и о том, что они проходят в данный момент, Риддл смотрел немного сверху, видя незримые связи между разными разделами магии. Дамблдор, сделавший свои самые интересные открытия на стыке трансфигурации и зельеварения, теперь старался не пропустить этих замечаний и прослеживать мысли — яркие, необычные.

* * *

Даже странно, что они увидели друг друга, только столкнувшись нос к носу. Лес был залит солнечным светом, на фоне белого снега любой движущийся объект был заметен издали. Но каждый из них брел к началу единственной тропы, идущей вглубь леса, полностью погруженным в свои мысли.

Том сделал шаг назад — он понятия не имел, как разговаривать со своим профессором теперь, когда он сдался, позволил играть и со слизеринцами, на своей, получается, территории. Занятия не так страшны, но на каникулах оставшиеся в опустевшем Хогвартсе ели Большом зале всемером, три преподавателя и четыре ученика, которых на каникулах никто не ждал. Чувствовать на себе некоторые взгляды было более чем неуютно, поэтому он собирался прогулять обед, а то и ужин. Забавно, если Дамблдор чувствовал то же и сбежал сюда же — на опушку Запретного леса. Нет, чушь. Профессор не дал ему развернуться и уйти — махнул головой, приглашая следовать за собой. Они пошли вместе по протоптанной в глубоком снеге тропинке, довольно узкой, надо сказать, видимо, по ней редко ходили вдвоем.

— Ищешь, кого бы приручить?

Том только пожал плечами — тут не было никого, кроме них. И зря кто-то думает, что его можно задеть таким вот подтруниванием.

— Те, кого тут можно сейчас встретить, либо слишком мелкие, либо слишком крупные и опасные.

Снег чудесно скрипел под ногами, позволяя молчать столько, сколько нужно, чтобы решить, какой вопрос задать.

— Больше не злишься на мои методы?

— Нет. Мы делаем одно и то же, по-своему. Возможно, нам даже нечего делить, потому что для них всех это не так важно, как кажется, — оставшись на каникулах в одиночестве, он особенно остро чувствовал барьер между ними, отправлявшимися в свои замки, и собой, остававшимся в спальне, когда в каждую уходящую спину хотелось кинуть ступефаем. — Только зря вы избегаете любых отрицательных эмоций от нас, это не правильно — нельзя подружиться, не поссорившись.

— А тебе нравятся учителя, которые наказывают?

— Неважно, что мне нравится, наказание — один из способов узнать друг друга получше. Отработки — возможность поговорить один на один, боль — иногда многое становится понятно и … не знаю, как объяснить… тот, кто это делает… потом думаешь о нем. А вы ими не пользуетесь совсем, поэтому вас, может быть, и любят, но как-то поверхностно, я бы сказал.

— Я не хочу, чтобы обо мне думали так. Не знаю, что за размышления ты имеешь в виду, но физические наказания отвратительны. Причем даже не боль — мне кажется отвратительным, что ребенок должен сам прийти за своим наказанием, пересилить себя, это что-то ломает.

— В приюте… магглы говорят, что вот это, сознаться и перетерпеть наказание — способ получить прощение, а иначе поступок так на тебе и висит. Даже я замечаю, что иногда так проще: наказан — и можно выбросить все из головы.

— А знаешь, Том, я с тобой согласен. Остаться непойманным и ненаказанным — иногда и есть самое злое наказание. Поэтому я оставляю его тем, кто действительно чувствует себя виноватым. А кто не чувствует, тем ни отработка, ни розги этого не объяснят. Согласен?

— Как-то это жестоко. Сейчас вы на меня не сердитесь, но ведь были моменты, когда злились, и очень сильно, я видел. Неужели даже тогда не хотелось? — настоящий риддловский взгляд в глаза, «скажите мне правду». — Помню, вы не наказали меня первом курсе, хотя было за что. Потом мы сидели на полу в коридоре, как будто наказаны оба… но сейчас меня уже не должно быть жалко. А так мне кажется, что вам совсем неважно... вообще неважно, что я делаю.

— А ты рассчитывал стать важным? — Альбус посмотрел на него, немного нахмурившись. — В любом случае, я бы не стал выражать это так.

Том только закусил губу — кажется, он опять сказал слишком много и совсем не то, что следовало бы.

