Потомок бога (гет)

Приняв душ, она все же решила спуститься на завтрак. Машинально наполняя тарелку, Гермиона медленно двигалась вдоль «шведского стола» ресторана, и мысли ее невольно возвращались к тому, что произошло утром на берегу. Посейдон… Люциус Малфой — его далекий потомок. Это невероятно!

«Ну почему же невероятно? — тут же начинал ехидно вопрошать внутренний голос. — Этим утром тебе были предоставлены более чем убедительные доказательства…»

«Господи! И что же мне теперь с этим делать?» — мысль о возвращении в Англию и необходимости объясниться с ним пугала до дрожи в коленках. Это казалось таким унизительным — сообщив подробности его родословной, заявить о том, что их дитя избавит род Малфоев от тлетворного влияния крови вейл… Черт! Да они же всегда гордились этой кровью, которая помогала им быть квинтэссенцией мужской красоты. Нет, она просто не сможет даже произнести всего этого. И потом… кто она ему? Вопрос по-прежнему оставался открытым.

Присев за свой привычный столик на веранде ресторана, рассеяно намазала масло на еще теплый тост. Затем положив на него тонкий, почти прозрачный ломтик сыра, Гермиона откусила и уже потянулась к чашке с чаем, собираясь сделать глоток, когда, подняв глаза, натолкнулась взглядом на фигуру мужчины, сидящего напротив. Лицо его было скрыто за разворотом газеты. Перстень на мизинце, сверкнувший в ярком утреннем свете, на мгновение ослепил ее, и дыхание замерло. Она узнала кольцо.

Опустив бутерброд на тарелку, Гермиона в состоянии легкого шока уставилась на соседний столик. «Мерлин, пожалуйста, если это он, пусть у меня перестанут дрожать руки. Пожалуйста, пожалуйста!» Невольно опустив ладони вниз, она судорожно стиснула пальцами легкую ткань туники.

Мужчина же, будто почувствовав на себе взгляд, медленно опустил газету, сложил ее, не глядя на Гермиону, бросил на стол и, поднявшись, подошел к ней. Люциус Малфой, слегка склонившись, спокойно и даже немного холодно произнес:

— Я могу присесть, мисс Грейнджер?

Не в силах пошевелить пересохшими губами, она смогла только кивнуть. Малфой, отодвинув соседний стул, сел.

— Что все это значит? — собралась с силами и сумела задать вопрос Гермиона.

— Я хотел бы спросить о том же тебя… — неотрывно глядя на нее, холодно спросил Люциус, хотя она и видела, что ноздри его слегка подрагивают.

— Как ты узнал?

— Неважно.

— Нет важно! Я никому не сказала, куда я еду! Наложил «следящие чары»?!

— Вот еще! — Малфой презрительно фыркнул. — Дорогая, ты всегда недооценивала мое природное мужское очарование…

Гермиона на секунду задумалась. Вот же мерзавец!

— Что?! Как ты посмел копаться в голове у моей матери? — от возмущения она почти озверела.

— Хватит! Успокойся! — в голосе Малфоя уже не притворно звучал металл. — Я не причинил ни малейшего вреда твоей матери! Пара чашек «Айриш Кофе», и мы с ней любезно пообщались, как два человека, которым ты действительно дорога.

Десятки мыслей мелькнули в голове одновременно…

— Зачем ты приехал? — бросила она через пару секунд.

— Затем, чтобы сказать, что ты ведешь себя, как избалованный и капризный подросток! Ты не дала мне даже возможности объяснить тебе…

— Тебе-то какая разница? — перебила его Гермиона. — Если я правильно понимала происходящее все эти годы, то мы с тобой ничего друг другу не должны, Малфой!

— Тогда почему, черт возьми, ты год за годом приходила в эту чертову переговорную?! — уже не сдерживаясь, рявкнул Люциус.

У Гермионы было чувство, будто ее ударили под дых. Помолчав несколько мгновений, она посмотрела ему в глаза и как можно небрежней бросила:

— Секс! Просто секс. Ты классно трахаешься!

Она понимала, что разозлит или даже обидит его этим, но необъяснимое упрямство не позволяло в этот момент рассуждать здраво.

И вдруг, в ожидании бури, была удивлена следующим вопросом:

— Да? И почему же у тебя руки сейчас дрожат? — Люциус насмешливо изогнул бровь.

