Опьянение (Intoxication) (гет)

Когда я обдумываю свой успех с Дафной, во мне просыпается страшной силы желание, чтобы мой отец — ну или хотя бы крёстный отец или Ремус — был жив. Я не могу не сравнивать мой успех с тем, как моя мать сдалась под настойчивыми ухаживаниями отца и начала с ним встречаться. «Будь настойчив», — говорили мне все. Хочется верить, что я хорошо применил этот совет. Никогда бы не подумал, что могу быть настолько упорным, но у меня была сильная мотивация для завоевания девушки моей мечты.

Надо было проигнорировать все её комментарии насчет «перестань быть жутким». Были сомнения, когда я только придумал такую стратегию, но потом стало яснее некуда, что мы с Дафной созданы друг для друга, предназначены судьбой и так далее. У меня был только один надежный способ влюбить девушку в себя — последовать примеру своего отца. Сначала это казалось бессмысленным, но потом я понял: всё дело в преданности! Её нужно доказать. Нужно показать, что ты будешь хранить верность во что бы то ни стало, даже выставить напоказ отчаяние, будто ты — пустое место без этой девушки. Так было и со мной; я не смог бы перестать думать о Дафне, даже если бы захотел.

А еще было важно хранить это в секрете, если все пошло бы не так. Для моей репутации не было ничего более разрушительного, чем если бы окружающие узнали, что девушка отвергла меня еще до того, как я предложил ей встречаться. Я ожидал, что Дафна разок-другой проговорится, поэтому молчал. Но был очень, очень удивлен, когда всё-таки ничего подозрительного не услышал.

И был вдвойне удивлен, когда меня зажали в уголке двое слизеринцев, и был поражен, потому что раньше бдительности не терял.

Я всегда был осторожен рядом с ними; все-таки, родители кое-кого были Пожирателями Смерти, к тому же несколько человек затаили на меня обиду из личных причин.

Вот что мне нужно вписать в свой ежедневник. Нужно быть бдительным, даже когда ты влюблен.

— Эй, алкаш, — окликает Грегори Гойл, угрожающе похрустывая костяшками пальцев.

Оборачиваюсь. Я в пустом классе, отбой был уже давно, да и нахожусь я у дальней от двери стены. Гойл и Теодор Нотт стоят за мной. Места почетного караула у двери заняли Малькольм Беддок, смуглый коренастый парень, и Дилан Уркхарт, младший брат бывшего капитана слизеринской квиддичной команды. И эти абсолютные дебилы стоят прямо в дверном проёме, одним глазом поглядывая внутрь, другим — в коридор. Они меня окружили, у всех палочки наготове.

— Хай, тупоголовый, — отвечаю я, приветствуя Гойла. — Что случилось? Ты потерялся, ища туалет? Ну, так вот тебе подсказка — это класс, об этом можно догадаться по партам.

— Поттер, заткнись на секундочку и послушай, — приказным тоном говорит Беддок. — Мы здесь не для того собрались, чтобы тебе трепку задать.

В моем голосе появляются рычащие нотки:

— Вероятно, вы меня разыгрываете. Насколько я знаю, для того, чтобы не избивать меня, не требуются четыре парня с палочками наизготовку.

— Да как сказать, —отвечает Беддок, — у тебя особая репутация. Это просто маленькая предосторожность.

— Репутация кого?

— Не особо любящего слизеринцев человека, — поясняет Уркхарт от дверей.

Я ухмыляюсь и сдерживаю смешок, когда их руки дернулись, крепче сжимая палочки.

— И это заслуживает аж четырех из вас?

Могу сказать, что разочаровываюсь в них, когда Нотт открывает рот. Он вообще редко говорит что-то разумное.

— Я бы предпочел шестерых, — произносит он самым что ни на есть будничным тоном, — но сложно передвигаться по замку с такой большой компанией, а МакГонагалл только и ищет причину для нашего исключения.

— Если так, то я польщен, — отвечаю. — Мне кажется, что вы меня переоценивайте, но я был бы счастлив доказать вам, что ошибаюсь...

— Мы здесь не для драки.

Беддок кивает в подтверждение этих слов.

— Мы просто хотим поговорить. Нет никакой нужды в насилии.

— Уверены? До ужаса люблю это дело, да и поговаривают, что в нем я неплох. Кстати, Уркхарт, раз уж мы вспомнили об этом, то разве не я убил твоего отца месяца так четыре назад? Боюсь, Нотт, что не могу вписать в свои заслуги твоего отца, слышал, он покончил с собой в ту же ночь. И как твоя мать перенесла его смерть?