— Почему-то мне кажется, что когда ты говоришь о наказаниях, то не имеешь ввиду обычные школьные, или не имеешь ввиду себя. А я подумаю над твоим предложением: может быть, десяток розог за твои фокусы — вполне подходящая мера.

И все же мимика у Риддла была шикарная: сейчас он со всей очевидностью демонстрировал выражение «надуться».

— Я не смог бы сердиться долго, — Альбус улыбнулся. — Ты экспериментируешь, нарушая правила и даже этику — но, боюсь, это моя слабость, чем ты уже не раз воспользовался. Это очень плохо для преподавателя, но я по-настоящему люблю только бродящих нехожеными тропинками, примерно вот так…

Они как раз проходили одно из мест, где трудно было шагать рядом, и Альбус легонько толкнул его на целину. Том чуть не упал, зацепившись ногой за что-то невидимое под снегом, взмахнул руками, чтобы поймать равновесие, и был спасен Дамблдором, подхватившим его за локоть.

— …хотя это бывает опасно.

Риддл расхохотался, настолько образным получилось сравнение.

— Если я пытаюсь разобраться, как что-то работает, у меня, как правило, это получается. Ну, придется пару раз искупаться в снегу — не страшно, — он еще не подозревал, насколько быстро сбудутся его слова.

Пожалуй, в одиночку Том не решился бы зайти в лес так далеко, но для кого-то, протоптавшего тропу, этот маршрут был регулярным.

— Куда мы все-таки идем? — спросил он, когда тропа чуть расширилась и они оказались рядом.

— Вообще-то это тропинка мимо полян, где могут пастись тестралы — те создания, которые первого сентября привозят вас в школу, — сказал Дамблдор и выжидательно посмотрел на него.

— Такие странные голенастые лошади с крыльями? Они живут здесь, в лесу?

— Конечно. Разве ты видел в школе конюшни? Да и накладно было бы кормить их круглый год, но сейчас, с таким толстым снегом, им трудно питаться, периодически кто-нибудь из преподавателей их подкармливает.

Тестралов они нашли и покормили, оказалось, Альбус не зря взял с собой уменьшенную чашу с сырым мясом. Звери не подходили слишком близко, но были явно заинтересованы их появлением и примерно знали, на что рассчитывать: когда Дамблдор бросал очередной кусок мяса на снег, его мгновенно подбирали и съедали. Никакой агрессивности даже по отношению друг к другу, но кормить их с руки даже в голову не приходило.

— Они же разумные, да?

— Ты думаешь, что сможешь их приручить? Они считаются разумными, но…

— Для начала — познакомиться, узнать, что у них в голове. Я уже пробовал — с совой. Это было обалденно, абсолютно реалистичное чувство полета — теперь у меня есть такое вот воспоминание. Очень яркое, и я его помню, как свое — могу закрыть глаза и полететь над ночным лесом — быстро, бесшумно, наслаждаясь каждым движением, ветер так смешно шевелит перья, но ты над ним — можешь использовать его силу, если вам по пути, можешь побороть — если наоборот. Я потом несколько дней ходил, как пьяный — все время в это проваливался. Знаете, как начинается полет? Ты сидишь на ветке, например, а потом падаешь грудью вперед, и в это время растопыриваешь крылья, — Том смешно задрал руки, вверх и немного назад, — чтобы собрать весь бьющий в лицо воздух. Научусь когда-нибудь.

— Научишься?

— Не анимагия, об этом я уже думал, и даже… в общем, определил свое вероятное животное, оно, к сожалению, не летает. И способности тест определил как низкие, но они нашлись. А что это значит на практике? Есть шанс, что я смогу оборачиваться?

— Зелье Беррилианда стало светло-голубым, ты про этот тест? Это значит, что теоретически научиться можешь, если увидишь чужую трансформацию.

— Трансформацию? Мне нужно найти оборотня и проследить за ним в полнолуние?

Альбус покачал головой, имея ввиду, что ликантропия и анимагия — разные вещи, и тут же задумался — а вдруг? Вдруг эта мысль пришла в голову кое-кому еще, и последний закон Министерства, о льготах тем, кто придет оборачиваться под контролем, связаны именно с этим? И активация анимагии в узких кругах поставлена на поток? Ведь способности того уровня, о котором говорил Риддл, не такая уж редкость. Но заговорил он совершенно о другом.

