Парадоксы восприятия (джен)

Ночь.

Лаборатория.

За столом — трое: худощавый мужчина лет пятидесяти — на нём белый лабораторный халат, мантия же аккуратно сложена и висит на спинке стула, а в руках — блокнот и почему-то простой карандаш, а не перо; приятный молодой человек лет двадцати, с тонкими аристократическими чертами лица, черноволосый и черноглазый — и вид он имеет одновременно скучающий и заинтригованный (сложно сказать, как два эти чувства могут сочетаться в одно время в одном человеке, но это именно так); последний — с сединой в волосах и следами побоев на измученном, но не старом еще лице, одежда его порвана и запачкана кровью, с совершенно измученным видом — рот его приоткрыт, и оттуда свисает длинная нитка слюны.

У каждого из них своя роль: Августус Руквуд допрашивает пленного Карадока Дирборна, а Ойген Мальсибер в это время держит того под Империо — выбор довольно странный, на первый взгляд, потому что Руквуд и сам превосходно владеет этим заклятьем. Однако в данном конкретном случае не то что у него — у самого Тёмного Лорда ничего так и вышло: то ли Дирборн — великолепнейший менталист, то ли это Дамблдор постарался и своих соратников защитил, но так или иначе, ни от легилименции, ни от Империо толку не было — первая просто мало что показала, а второе вообще не получилось наложить… ни у кого, кроме сидящего тут мальчишки. Как и почему — к этому вопросу Руквуд планирует вернуться чуть позже, однако факт: потерпев неудачу и замучив несчастного, Темный Лорд разозлился неимоверно, однако, наконец, совладав с собой, заставил каждого из ближнего круга сделать попытку — и внезапно у Мальсибера-младшего это вышло легко и сразу. Потому-то он и сидит сейчас здесь, скучает и весьма раздосадован: все остальные в этот момент устраивают какой-то весёлый погром, а он вынужден тут торчать. Они почти незнакомы, Мальсибер и Руквуд: тот видел, конечно, не так давно принятого в ближний круг вслед за отцом юношу, но общаться не довелось — да и незачем было. Сколько их, вот таких… а, впрочем, таких вот как раз и нисколько.

— Да не скажет он ничего, — наконец не выдерживает Ойген, осторожно просовывая кончик пальца в клетку с лабораторными мышами. Те принюхиваются, и он с любопытством смотрит, укусят его или нет.

— Почему? — вежливо интересуется Руквуд.

— Потому что нечего, — Мальсибер смеётся, поворачивается и смотрит теперь и на Руквуда с тем же любопытством, что только что глядел на мышей. — У него в голове всё перемешано, он даже не понимает, чего вы от него хотите.

— Велите ему…

— Я не могу! — восклицает тот. — Это же так не работает… я не могу ему приказать сделать то, чего он сделать не может. Мы его так совсем с ума сведём. Да? — спрашивает он ласково и сочувственно у сидящего на табурете Дирборна.

— Как вы сделали это?

— Что как я сделал? — с удовольствием переспрашивает молодой человек.

— Наложили Империо. Никому кроме вас это не удалось, включая Лорда.

— Ну мало ли, — пожимает плечами тот и легкомысленно замечает: — Может, вы все ему не понравились просто. А я понравился. Я же и красивее, и моложе — меня приятнее слушаться.

Он смеётся, но Руквуд почему-то никак не может понять, говорит он всерьёз или шутит. Ему вообще очень трудно с Мальсибером: в том слишком много эмоций, и хотя он вполне открыт, да и окклюмент крайне слабый, толку от легилименции в его случае немного — Руквуд пробовал: его сознание столь же чувственно и наполнено яркими образами, как и его речь, и отыскать там что-нибудь нужное теоретически можно, но весьма утомительно, а главное — долго.

— Это шутка? — вежливо уточняет Руквуд. Мальсибер глядит на него изумлённо и уточняет:

— Что именно? Что я моложе и красивее вас? По-моему, это факт… даже аксиома, — он снова смеётся.

Руквуда это слегка раздражает, но вместе с тем интригует — но сейчас нужно заниматься Дирборном: они сидят уже второй час, а практических результатов до смешного мало.

— Прикажите ему рассказать то, что…

— Я же уже сказал: он не может! — повторяет Ойген. — Он бы хотел, правда. Но не может. Он всё забыл и всё перепутал, увы. Нужно подождать хотя бы несколько часов, — говорит он и добавляет неосторожно: — Да после лордовской легилименции и не удивительно… у него и голова сейчас болит, и вообще от него толку не будет.

— У нас мало времени, — ровно говорит Руквуд. — Мы не можем ждать.

— Ну не можем так не можем, — легко соглашается Мальсибер. — Вы продолжайте — он же вполне вам послушен.

Руквуд и продолжает: пробует применить какие-то комбинации зелий, подносит к пленному светящийся голубоватый кристалл и задает вопросы то так, то эдак... без толку. Дирборн даже говорить нормально не может, изъясняясь все больше какими-то междометиями и усталым мычанием. Мальсибер, тем временем, вновь начинает скучать и снова оборачивается к столу, на котором так много занятных вещей: начиная с волшебных магических линз, которые не просто увеличивают изображение, но и меняют способы восприятия, и даже образ мыслей порой — молодой человек наклоняется к одной из них и заглядывает в неё, смотрит вокруг, разглядывает сквозь неё хозяина лаборатории, пленника, смеётся удивлённо, затем отодвигается, заинтересовавшись теперь разнообразными измерительными приборами, которые в идеальном порядке разложены на краю стола. Его внимание привлекает волшебный штангенциркуль — штука, наверное, редкая и, на первый взгляд, действительно странная: он трогает его осторожно (Руквуд морщится, но молчит), но в руки взять, к счастью, не решается. Потом Мальсибера заинтересовывает маятник на подвесах — он тихонько толкает его, трогает, разве что не обнюхивает… Ничего опасного в его действиях нет, но Руквуда они отвлекают, ибо далеко не все предметы у него на столе невинны и безопасны. Колбы и колбочки с зельями беспокойный юноша благоразумно обходит стороной — так же, как и небольшой котёл, и вообще все принадлежности для приготовления зелий — и тянется к странным металлическим табличкам с выгравированными на них не менее странными буквами. Он почти что касается их, когда Руквуд ровно его одергивает:

— Не трогайте это.

— Не буду, — послушно убирает руку Мальсибер и тут же спрашивает: — А что можно трогать?

— Ничего.

— Совсем ничего? — недоверчиво уточняет тот, и Руквуд подтверждает:

— Совсем. Сосредоточьтесь.

— Да не соображает он ничего! — с легкой досадой говорит Мальсибер, — мог бы — давно уже все рассказал...

— Он знает — значит, расскажет, — говорит Руквуд.

Мальсибер изумляется:

— Почему?!

— Почему что? — слегка раздражённо уточняет Руквуд.

— Почему раз знает — значит скажет?

— Потому что он под Империо, — с некоторым недоумением поясняет Руквуд — как можно, на таком уровне владея заклятьем, не понимать самой его сути?

— И что? — так и не понимает Мальсибер. — По-вашему, знание и способность его воспроизвести идентичны? — он смотрит очень недоуменно.