— Просто выслушай, Поттер, — просит Нотт, вероятно, лишь для того, чтобы я прекратил бередить еще кровоточащую рану. — Кое-кто видел, что ты был...

— М-м-м? — чувствую мягкую пульсацию моей палочки с пером феникса в правом рукаве своей мантии и ощущаю, как Старшая палочка подрагивает в левом. Я знаю, что палочка, имеющая свою волю, умеет предчувствовать скорый бой. У них развита интуиция на такие вещи.

Нотт кивнул:

— Не знаю, что ты там думаешь о Гринграсс...

— Знаешь, что я нахожу невыносимым? — перебиваю я.

Повисает долгая пауза вплоть до того момента, как Беддок спрашивает за всех:

— Что же?

— Когда слизеринцы наставляют на меня палочки.

Мои слова потрясающе звучат в полнейшей тишине. Слишком прекрасно, если быть честным. Надо намекнуть им, что можно продолжать.

— И все-таки что там насчет Гринграсс?

Нотт, похоже, немного не в себе, и потому Гойл с поражающей дальновидностью для парня, чей мозг еще при рождении был извлечен для трансплантации, отвечает за него:

— Я видел, как ты говорил с ней недавно.

— Это преступление?

— Может им стать, — откликается Беддок. — Мы в курсе, как сильно ты ненавидишь Слизерин, Поттер. Но не все мы, в отличие от того, что ты слышал, ненавидим тебя в ответ, однако опасаться тебя это не мешает.

— И Гринграсс — слизеринка, — добавляет Гойл.

— Что трудно не заметить, — подтверждаю.

— А значит, ты ее ненавидишь, — снова добавляет Гойл.

— Ааа…

— Поэтому мы считаем, что ты собираешься ей навредить.

— Благодарю за твою доброту, Гойл. Я совсем бы не разобрался без твоего пояснения.

Уркхарт покидает свой пост у двери и делает шаг в класс.

— Поэтому мы здесь, Поттер. Заключим сделку: ты держишься от Гринграсс подальше, а мы оставляем тебя в покое до конца года.

— Целый год?

— Да.

— Правильно ли я понимаю, что вы мне предлагаете улыбнуться и забыть о восьми предыдущих нападениях в этом же году?

— Восьми? — Нотт поднимает бровь.

— Как сказать, была парочка случаев, когда ваш факультет поймал меня со спущенными штанами в прямом и переносном смысле. И это я просто так забыть не могу. Это и есть ваша сделка?

— Да, это и есть наша сделка, — подтверждает Гойл.

Есть так много шуточек, которые можно провернуть с Гойлом до того, как он станет настолько жалким, что само «подшучивание» станет восприниматься как избивание ногами хаффлпаффца.

В этот раз у меня нет времени, я спрашиваю лидера в лоб:

— Нотт, твоя идея?

— Нет.

И он не врет. Или, если он все-таки врет, то он — прекрасный лжец, если даже я не могу раскусить его со всеми своими навыками пассивной легилименции.

Киваю.

— Так кто до этого додумался?

Уркхакр поднимает свою руку очень медленно.

— Это было моей идеей.

— Впечатлен, что ты нашел в себе храбрость взять ответственность.

Уркхарт делает еще один шаг вперед.

— Я не боюсь тебя, Поттер.

Улыбаюсь ему:

— Правильно ли я расслышал? Из того, что ты говоришь, есть простой и сложный выход, и что ты, получается, предпочитаешь пойти по легкому пути ради нас всех?

Ему потребовалось пара секунд на размышление, но все-таки он кивает.

— Отлично, — говорю. — Это кажется мне разумным. И вот что мы сделаем. Я хочу знать, кто еще в курсе обо мне и Дафне. И у нас есть два пути получения мною информации от вас четверых: простой и трудный, — маниакально улыбаюсь, зная, что это заставит их понервничать. — В отличие от вас, мне все равно, каким из способов мне достанется информация. Так что? Расскажете?

Глаза Нотта потемнели.

— Уркхарт, дверь.

А Уркхарт так и не сдвинулся с места.

— Ты нас разыгрываешь, Поттер? Твоя палочка под мантией. Мне кажется, эта мысль не так уж хороша.

— Нет.

Лицо Уркхарта только начинает показывать намек на облегчение, в то время как Нотт замечает легкое движение в моем рукаве и начинает действовать сам.

