Парадоксы восприятия (джен)

…Ветер обдувает лицо Ойгена, шевелит волосы. Он прохладный и достаточно сильный — а вообще очень тепло, почти жарко, и от этого сочетания так хорошо, что даже просыпаться не хочется. Впрочем, он, кажется, и не спит… конечно, не спит — он не может спать на спине. А сейчас он лежит именно так — на спине, лежит, расслабленно устроившись на чем-то тёплом и невероятно удобном — он не может понять, что это, а открыть глаза нет ни сил, ни желания. Кажется… да нет, совершенно точно — он раздет, чуть ли не полностью, обнажённая кожа чувствует ветер… Он слышит странный шум, очень знакомый и мерный, но тоже никак не может его опознать — вернее, может, но он наверняка ошибается, а ничего другого в голову ему не приходит.

Он всё-таки приоткрывает глаза — взгляду открывается светлая ткань, создающая тень, а вокруг неё — синее с лёгкими белыми облаками небо.

— Я где? — спрашивает он непонятно кого, щурясь от всё равно кажущегося ярким света и поворачивая голову на бок — взгляд упирается сначала в мелкий песок, а потом в море с белыми полосами прибрежных волн.

— Это берег моря. По моим расчетам, это место лучше всего подойдет вам для восстановления, — говорит ему Руквуд.

Услышав этот голос, Мальсибер разом вспоминает все произошедшее — и изумлённо оборачивается: мелкий песок летит ему в лицо, скрипит на зубах... Кое-как сев — ему всё ещё немного нехорошо: ноют суставы и ломит мышцы, а ещё кружится и болит голова и почему-то стреляет в ухе — он оглядывается недоверчиво, потом смотрит на Руквуда и спрашивает:

— Это правда пляж? Мы на море?

— Верно, — кивает Руквуд. На нем светлые льняные брюки и светлая же рубашка с закатанными рукавами и расстегнутой верхней пуговицей, но выглядит он так же собранно и отстранённо, как в лабораторном халате, однако в данный момент и с данным человеком ему это не помогает: Мальсибер широко улыбается, счастливо глядит на него и встает, чуть пошатываясь. На нём самом только шорты — белые и очень короткие.

— Мы здесь надолго? И где мы? Что это за море? — засыпает он его вопросами.

— До вечера. Это итальянский берег Адриатического моря несколько восточнее Калери.

— Вы просто… вы чудо! — восклицает Ойген. — Идёмте купаться?

— Слишком сильные волны. Это опасно.

— Так тем более! — смеется тот. — Мы недалеко, постоим просто. Идёмте! — он смотрит выжидающе, а потом идёт один. Августус встаёт и идёт следом, останавливает его, повторяет терпеливо:

— Сейчас там опасно. Я не могу вас пустить.

— Мы же не магглы — что тут такого? — удивляется Ойген. — Мы не пойдём глубоко, зайдём немного… скажем, по пояс. И постоим в волнах. Увидите, это здорово! Вы же сами меня сюда привели, — напоминает он слегка удивлённо.

— Хорошо, — подумав, соглашается Руквуд.

Они идут к воде, и Мальсибер спрашивает:

— А почему, кстати? А почему мы переместились сюда? Как вы вообще узнали?

— Легилименция. У вас очень открытое сознание.

— Я даже не думал о море! — смеётся тот. — Вот клянусь — последнее, о чём я думал в последние сутки — это море. А вы здесь часто бываете, раз так легко зачаровали портал?

— Нечасто.