А вопрос-то хороший... Хороший и неожиданно точный. Руквуд сам удивлен тем, что подобное не пришло ему в голову: он слишком устал, вероятно, а еще этот юнец, постоянно его отвлекающий — потому что ему скучно, и он как может пытается себя развлекать. А фантазия у него богатейшая, и скучать он, видимо, действительно не привык, посему на запрет трогать что бы то ни было он не то чтобы не обращает внимания — нет, почему, обращает, но как-то... своеобразно. Например, сейчас он вновь тянется к клеткам, решив, вероятно, что в оном запрете речь шла исключительно о неодушевленных предметах. Пусть бы его и покусали, но, во-первых, вдруг это его отвлечет, и он не удержит свое странное Империо, а больше наложить не сумеет — а во-вторых, это может испортить чистоту эксперимента уже над самими животными. Надо чем-то занять его, решает Руквуд, раз уж слов он не понимает. И Риддлу потом сказать, чтобы сделал молодому человеку внушение о правилах поведения в лаборатории — потому что работать им вместе, вероятно, еще придется, ибо Августус намерен всерьез изучить его аномальное Империо.

— Не нужно трогать ничего на столе, — напоминает Руквуд. — Можете пока посмотреть книги, если хотите.

Тот тут же встает и идет к стеллажам — и на какое-то время ему их хватает.

А у Руквуда так ничего и не выходит с допросом. Да и за стеллажами как-то подозрительно тихо... Он окликает:

— Мистер Мальсибер!

Тишина.

Как неприятно... но вроде бы там не было ничего опасного, в чем тогда дело?

Руквуд идет сам посмотреть — и тут из-за угла на него совершенно бесшумно выскакивает Мальсибер, они сталкиваются, не удержавшись на ногах, и падают. Ойген пытается найти опору, хватается за стеллаж — и тот падает следом. Книги летят с полок, сметая заодно и со стола все, что на нем находится: клетки падают, мыши пищат, что-то проливается, смешивается друг с другом, шипит и дымит... а потом следует рывок аппарации — и они оказываются на улице.

Руквуд выпускает Мальсибера — тот падает и садится на сырую от недавнего дождя землю. Выглядит он напуганным и обескураженным — говорит растерянно:

— Простите... я совсем не хотел... я вовсе не думал, что так получится...

— Очень плохо, — говорит Руквуд.

— Да не то слово! — грустно соглашается молодой человек.

Похоже, он не понял его — опять.

— Плохо, что вы делаете то, чего не хотите, — поясняет Августус. — Действия всегда должны соответствовать намерениям.

— То есть если бы я намеренно все это устроил, вам бы больше понравилось? — изумленно спрашивает Мальсибер.

Что за манера переворачивать все с ног на голову?

— То, что вы сделали — чрезвычайно неуместно и будет стоить вам дорого, — говорит Руквуд, прикидывая примерную стоимость возможного ремонта и стоимость оборудования.

— Вы, конечно, нажалуетесь Лорду?

Формулировка Руквуду непонятна:

— Вы полагаете, достоверно изложить факты — значит жаловаться? — интересуется он.

— Да, если вас об этом не спрашивают! — восклицает Мальсибер. — А иногда даже если и спрашивают, — добавляет он, чуть подумав.

— Значит, я был прав, — констатирует Руквуд.

— Нет! — Ойген даже руками всплескивает. — Ну вы правда не понимаете разницу? Давайте я вам сам оплачу весь ремонт — а вы ничего Лорду не скажете... он же просто убьет меня!

— Вряд ли, — подумав, возражает Руквуд. — Он не станет убивать единственного наследника почтенной семьи, с которой связаны многие планы за разрушение лаборатории. Просто накажет.

— То есть вам просто хочется меня наказать? — немедленно спрашивает Мальсибер.

— Я полагаю, для вас это будет правильно и полезно, — кивает Руквуд.

— Так накажите сами, — предлагает ему Ойген. — Зачем отвлекать и расстраивать Лорда?

— Я? — кажется, слегка все-таки удивляется Руквуд. — Это не моя функция.

— Ну вот — что ж, по-вашему, Лорду это к лицу, а вам нет? — с невинной улыбкой спрашивает Мальсибер.

Какие он точные вопросы порой задает, однако. Интересный мальчик. Они, кажется, со Снейпом приятели, вспоминает Руквуд. Что ж, это логично: два человека с нетривиальным мышлением, вероятно, должны общаться.

— Я подумаю, — кивает Руквуд. — Ждите здесь.

Он зачаровывает одежду, и, наложив на себя чары головного пузыря: мало ли, что там теперь в лаборатории — и аппарирует в разрушенную лабораторию.

Там... хаос. В воздухе висит дым, но заклинания никакой опасности не показывают — Руквуд, впрочем, убирать пузырь не спешит: мало ли что, а он не мешает. Несколькими взмахами палочки наводит порядок — и пытается оценить ущерб.

Основной виден сразу — и он немного обескураживает: Дирборна нигде нет. Не просто нигде нет живого — мертвого тоже нет, и вообще — никаких следов. Но так быть не может: люди не исчезают бесследно. И если его нет здесь… значит он есть в каком-то ином месте — и следует это место найти как можно быстрее. Мог он в своем состоянии аппарировать? Теоретически мог, но теория эта не выдерживает никакой критики. На практике Руквуд эту версию всерьёз не рассматривает. Однако куда-то же пленник делся...

— А где Дирборн? — слышит у себя за спиной Руквуд.

— Вы должны были ждать снаружи, — говорит он, оборачиваясь.

Мальсибер стоит рядом, вокруг его головы воздушный пузырь, поэтому его голос несколько приглушен и искажен, так, что слова разобрать не всегда удается.

— Там дождь, — говорит молодой человек с таким видом, словно это все объясняет. Руквуд глядит на него вопросительно, но никаких пояснений больше не следует.

— Дело в дожде? — наконец, уточняет Руквуд.

— В том числе, — кивает Мальсибер. — И я за вас волновался, — добавляет он.

Это лишено смысла, в этом поступке логики меньше, чем в большинстве инструкций отдела по связям с кентаврами. И еще более странно, что тот не врет, Руквуд видит.

— Зачем? — спрашивает он с легким, но отчетливым недоумением.

— Волнуются не зачем, а почему! — восклицает молодой человек. — На это могу вам ответить, если так непонятно.

— После, — на самом деле, это очень интересно, но сейчас действительно не до этого. — Нужно отыскать Дирборна.

— То есть его правда нет? — с веселым недоумением спрашивает Мальсибер.

— Вы его не чувствуете? — спрашивает вместо ответа Руквуд.

— Нет... не знаю, — отвечает тот как-то растерянно. — Не то что не чувствую... не могу объяснить, не понимаю.

— Это просто, — терпеливо говорит Руквуд. — Опишите, что именно вы чувствуете.

— Ну, — Ойген очень задумывается. — Он... другой. То есть это точно он — но совершенно другой. И какой-то, — он морщится, силясь подобрать правильные слова, — простой очень, что ли... и напуганный. Он просто в панике, на самом деле. Только она тоже какая-то очень странная.

Редко бывало, чтобы достаточно подробный и полный ответ до такой степени ничего не прояснял в ситуации.

— Вы можете определить, насколько он далеко?

— Да вы знаете... мне кажется, он вообще тут, — говорит слегка удивленно Мальсибер. — Я пока не пришел — был уверен, что он здесь, только напуган здорово. А вы все не возвращались, а потом он снова резко запаниковал — я и решил, что с вами что-то случилось, и пришел... а тут никого. В смысле, только вы, — с улыбкой поправляется он.

— Тут, — кивает Руквуд. Ему кажется это логичным — только вот Дирборна здесь нет. — Сядьте, — говорит он молодому человеку, — и сидите спокойно. Постарайтесь как можно точнее определить его местоположение. И не трогайте ничего, — на всякий случай добавляет он.