К несчастью, он не настолько быстр, чтобы предотвратить выхватывание обеих моих палочек. С правой палочки успевает сорваться парочка простеньких заклятий до того, как левая вообще начинает колдовать, но никто из слизеринцев даже не успел подготовиться. Старшая палочка вспыхнула, и входная дверь захлопнулась и заперлась сама собой. Выпускаю еще парочку заклинаний, и оба направлены на Нотта, пока другая палочка колдует расширенное заклинание звукоизоляции.

Нотт блокирует их все и взмахивает своей палочкой. Красный луч — парализующее, конечно же, — летит прямо в меня. Теодор хорошо прицеливается, но я быстро передвигаюсь и сейчас сокращаю дистанцию между собой и Гойлом. Ударяю того в упор слабеньким заклинанием-дубинкой, и его нос ломается с пренеприятнейшим хрустом. Он падает, кровь хлещет. Его я замораживаю парализующим, не оборачиваясь, с помощью Старшей палочки, в то же время стараюсь, чтобы Нотт и Уркхарт оставались в поле зрения.

Обмениваюсь шквалом заклинаний с остальными тремя слизеринцами. Беддоку удалось пробраться ко мне за спину, поэтому левой рукой я обороняюсь, а правой — нападаю. По правде говоря, это не очень-то честно с моей стороны, но я очень разозлился на этих прекрасных слизеринцев за их дерзость и поэтому решил проучить.

И только через несколько минут атак и контратак у нас наконец-то наступает пауза.

— Слушай, Поттер! — кричит Беддок. — Все не должно было так получиться!

— А я говорил вам, — отвечаю, — что терпеть не могу, когда слизеринцы направляют на меня палочки. Ты прав, все должно было сложиться по-другому, но вы моего намека не поняли.

— Не все слизеринцы плохие! — кричит мне Беддок, отражая проклятье.

Наклоняю голову набок.

— Ты, конечно, прав. Некоторые — полнейший идиоты. Сложно быть злым, когда ты туп, — пинаю Гойла в бок, чтобы ярче обозначить свою точку зрения.

Беддок только качает головой.

— Поттер, что нужно сделать, чтобы ты остановился?

— Просто опустить ваши палочки, Малькольм, — произношу мягко. — Это все, о чем я прошу.

И, похоже, тот всерьез задумывается над моим предложением. Нотт яростно качает головой, пытаясь предупредить парня, что доверять мне нельзя.

Но Беддок моложе, и он совсем не понимает всей вражды между факультетами. Он бросает свою палочку на пол.

— Вот. Теперь мы можем поговорить как цивилизо...

В него врезается мое парализующее, он отлетает и ударяется об стенку с глухим звуком.

— Он был прав, — рапортую Нотту и Уркхарту. — Существуют хорошие слизеринцы — мертвые.

— Дилан, — тихо произносит Нотт, попытайся открыть дверь или хотя бы снять заглушающие чары или что он там поставил...

Уркхарт кивает и начинает шептать что-то себе под нос, шепча формулы и диагностируя.

Смеюсь.

— Что? Что с тобой, Нотт? Заглушающие чары не накладываются на площади. Они не могут заблокировать звук в целом классе, только заткнуть твой рот.

Нотт молчит. Он в превосходный дуэльной позе — намекает на то, что с этим искусством он хорошо знаком. Не могу не отметить, что дуэлянт он отменный. И, честно говоря, намного лучше Рона и просто на голову выше Гермионы, которая, простая душа, едва помнит о том, как во время боя нужно держать палочку. Нотт мне кажется довольно интересным. Не в том же смысле, как Дафна, конечно, но я начинаю задумываться, что было бы, выбери я Слизерин. Стал бы Нотт моим лучшим другом? Пошел бы он против своего отца, чтобы помочь мне?

Я дорого плачу за то, что отвлекся. Уркхарт успешно расправился с дверью. И поскольку класс больше не герметичен, звук, словно ветер, врывается во все щели, чтобы восстановить равновесие.

— Идиот! — восклицаю я, когда понимаю, что Уркхарт натворил. Впрочем, это я о себе, а не о нем. Концентрация у меня ни к черту. До того, как Уркхарт открывает дверь, я накладываю еще одно запирающее заклинание на нее, а из моей левой, двадцатидюймовой, палочки вырывается огненный хлыст, который щелкает у парня под ногами. Это заставляет Уркхарта отскочить от двери.

— Думай, что творишь, Поттер, — осаждает меня Нотт. — Это может обернуться для тебя исключением.