Опустив глаза, она увидела, как кулачки, даже судорожно вцепившись в ткань туники, продолжают подрагивать…

— Ты! Ты… — Гермиона вскочила со стула. — Убирайся, слышишь?! Я не хочу тебя видеть! — и выбежала из ресторана.

* * *

Найдя укромное место в тени, Гермиона откинула голову на деревянную стойку и прикрыла глаза. Легкий ветерок мягко обдавал разгоряченное тело прохладой. Отчаянно сглупив этим утром и сбежав из отеля, она купила ближайшую по времени морскую прогулку и вот уже третий час слушала заученный и повторенный тысячи раз монолог гида под аккомпанемент звуков неустанно работающего мотора яхты.

«Идиотка! — то и дело мелькало в голове. — Он же… приехал, как ты и мечтала… Сам. Нашел тебя. Ведь это может означать, что ты нужна ему! — и тут же пугалась: — А вдруг, он, и впрямь, возьмет и… уедет? Что ты тогда будешь делать? Ну что?»

Она не переставала проклинать свое ослиное упрямство и длинный язык. А память тем временем услужливо подбрасывала волнующие картинки: светлая одежда, в которой он был просто неотразим (черт, она никогда не видела его в светлом!); серые глаза, не отрывающие от нее взгляд; чувственные губы, изогнутые в усмешке… Гермиона невольно вспыхнула: его губы! Губы Люциуса Малфоя — она помнила, как была ошеломлена, когда он поцеловал ее впервые. Тогда она в первый раз испытала блаженство полного растворения. До него ни одни мужские губы не могли дать ей подобных ощущений — всю свою жизнь она хладнокровно воспринимала поцелуи, как некую прелюдию… переход ко всему остальному. Поцелуй же всегда был толикой интимности, чего-то личного, какого-то пространства, куда никого не хотелось пускать… Но Люциус всегда целовал ее так, что хотелось продолжать это вечно…

— Господи, пожалуйста! Только бы он не уехал… — тихонько взмолилась Гермиона. — Пожалуйста, пожалуйста, я выслушаю все, что он хочет сказать мне.

* * *

Потягивая магловский бурбон (понятно, что огневиски в меню местных баров не предусматривалось!), Люциус Малфой вальяжно возлежал на одном из шезлонгов, предупредительно расставленных персоналом отеля под сенью высоких деревьев, и наслаждался видом на море…

Гордячка. Маленькая упрямая гордячка! Эта мерзавка снова не пожелала выслушать его. Первой же мыслью было немедленно уехать в Британию, уехать с этого острова и забыть к дракклам эту грязнокровную дрянь. Но мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Ну уж нет! Не для того он (Люциус Малфой!), ломая самого себя, уничтожал былые принципы и ценности; не для того переступал через собственные многолетние постулаты и догмы, чтобы так просто отказаться от желаемого.

«Она будет моей. Так или иначе. Я пожелал эту женщину — и я ее взял! Ну… или почти взял. Потому что хочу ее: в своей постели, в своем доме, в своей жизни… Мерлин, как можно было докатиться до этого?»

Он задумался о том, что на протяжении трех лет рассматривал их отношения, как секс… просто секс. Идиот! Он даже не потрудился признать, что в ней каким-то невероятным образом сосредоточился смысл его никчемной по сути жизни. В течение последних часов он не переставал обвинять её то в глупости, то в изощренной женской хитрости и уме, с помощью которых она всегда умудрялась манипулировать им. В конце концов, осознав абсурдность своих противоречивых обвинений, Люциус несколько успокоился.

«Гермиона будет моей, целиком и полностью, будь она неладна! И я заставлю ее признать, что она — моя! И плевать я хотел на ее упрямство, на этот хваленый ум и самостоятельность…»

Будучи реалистом до мозга костей, он понимал, что все его мысленные монологи больше похожи на самовнушение. Но, как же очаровательна она была сегодня утром: в белых брюках, в такой же белой тунике с не самым скромным, кстати, вырезом! Загоревшая, со сверкающими от злости глазами… Малфой вздохнул и сделал еще один глоток.

«Зря показался ей за завтраком. Надо было идти в номер и с ходу тащить в постель! Черт, уж где-где, а там мы всегда приходили к единому мнению…»

Он невольно заскрежетал зубами.

«До конца дней своих будешь сидеть в Малфой-мэноре! Любить меня и заниматься моими детьми!»

