Сорока (гет)

...И мельничное колесо жизни, чудовищно скрипя, повернулось. Сначала медленно, а потом всё быстрее, пока наконец не набрало скорость новой модели метлы Молния-2018. Динамичнее. Красочнее. Живее. Фантазии Шиннед позавидовал бы даже дядя Джордж, так что не проходило ни одной недели без того, чтобы она не прибегала ко мне и еле слышно выдыхала, озорно подмигивая: «Джеймс, давай мы...»,а я отвечал: «Не вопрос!» — и улыбался, как безумный.

Жизнь разделилась напополам. На одной половине осталась семья: мама и папа, которые радовались, что я наконец-то «взялся за ум» и перестал прогуливать (ага, прогуляешь, когда тебя постоянно клюёт сумасшедшая ворона с факультета умников!), брат и сестра, смотревшие на меня с непреходящим восхищением (в котором я — ей-Мерлин! — был неповинен), шумный рыжий клубок кузенов и кузин. Переступая порог Гриммо или Норы, я становился образцовым сыном и братом, надеждой, защитой, опорой и гордостью. Вот уж действительно «хорошим мальчиком»! Чинил сараи и холодильники на пару с Хьюго, целовал жеманно протянутые ручки Мари-Виктуар и Роксаны, возился с малышнёй. И, уезжая в Хогвартс, всегда крепко обнимал маму и бабушку...

— Джеймс, с тобой всё в порядке?

— Ну, ма-ам, — Джеймс закатил глаза в притворном отчаянии, — конечно, о чём речь?

Он улыбнулся и снова сгрёб Джин в охапку, чуть приподняв её над землёй.

— Ой! — она взвизгнула от неожиданности и упёрлась руками в его плечи. — Какой ты сильный стал, Джеймс!

Глаза Джинни подозрительно увлажнились, и она часто-часто захлопала ресницами. Джеймс, видя это, опустил мать обратно на землю и озорно подмигнул, пытаясь обратить «торжественный момент» в шутку:

— Стараюсь, мам! Я с этим квиддичем столько костероста выпил, что скоро перегоню Хагрида!

...Я задерживал объятия чуть дольше, чем это делал любой другой подросток моего возраста, словно пытаясь остановить время и побыть с ними немного дольше, но... Я садился в поезд, иногда едва-едва успевая запрыгнуть на подножку, — и начиналась другая сторона моей жизни.

Вы когда-нибудь катались с ледяной горки на обледеневшем ковре? Мимо пролетают деревья и кусты — быстрее, быстрее! — прерывается дыханье — ещё быстрее! — в позвоночнике что-то замыкает, заставляя вцепиться в край ковра, широко распахнуть глаза и ехать, ехать, ощущая, как из глубины поднимается дикая смесь ужаса и восторга, вырывающаяся ликующим криком. Вся фишка в том, что палочки у вас с собою нет, и ковёр, в отличие от метлы, повинуется вовсе не вам, а силе притяжения, случайности и — совсем чуть-чуть — судьбе. Катались? Тогда вы отчасти меня понимаете. Шиннед была бешеной, её ничто не могло остановить. Сто, тысячу раз я чувствовал, что она заходит слишком далеко, придумывая очередное «развлечение», но... Как я мог отказаться? Чтобы показаться слабее девчонки или снова получить в ответ обидное «хороший мальчик»? Нет, оставалось только принять вызов и победить — или умереть на пути к победе...

— Если хочешь, можешь не идти, — Шиннед ехидно изогнула бровь, не спуская с него внимательного взгляда. — В принципе, я справлюсь и сама.

— Обижаешь, я в деле! И никуда тебя одну не пущу! — Джеймс подмигнул и склонился над картой Мародёров. — Торжественно клянусь, что замышляю шалость и только шалость... Итак, нас интересует восточный проход.

...Карту я стащил из письменного стола отца. Впрочем, я подозревал, что папа специально это подстроил: уж больно завлекательно торчал кончик карты из ящика... Так или иначе, Шиннед моя выходка понравилась. И я старался, как мог: опустошал погреба «Трёх мётел», таская огневиски (конечно, оставляя деньги, но всё же — кто бы иначе продал его мне?), закладывал бешеные виражи на метле, убегая от Филча под визг и хохот полтергейста Пивса, пользовался Конфудусом и Обливиэйтом. Учился варить запрещённые приворотные зелья. Зубрил трансфигурацию человека, по сто раз на дню пытаясь перекинуться под ехидные комментарии Шиннед, утверждавшей, что из меня неизбежно получится олень, «потому что, Джеймс Сириус Поттер, ты олень по определению».