— Не думаю. Твое слово против моего, Нотт. С одной стороны — Теодор Нотт, тихий и недружелюбный, сын осужденного Пожирателя Смерти, который, не выдержав позора, покончил жизнь самоубийством... А сдругой — Гарри Поттер, одинокий, но талантливый, постоянно попадающий в трудности, но все равно храбрый; староста, Мальчик-который-выжил, победитель Волдеморта. Кто тебе поверит?

Желваки Нотта напрягаются, и он отправляет свое первое заклинание так быстро, что движение практически невозможно заметить. Оно разбивается серебристыми искрами о край моего щита, но второе проскальзывает за него и ударяет меня в плечо, разворачивая.

В ответ я взмахиваю собственной палочкой, посылая проклятье.

— Вексо!

Вслух произношу только для того, чтобы отвлечь Нотта и Уркхарта. Старшая палочка не дремлет, и в перерывах между блоком чужих проклятий и атакой в ответ своими, она оживляет с десяток парт. Все эти парты галопом несутся на Уркхарта и погребают его под собой. Их вес удерживает его достаточно долго, чтобы я смог бросить в его сторону Экспеллиармус и Ступефай.

Остались только мы с Ноттом, и у меня нет никакого желания обходиться с ним так же мягко, как с тремя его друзьями. В отличие от него, эти трое сразу родились гадами. Нотт же умный и должен лучше понимать ситуацию. Он мог бы стать пусть и своеобразным, но порядочным человеком, если бы вырос в другой семье, но он выбрал зло, не воспротивившись выбору Сортировочной Шляпы.

Нотт выстреливает проклятием, которое заставляет кровь вскипать, но его заклинание потухает, даже не достигнув цели, и мне не приходится избегать его.

Я же, в свою очередь, посылаю в него синий луч, который раздробит кости. Если, конечно, попадет.

Он его узнает и блокирует, а после отвечает чем-то незнакомым мне.

В последний миг заклятие распадается на три, и все лучи летят в разные стороны. Никогда подобного не видел и поэтому не уворачиваюсь. Они попадают мне в плечо, голень и подбородок и оставляет глубокие раны. Я задыхаюсь от боли, но вместе с тем благодарю ту счастливую звезду, под которой родился, что луч, ударивший меня в подбородок, не попал на десяток сантиметров ниже. К тому времени, как я исцеляю себя, Нотт использовал свое преимущество, чтобы занять более выгодное положение, и он прямо перед дверью, опять пытается открыть ее.

Я не собираюсь дать ему сбежать.

— Круцио!

Непростительное врезается в спину Нотта, как только он поворачивается, чтобы открыть дверь. Он падает на пол. Его руки и ноги подтянулись к груди, и он кричит в агонии целых семь секунд, пока я не снимаю проклятие.

Проклятье Круциатус очень интересное. Его не с чем сравнить в мире магглов, там ничего не вызывает подобной боли. Вероятно, самовозгорание ближе всего. Я говорю, что это интересно, потому что чем дольше его применять, тем оно эффективнее. На первом уровне, как я его называю, если, например, использовать его всего секунду, то вам будет, конечно, очень больно, но последствий никаких. После дозировки в четыре секунды фантомные боли во всем теле будут преследовать вас весь день. Семь секунд можно назвать своеобразным порогом —если проклятье будет длиться дольше, то есть риск, что подобные боли станут постоянными. Я подвергался Круциатусу несколько раз и никогда действие заклятие не было дольше двенадцати секунд, однако мое колено болит при всякой смене погоды и из-за него мне трудно спать по ночам.

На двенадцати секундах человек полностью теряет контроль над своим телом. Точка потери дееспособности. Если вам нужно срочно сразить кого-то в бою, колдуйте Круциатус, пока не почувствуете запашок. Тогда точно нет ни единого шанса, что ваш оппонент сможет в течение ближайшего часа держать в руках палочку. В двадцать две секунды человек теряет сознание, в двадцать шесть — умирает.

Да, Круциатус смертелен. А как же родители Невилла, спросите вы? Авроры. Натренированные на сопротивление проклятьям. Никогда не уступать, никогда не сдаваться.

Нотт же противостоять проклятьям не приучен. Это очевидно, стоит только посмотреть, как он хнычет на полу. Чувствует откат от Круциатуса. Должен быстро разговориться.

Я сажусь рядом с ним на колени и забираю его волшебную палочку.

— Как себя чувствуешь, Нотт?

Тот ничего не отвечает, просто пялясь в потолок.

— Не очень-то вежливо с твоей стороны, — укоряю. — А не убьет ли тебя твоя невоспитанность?

Он награждает меня полным иронии взглядом. Смеюсь, тут же всеосознав.