— Ну вы меня совсем идиотом считаете? — возмущается Мальсибер.

— Я не знаю, — спокойно и честно отвечает Руквуд и принимается за работу: он ищет следы случившегося. Но ничего нет — вернее, есть очень много всего, однако выделить из этого множества нужное у него пока не выходит. Мыши в истошно пищат, в панике носясь кругами и переворачивая все, что можно — текущий эксперимент, пожалуй, можно считать неудавшимся, придется начинать все сначала. Он накладывает на них Силенцио, чтобы не отвлекали пока, и продолжает.

— А сколько было мышей? — спрашивает вдруг Мальсибер. — Мне кажется, они как-то иначе сидели... и я не помню вот эту серую.

Мышь?!!

Руквуд подходит к одной из клеток — так и есть, там новая мышь, такой у него действительно не было: во-первых, они все белые, во-вторых, помечены, а в-третьих, он и так прекрасно их различает.

Он достает мышь из клетки — та беззвучно пищит, и Руквуд снимает с нее... или правильнее будет сказать — с него, ибо эта особь явно относится к мужскому полу — Силенцио. Мышь издает отчаянный и протяжный писк — а Мальсибер сзади хохочет. Потом спрашивает сквозь смех:

— Можно мне подойти посмотреть? Пожалуйста!

— Можно, — Руквуд с удовлетворением отмечает про себя, что урок, похоже, пошел впрок... только как произошло превращение — а главное, как вернуть Дирборну человеческий облик? И что, хотелось бы знать, произошло с его сознанием?

— Бедняга, — кажется, искренне сочувствует ему Ойген и протягивает открытую ладонь. — Можно мне его подержать?

— Нет.

— Ну тогда возьмите его как-нибудь... по-человечески сами, — просит он. — Ему неудобно и очень страшно.

— Вы его чувствуете?

— Да... только он... по-моему, это не человеческие ощущения, — говорит Мальсибер очень задумчиво. — Я, правда, никогда не делал ничего подобного с мышью... но можно проверить и сравнить, тут же есть, на ком. Надо его как-нибудь успокоить... у вас нету отдельной клетки?

Идея разумная, а клетку сотворить недолго, и буквально через минуту серая мышь, бывшая совсем недавно Карадоком Дирборном, посажена в небольшую отдельную клетку, где есть чистые опилки, сено, зерно и сырые овощи из уцелевших запасов, чистая вода — а, главное, домик, куда мышь-Дирборн немедленно и забивается.

— Прости, — виновато говорит ему Ойген, — я надеюсь, что это ненадолго... вы же сможете все исправить?

— Я не знаю, — отстраненно говорит Руквуд. — Сядьте и не мешайте. И ничего больше не трогайте.

— Не буду, — грустно говорит Мальсибер, садясь рядом с новенькой клеткой и успокаивающе поглаживая ее по прутьям — жест совершенно бессмысленный, но пусть лучше так: все при деле.

Следующие несколько часов Руквуд проводит в тщетных попытках разобраться в случившемся — и, наконец, вынужденно констатирует, что даже если и сумеет отыскать все ответы — то явно не настолько быстро, как это требуется. Собственно, их ждут к утру с отчетом — а утро уже практически наступило, еще пара часов — и Лорд, по всей видимости, их вызовет.

В общем, найти решение Августус не успеет — остается понять, что же сказать мистеру Риддлу.

Вопрос, на самом деле, действительно непростой — за обычный погром в лаборатории Мальсибера ждало бы суровое, но не несущее фатальных последствий наказание, а вот что с ним сделают за приведение в полную негодность единственного и потенциально весьма ценного источника информации — сказать сложнее.

— Утро уже, — нарушает молчание Ойген. Выглядит он усталым, расстроенным и виноватым — а еще очень напуганным: видно, тоже подумал о том, что его теперь ожидает. Но Руквуд находит его смерть неприемлемой — и вовсе не из гуманности, а потому, что вместе с ним умрет и тайна его необычного Империо, а Августуса это совсем не устраивает. Значит, нужно придумать что-то другое... и каким-либо образом решить проблему с тем, что Риддл мгновенно считает память Мальсибера даже при фоновой легилименции — закрываться тот не умеет и за два часа вряд ли научиться. Стереть память? Можно, но, во-первых, это тоже потребует правдоподобного объяснения, а во-вторых, Руквуду не хочется пока что вмешиваться в сознание, которое он собрался изучить... следовательно, нужно какое-то другое решение.

— Нужно решить, как мы представим ситуацию Лорду, — говорит Руквуд.

— В смысле... вы не выдадите меня? — радостно изумляется Ойген.

— Возможно, что нет, — кивает Руквуд. — Если найду иное решение.

Он ожидает вопроса «почему», зная, что обычно люди спрашивают именно это в подобных случаях, но Мальсибер только говорит радостно:

— Здорово! Спасибо! — и улыбается очень ярко и солнечно.

— Пока не за что, — напоминает ему Руквуд. — Мне не удалось подобрать приемлемый вариант. Вы не сумеете солгать Лорду.

— Тогда надо, чтобы он меня ни о чем не спросил, — тут же говорит Ойген. — Скажите просто, что... хотя нет, так нехорошо, — прерывает он сам себя.

— Говорите, — велит Руквуд.

— Ну... можно сказать, что у меня тоже ничего не вышло, и мое Империо он быстро сбросил — как только вы начали его допрашивать. А потом превратился в мышь, но, вероятно, что-то пошло...

— Сам превратился? — уточняет Руквуд.

— Ну да, — кивает Мальсибер. — Может, он анимаг. Незарегистрированный. Мы и не знали... и не успели ничего сделать. Но что-то пошло не так, и обратно его вернуть не выходит... может, он испугался чего-то очень сильно, пока мы его ловили.... не знаю кота увидел голодного — и перепугался... у вас есть кот?

— Нет, как видите, — Руквуд неожиданно даже для себя слегка улыбается.

— Но ведь мог быть? Мало ли... у вас тут кого только нет! Вот... нам обоим, правда, достанется, вероятно... и вам за меня тоже...

— Это справедливо, — кивает Руквуд. — Я должен был это предусмотреть. Вашей вины здесь почти нет.

— Еще один, — непонятно вздыхает Мальсибер. — Но сейчас я спорить не буду... пусть нет. Вот, и отдадим его Лорду — может, он сможет что-нибудь сделать. А то жалко его и вообще...

— Вам его жалко? — переспрашивает Руквуд. — Почему?

— То есть как «почему»? — изумляется молодой человек. — Человек стал мышью — и мы... вы не можете ничего с этим сделать! Этого, по-вашему, недостаточно?! Не говоря уж о том, что в грызуна он превратился из-за меня!

— Вам это неприятно? — уточняет Руквуд.

Мальсибер глядит на него насмешливо и изумленно:

— Вы представляете себе — да! Меня, почему-то, это вовсе не радует!

— Его все равно бы убили, — напоминает ему Руквуд.

— Это другое! — возмущается Ойген. — Вы не понимаете разницу?

— Сейчас он, во всяком случае, жив.

— Да разве же это жизнь? Вы бы сами хотели так?

— Не вижу существенной разницы для себя в этих двух вариантах.

— Какие же вы все странные... Как бы вам объяснить, — задумывается Мальсибер. — Одно дело — умереть человеком, пусть даже под пытками — тем более, никого и ничего так и не выдав: это почетно. И совсем другое...