— Том, определение зверя в себе — очень опасный эксперимент. А ты опять делал это один? Никто не знал?

— Мне не нужна помощь. Да, я никому не рассказал, но один человек ждал меня к определенному времени, и, если бы я не пришел, отнес бы записку. Вам.

— Том?!

— Альбус, — та же неподражаемая смесь удивления и возмущения, — ну а кому мне было писать, анимагия — высшая трансфигурация, правильно? Оказалось, мой зверь — змея, и почему-то продолжать не захотелось. По-особенному не захотелось. Может быть, — Том шагнул ближе, теперь почти касаясь своим правым плечом левого плеча Дамблдора, — ваша… контролька еще на месте, профессор?

— Посмотри мне в глаза. Да, на месте, и будет там до семнадцатилетия от зачатия — серьезные временные ограничения у магов строятся так. Ты не сможешь сделать ничего по-настоящему опасного для жизни.

— До весны пятого курса, если я правильно понял?

Альбус кивнул — это максимум, на который он был тогда способен.

— Уже есть планы?

— У меня всегда есть планы, не всегда опасные, и не всегда такие далекие. Сейчас мне интересно, что вспоминают эти.

Том поднял палочку, и, глядя в глаза самому крупному тестралу, прошептал заклинание. Несколько минут прошло в тишине и какой-то странной неподвижности. Альбус видел, как лицо Риддла все больше дервенеет, перекашивается странной гримасой. Понимая, что что-то идет не так, немного толкнул его, заставляя разорвать зрительный контакт.

Том наклонился, и его вывернуло прямо на снег, под ноги. Альбус шагнул ближе, помог выпрямиться.

— Что с тобой? — он заглядывал в глаза, пытаясь понять реакцию. — У него защита? Голова болит? Что?

Том понял, что его будут трясти, пока он не ответит.

— Они же питаются… зверьками… он вспоминает, как сегодня поймал зубами, сжал, оно запищало, потом захрустело … вкус он помнит… — его вывернуло снова.

Дамблдор пробормотал очищающее заклинание, потом просто собрал в ладони чистого снега и размашистыми движениями умыл ему лицо.

— Давай попробуем вернуться в школу, Том, — сказал он, — ни о чем не думай.

Но не думать, вернее, не вспоминать — не получалось. Они останавливались еще минимум раза три — Том плохо помнил обратную дорогу, только снег, все больше забивающийся в ботинки, холод, снова и снова — этот хруст на зубах. Дамблдор буквально тащил его по лесу, а потом и по школе, в самом прямом смысле, потому что, оказавшись в вестибюле, дома, Том словно потерял силы.

Альбус привел его к себе, усадил в кресло, заклинаниями высушил одежду и обувь. Даже не двигаясь, Том понял, как скукожилась кожа ботинок и как больно теперь будет немного растертым за эту прогулку ногам, попытался наклониться и развязать шнурки, но они были слишком затянуты, да и наклоняться ему не стоило. Дамблдор растерялся на минуту, беспомощно водя палочкой.

— Заклинания для развязывания шнурков еще не придумали? — Том был еще способен подтрунивать.

Альбус схватил со стола серебряный нож. Том даже сквозь пелену своего самочувствия понял, что будет с удовольствием вспоминать этот момент: его профессор склонился перед ним и разрезает ему шнурки. Немногие могут похвастаться тем, что смотрели на Дамблдора сверху вниз. Несколько прядей довольно длинных, уже наполовину седых волос упали на лоб и явно мешали. Тому захотелось отвести их назад, но он так и не решился.

Дамблдор помог ему снять обувь и ушел греметь зельями в другую комнату, потом вернулся и протянул стакан. У Тома тряслись руки, поэтому пришлось помочь и тут.

Но спазмы не проходили, несмотря на лекарства. Стоило только чуть-чуть отвлечься, перестать следить за собой — и воспоминание возвращалось с прежней силой, но где-то между повторами пришла спасительная идея.

— Профессор, мне нужно стереть память, — да, хоть на что-то их прошлогодние занятия пригодятся.

Дамблдор посмотрел на него с сожалением.