Делал я это всё бескорыстно, без задней мысли на тему того, куда деваются излишки наших пиратских припасов или зачем мне спорные знания по Чарам и Зельям, которых никогда не будет в школьной программе. Было весело. И главное — это были мои приключения, ни капли не похожие на «подвиги» деда и Сириуса Блэка: Шиннед первая сказала мне, будь это не так. Сморщила бы нос, покачала головой и скептически заметила: «как-то это по-Мародёрски. Напряги фантазию, олень!». В то время две моих жизни существовали параллельно, и я наивно надеялся, что они никогда не пересекутся...

— Останься со мной, а? Мы можем отлично провести время: без преподавателей, без уроков... Даже не надо что-то специально придумывать: просто побродим по Хогвартсу вволю, погуляем где захотим. Хотя бы на день, а то здесь слишком скучно!

Шиннед беззаботно улыбалась и болтала в воздухе ногами, по обыкновению сидя на подоконнике. Джеймс засунул руки в карманы и лениво прислонился к косяку, постаравшись придать себе как можно более невозмутимый вид. Он от души надеялся, что она пошутила. Но Шиннед продолжала:

— Пошлёшь сову, что задерживаешься, а вечером или завтра утром отправишься домой по каминной сети. Или... Я знаю, знаю! — Шиннед явно была в восторге от своей идеи. — Мы можем поймать фестрала! А, Джеймс? Что скажешь?

...Думаете, я не хотел согласиться? Ещё как хотел! Больше всего на свете. До нервной, лихорадочной дрожи. Мечтал. Стремился. Бредил. Шиннед была как Рождество и Хэллоуин — приходила, взбаламучивала меня, затаскивала в приключение за шкирку, сжимая на плече стальные, не по-девичьи сильные пальцы. И я жил на полную катушку несколько часов, дней, а один раз — почти неделю. Но приключение заканчивалось — и вместе с ним заканчивалось наше временное товарищество: она ведь не была мне другом, только «проблемой». И сообщницей (что, впрочем, в моих глазах было даже выше дружбы). Больше всего на свете я боялся, что в следующий раз она меня не позовёт. Ведь Шиннед всегда могла справиться сама, о чём постоянно мне напоминала.

И вот моя мечта сбывалась прямо на глазах, а я прятал взгляд и тянул время. В голове стучало «ну почему именно сейчас?» Шиннед была такой независимой, самостоятельной, всегда сама себе хозяйка. Пожалуй, только о мисс Лавгуд она говорила с уважением (и не только «говорила»: как-то раз наслала Летучемышиный сглаз на слизеринца, который назвал Лавгуд «чокнутой»), остальных же преподавателей ни во что не ставила. Учеников — тем более. Правила Шиннед презирала, над традициями смеялась, называя их «стогом сена с иголкой»: «Здравого смысла — крупицы, остальное — корм для ослов». Ну и как я мог признаться ей, что в нашей семье просто не принято опаздывать на семейный ужин? Что если задержусь, мама будет волноваться? Что потом закидает вопросами, и если хоть на секунду заподозрит, что в произошедшем поучаствовала девочка — мне не скрыться от «бдительного ока правопорядка»? Или что мне нечего будет ответить маме, потому что сам не знаю, «кто-она-тебе-Джеймс-ты-же-скажешь-маме-правду»... Для меня это было более чем достаточной причиной, но со стороны казалось жалким и неубедительным. Я уже почти представлял себе презрительную гримасу Шиннед. Нет, я не мог сказать ей правды. А потому безуспешно старался выкрутиться...

— Но мы же и так десять месяцев в году вместе, — Джеймс неуверенно улыбнулся, пытаясь придать голосу шутливую интонацию. — Я думал, что успел тебе надоесть хуже овсянки.

— И вовсе нет! — передёрнула плечами Шиннед и подмигнула ему. — По крайней мере, сейчас — нет. Ну, так что, ты согласен?