— Сознания все равно нет, — говорит Руквуд. — Вернее, у него сейчас нет человеческого сознания, — уточняет он, — и я не уверен, что оно вернется, даже если получится обратить процесс вспять. Поэтому разница несущественна — существование в виде мыши или же смерть.

— А вы бы сами для себя что предпочли? — улыбается Ойген.

Потом встает и потягивается — осторожно — разминая затекшее тело.

А Руквуд задумывается. Надолго. Настолько, что Мальсибер в какой-то момент не выдерживает и говорит слегка нервно:

— Может быть, вы после об этом подумаете? Это же отвлеченный вопрос. А пока давайте порепетируем? Вы же тоже отличный легилимент...

— Давайте, — после небольшой паузы отзывается Руквуд.

Они репетируют. Удивительно, но выходит неплохо — закрывается, правда, Мальсибер странно… в каком-то смысле он вовсе не закрывается, а, похоже, фальсифицирует собственную память. Что невозможно, однако Руквуд считает, что если теория противоречит практике — нужно менять теорию. То ли Мальсибер настолько верит в собственную историю, то ли он видел когда-то нечто подобное, а теперь подменяет одно другим — так или иначе, а у него вполне получается убедительно изобразить требуемое, тем более, что процесса превращения, собственно, никто из них и не видел, и это в данном случае хорошо.

Однако просчитать реакцию Лорда у них не выходит — даже у Руквуда, с Мальсибера-то что взять… выслушав их историю, тот ожидаемо приходит в ярость, однако никакую легилименцию не использует — ограничиваясь неожиданным Круцио. Причём сперва достаётся Руквуду — правда, немного. Тому, впрочем, хватает… это настолько неожиданно, нелогично и… неправильно, что недоумение оказывается даже сильнее боли — хотя он и кричит, конечно же, и встает потом еле-еле — настолько дрожат и подгибаются колени. Помочь никто не подходит…

Мальсибер — второй, и вот ему неожиданно достаётся по полной, причем сперва от самого Лорда, а когда тот заканчивает, то вдруг подзывает к себе Беллатрикс Лестрейндж и, склонившись к её лицу, говорит так, чтобы его приглушённый голос был слышен в комнате каждому:

— Нашему юному другу требуется урок. Научи его. Как следует.

И внимательно наблюдает, когда та «преподает урок». Юноша на полу срывает голос от крика и хрипит, бьётся в судорогах — Руквуд вместе со всеми смотрит на это в молчании, а потом говорит Лорду как ни в чем не бывало:

— Изучить бы его Империо. Никто ведь больше не смог.

Лорд глядит на него, прищурившись, потом неохотно говорит Белле:

— Довольно, — та опускает палочку, но юноша на полу затихает не сразу. — Забирай. Расскажешь потом, если это будет достойно моего внимания, — Лорд оборачивается к серому совершенно отцу Ойгена: — После сына получишь. И впредь чтобы не было ничего подобного.

Тот даже не находит в себе сил среагировать — а Руквуд подходит к стонущему на полу Мальсиберу-младшему, подхватывает его — и активирует портал: аппарировать сейчас он не готов. Поскольку лаборатории можно считать что и нет, а тащить юношу в Отдел Тайн нецелесообразно и запрещено внутренними инструкциями, остаётся единственное место — его собственный дом.

Кровать там — как и спальня — одна, его собственная. Уложив на неё юношу, Руквуд прежде всего накладывает на него стазис, фиксируя его нынешнее состояние. Прежде всего его беспокоит состояние психики его нового подопытного: он и слышал, и видел, как странно срабатывает порой Круцио Беллатрикс — и тоже его изучал. Это оказалось несложно: в ней самой было безумие, и чем дальше — тем сильнее оно проявлялось через ее магию. Наверняка эта странность присутствовала не только в Круцио, но в нём — сильнее всего. Так и заклинание весьма нетривиальное…

Поэтому, едва приведя в порядок себя, Руквуд очень аккуратно накладывает Легилименс на Мальсибера. Тот в забытьи — тихо стонет: прокушенные язык и губы Руквуд ему сразу залечивает, но остаточную боль пока не снимает — сама пройдёт. Со временем. Результат оказывается предсказуемым, но досадным: это аномальное Империо — очевидно, семейное, родовое, и увидеть его просто так невозможно, или же комплекс техник, которых для удобства именуют так... В любом случае, молодой человек должен сам показать. И вероятность этого, насколько Августус может судить, крайне мала. Впрочем… посмотрим. Пока же нужно быстро привести его в чувство — во всех смыслах, и подсказку, где и как это лучше всего сделать, он легко находит там, где искал заинтересовавшее его Империо — в памяти самого Ойгена. Однако для этого требуются некоторые приготовления…

Сперва он пишет его отцу короткое письмо, в котором сообщает, куда собирается отправиться с его сыном и просит прислать тому минимум необходимых в дороге вещей. Затем — тоже порталом — навещает Отдел Тайн, где оформляет краткий отпуск за собственный счет и, заполнив соответствующие документы, забирает небольшую мобильную палатку для полевых — и не только — исследований №5/13, зелья, порталы и небьющееся сквозное зеркало для экстренной связи. Последний, кого он навещает — Лорд. Тот, узнав, что Руквуд задумал, усмехается и интересуется, нехорошо улыбаясь:

— Что, так всё скверно? Белла перестаралась? — и машет рукой. — Ненадолго. Безутешному любящему родителю вернёшь его целым и невредимым. Не увлекайся.

Словно не про него… Руквуд молча кивает — и возвращается к себе в дом. Там, уложив вещи уже для себя и еще раз мысленно сверившись со списком, берет юношу за руку — и произносит «Портус», а затем, захватив с собой и небольшую клетку с домиком, в котором прячется сжавшаяся в комок от страха серая мышь, хватается за стакан и исчезает.

…Ветер обдувает лицо Ойгена, шевелит волосы. Он прохладный и достаточно сильный — а вообще очень тепло, почти жарко, и от этого сочетания так хорошо, что даже просыпаться не хочется. Впрочем, он, кажется, и не спит… конечно, не спит — он не может спать на спине. А сейчас он лежит именно так — на спине, лежит, расслабленно устроившись на чем-то тёплом и невероятно удобном — он не может понять, что это, а открыть глаза нет ни сил, ни желания. Кажется… да нет, совершенно точно — он раздет, чуть ли не полностью, обнажённая кожа чувствует ветер… Он слышит странный шум, очень знакомый и мерный, но тоже никак не может его опознать — вернее, может, но он наверняка ошибается, а ничего другого в голову ему не приходит.

Он всё-таки приоткрывает глаза — взгляду открывается светлая ткань, создающая тень, а вокруг неё — синее с лёгкими белыми облаками небо.

— Я где? — спрашивает он непонятно кого, щурясь от всё равно кажущегося ярким света и поворачивая голову на бок — взгляд упирается сначала в мелкий песок, а потом в море с белыми полосами прибрежных волн.

— Это берег моря. По моим расчетам, это место лучше всего подойдет вам для восстановления, — говорит ему Руквуд.

Услышав этот голос, Мальсибер разом вспоминает все произошедшее — и изумлённо оборачивается: мелкий песок летит ему в лицо, скрипит на зубах... Кое-как сев — ему всё ещё немного нехорошо: ноют суставы и ломит мышцы, а ещё кружится и болит голова и почему-то стреляет в ухе — он оглядывается недоверчиво, потом смотрит на Руквуда и спрашивает:

— Это правда пляж? Мы на море?