— Это очень опасно, Том, действительно опасно в твоем возрасте, мозг может попытаться заполнить пустоту, сдвигая все остальное. Так поступают только с врагами, которых не жалко.

— Я больше никогда в жизни не смогу есть, если буду помнить это…— Том чувствовал, что так все и будет.

Альбус наклонился над ним, убрал с глаз мокрую, растрепавшуюся челку.

— Мне так жаль наш сегодняшний разговор… и действительно опасно. Давай подождем хоть несколько часов, может, это у тебя пройдет…

— Не пройдет, — Том хватил кулаком по собственному колену, — ну пожалуйста, я же не могу сделать это сам, — он запрокинул голову, заглядывая в глаза, на большее сейчас не было сил. — А если оставить воспоминание в вашем артефакте, помните, вы рассказывали … оно же будет без моих эмоций, а потом вернуть его на место стертого?

Альбус выпрямился, поражаясь, в который раз, гибкости мышления.

— Нет, ты ведь увидишь и то, что тебя так мучает. Мягкий Obliviate, который я только и посмею применить, не уничтожит воспоминания, а только заставит забыть, сквозь него болезненное сможет пробиться. Но есть идея получше. –Альбус задумался на минуту — сможет ли он, — я отдам тебе свое.

— Да?

— Мы все равно рискуем, потому что я давно не пробовал наводить ложные воспоминания… Если ты согласен — напиши себе записку о том, что сегодня случилось, потом прочтешь. Вдруг мне что-то не удастся, сможешь поверить хотя бы себе.

— Я знаю про Imperio тоже. Записку писать нет смысла.

Альбус был слишком сосредоточен на том, что ему предстоит сделать, чтобы сейчас отвлекаться на эту новость, как и на то, что ему так легко приписали способность накладывать непростительные на собственных учеников. Впрочем, то, что он собирался сделать, по букве закона не намного лучше.

Он подошел к стеллажам, вытащил свои «Практические методы ментальной магии» и быстро пролистал к нужному месту — освежить знания, не упустить какой-то мелочи. Никаких обливиэйтов: замена одного воспоминания другим — очень тонкая работа, но более безопасная, самое худшее, что может случиться — воспоминание будет отброшено. Конечно, классический способ включал жесткое, безвозвратное стирание настоящей памяти, но у них не тот случай.

Как следует все обдумав, он вернулся к Риддлу.

— Будем пробовать?

Тот кивнул. Сейчас его лицо было измученным и почти детским, но утром Альбус уверился — он уже не ребенок — и больше не называл его так даже про себя.

— Постарайся расслабиться и смотреть мне в глаза, не отрываясь. Обычно перед этим применяют подчиняющее заклятие, да, то, которое ты назвал, но я этого делать не буду, надеюсь на твое доверие. Зрительный контакт необходим.

Альбус шагнул ближе. Риддл убрал барьеры. Намеренно или нет, обычно он защищал свое сознание, но не сейчас. Глаза широко открыты и доверчивы, но внутри страх и ожидание удара.

— Возможно, будет больно, но не сильно, не так, как тогда.

Том осторожно кивнул, не отводя глаз. Все-таки он был напряжен и, казалось, его магия могла метнуться на защиту сознания в любой момент. Альбус протянул руку и нашел кисть юноши. Пальцы ледяные — тем более приятным и успокаивающим будет его теплое прикосновение. Вторую руку Том протянул сам. В некотором смысле это было лишним, зато он действительно успокоился, можно было начинать.

Сблизить сознания, увидеть одновременно и свое воспоминание, и чужое, совместить время. Действительно сложнейшая задача — склеить, смешать в месте соединения, спрятать момент, когда происходит подмена, немного размыть его. Воспоминания как тонкие невесомые нити, можно чуть отстраниться и работать с ними, как с материалом, но нужно заглядывать внутрь время от времени, контролировать. Он все-таки отстранился, ускорил процесс, чтобы не потратить на изменение памяти столько времени, сколько занимало воспоминание. Все шло само. Как же давно он этого не делал — не с кем было экспериментировать. Никому не стал бы и пытаться объяснить, зачем ему такие странные опыты, на грани законного. Никому не взялся бы рассказать — потому что ожидал бы обвинений в попытке контролировать, превращать в марионеток. Вот и Том обвинил его в этом на основе самых простых наблюдений, и все же позволил попробовать.

