О мифах и магии (гет)

Когда Гермиона в последний раз приглашала к себе парня — хотя, наверное, если тебе двадцать пять лет, то уже можно называть парней мужчинами, — всё закончилось именно что плохо.

Оценить собственный выбор трезво она смогла лишь позднее, иначе не позволила бы себе подобного безрассудства: подсовывать малознакомому человеку записку со своим телефонным номером, который он при желании узнал бы и сам, и зазывать в гости.

— Приходите. С удовольствием увижусь с вами где-нибудь вне этих стен, — сказала она тогда.

Он был рыжеволосым. Все они были рыжеволосыми. Её к ним влекло с тех пор, как с ней случилось… то, что случилось. В Лондоне, вероятно, осталось не так много рыжеволосых холостых мужчин подходящего возраста, с кем она не встречалась бы. И одним из них оказался медбрат из её психиатрической лечебницы.

Он улыбался широко, открыто. Россыпь веснушек на щеках и переносице сливалась в сплошное пятно бронзового цвета. Иногда он отпрашивался покурить, а сам утаскивал из ящика стола на сестринском посту книгу в твёрдой обложке и читал, смешавшись с остальными курильщиками, дымившими во дворе. Из окна палаты были видны только их спины.

Он всегда старался подсунуть дополнительную порцию желе Гермионе на ланч.

Однажды, когда рядом не было лишних ушей, он прошептал ей, придвинувшись и улыбаясь:

— До сих пор не пойму, зачем тебя здесь держат.

Она посчитала это явным признаком его, так сказать, заинтересованности.

— То есть меня скоро отпустят домой?

В груди затеплилась надежда. Ладонь Гермионы почти осязала мягкость кошачьего меха, а кончики пальцев — гладкость клавиатуры лэптопа.

— Ничего обещать не могу, — ответил медбрат с той же улыбкой.

Через три дня Гермиону выписали. Он проводил её, поднося сумку, до машины. Родители поблагодарили его, пожали ему руку, а он помахал вслед выворачивающей с переполненной парковки машине и продолжал махать, пока отец Гермионы выскакивал и бежал к автомату с квитанциями, пунцовый от смущения, что забыл заплатить.

Ещё четыре дня спустя медбрат стоял у дверей дома Грейнджеров, когда родители Гермионы были на работе.

— У меня выходной, — объяснил он ей, и уши его покраснели.

Она улыбнулась и пригласила его войти.

Продлилась связь недолго. Пусть Гермиона из осторожности выпроваживала его за сорок пять минут до возвращения родителей домой и, дотошная во всём, выбрасывала презервативы и упаковки от них в общий мусорный контейнер в каком-нибудь людном месте, но ведь тайное однажды обязательно проявится. Она боялась не только разоблачения, того, что отец и мать прочтут её мысли, но и быть застигнутой врасплох и в результате лишиться даже тех крох свободы, которые у неё пока имелись. Плюс ко всему — в перерывах между невыразительными соитиями под покровом выглаженных простыней — разговоры сделались дольше, содержательней; и с каждым таким разговором Гермионе становилось всё ясней, что её любовник теперь понял, почему она оказалась в лечебнице. Его вопрос, не собирается ли она снова лечь в больницу («Мы с тобой могли бы там видеться чаще», — сказал он, по обыкновению улыбаясь), поставил на их встречах точку, потому как Гермиона проговорилась родителям.

— Я кое с кем встречаюсь, — сообщила она в один из дней за обедом.

— С кем это? — спросил отец, даже не заметив, что из уголка рта у него торчит кусочек курицы.

— Не слишком ли рано? — подхватила мать.

— С медбратом. — Гермиона потупилась. — И я начинаю думать так же.

Родители обменялись недобрыми взглядами, прекрасно поняв, какого медбрата она имела в виду.

Больше Гермиона его не видела. Захваченная чувством вины, зато и временно отпущенная иным чувством, которое приходилось прятать глубоко внутри, — болезненным чувством неправильности, она звонила в лечебницу. Однако там сначала ответили, что он ушёл в отпуск, а через несколько недель — что уволился. Потом Гермиона с тяжёлым сердцем ожидала визита полицейских и обрадовалась, когда никто не явился задавать щекотливые вопросы. Она даже пыталась найти его через Гугл, но и компьютер ничего не знал о его судьбе.

О Снейпе она тоже сделала запрос — сразу после той встречи на площади Гриммо, — и не преуспела: одна деревня в Саффолке и шестьсот однофамильцев.

* * *

Родителей дома не было. Гермиона почувствовала облегчение и одновременно раздражение от этого облегчения. Всему виной не то помрачение рассудка, не то влияние зимней полутьмы, когда не помнишь, поднималось сегодня солнце или нет.

Двадцать минут, потраченных на дорогу пешком от одной станции подземки к другой под предлогом, что так можно срезать путь, понадобились Гермионе, чтобы решить, приглашать ли Снейпа к себе или это всё-таки плохая идея. Она меняла своё решение по крайней мере четырежды и смирилась только тогда, когда на Дистрикт лайн он сел рядом, поднял взгляд на прикреплённые над окнами рекламные объявления и расслабленно сложил вместе бледные ладони. Как будто сидеть по соседству — в вагоне с уймой свободных мест — вполне естественно.