— Верно, — кивает Руквуд. На нем светлые льняные брюки и светлая же рубашка с закатанными рукавами и расстегнутой верхней пуговицей, но выглядит он так же собранно и отстранённо, как в лабораторном халате, однако в данный момент и с данным человеком ему это не помогает: Мальсибер широко улыбается, счастливо глядит на него и встает, чуть пошатываясь. На нём самом только шорты — белые и очень короткие.

— Мы здесь надолго? И где мы? Что это за море? — засыпает он его вопросами.

— До вечера. Это итальянский берег Адриатического моря несколько восточнее Калери.

— Вы просто… вы чудо! — восклицает Ойген. — Идёмте купаться?

— Слишком сильные волны. Это опасно.

— Так тем более! — смеется тот. — Мы недалеко, постоим просто. Идёмте! — он смотрит выжидающе, а потом идёт один. Августус встаёт и идёт следом, останавливает его, повторяет терпеливо:

— Сейчас там опасно. Я не могу вас пустить.

— Мы же не магглы — что тут такого? — удивляется Ойген. — Мы не пойдём глубоко, зайдём немного… скажем, по пояс. И постоим в волнах. Увидите, это здорово! Вы же сами меня сюда привели, — напоминает он слегка удивлённо.

— Хорошо, — подумав, соглашается Руквуд.

Они идут к воде, и Мальсибер спрашивает:

— А почему, кстати? А почему мы переместились сюда? Как вы вообще узнали?

— Легилименция. У вас очень открытое сознание.

— Я даже не думал о море! — смеётся тот. — Вот клянусь — последнее, о чём я думал в последние сутки — это море. А вы здесь часто бываете, раз так легко зачаровали портал?

— Нечасто.

Мальсибер входит в воду — она очень тёплая и кажется не голубой, а почти бежевой, так много сейчас в ней песка. Руквуд же застывает у самой кромки прибоя, волны лижут его ботинки, оставляя их совершенно сухими. Мальсибер выглядит абсолютно счастливым, он опускается на колени и мочит волосы — волна накрывает его с головой, он выныривает с хохотом и подставляет грудь и лицо следующей. Его тянет вглубь, и Руквуд придерживает его мягкими невербальными чарами, наблюдая. Он оказался абсолютно прав со способом восстановления, и сейчас его интересуют подробности и детали — посему он Мальсиберу не мешает, только держит, чтобы тот не слишком увлёкся и не утонул. А тот, кажется, может: он ещё нетвёрдо стоит на ногах и должен, согласно прогнозам Руквуда, испытывать тремор в конечностях и ноющую боль во всем теле, но заметить симптомы не удается, они даже не ощущаются — юный Мальсибер стоит по пояс в бежевой от песка морской воде и легко покачивается в такт набегающим волнам. Когда очередная волна оказывается выше прочих и доходит ему почти до лица, он расслабленно опускается практически на колени, отдаваясь на её милость и получая от этого невероятное наслаждение, позволяя ей ронять себя, покрывая иногда с головой — и тут же легко встаёт… и кажется совершенно, абсолютно счастливым. Это чувство такое сильное, что, пожалуй, ощущается и безо всякого колдовства — а уж если использовать чары… ту же легилименцию... Тот совершенно открыт, но толку немного: у него в голове сейчас то же, что и перед глазами — волны, небо и ветер. И, кажется, вообще ничего больше — даже боли.

Они стоят в море чуть ли не час — и даже Руквуд чувствует своеобразную гармонию юноши и этого места. Наконец, Мальсибер оборачивается и, со смехом упав пару раз от ударивших ему в спину волн, подходит к Августусу.

— Огромное вам спасибо! — говорит он, протягивая ему руку — тот глядит слегка удивлённо, но пожимает. — А мне даже в голову не приходило никогда, что что можно взять и сделать портал так легко, и очутиться на море в любое время…

— Без подготовки и обучения это бывает опасно, тем более, незаконно через границу, — говорит Руквуд — Мальсибер только отмахивается:

— У меня же здесь родственники… но какая идея! Вот за неё — отдельное спасибо!

В самом деле: Руквуд знает, что мать Ойгена — итальянка, конечно, у него должна быть здесь родня. Августус потому и выбрал именно это место — памятуя о том, что Мальсиберы порой по полгода проводят на побережье. Ну, или проводили прежде… в последние годы Лорд чем дальше — тем меньше любит отпускать кого-то так далеко.

— У вас деньги есть с собой? — спрашивает тем временем Ойген. — Я есть хочу — вы не голодны? И где моя палочка? И остальная одежда? — он в шортах, и них же, разумеется, и купался — впрочем, тут никому нет до этого дела.

— Деньги есть, — кивает Августус. — Полагаю, мы можем уже вернуться.

— Вы сказали «до вечера»! — возмущается юноша. — Солнце ещё в зените! У нас полдня! Давайте устроим маленькие каникулы, — просит он. — Ну пожалуйста… неужели вам самому не хочется отдохнуть? Вам же тоже досталось… причём из-за меня. Мне очень жаль, правда, — искренне говорит он.

Руквуд качает головой, но пока обдумывает ответ, Мальсибер не выдерживает:

— Я же не читаю сейчас ваши мысли — про что это «нет»? Про каникулы, отдых или обед? Я деньги отдам, — спохватывается он, — у меня просто нет с собой…

Как же он, всё-таки, утомительно прыгает с одного на другое!

— Не нужно, — отвечает на его последнюю реплику Руквуд. — Хорошо, пусть будет до вечера. И мы пообедаем. Палочку вашу я после отдам, — добавляет он под конец. Того это почему-то вовсе не возмущает:

— Тогда пойдёмте куда-нибудь… уже все равно, куда, в Италии везде вкусно кормят. Вы что любите?

— В палатке предусмотрен запас еды на трое суток, — говорит ему Руквуд, но на молодого человека это не производит никакого впечатления — он только отмахивается:

— Но это же идиотизм: есть в Италии свою английскую пищу! Пойдёмте посидим где-нибудь, ну пожалуйста!

В его словах есть если не смысл, то логика, и Августус, подумав и не обнаружив каких-либо противопоказаний, соглашается. Мальсибер болтает, перескакивая с одного на другое: то про итальянскую кухню, то про их вина, то про море, то про что-то ещё… У него это выходит очень естественно и неожиданно ненавязчиво — даже размышлять не мешает, создавая почти что приятный фон. Тоже странная особенность… и, похоже, он уже совершенно восстановился. Можно начинать работать по-настоящему.

Когда Руквуд вновь проникает в его сознание, тот, кажется, даже не замечает этого. Они сидят в ресторанчике и едят пасту — действительно вкусную. Ойген заказывает бокал местного белого и с наслаждением пьёт вино — странно, не по-английски, разбавляя его на две трети минеральной водой, которой ограничивается Руквуд. Юноша расслаблен и, кажется, совершенно счастлив — Августус, пожалуй, впервые оказывается в таком радостном и гармоничном сознании. Продолжая болтать о какой-то ерунде, Мальсибер вдруг смотрит на него внимательно и спрашивает:

— Вы что-то конкретное ищете у меня в голове? Может быть, проще спросить? Я отвечу, если могу, — и смеётся.

Другой бы смутился — а Руквуд говорит просто:

— Мистер Риддл передал мне вас на какое-то время для изучения.

— Вообще-то, я не его домашний эльф, чтобы меня передавать, — фыркает скорее весело, чем возмущённо, Мальсибер. — Но мне не жалко… если вам интересно — пожалуйста.

— Мне интересно, — кивает Руквуд.