Мальсибер входит в воду — она очень тёплая и кажется не голубой, а почти бежевой, так много сейчас в ней песка. Руквуд же застывает у самой кромки прибоя, волны лижут его ботинки, оставляя их совершенно сухими. Мальсибер выглядит абсолютно счастливым, он опускается на колени и мочит волосы — волна накрывает его с головой, он выныривает с хохотом и подставляет грудь и лицо следующей. Его тянет вглубь, и Руквуд придерживает его мягкими невербальными чарами, наблюдая. Он оказался абсолютно прав со способом восстановления, и сейчас его интересуют подробности и детали — посему он Мальсиберу не мешает, только держит, чтобы тот не слишком увлёкся и не утонул. А тот, кажется, может: он ещё нетвёрдо стоит на ногах и должен, согласно прогнозам Руквуда, испытывать тремор в конечностях и ноющую боль во всем теле, но заметить симптомы не удается, они даже не ощущаются — юный Мальсибер стоит по пояс в бежевой от песка морской воде и легко покачивается в такт набегающим волнам. Когда очередная волна оказывается выше прочих и доходит ему почти до лица, он расслабленно опускается практически на колени, отдаваясь на её милость и получая от этого невероятное наслаждение, позволяя ей ронять себя, покрывая иногда с головой — и тут же легко встаёт… и кажется совершенно, абсолютно счастливым. Это чувство такое сильное, что, пожалуй, ощущается и безо всякого колдовства — а уж если использовать чары… ту же легилименцию... Тот совершенно открыт, но толку немного: у него в голове сейчас то же, что и перед глазами — волны, небо и ветер. И, кажется, вообще ничего больше — даже боли.

Они стоят в море чуть ли не час — и даже Руквуд чувствует своеобразную гармонию юноши и этого места. Наконец, Мальсибер оборачивается и, со смехом упав пару раз от ударивших ему в спину волн, подходит к Августусу.

— Огромное вам спасибо! — говорит он, протягивая ему руку — тот глядит слегка удивлённо, но пожимает. — А мне даже в голову не приходило никогда, что что можно взять и сделать портал так легко, и очутиться на море в любое время…

— Без подготовки и обучения это бывает опасно, тем более, незаконно через границу, — говорит Руквуд — Мальсибер только отмахивается:

— У меня же здесь родственники… но какая идея! Вот за неё — отдельное спасибо!

В самом деле: Руквуд знает, что мать Ойгена — итальянка, конечно, у него должна быть здесь родня. Августус потому и выбрал именно это место — памятуя о том, что Мальсиберы порой по полгода проводят на побережье. Ну, или проводили прежде… в последние годы Лорд чем дальше — тем меньше любит отпускать кого-то так далеко.

— У вас деньги есть с собой? — спрашивает тем временем Ойген. — Я есть хочу — вы не голодны? И где моя палочка? И остальная одежда? — он в шортах, и них же, разумеется, и купался — впрочем, тут никому нет до этого дела.

— Деньги есть, — кивает Августус. — Полагаю, мы можем уже вернуться.

— Вы сказали «до вечера»! — возмущается юноша. — Солнце ещё в зените! У нас полдня! Давайте устроим маленькие каникулы, — просит он. — Ну пожалуйста… неужели вам самому не хочется отдохнуть? Вам же тоже досталось… причём из-за меня. Мне очень жаль, правда, — искренне говорит он.

Руквуд качает головой, но пока обдумывает ответ, Мальсибер не выдерживает:

— Я же не читаю сейчас ваши мысли — про что это «нет»? Про каникулы, отдых или обед? Я деньги отдам, — спохватывается он, — у меня просто нет с собой…

Как же он, всё-таки, утомительно прыгает с одного на другое!

— Не нужно, — отвечает на его последнюю реплику Руквуд. — Хорошо, пусть будет до вечера. И мы пообедаем. Палочку вашу я после отдам, — добавляет он под конец. Того это почему-то вовсе не возмущает:

— Тогда пойдёмте куда-нибудь… уже все равно, куда, в Италии везде вкусно кормят. Вы что любите?

— В палатке предусмотрен запас еды на трое суток, — говорит ему Руквуд, но на молодого человека это не производит никакого впечатления — он только отмахивается:

— Но это же идиотизм: есть в Италии свою английскую пищу! Пойдёмте посидим где-нибудь, ну пожалуйста!

В его словах есть если не смысл, то логика, и Августус, подумав и не обнаружив каких-либо противопоказаний, соглашается. Мальсибер болтает, перескакивая с одного на другое: то про итальянскую кухню, то про их вина, то про море, то про что-то ещё… У него это выходит очень естественно и неожиданно ненавязчиво — даже размышлять не мешает, создавая почти что приятный фон. Тоже странная особенность… и, похоже, он уже совершенно восстановился. Можно начинать работать по-настоящему.