Что это за порода — понимающая его с полуслова, хотя он не такой, как они. Или с ними все просто складывается так? Геллерт разрешал ему любые эксперименты со своим сознанием, зная, что в ответ возьмет еще больше. С Риддлом иначе, Том не подпустил бы его и близко к своим воспоминаниям, если бы не такая жесткая необходимость…

Пора было вернуть все внимание процессу — соединить собственную версию с хранящейся в памяти Тома. Он очень старался — такой потрясающей возможности поговорить, обсудить, насколько хорошо получилось, может никогда больше не представиться.

Все. Альбус закрыл глаза, чувствуя себя абсолютно выжатым.

— Ну, что вспоминается?

— Как забавно, — Том закрыл глаза, — я даже не могу четко уловить момент, когда становлюсь вами. Вернее, я его улавливаю, но только по косвенным признакам — вы выше, и в какой-то момент земля становится от меня дальше. Это то, что первым бросилось в глаза. Потом я обратил внимание, что и руки у меня не такие, и очки привычно давят на переносицу… А потом я вижу себя со стороны. С ума сойти.

Том замолчал, видимо, захваченный изучением полученного. Альбус спокойно ждал, глядя на то, как быстро одна эмоция сменяет другую. Потом Риддл встал и, подойдя, присел на его подлокотник.

— Не будете злиться на меня, если я кое-что спрошу? Вы сами мне когда-то сказали, что, когда нападаешь — открываешься. В общем, я попробовал заглянуть в вас.

— Ты считаешь то, что я делал — нападением?

— Конечно, нет, но случай был подходящим и слишком соблазнительным, если честно.

— И как результаты?

— Мне действительно удалось увидеть не только то, о чем вы думаете, но и воспоминания, видимо, связанные как-то. От них тянулись нити к текущим мыслям. И все они были про одного и того же юношу, лет восемнадцати, наверно. Очень нестандартное лицо, такое запоминающееся….В школе он не учится, хотя чем-то и кажется, пожалуй, мне знакомым. Очень смутно.

А вот это было лишним.

— Тебе кажется. Этот человек — из моего далекого прошлого, именно он многому научил меня в ментальной магии, хотя сам не имел таких способностей, как мы. Впрочем, это не важно, забудь, — Альбус старался говорить как можно более небрежным тоном, но внутри все дрожало — как он мог выпустить эти воспоминания в такой неподходящий момент.

— Как его зовут?

Видимо, Риддл что-то почувствовал, отвлечь от этого вопроса просто так не удастся. Альбус перехватил палочку чуть удобнее. Хотел потренироваться в изменении воспоминаний — пожалуйста, теперь по-настоящему.

— Я больше не дам стирать себе память, — Том мгновенно оказался на другом конце комнаты, поднимать палочку на своего профессора ему уже приходилось, тем более, сейчас ему придется защищаться. Немного расфокусировать взгляд, чтобы почувствовать самое незаметное движение. Том отпрыгнул со своего места за мгновение до того, как в него прилетела Impedimenta. Интуиция обострилась до предела, он чувствовал заранее, что и когда сделает противник. Альбус улыбался, посылая в него самые безвредные заклинания, то, чем учат первокурсников. Том защищался со всей сосредоточенностью, используя самые универсальные защитные чары. Иногда он готов был рассмеяться, но на самом деле все было предельно серьезно. Мебель активно участвовала в поединке; получив очередную отвлекающую подсечку от стула, Риддл стал относиться осторожно и к этим противникам.

— Том, стоп. Давай-ка сядем за стол переговоров, — они оба тяжело дышали.

Альбус положил палочку прямо перед собой, руки тоже легли на стол — ладонями вниз, между правой рукой и рукояткой палочки было не меньше десяти дюймов, Том последовал его примеру.

— Мне не хотелось, чтобы кто-либо увидел это.

— Я уже понял. Для меня то, что я случайно увидел, не несет информации, но вы считаете иначе, поэтому… просто так я ее не отдам.

— Я не могу позволить тебе уйти.

— А я не могу позволить копаться в моей голове человеку, который не доверяет мне настолько. Могу поклясться чем хотите, что не использую увиденное против вас, что бы это ни значило, но, вижу, вас это не устроит. Тупик. Продолжим?