— Тогда ладно, — пожимает плечами Ойген — и продолжает прерванное рассуждение об особенностях приготовления итальянской пасты.

И это странно. Удобно, конечно — но всё-таки больше странно. Руквуд ставит себе мысленную отметку разобраться в природе и этой странности тоже — и продолжает работать. Это очень легко — и непривычно, и при этом, как ни удивительно, весьма малорезультативно: Августус видит очень много всего, начиная с самых ранних, детских воспоминаний и заканчивая нынешними, однако того, что ему нужно — процесса обучения этому специфическому Империо — там словно нет. Семейная защита, вероятно… однако нет такой защиты, которую нельзя было бы взломать, главное — найти слабое место. А его нет — потому что взламывать нечего, Ойген словно и не учился никогда этому, а сразу родился с подобным умением. Что, разумеется, невозможно. Руквуд находит всё — начиная с первых шагов и заканчивая квиддичем, зельями, который Мальсибер, похоже, терпеть в школе не мог из-за их монотонности и внешне невпечатляющего результата (заодно Августус обнаруживает, кто ему всегда помогал с ними — количество списанных работ впечатляет) и уроками Долохова, которые для Ойгена по полезности и привлекательности стоят где-то между тем же школьным зельварением и школьными же наказаниями у завхоза — и ко вторым они, пожалуй, ближе, чем к первым.

— Что вы там так отчаянно ищете? — спрашивает, наконец, Ойген, морщась и потирая виски. — Спросите или прервитесь хотя бы, тяжело же… у меня голова болеть начинает.

Руквуд кивает и останавливается — у него ещё будет время, и глупо сейчас восстанавливать против себя настолько настроенного на сотрудничество человека. Да и потом, тот прав: не стоит так долго копаться в чужом сознании непрерывно, обеим сторонам это совсем неполезно.

— Так что вы ищете? — повторяет Мальсибер, заказав десерт им обоим.

— Процесс вашего обучения Империо.

— Не найдёте, — смеётся он. — Только меня измучаете.

— Почему?

— Стёрто, — Мальсибер улыбается. — Как раз от таких как вы. Не обижайтесь.

— Понимаю, — слышать про обиду ему несколько странно. — Найду.

— Слушайте, — Ойген становится вдруг серьёзен. — Это семейная магия — её нельзя выпытать силой или узнать хитростью. У всех есть такая… у всех старых семей. У вас ничего не получится. А я не сумею вам показать, даже если и захочу… вы не член семьи. Забудьте вы это. Вы так просто убьете меня случайно… хотя вам все равно же? — мирно и даже весело спрашивает он.

— Вам нет нужды волноваться. Вред будет минимизирован.

— Слабое утешение, учитывая беднягу Дирборна… не сердитесь, но мне это не нравится — не то, что вы роетесь в моей голове, это пожалуйста, а то, что вы пытаетесь отыскать. Хотя вы, конечно, куда деликатнее Лорда, — он улыбается и придвигает к себе принесённый десерт — что-то густое и белое в небольшом узком высоком бокале с широкой трубочкой и ещё почему-то ложечкой. Руквуду приносят такой же — Мальсибер ему поясняет: — Это сорбет — я взял лимонный, жарко… попробуйте! Мне больше нравится пить, но некоторые едят ложкой.

Это приятно и вкусно — тот густой и похрустывает на зубах то ли мелким льдом, то ли снегом.

— Вы очень легко впустили меня в своё сознание, — говорит Руквуд. — Почему?

— А почему нет, если вам интересно? — пожимает плечами тот. — Мне не жалко… а секретов особых там всё равно нет — так, всякие детские глупости вроде списанных школьных работ, — он смеётся. — Вам понравилось?

— Это понятие неприменимо к подобным вещам, — отвечает, подумав, Августус. Ойген только вздыхает.

— Понятие «понравилось» ко всему применимо, — возражает он мягко. — Даже к Круцио, что мы имеем несчастье регулярно наблюдать на некоторых наших товарищах. Что уж говорить о чужой голове… так на сколько, вы говорите, Тёмный Лорд вам меня «подарил»?

Вопрос Руквуда озадачивает — ибо он по делу, и у того на него нет ответа: они не обговорили время.

— То есть непонятно? — правильно истолковывает паузу Ойген. — Это отлично! — он улыбается и говорит успокаивающе, — но я дам вам возможность ещё поработать, если вы обещаете мне рассказать, что вы там интересного отыскали. Расскажете?

— Вы не знаете, что вы помните? — слегка удивляется Руквуд.

— Я же прошу интересное рассказать, а не вообще всё! — смеётся Мальсибер. — Мне любопытно, что покажется вам интересным.

— Хорошо, — подумав, соглашается Руквуд. — У вас нет секретов?

— Серьёзных — нет… Да и я плохой окклюмент, мне всё равно закрываться от вас бессмысленно — зачем? Только устану, и голова разболится, а вы всё равно всё что нужно — найдёте.

Это, бесспорно, правда.

— Вы боитесь боли? — уточняет Руквуд.

— Кто ж её не боится… хотя я как-то читал одну странную книгу, — говорит он с озорной улыбкой, — вот там как раз рассказывалось о том, что боль — это наслаждение. Какого-то немца. Удивительный бред… но Белле бы, наверное, понравилось. Я даже думал как-то подарить ей — но решил, что тогда Руди меня заавадит, — он смеётся.

— Вы читали фон Махоза? — это странно: Мальсиберы — чистокровнейшая семья, никогда ничего общего с магглами не имевшая, а это маггловский автор.

— Да у Малфоев в библиотеке чего только нет, — весело кивает Ойген. — Интересно, насколько он популярен у магглов?

— Не слишком.

— Вы знаете — и хорошо. А то это даже страшно, — он улыбается и досадливо трёт ноющие виски. — Могу я искупаться еще раз?

Руквуд молча кивает, оставляет на столе деньги (счёта ещё нет, но он его и так знает) и встаёт. Сам он купаться не собирается, но Мальсиберу море, похоже, помогает восстановиться — а чем быстрее и полнее это произойдёт, тем лучше. Поэтому они возвращаются к укрытой чарами палатке и тенту и идут к морю, где Ойген, быстро раздевшись, бежит в волны, а Руквуд остаётся на берегу, вновь накладывая на него те же мягкие удерживающие чары.

То, что случается дальше — категорически невозможно: морские змеи, что бы ни рассказывали о них магглы — твари вполне мирные и для людей не представляю опасности, разве что в открытом море, но все же с момента последнего столкновения прошло почти триста лет, и подвиг Гленмора Пикса с тех пор не повторяли. Однако, по всей видимости, с одним из них что-то случилось — возможно болезнь, а может у магглов очередная авария, но нечто заставило его выброситься на берег — а потом погнало вглубь суши. К людям.

Руквуд прекрасно осознает, что поддерживать и сохранять Статут это не просто должностная обязанность любого невыразимца с 1750 года, это залог выживания волшебного мира и следовательно задача любого сознательного волшебника. Всё происходит так быстро, что времени планировать и даже думать практически нет, и Августус действует почти на пределе своих возможностей — и даже в какой-то момент думает, что, видимо, всё-таки не справляется. И этот миг промедления приводит к неизбежной ошибке…

— Т-ш-ш, — говорит тихий и ласковый голос, и лба Августуса касается восхитительно прохладная ткань. Она обтирает воспалённое от жара лицо, а потом уверенная рука приподнимает его голову, а губ касается что-то твёрдое и прохладное. — Нужно выпить, — говорит голос. — Медленно. Невкусно, но надо.