Когда Руквуд вновь проникает в его сознание, тот, кажется, даже не замечает этого. Они сидят в ресторанчике и едят пасту — действительно вкусную. Ойген заказывает бокал местного белого и с наслаждением пьёт вино — странно, не по-английски, разбавляя его на две трети минеральной водой, которой ограничивается Руквуд. Юноша расслаблен и, кажется, совершенно счастлив — Августус, пожалуй, впервые оказывается в таком радостном и гармоничном сознании. Продолжая болтать о какой-то ерунде, Мальсибер вдруг смотрит на него внимательно и спрашивает:

— Вы что-то конкретное ищете у меня в голове? Может быть, проще спросить? Я отвечу, если могу, — и смеётся.

Другой бы смутился — а Руквуд говорит просто:

— Мистер Риддл передал мне вас на какое-то время для изучения.

— Вообще-то, я не его домашний эльф, чтобы меня передавать, — фыркает скорее весело, чем возмущённо, Мальсибер. — Но мне не жалко… если вам интересно — пожалуйста.

— Мне интересно, — кивает Руквуд.

— Тогда ладно, — пожимает плечами Ойген — и продолжает прерванное рассуждение об особенностях приготовления итальянской пасты.

И это странно. Удобно, конечно — но всё-таки больше странно. Руквуд ставит себе мысленную отметку разобраться в природе и этой странности тоже — и продолжает работать. Это очень легко — и непривычно, и при этом, как ни удивительно, весьма малорезультативно: Августус видит очень много всего, начиная с самых ранних, детских воспоминаний и заканчивая нынешними, однако того, что ему нужно — процесса обучения этому специфическому Империо — там словно нет. Семейная защита, вероятно… однако нет такой защиты, которую нельзя было бы взломать, главное — найти слабое место. А его нет — потому что взламывать нечего, Ойген словно и не учился никогда этому, а сразу родился с подобным умением. Что, разумеется, невозможно. Руквуд находит всё — начиная с первых шагов и заканчивая квиддичем, зельями, который Мальсибер, похоже, терпеть в школе не мог из-за их монотонности и внешне невпечатляющего результата (заодно Августус обнаруживает, кто ему всегда помогал с ними — количество списанных работ впечатляет) и уроками Долохова, которые для Ойгена по полезности и привлекательности стоят где-то между тем же школьным зельварением и школьными же наказаниями у завхоза — и ко вторым они, пожалуй, ближе, чем к первым.

— Что вы там так отчаянно ищете? — спрашивает, наконец, Ойген, морщась и потирая виски. — Спросите или прервитесь хотя бы, тяжело же… у меня голова болеть начинает.

Руквуд кивает и останавливается — у него ещё будет время, и глупо сейчас восстанавливать против себя настолько настроенного на сотрудничество человека. Да и потом, тот прав: не стоит так долго копаться в чужом сознании непрерывно, обеим сторонам это совсем неполезно.

— Так что вы ищете? — повторяет Мальсибер, заказав десерт им обоим.

— Процесс вашего обучения Империо.

— Не найдёте, — смеётся он. — Только меня измучаете.

— Почему?

— Стёрто, — Мальсибер улыбается. — Как раз от таких как вы. Не обижайтесь.

— Понимаю, — слышать про обиду ему несколько странно. — Найду.

— Слушайте, — Ойген становится вдруг серьёзен. — Это семейная магия — её нельзя выпытать силой или узнать хитростью. У всех есть такая… у всех старых семей. У вас ничего не получится. А я не сумею вам показать, даже если и захочу… вы не член семьи. Забудьте вы это. Вы так просто убьете меня случайно… хотя вам все равно же? — мирно и даже весело спрашивает он.

— Вам нет нужды волноваться. Вред будет минимизирован.

— Слабое утешение, учитывая беднягу Дирборна… не сердитесь, но мне это не нравится — не то, что вы роетесь в моей голове, это пожалуйста, а то, что вы пытаетесь отыскать. Хотя вы, конечно, куда деликатнее Лорда, — он улыбается и придвигает к себе принесённый десерт — что-то густое и белое в небольшом узком высоком бокале с широкой трубочкой и ещё почему-то ложечкой. Руквуду приносят такой же — Мальсибер ему поясняет: — Это сорбет — я взял лимонный, жарко… попробуйте! Мне больше нравится пить, но некоторые едят ложкой.