— Предлагаю отправиться в дуэльный зал и ввести некоторые правила. А то здесь мы окончательно все разнесем. Правила простые: одно заклинание, действие которого явно, и один действующий против него щит. До первого попадания. Если ты победишь, воспоминание останется с тобой.

— А если я выиграю, вы назовете мне имя?

— Я не могу, пожалуйста, не проси об этом.

Том улыбнулся — это было так по-дамблдоровски справедливо.

Они шли вдвоем длинными темными коридорами, и Том поймал себя на странном чувстве. Он был всегда благодарен замку — за защиту, тепло, гостеприимство, огромные возможности, которые тот всегда предоставлял своим обитателям. Он и раньше часто обращался к нему, как к живому существу: «спрячь, подскажи, объясни», сейчас все это вдруг смешалось вместе и выплавилось во что-то, очень похожее на любовь. Он понял, что хотел бы оставаться здесь не только летом — на всю жизнь, и это на самом деле не так уж невозможно. Он станет преподавателем чего угодно (только не трансфигурации, понятно), будет всегда жить здесь, они с Дамблдором будут переманивать друг у друга самых талантливых учеников, а когда не смогут решить очередной спор мирным путем, будут спускаться в дуэльный зал, как сейчас.

Этот зал был загадочным местом: для второкурсников (именно на этом курсе разрешали тренировочные дуэли) он был простым помостом, а для семикурсников превращался, как говорили, в пространство запутанной топологии с колоннами, тупиками, лабиринтами. Для них с Дамблдором он оказался именно таким.

Правила оказались простыми, а вот заклинания — не очень: боевая модификация Incarcerous, летящая в противника сеть, траекторией которой можно было управлять, и такой же гибкий пространственный щит.

— Смотри, уже в полете можно менять форму и направление, подергивая за уголки. Не слишком сложно? — это был не вопрос, вызов.

Десяток проб, потом еще один мастер-бросок от Дамблдора, по движущейся зигзагом мишени, и они разошлись…

Уже отточенным движением поставить щит, таким же отточенным — послать проклятие. Мелочей нет. Как быстрее устанет рука: если будет абсолютно прямой или чуть согнутой? Дамблдор перемещается как капля ртути, слишком быстро, нужно целить не в него — угадать направление и послать опережающее. Что будет, если ударить в потолок? Что, если оставить на пути заклинания самый уголок колонны, чтобы сеть, зацепившись, полетела чуть не так, как ожидалось? Противник отступал, используя каждый выступ стены, колонну, нишу, чтобы исчезнуть с глаз и следующий раз оказаться не там, где его ожидают. Через несколько кругов Том уже начал узнавать некоторые места: вот здесь в него чуть не попало, пришлось упасть на пол, с тех пор в колене отдает болью каждое резкое движение…

Спустя некоторое время они сидели на маленькой, трансфигурированной Дамблдором лавочке. Том старался выровнять дыхание и принять, что проиграл. Он так же хорошо угадывал намеренья Дамблдора, как тот — его собственные, и почти так же быстро реагировал на то, что почувствовал. Устал, просто устал, особенно чувствовалось, как сильно рука устала поднимать палочку, движения стали слишком медленными, размазанными. Последний щит оказался слишком высоко от пола, чем немедленно воспользовалась летящая к нему сеть-ловушка — жадно обвила щиколотки в несколько слоев. К концу боя он уже воспринимал их как разумных: именно так они себя вели, казалось — охотились по своей воле, напрыгивали, ведь каждая знала, что в случае неудачи ее ждет смерть. К своим сетям, создаваемым на несколько секунд, он относился так же — как к верным солдатам. Только воспоминания жалко, если оно стоит так дорого.

— Я не буду, Том.

— Но ведь я проиграл, — Риддл провел по сиденью рукой, но не ощутил шероховатости дерева — пальцы потеряли всякую чувствительность.

— Третьекурсник продержался больше получаса. Без поддавков, ты вполне прилично читаешь намеренья, если их не закрывать специально. С ровесниками всегда выигрываешь, правда? Не получается думать, что ты проиграл, у меня сто лет не было такой дуэли. Повторим завтра? Натренируешь руку — станет еще интересней.