Он глотает — жидкость холодная, что приятно, и действительно крайне отвратительна на вкус, но это не важно — раз нужно, значит, нужно.

— Хорошо, — голос, кажется, улыбается, а рука опускает голову на подушку. — Сейчас станет легче…

Что же с ним такое? Руквуд никак не может вспомнить… с ним что-то произошло... непредвиденное. Что очень плохо… что же случилось? Он пытается хотя бы открыть глаза, но сил нет, а веки кажутся такими тяжёлыми. Он оставляет эти попытки и пробует что-то сказать — бесполезно… язык ещё тяжелее и совсем не хочет двигаться.

— Ш-ш-ш, — звучит тот же голос, очень ласково, почти нежно. — Всё хорошо… потерпите немножко…

Прохладные осторожные пальцы касаются его лица и гладят его — так странно…

— Вы всех нас спасли, — шепчет голос. — Я даже представить себе такого не мог… это было невероятно красиво!

Спас? Он мог, если пришлось бы — почему же невероятно? Как же болит голова… Ещё жжёт бедро и руку и ужасно хочется пить, даже не важно, что — во рту сухо до боли, язык распух, кажется, и кажется настолько шершавым, что царапает нёбо.

— Поспите, — произносит голос, и прохладные руки исчезают. Поверхность под Руквудом — кровать? — чуть качается: видимо, сидящий на ней человек встаёт. Ему не хочется, чтобы тот уходил — сейчас это его единственная связь с реальностью, и потерять её неприятно. Августус стонет и пытается выразить это — и у него получается, но не вербально, а мысленно. Сознание, в которое он попадает, кажется ему знакомым и очень тёплым и светлым — он сосредотачивается и вспоминает, наконец, имя: «Мальсибер». Тот сразу же возвращается — свет, видимый сквозь закрытые веки, загораживает его тень — присаживается на край кровати, зачем-то берёт его руку в свои: — Я останусь, конечно. Не надо так напрягаться, я сам вас впущу…

Он и вправду впускает — сознание его становится совершенно открытым, и Руквуду это ощущение вполне знакомо, а сейчас оно ещё и очень уместно и, пожалуй, приятно. Ему хочется вспомнить, что же случилось — и Мальсибер ему тут же показывает.

Змей. Пляж. Сметаемая в море гигантский хвостом палатка … Огромная морская тварь, по непонятной причине выбросившаяся на берег и ползущая почему-то к городу Статут… инструкции… битва, практически один на один, от юноши толку немного: во-первых, это не его дело, во-вторых, он ничего не умеет, в-третьих, он попросту ещё не здоров. Однако кое-что он всё-таки делает — например, очень удачно и вовремя ставит щитовые чары, не пуская тварь туда, к людям, и не менее удачно отвлекает её — кажется, совсем не боясь: дразнит, а потом слепит, пуская в глаза дурацкие солнечные зайчики. Но это действительно помогает — хотя основную работу делает, конечно же, Руквуд. И это правильно — только так и правильно, на самом-то деле… А юноша молодец…

— Хватит, — очень мягко говорит тот, касаясь ладонью его закрытых глаз. — Вы устанете. Целители вам запретили… я вам потом покажу всё что вы захотите. Что смогу, — поправляется он.

И снова встаёт, чтобы уйти — и, почувствовав его сопротивление, опять садится.

— Давайте я с вами просто поговорю, — предлагает он, — а вы просто послушаете? Но делать ничего не станете? Вам совсем сейчас нельзя… я не хочу, чтобы с вами что-то плохое случилось, — искренне говорит он. Эта искренность странна — не сам её факт, а то, что тот действительно беспокоится и переживает: они же едва знакомы… А юноша тем временем начинает болтать: про Италию, про змеев вообще и про морских — в частности, про уроки ухода за магическими существами, даже про легенды, которые ходят про Отдел Тайн, и всё это очень легко и весело. Руквуд слушает вполуха, но болтовня эта помогает ему вернуть сперва ясность сознания, а потом и уснуть — нормально.

Просыпается он уже вечером, на закате. Лежит, прислушиваясь к своим ощущениям: голова очень тяжёлая и болит по-прежнему, но боль слабее и уже не мешает думать, руку и бедро жжёт — их сильно стягивают повязки, но это стягивание, кажется, нужно. Но в остальном он, похоже, в порядке… хотя нет — ещё у него высокая температура, по всей видимости, от яда.

На сей раз он вполне может открыть глаза — и, открыв, упирается взглядом в дремлющего рядом с ним в кресле молодого Мальсибера. Тот лежит поперёк: свесив ноги через подлокотник и боком привалившись к спинке. От устремлённого на него взгляда он просыпается, щурится, моргает и говорит:

— О, вы проснулись. Добрый вечер. Вам лучше?

— Да, — оказывается, он вполне может говорить, однако, негромко и хриплым шепотом.

— Хорошо, — тот кивает. — Мы все перепугались за вас… я от страха даже аппарировать умудрился практически идеально.

Руквуд кивает. Он сделал всё правильно… только очень устал — вероятно, не рассчитал силы.

— Когда у него пена пошла изо рта, он вас поранил, — говорит Ойген. — А на меня не попало…

Это хорошо, что не попало… и правильно.

— Где мы? — наконец, задаёт Руквуд мучающий его вопрос.

— В доме моей бабушки, — улыбается Ойген. — В Пьемонте.

— Сколько…

У него не хватает сил сразу выговорить предложение целиком, но юноша и так его понимает:

— Сколько вы тут лежите? — уточняет он и, получив кивок, отвечает: — Третий день. Целители говорят, что это немного… я тогда аппарировал с вами прямо сюда — бабушка очень обрадовалась, но и разволновалась за вас. Вы извините, но мне пришлось всё рассказать и ей, и родителям.

— Они…

-… здесь, конечно, — кивает Мальсибер. — Ещё раз извините. Но это потом… я сейчас вам поесть принесу, — он поднимается и, потягиваясь со сна, выходит.

И возвращается с чашкой бульона, и садится на край кровати.

— Вас покормить, или сами выпить попробуете?

Руквуду всё равно, он очень устал, ему плохо и он совершенно не голоден — но есть нужно, он знает. Пока он думает, что ответить, Ойген сам принимает решение и ловко поднимает подушку, придавая обессиленному Августусу более удобное положение для еды. А потом берёт ложку и начинает его кормить. Видно, что делать это он не умеет, но, впрочем, со взрослым и несопротивляющимся человеком это не очень сложно.

— Почему вы делаете всё сами? — еда действительно придаёт сил, и Руквуд, наконец, в состоянии задать полноценный вопрос.

— Ну а кто? — удивляется тот. — Могу эльфов прислать… хотите?

Хочет ли он? Какой странный вопрос… ему, собственно, всё равно, он же не про то спрашивал… почему этот молодой человек всё время понимает его неправильно?

— И потом, вы же меня спасли… в каком-то смысле, — продолжает, тем временем, Ойген. — Долга жизни, правда, не появилось, мы с папой проверили, но всё равно. Поэтому я полагаю правильным хотя бы позаботиться о вас самолично, — он улыбается.

Это понятно и логично. Августус закрывает глаза — смотреть больно, видимо, у него обезвоживание: слизистые полости рта сухие, пульс учащён, а глаза, кажется, воспалились. Ойген вновь обтирает его лицо влажной холодной тканью и спрашивает:

— Хотите воды?