...Я смотрел на неё и ловил ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Надо было срочно что-нибудь придумать, но разум, как это частенько с ним случалось (да и до сих пор случается), покинул меня в самый неподходящий момент, не попрощавшись и даже не шаркнув ножкой. Конечно же, я проиграл эту битву. Будто в замедленной съёмке я видел, как взгляд Шиннед гаснет, тускнеет и наливается злостью...

— Ты не хочешь... — она не спрашивала, а констатировала. Со странной смесью разочарования и презрения. — Я должна была догадаться... Ладно... — она мучительно сглотнула и подняла раскрытые ладони вверх в жесте «сдаюсь». — Прости, прости! Всё нормально. Иди. Собирайся. Извини, что спросила.

Она коротко, нервно улыбнулась, спрыгнула с подоконника, похлопала Джеймса по плечу и стремительно удалилась, звонко цокая каблуками босоножек, которые носила вопреки запретам на нарушение школьной формы.

— Шиннед... — Джеймс даже не пытался её догнать, зная, что это бесполезно.

Конечно, она не обернулась на его оклик. Даже не замедлила шаг.

...Передо мною была дилемма. С одной стороны, я знал, что эта гордячка не простит меня ещё часов пять, даже если я буду биться в конвульсиях и лежать у неё в ногах (а я свято надеялся, что до подобной дешёвой мелодрамы дело не дойдёт). С другой — Хогвартс-экспресс отправлялся всего через два часа, а мне ещё надо было собрать чемоданы. И я решил поступить «рационально»: сначала собрать все вещи, а уже потом отправиться искать Шиннед и просить её помириться. Мораль моих рассуждений была проста: во-первых, сама способность заниматься своими делами, когда я в ссоре с Шиннед, придавала мне веса в собственных глазах и даже давала право говорить о некой «гордости» и «чувстве собственного достоинства»;во-вторых, даже если поговорить нормально мне бы так и не удалось, по крайней мере, я был бы полностью готов к отъезду. Лучше спасти хотя бы одну половину своей жизни, чем нарушить течение обеих. Так я думал и, как обычно, ошибался. В отношениях с женщинами нет более непростительной глупости, чем пытаться поступить «рационально»...

Когда Джеймс застегнул последнюю молнию на чемодане и приладил клетку с филином так, чтобы она не болталась при каждом шаге, до отправления поезда оставалось всего минут двадцать.

— Надеюсь, к сентябрю она меня простит... — тихо пробормотал он и вышел из спальни, сопровождаемый парящим в воздухе чемоданом.

Чтобы в гостиной столкнуться с Шиннед! Она стояла, небрежно опираясь локтем о каминную полку и изучающе глядя на Джеймса.

— Шиннед? — от удивления он не нашёл ничего лучшего, чем спросить очевидное.

Она улыбнулась так широко и приветливо, словно никакой ссоры и не было:

— Вот, пришла пожелать тебе хорошей дороги, человек-олень!

Джеймс растерялся от такого неожиданного великодушия, а Шиннед снова улыбнулась и одновременно заговорчески подмигнула. А потом отделилась от косяка и медленно подошла к Джеймсу.

...Что-то в её тоне меня неуловимо насторожило. Может быть, резкая перемена настроения: Шиннед, «забывшая и простившая», не выпив положенной пинты вражеской крови, явно скрывала за улыбкой подвох. Я был готов к проклятию, пощёчине, тому, что она незаметно украдёт мою палочку... но не к тому, что произошло: Шиннед меня поцеловала...

Она несильно, нарочито-бережно сжала его лицо в своих руках, провела ладонями по поверхности кожи, очертила виски, натянув кожу вокруг глаз, требовательно, серьёзно заглянула в них, словно ища чего-то в его «окитайчившемся» взгляде. Потом кончики её пальцев спустились чуть ниже, оставляя полоски еле заметной щекотки на скулах, и наконец замерли неподалёку от его рта, чуть задев ногтем большого пальца уголок губ. В её движениях была какая-то неотвратимость, обречённость, так что Джеймсу и в голову не пришло прервать её, вырваться, потребовать объяснений.