Альбус радовался совершенно искренне, а вот Том чувствовал, что готов разнести все вокруг. Завтра.

— Я же по-настоящему… А вы, оказывается, нет. Иногда убить хочется за такие штуки.

— Я понял, что ты прав — мое недоверие было очень обидным. Что дрался по-настоящему — это хорошо, теперь ты знаешь, что можешь. А убивать меня тебе рано — не справишься.

— Почему вы вообще решили мне помочь, — он развернулся и посмотрел Альбусу в глаза.

— Ты считаешь, я могу бросить человека, которому плохо, в лесу?

— Я не про это… про потом.

— Думаю, мы можем доверять друг другу во всем, связанном с запретными экспериментами. Ты всегда будешь на моей стороне, а я ...

— Тогда почему… Хорошо, как вы ко мне относитесь?

— Как к самому талантливому ученику, который мне попадался. С тобой стало действительно интересно, а некоторое отсутствие ограничений… думаю, я смогу к нему привыкнуть, — Альбус разорвал взгляд.

Том улыбнулся, но вышла у него измученная гримаса: во-первых, не хотел показывать, что слышать это ему приятно, он совсем не нуждается в похвалах, во-вторых, вдруг навалилась вся скопившаяся за день усталость. Он тяжело откинулся на спинку скамьи.

— Я, наверно, буду ночевать здесь — до подземелий уже не дойду.

— Глупости. Всегда есть второе дыхание, если оно действительно нужно.

— Я говорил себе это минимум два раза за сегодня. Четвертого дыхания не наблюдаю.

— Ладно, я помогу. Держись за меня, — Альбус обнял его за плечи.

Сначала это было похоже на падение, потом — на маггловскую карусель, которая крутится так быстро, что начинает не хватать воздуха. В следующую секунду они стояли у входа в слизеринскую гостиную.

— Что это было? Неужели аппарация? В Хогвартсе? Это же невозможно…

— Возможно. В замке всегда есть человек, который может в нем аппарировать.

— О, я бы душу отдал за такое.

— Том, отвратительное маггловское выражение, никогда не говори таких вещей…

— О нет, пожалуйста, только не воспитательная лекция, я так устал…

— Но об аппарации ты готов был слушать.

— Вы все равно ничего не расскажете.

— Не расскажу, бессмысленно. Такого человека, который сможет аппарировать и многое другое, Хогвартс выбирает сам. И, пожалуйста, никому не рассказывай, это пока не попало в книги, и не должно…

— Я сегодня просто кладбище ваших секретов…Значит, он действительно живое существо, — Том ласково погладил стену рукой, и, кажется, гладкая поверхность немного потеплела под кончиками пальцев, — я чувствовал, — он повернулся к стене и прошептал: — Я тоже хочу здесь аппарировать, пожалуйста.

— Зачем тебе? — это все-таки Альбус, замок с ним словами не заговаривал.

— Это же здорово в поединках! Тебя надеются встретить в одном месте, а ты уже совершенно в другом, — а сам уже прокручивал только что законченный бой: было такое?

— Хм, не думаю, что все так просто: аппарация крутит, ты можешь достаточно точно определить точку, но куда окажешься лицом — вряд ли. И будешь после аппарации немного дизориентирован. Впрочем, можно потренироваться, только не в замке. И тебе — сначала научиться аппарации в принципе.

— Завтра?

— Завтра.

Уже засыпая, Том подумал о том, что среди появившихся у него сегодня задач самая интересная — узнать все же, кто же учил ментальной магии Альбуса Дамблдора. Если человек сознательно оставляет открытой часть головоломки, нужно помочь ему — найти остальные части, разгадать его тайну.

* * *

Позже Том часто вспоминал этот день, чаще всего те несколько мгновений, когда он рассказывал Дамблдору о его собственных воспоминаниях и видел, как у того леденеют глаза, а пальцы крепче сжимают палочку. Вот в этот момент его воспринимали всерьез. Остальное было игрой — это нет.

Достаточно было вспомнить об этом, чтобы продолжать биться над самой неразрешимой проблемой. Он снова хотел оказаться там — под этим холодным, решительным взглядом. Что угодно, лишь бы почувствовать себя равным: можно было попытаться разузнать о прошлом Дамбдлора, но были и другие пути.