* * *

Вернувшись с экскурсии уже к вечеру, она приняла душ и даже не успела одеться, когда в дверь раздалось три отчетливых громких стука. На секунду Гермиона замерла, догадываясь, кто это, и отчаянно боясь, что ошибается. А потом, так и оставшись в банном халате, с головой, обмотанной полотенцем, осторожно подошла к двери. Три размеренных удара прозвучали снова. Помедлив пару секунд, она открыла: снаружи, облокотившись на косяк и держа в руке почти допитую бутылку виски, стоял он. Люциус Малфой — собственной персоной. От сердца мгновенно отлегло.

«Остался…»

И уже в следующий миг то ли радость, то ли злость:

«И напился!».

Качнувшись, Малфой оторвался от дверного проема и, не произнося ни слова, прошествовал в номер.

«Спокойствие, Гермиона! Только спокойствие…» — уговаривала она себя, но сердце стучало так громко, что казалось, Люциус вот-вот услышит его.

Поставив бутылку на столик, Малфой тяжело опустился в кресло: он сосредоточенно смотрел перед собой, будто собираясь с мыслями. Подойдя к балкону, Гермиона настежь открыла дверь, и уже скоро комнату наполнил тяжелый влажный, но такой ароматный, воздух осеннего Крита.

— Нам все же надо поговорить, — упрямо произнес за ее спиной Люциус.

— Надо, — не оборачиваясь, ответила она. — Но боюсь, что для этого ты слишком много выпил…

— А ты не думаешь, — даже не видя его лица, Гермиона поняла, что он нагло ухмыляется. — Что пьяным я скажу тебе больше?

Она помолчала, а потом, обернувшись, встретилась с его настороженным взглядом.

— Пьяный ты или трезвый — на этот раз мне нужна правда…

Не отводя глаз, Люциус достал палочку и, приложив к шее, прошептал отрезвляющее заклинание. Взгляд его тут же стал осмысленней.

— Так лучше? — в голосе звучал вызов.

— Намного, — бесстрастно, хотя это и далось с трудом, ответила Гермиона.

Отойдя от двери, она села в соседнее кресло, судорожно сцепив руки. Малфой, напротив же, поднялся и подошел к балкону. Стоя к ней спиной, он с явным наслаждением вдыхал вечерний бриз. В комнате повисло молчание…

Гермиона поймала себя на мысли, что не может оторвать глаз от его тела, откровенно любуясь им. Что-что, а тело Малфоя всегда представляло в ее понимании образец физического совершенства мужчины. Казалось, от него будто исходят флюиды животной привлекательности самца. Она невольно покраснела и уже в следующую секунду услышала его голос. Так и не обернувшись, Люциус глухо заговорил:

— Я не смог в тот вечер прийти в переговорную, потому что ко мне заявилась Нарцисса.

— Нарцисса… Но зачем? — искренне удивилась Гермиона. Она знала, что разведенные больше пяти лет назад супруги Малфой видятся друг с другом крайне редко.

— Видишь ли, она возмущена тем, что ее ежемесячные выплаты не увеличились с тех пор, как французские виноградники стали приносить доход в два раза больший, чем на момент нашего развода, — было заметно, что Малфою крайне неприятно говорить о своих проблемах с бывшей женой.

— И ради этого она притащилась в Министерство? — недоумение просто прорвалось.

— Да, представь себе! Правда, я несколько месяцев откровенно избегал встреч с ней, — сквозь зубы выдавил Люциус.

— Но… почему ты не прислал мне записку? — упавшим голосом спросила Гермиона, понимая, что ситуация, которой она накрутила себя до постыдной истерики, не стоила выеденного яйца.

— Думал, что освобожусь быстро, но… наша беседа стала несколько… эмоциональной…

— Стала несколько… эмоциональной? — червячок ревности тут же зашевелился у нее в душе.

Люциус обернулся, и в его взгляде блеснула насмешка:

— Это не то, о чем ты подумала: мы крепко повздорили, поскольку доход от поместья увеличился уже после нашего развода, и Нарцисса, на мой взгляд, не имеет никакого права претендовать на него.

Гермиона уже открыла рот, чтобы заявить, что она ни о чем таком и не думала, как снова услышала его голос.