— О, Мерлин. Ты действительно думаешь...

— Так ты меня убить хочешь? — наконец-то откликается он. — Пожалуйста, давай побыстрее.

— Я не собираюсь тебя убивать, — объясняю, как маленькому ребенку. — Как только ты ответишь на мой вопрос, я тебя отпущу.

— Я ведь молчать об этом не буду, Поттер. Ты сейчас меня прикончишь, знаю, так что давай покончим со всем этим, а?

Он вынуждает меня повторяться:

— Не собираюсь я тебя убивать. Ответь на мой вопрос, пожалуйста. Уркхарт врал, говоря, что сам продумал эту операцию?

— Пошел на хуй.

— Спасибо, но я предпочитаю девушек. Уркхарт лгал?

Нотт снова лежит и молчит. Он выглядит более уставшим, чем я когда-либо его видел. Под его глазами появились синие круги.

Задумываюсь на секунду.

— Знаешь, Нотт, мы можем пойти либо по легкому пути, либо по сложному. Я лгал. Мне все-таки по душе легкий путь, поскольку так крика меньше. Ненавижу крики, ты же знаешь.

Нотт плюет мне в лицо.

Я не должен выставлять свой гнев напоказ. Урок первый в практике пыток: ваш пленник должен чувствовать, что он в более отчаянном положении, чем вы. Нотт знает, что должно пройти еще около шести часов, прежде чем кто-нибудь заметит наше исчезновение. Я же могу подвести его к грани безумия и обратно за двадцать две секунды.

Шансы, конечно, малы, но он действительно думает, что умрет. Он уже с этим смирился — это видно по глазам. Он пытается спровоцировать меня, чтобы я продержал проклятье дольше двадцати двух секунд и подарил ему блаженное забытие, а там и спокойную смерть.

А вот чего Нотт не знает, так это того, что я тренировался в этом проклятье, когда его накладывали на меня. Я понимаю его надежду и знаю, как ее разрушить.

Действие Круциатуса не суммируется. То есть, если вы сколдуете его на меня три раза по десять секунд, то я буду так же близок к смерти, как и до встречи с вами. Повторное применение, конечно, сильнее и болезненнее, потому что вы уже начинаете предвидеть, что сейчас будет больно.

Чего Нотт не знает, так это того, что мне совершенно не нужно, чтобы остались какие-то следы его пыток, а значит, не дольше семи секунд.

— Круцио!

Нотт застывает, как доска, и открывает рот, чтобы закричать, но не успевает. Я снимаю проклятие, и все снова в порядке.

— Круцио!

В этот раз он успевает закричать, но все заканчивается быстрее, чем он успевает глазом моргнуть.

Жду секунд пять, прежде чем снова наложить проклятие. Мы повторяем этот цикл раза три.

— Достаточно? — интересуюсь.

Нотт кивает, он готов. Как я и говорил, боль от Круциатуса зависит от веры. Он рушит только лучшее и физически ломает остальное. А теперь он расскажет все сам.

— Уркхарт лгал?

Нотт отрицательно качает головой.

— Его идея, — хрипит.

— Кто еще знает, что я верчусь вокруг Дафны?

— Все слизеринцы...

— Круцио!

Нотт корчится секунды три.

— Будешь и дальше лгать мне? Уверен, ты знаешь, что я отвечу на это.

— Н-нет.

— Что «нет»?

— Больше никакой лжи.

— Кто еще знает?

— Никто.

Бинго! Правду говорит.

— Я видел тебя и Дафну недавно. Сказал Уркхарту, поскольку знал, что она ему нравится. Больше никому. Уркхарт просто защищал девушку, которая ему нравится, пытался защитить ее от других парней...

Хм-м-м...

— А Дафна в курсе, что ты знаешь?

— Нет.

— Кто-нибудь знает , что вы улизнули сегодня ночью?

— Нет.

Я улыбаюсь.

— Видишь. Разве это не просто?

— Убей меня.

Какой храбрый мальчик.

— Помнишь Локхарта? — он кивает, и я продолжаю: — Так вот, а ты помнишь, как он говорил, что я просто хотел подражать ему, использовать свою славу? Помнишь, как вы с Малфоем насмехались над этим, как вы постоянно повторяли, что я такой же, как и он?

Нотт ме-е-едленно кивает.

— Итак, говоря об этом: я совершенно не имею с ним ничего общего, кроме одной вещи — мы оба потрясающе владеем стирающими память чарами.

Нотт все понимает, только сказать ничего не может, потому что уже теряет сознание от моего Оглушающего.