Медленно, мучительно медленно её губы приблизились и соприкоснулись с его губами. Почти невесомо. А потом прижались сильнее, не останавливаясь, не столько целуя, сколько дразня и гладя, захватывая в плен то верхнюю губу, то нижнюю. Вот Шиннед слегка прикусила кожу нижней губы, нежно и аккуратно, медленно-медленно, с точно рассчитанным садизмом сжимая мелкие, острые, как у хищного зверька, зубы. Выпустила. И прикусила снова.

...Разумеется, к тому времени я заглядывался на девочек. Но мои фантазии насчёт ровесниц редко заходили далеко: стоило им обратиться ко мне или заговорить, как воображаемое совершенство, рисуемое фигурой, пластикой, небрежной грацией (которую, если чуть-чуть постараться, можно найти в каждой девчонке, становящейся девушкой) разрушалось. Иногда их нелепым жеманничаньем и развязностью, а иногда — такой незамутнённой и чистой детскостью, что я, устыдившись своих недавних мыслей, начинал казаться себе чуть ли не извращенцем. Старшекурсниц я отчасти опасался, а они меня не замечали. И... Мерлин-хранитель, Моргана-советчица — я никогда не думал так о Шиннед.

Не потому, что она была моим другом. Я уже говорил, что она им не была. Просто... Шиннед, оставаясь абсолютно непонятной для меня, в то же время давала ничтожно мало пространства для фантазии. Слишком знакомая. Слишком резкая, порывистая, откровенная, циничная. С железной хваткой неласковых сильных пальцев, тонкими бескровными губами и густыми, почти сросшимися на переносице ярко-чёрными бровями. С кривоватой усмешкой, оставившей на щеке раннюю ямочку-морщинку. Она не могла быть мечтой. Но внезапно стала реальностью...

Она лепила его лицо, словно глину, вжимаясь горячими сухими пальцами в кожу. А сама стояла словно чуть поодаль, едва касаясь его краем одежды. И Джеймс, уже плохо соображая, что делает, сам сократил эту дистанцию. Он привлёк её к себе, положив одну руку ей на талию, а другую на затылок, зарываясь пальцами в спутанные чёрно-белые волосы. Она не отстранялась и отвечала ему, углубляя поцелуй и проводя кончиком шершавого, как у кошки, язычка по его нёбу. Но когда Джеймс попробовал сделать то же самое, его язык наткнулся на сомкнувшиеся зубы. Он недоумённо приоткрыл глаза и встретился с её насмешливым взглядом, к которому сейчас же прибавилась боль укуса и резкая пульсация в нижней губе: Шиннед быстро цапнула её зубами и отпустила, слизывая набухающие капли крови.

Она что-то прошептала, но Джеймс не расслышал сразу. Только когда воздух распорол громкий звук паровозного гудка, он понял, что она сказала:

— Твой поезд!

...Я бежал до Хогсмита вприпрыжку, под возмущённое уханье совы и периодические тычки чемодана, который то отставал от меня, то неожиданно нагонял и больно бил в спину. Я молил Мерлина, Моргану и всех Основателей, чтобы поезд простоял на платформе подольше. Но, разумеется, я опоздал. Почти влетев на платформу, я увидел только стремительно удаляющийся хвост волшебного экспресса.

Я мог бы описать эту картину, но, думаю, вы и так легко представите её себе. Вот я пинаю чемодан и рассыпаюсь в цветистых выражениях относительно особенностей физиологии Мерлина (с тех пор я точно знаю, что достопочтенный маг на том свете нас не слышит, иначе бы точно не стерпел подобного обращения и ударил в меня шальной молнией). Вот я возвращаюсь обратно в Хогвартс. Сначала иду медленно, а потом всё быстрее и быстрее, так, что у самых ворот почти срываюсь на бег. Почему? А вы сами-то как думаете?..

— Шиннед!

Джеймс нашёл её в библиотеке и застыл, вцепившись в стеллаж и едва переводя дыхание. Она подняла глаза от книги — медленно, словно бы нехотя — и вопросительно повела подбородком: мол, чего тебе?

— Я вернулся... Я...

— Ты опоздал на поезд, — спокойно закончила она за него.

Джеймс дёрнул плечом и сделал какое-то неопределённое движение рукой.

— Ну, в общем, да. Короче, до следующего дня я совершенно свободен. Сейчас только сову домой пошлю...

— И?

Теперь в кажущемся спокойствии голоса Шиннед чувствовалась неприкрытая враждебность. Но Джеймс этого ещё не замечал, вероятно, приписав странный тон подруги увлечённости книгой.