Тот кивает — и получает прохладную воду, делает несколько глотков и чувствует, как та спускается по пищеводу, и даже в желудке, кажется, остаётся ещё пару секунд холодной. Это очень приятно… жар утомляет и очень мешает.

— Жар — от яда, — говорит Ойген, вытирая теперь его руки. — А чары охлаждающие нельзя — целитель сказал… посему пока только так.

Он молчит какое-то время, а потом говорит очень тихо:

— Лорд был здесь.

Руквуд резко открывает глаза.

— Да нет, он не злился, — добавляет молодой человек успокаивающе. — Скорее, смеялся. Сказал, что более странной кандидатуры на роль спасителя магглов даже представить нельзя. Сказал явиться к нему, как только вернётесь. Велел не спешить и восстановиться. Меня отругал, — улыбается он.

— За что? — с лёгким, но отчётливым удивлением спрашивает Руквуд. Даже на его взгляд действовал молодой человек — исходя из комплекса его опыта, умений и знаний — практически идеально.

— А кто его знает? — легкомысленно отмахивается тот. — По-моему, ему просто надо было кого-нибудь поругать — а вас всё равно без толку было, вы же без сознания… не орать же на эльфов, — смеётся он. — А я испугался — всё польза… Велел никому не рассказывать… папе, как мне кажется, тоже велел. Хотя я особого смысла не вижу: всё равно кто-нибудь да узнает. Но я не скажу…

Руквуд пытается сморгнуть матовую пелену — в глаза словно песка насыпали — а потом и вовсе опускает покрасневшие веки. Ойген, между тем, продолжает:

— Про денежное возмещение. Скажите, сколько я вам должен — я всё отдам, сразу же... папа был в ужасе и тоже уже меня отругал, так что, наверное, можно считать, что я уже довольно наказан?

— Можно, — шепчет Руквуд. Он в самом деле считает, что этого вполне достаточно — даже Круциатусов вполне бы хватило.

— Вы на меня не злитесь?

— Нет, — наверное, он улыбнулся бы, если бы чувствовал себя не так скверно. Сердиться в данном случае крайне глупо… Его что-то мучает, какая-то мысль — он никак не может её поймать, но она связана со случившемся как в лаборатории, так и на берегу, связана непосредственно и очень сильно, и это что-то чрезвычайно важное… нет, не вспомнить.

— Могу я помочь? — спрашивает Мальсибер, опуская что-то холодное ему на голову. — Вам что-нибудь нужно?

Нужно — только он сам не знает, что именно. Не просить же этого юношу помочь поймать эту мысль… он сам вспомнит — как только ему станет лучше.

— Эльфы принесли всё, что осталось на берегу, — говорит, тем временем, юноша. — Боюсь, там тоже всё весьма пострадало…

Точно! Берег… клетка… Дирборн!

— Они нашли клетку? — Руквуд открывает глаза и, моргая и щурясь, требовательно смотрит на Ойгена. Тот грустно кивает:

— Нашли… Но пустую. Смятую и открытую… я смотрел — кровь там только ваша и этого змея. Больше ничьей нет, — он делает паузу, а потом говорит: — Кажется, он сбежал… это ведь Дирборн был?

— Да, — он закрывает глаза.

Это не просто провал… Это ошибка и глупость — причём его собственные. Клетку следовало зачаровать… или ещё что-нибудь с нею сделать. Но не оставлять так…

И что теперь делать? Отыскать мышь на этом бесконечном берегу невозможно — это он понимает отлично. Был бы человек — можно было бы заклинаниями, но тут…

— Мне очень жаль, — слышит он тихий и грустный голос. Он верит — юноше действительно жаль. Жалость эта ему непонятна — почему именно жалость? Он понял бы досаду, испуг, даже отчаяние — но жалость…

— Почему? — спрашивает, не открывая глаз, Руквуд.

— Потому что теперь он навсегда останется мышью, — отвечает Мальсибер. — Вы же тоже грустите…

— Это очень нехорошо, — говорит Руквуд. — Моя ошибка.

У него снова очень сильно — до тошноты — начинает болеть голова, он сглатывает и просит воды. Ойген вновь очень осторожно поит его — похоже, из ложки, совсем по чуть-чуть, к счастью, не трогая его многострадальную голову.

— Когда он ударил вас хвостом, я подумал, что он сейчас снесёт вам голову, — произносит — к счастью, очень тихо — Мальсибер. — Целители говорят, что голова у вас ещё долго будет болеть…

Как некстати… Он думает, как можно отыскать Дирборна — Ойген продолжает что-то говорить, и его голос постепенно вновь остаётся единственной связью с реальностью, за которую Руквуд ему пожалуй что благодарен. Потом и он исчезает, и Августус погружается в странное состояние, которое очень напоминает сон, с той лишь разницей, что он сам прекрасно осознаёт, что не спит — а думать не может… перед глазами мельтешат беспорядочные, большей частью знакомые образы, он пытается зацепиться за какие-нибудь из них, как-то их упорядочить, но это ему не удается, и от этих бесплотных попыток боль становится только сильнее.

И вдруг всё это уходит, вся эта яркая муть, и остаётся, наконец, только одно желание — спать. Боль отступает — и он, наконец, засыпает, не зная, что вызвавший это простое желание будет сидеть рядом с его постелью всю ночь, не выпуская из рук свою нарядную палочку красного дерева, и так и уснёт в кресле под утро.

…Дирборна они, разумеется, так никогда и не найдут. Руквуд даже не сумеет сказать, жив ли он до сих пор — Мальсибер тоже, разумеется, ничем помочь тут не может, только говорит в какой-то момент, когда они стоят посреди опустевшего к вечеру пляжа:

— Ну, может, он будет хотя бы по-мышиному счастлив.

— Вам это важно? — уточняет Руквуд. Мальсибер смеётся:

— Мне приятно так думать. Вы сейчас спросите «почему», так что — потому что это я виноват в том, что с ним случилось, и мне приятнее представлять, что из моей глупости вышло всё-таки что-то хорошее.

— Вы полагаете существование в виде лишённой разумного сознания мыши чем-то хорошим?

— Я полагаю хорошим счастливое существование, — снова смеётся Ойген. — Пусть даже и в виде мыши.

…Ни Ойген Мальсибер, ни Августус Руквуд никогда не узнают об этом, но юноша окажется прав: Дирборн в своём новом обличье проживёт ещё много невероятно долгих для мыши лет — и хозяйки в окрестных домах очень долго потом будут жаловаться, насколько же умные пошли грызуны, и как они пробираются даже туда, куда, казалось бы, попасть не могут никак. Человеческий облик, как и сознание, больше никогда не вернутся к нему, но порой он будет вспоминать очень странные вещи — такие, к примеру, как кот, которого он, мышь, держит у себя на коленях, или стремительный полёт на какой-то палке, или странное почти безволосое существо рядом, которого так приятно касаться. А ещё он будет вспоминать жутковатые красные глаза и больше всего на свете станет бояться змей.

Руквуд же вернётся в Англию — вместе с обоими Мальсиберами, которых он начнёт, не афишируя, изучать — обоих. Однако закончить это исследование ему будет не суждено: в ноябре 1981 года Тёмный Лорд не вернётся из дома Поттеров, а через несколько дней будут арестованы первые его сторонники, входившие в так называемый ближний круг, в том числе и младший Мальсибер. Чуть позже под арест попадёт и сам Руквуд, чьё имя, спешно пытаясь выторговать себе свободу, назовёт на очередном суде Игорь Каркаров. Августус будет единственным, кого тот выдаст Визенгамоту: больше ни одного неизвестного имени он им не назовёт.