— Я пришел в переговорную около семи — тебя уже не было. Оказавшись в мэноре, сразу отправил сову, но ответа так и не получил. А утром, придя в Министерство, узнал, что ты поспешно взяла отпуск и куда-то уехала… Почему ты сбежала, Гермиона? — последние слова он произнес почти шепотом, глядя на неё в упор.

Завороженная его взглядом, она тоже ответила шепотом:

— Я больше не хотела быть твоей игрушкой…

Люциус сардонически изогнул бровь.

— Браво! А тебе не кажется, что то же самое могу сказать и я? Для кого это был всего лишь секс, судя по твоему утреннему заявлению?

Гермиона смутилась. Ее блестящий ум подсказывал, что момент истины, которого она ждала так долго, настал. Вот он! И с этим надо что-то делать. Но сердце, глупое трусливое сердце колотилось опять, словно бешеное, и страх заполнял все ее существо. Она попыталась что-то ответить, но поняла, что губы будто одеревенели.

В три шага Малфой пересек комнату и, грубо схватив ее за плечи, выдернул из кресла.

— Так скажи мне, наконец, правду? Все происходящее между нами было для тебя всего лишь сексом?! Отвечай! Отвечай, черт бы тебя побрал! — его глаза вспыхнули каким-то лихорадочным огнем.

— А для тебя? Для тебя?! — она не заметила, как перешла на крик. — Почему ты заставляешь меня сказать то, чего сам произнести не в силах? Все эти годы…

Невольные слезы уже текли по лицу, когда Гермиона, ничего не видя, поняла, что Малфой прижимает ее к себе так крепко, что было больно, и его губы (эти чертовы Малфоевские губы!) шепчут ей на ухо:

— Глупая… маленькая глупая упрямица.

— Не смей называть меня глупой! — она хотела возмутиться, но не успела.

Потому что водоворот ощущений, по которым она так соскучилась, уже закружил: прикосновения этих губ, этих рук… Его тело, запах, шелк волос — раздевая его, Гермиона краем сознания понимала, что проваливается в такое привычное, но все еще невероятное, завораживающее наслаждение, которое всегда дарила их близость. Та животная чувственность, с которой они всегда отдавались друг другу, уже накрывала с головой. Да… только с ним она чувствовала себя рабыней и королевой одновременно. Только с ним каждое движение тела, каждый стон, каждое прикосновение казалось правильным и естественным. Только с ним она не боялась и не стеснялась ничего…

И она не отдавала себе отчета, когда в самый главный, самый сладкий момент с губ слетело:

— Ты — мой, Малфой! Никому не отдам!

А чуть позже, когда уткнувшись ему в шею, зализывала на ней свежий укус, услышала:

— Ну, это еще неизвестно — кто кого не отдаст.

Позже, когда они, обнявшись, лежали в постели, ласково поглаживая друг друга, Люциус лениво спросил:

— И как долго ты собиралась прятаться здесь?

— До конца недели, а что? — Гермиона приподнялась на локте.

Расслабленный Малфой приоткрыл глаза.

— Ничего. До конца недели время у меня есть.

— Ты останешься со мной? — спросила Гермиона и тут же поняла, что вопрос прозвучал несколько двусмысленно. Она смутилась, слегка напрягшись, в ожидании ответа.

Несколько мучительных для нее мгновений Люциус Малфой молчал, а потом, взяв двумя пальцами за подбородок и глядя в глаза, властно и отчетливо произнес:

— Во избежание недопонимания в будущем, хочу, чтобы ты знала и отдавала себе отчет — теперь ты будешь со мной есть, спать, работать… И проводить отпуск ты тоже будешь со мной.

— Малфой, ты — просто невыносим! — Гермиона по привычке собралась возмутиться, но неожиданно для себя поняла, что ей совсем не хочется этого. И потому рассмеялась.

— Ничего… как-нибудь вынесешь, — самодовольно усмехнулся Люциус, снова потянувшись к ее губам.

* * *

Счастливая и уставшая она уже проваливалась в сон, когда ветер с моря колыхнул легкие занавеси, и что-то коснулось ее лодыжки. Мягкое, нежное прикосновение сопровождал шепот:

— Ну вот, дитя, случилось в этом мире все так, как и должно случиться. Теперь же спи и набирайся сил — потомка бога выносить непросто.

Вслед за этим раздался тихий смешок, и почти уснувшая Гермиона все-таки успела подумать: «Как? Уже?!»