— И мы можем побыть вместе, прогуляться куда-нибудь. Ну... помнишь, ты же говорила?

Где-то на середине фразы он в первый раз запнулся, видимо, почувствовав неладное. Оживление схлынуло, и финальный вопрос прозвучал совсем неуверенно и как-то жалко.

Шиннед положила руку на книгу, замечая место, до которого дочитала, и, глядя Джеймсу прямо в глаза, отчеканила:

— Я хотела, чтобы ты сказал, что опоздал. А ты и правда опоздал.

И снова замолчала.

— Но... я ведь всё равно здесь... — Джеймс попытался улыбнуться, но улыбки не вышло. Он беспомощно взмахнул руками. — Какая разница?

— Какая? Действительно... — Шиннед улыбнулась, хищно, обнажая мелкие нижние зубы, и Джеймсу против воли стало не по себе. — Какая разница между выбором и случайностью?

...Я ждал, что Шиннед что-то добавит. Но она лишь сделала нетерпеливое движение ладонью, словно отмахиваясь от докучливого торговца пылесосами. Или приказывая слуге убраться восвояси и не мельтешить под ногами. И тогда я сделал последнюю попытку, выставляя на щит то единственное, что за последние десять минут стал считать своим преимуществом...

— Шиннед, этот поцелуй...

— Считай, что его не было, — прервала она его.

— Но...

На этот раз вид у Джеймса был настолько красноречивым, что даже Шиннед, видимо, слегка устыдилась своей жёстокости. И ответила уже мягче, с ворчливой иронией, словно оправдываясь, но не желая в этом признаться:

— Ну что «но», Джимми? Я просто хотела, чтобы ты опоздал на этот дракклов поезд. Извини, виновата, — и тут же быстро добавила: — Но это ничего не значит, что бы себе не напридумывал. В твоём возрасте, — она наставительно подняла указательный палец, — ты отреагировал бы так же на любую другую. Не веришь — проверь.

...И она подмигнула, что в моих глазах показалось кощунственным и абсолютно неуместным. Кстати, она не сказала «в нашем возрасте». В моём. Себя она, видимо, причисляла к качественно другой породе людей, как по возрасту, так и по интеллекту. Хотя почему «видимо»? Она этого и не скрывала. А я продолжал говорить, понимая, что унижаюсь, но не в силах остановить потока слов: ведь я должен был «выяснить», «разобраться», я жаждал «определённости»...

— Но как...? — Джеймс замер, не в силах обратить свой вопрос в более внятную форму. — Ведь это было так...

— Только не говори, что ты не веришь в поцелуи без любви!

Шиннед звонко расхохоталась. Джеймс обычно любил этот смех и невольно начинал улыбаться в ответ, но на сей раз у него не было ни малейшего желания её поддержать. Смех отразился от потолка библиотеки и замер где-то в опустевших без учеников гулких галереях Хогвартса. Воцарилась тишина.

— А ты, значит, веришь?

Он постарался, чтобы голос прозвучал отстранённо и холодно, но, кажется, не преуспел.

— Я верю даже в оральный секс без любви!

Джеймс поперхнулся и сравнялся цветом со знаменем своего факультета, а Шиннед снова рассмеялась:

— Идиот! Я пошутила. Насчёт секса. А про поцелуи — всё в силе. Хочешь, и тебя научу?

— Нет, спасибо, — всё ещё хмуро буркнул Джеймс.

— А зря, тебе бы не помешало... — задумчиво протянула Шиннед с точно выверенной смесью насмешки и шутки.

...Подскочила, сгребла за плечи в охапку, порывисто обняла и принялась о чём-то тараторить трескучей скороговоркой с резким акцентом. И я улыбнулся в ответ, а потом как-то незаметно втянулся в разговор. Вскоре мы ушли куда-то на озеро, прихватив мантию-невидимку. И никто больше не заговаривал о поцелуе. Мы снова были просто друзьями.

Парадоксально, но я не почувствовал обиды — скорее странное облегчение. Словно я подготовил и выучил «на зубок» весь материал к экзамену по Трансфигурации, не спал ночь, а потом МакГонагалл поставила мне оценку «автоматом». Так и в самом деле было лучше.