Это приятно и вкусно — тот густой и похрустывает на зубах то ли мелким льдом, то ли снегом.

— Вы очень легко впустили меня в своё сознание, — говорит Руквуд. — Почему?

— А почему нет, если вам интересно? — пожимает плечами тот. — Мне не жалко… а секретов особых там всё равно нет — так, всякие детские глупости вроде списанных школьных работ, — он смеётся. — Вам понравилось?

— Это понятие неприменимо к подобным вещам, — отвечает, подумав, Августус. Ойген только вздыхает.

— Понятие «понравилось» ко всему применимо, — возражает он мягко. — Даже к Круцио, что мы имеем несчастье регулярно наблюдать на некоторых наших товарищах. Что уж говорить о чужой голове… так на сколько, вы говорите, Тёмный Лорд вам меня «подарил»?

Вопрос Руквуда озадачивает — ибо он по делу, и у того на него нет ответа: они не обговорили время.

— То есть непонятно? — правильно истолковывает паузу Ойген. — Это отлично! — он улыбается и говорит успокаивающе, — но я дам вам возможность ещё поработать, если вы обещаете мне рассказать, что вы там интересного отыскали. Расскажете?

— Вы не знаете, что вы помните? — слегка удивляется Руквуд.

— Я же прошу интересное рассказать, а не вообще всё! — смеётся Мальсибер. — Мне любопытно, что покажется вам интересным.

— Хорошо, — подумав, соглашается Руквуд. — У вас нет секретов?

— Серьёзных — нет… Да и я плохой окклюмент, мне всё равно закрываться от вас бессмысленно — зачем? Только устану, и голова разболится, а вы всё равно всё что нужно — найдёте.

Это, бесспорно, правда.

— Вы боитесь боли? — уточняет Руквуд.

— Кто ж её не боится… хотя я как-то читал одну странную книгу, — говорит он с озорной улыбкой, — вот там как раз рассказывалось о том, что боль — это наслаждение. Какого-то немца. Удивительный бред… но Белле бы, наверное, понравилось. Я даже думал как-то подарить ей — но решил, что тогда Руди меня заавадит, — он смеётся.

— Вы читали фон Махоза? — это странно: Мальсиберы — чистокровнейшая семья, никогда ничего общего с магглами не имевшая, а это маггловский автор.

— Да у Малфоев в библиотеке чего только нет, — весело кивает Ойген. — Интересно, насколько он популярен у магглов?

— Не слишком.

— Вы знаете — и хорошо. А то это даже страшно, — он улыбается и досадливо трёт ноющие виски. — Могу я искупаться еще раз?

Руквуд молча кивает, оставляет на столе деньги (счёта ещё нет, но он его и так знает) и встаёт. Сам он купаться не собирается, но Мальсиберу море, похоже, помогает восстановиться — а чем быстрее и полнее это произойдёт, тем лучше. Поэтому они возвращаются к укрытой чарами палатке и тенту и идут к морю, где Ойген, быстро раздевшись, бежит в волны, а Руквуд остаётся на берегу, вновь накладывая на него те же мягкие удерживающие чары.

То, что случается дальше — категорически невозможно: морские змеи, что бы ни рассказывали о них магглы — твари вполне мирные и для людей не представляю опасности, разве что в открытом море, но все же с момента последнего столкновения прошло почти триста лет, и подвиг Гленмора Пикса с тех пор не повторяли. Однако, по всей видимости, с одним из них что-то случилось — возможно болезнь, а может у магглов очередная авария, но нечто заставило его выброситься на берег — а потом погнало вглубь суши. К людям.

Руквуд прекрасно осознает, что поддерживать и сохранять Статут это не просто должностная обязанность любого невыразимца с 1750 года, это залог выживания волшебного мира и следовательно задача любого сознательного волшебника. Всё происходит так быстро, что времени планировать и даже думать практически нет, и Августус действует почти на пределе своих возможностей — и даже в какой-то момент думает, что, видимо, всё-таки не справляется. И этот миг промедления приводит к неизбежной ошибке…