Они почти не говорили, идя к дому Гермионы. Она шла, кутаясь в пальто, и бумажный мак царапал шею под поднятым воротником. Снейп шагал рядом, засунув руки в карманы. Подходя к передней двери по подъездной дорожке, Гермиона задавалась вопросом, видят ли их соседи; смотрела, вдруг где-то за окном колыхнётся занавеска. Но в примыкающих домах не горел свет — так рано днём ещё никто не вернулся.

Она не замешкалась с ключами и отперла замки недрогнувшей рукой, чему была горда. Гордости поубавилось, когда она, забыв отодвинуть засов, сильно стукнулась коленкой о закрытую дверь и выругалась.

— Вы в порядке? — спросил Снейп.

Гермиона не ответила, с приглушёнными проклятиями отодвигая задвижку.

Оба вошли в дом.

— Обувь, боюсь, придётся снять, — сказала Гермиона. — Мама недавно постелила новый ковёр.

Она наклонилась развязать шнурки. Пояс у неё на пальто был слишком туго затянут, отчего кровь ударила в голову. Цветные пятна расползлись по чёрному пальто Снейпа. Он бесшумно притворил за собой дверь, и Гермиона почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Чаю? — спросила она, балансируя на одной ноге и снимая со второй ботинок. И боясь увидеть, как рука Снейпа потянется запереть задвижку, а глаза загорятся маниакальным блеском.

Но он держал руки в карманах, и выражение его лица оставалось нечитаемым.

— Пожалуй, — ответил он.

Гермиона ретировалась в кухню.

Мысли её закипали вместе с чайником, бурлили, пузырясь и лопаясь.

Клянча еду, вошла Косолапка. Следом явился Снейп, с изумлением разглядывая похожий на ёршик для бутылок хвост, который стоял торчком и лишь на самом кончике изгибался подобно вопросительному знаку.

Снейп ещё не успел произнести ни слова, а Гермиона уже встала на защиту питомицы:

— У неё такая приплюснутая мордочка, потому что она персидской породы.

— Разве я сказал что-то обидное? — спросил Снейп.

Он выдвинул себе стул и ожидал разрешения присесть. Гермиона махнула рукой; как раз отключился электрочайник. Снейп сел, а она, чересчур резко распахнув дверцу буфета, едва не уронила кружку.

— Она очень умная, пускай на первый взгляд и не скажешь. Из-за этого её долго никто не хотел забирать, и она пробыла в приюте полгода, хотя самочки рыжего цвета довольно редки.

— Ну надо же, — без выражения сказал Снейп.

Гермиона ощетинилась, не желая служить мишенью для насмешки. Но гнев немедленно утих, стоило почувствовать лёгкое покусывание за голень: Косолапка напоминала, что её мисочка у холодильника до сих пор пуста.

— Отстань, — бросила Гермиона, и кошка, дребезжа бубенцом на ошейнике, удалилась. — Вообразите, постоянно таскает мышей, — пожаловалась она Снейпу, хоть того явно не интересовала тема домашних животных. — И засовывает их между страниц утренних газет, представляете? Жутковато на самом деле. Молока?

Снейп кивнул:

— Пожалуй.

Гермиона наконец замолчала, присела напротив него за стол. Она забыла подать сахар, но раз Снейп его и так не просит, не решилась подняться и достать сахарницу.

— Простите, — извинилась она.

— За что? — спросил он, уставившись на пар, взвивающийся над кружкой.

— За то, что волнуюсь. — Если верить кухонным часам, она уже десять минут наедине с этим человеком, а он ещё не попытался её убить. Очко в её пользу. Или наоборот. По половине очка за безрассудство и здравомыслие. — Чем вы занимаетесь? — светским тоном осведомилась она, но не смогла донести до рта кружку — боялась расплескать чай.

— Научными изысканиями.

— Ну надо же! — Гермиона, поставив кружку обратно на стол, подула на обожжённые пальцы.

— Вижу, вас это удивляет, — заметил Снейп, и она покраснела. Это уже превращалось в дурную привычку! — А вы чем?

— Да так, всякой всячиной. После школы никак не могу определиться, — ответила она. Что в действительности означало: «Я ничего не добилась с тех пор, как завалила экзамены на аттестат о полном среднем образовании». Провал, который до сих пор не могла себе простить. И, к слову, родители — тоже, хоть и отказывались признаваться в этом. — Некоторое время я работала в книжном магазине на Чаринг-Кросс Роуд, но в прошлом году меня уволили. — «Меня уволили, когда мои родители и работодатель решили, будто я зачастила в отдел фэнтези, что вредило и мне, и книжным корешкам, которые я якобы перегибала». — Итак, — снова заговорила она, и голос дрогнул, — вас когда-нибудь принудительно помещали в психбольницу?

Снейп поперхнулся. Гермиона уже предвкушала, что он выплюнет: «Что, простите?!», но ничего такого не случилось. Он деликатно откашлялся, прикрывшись рукавом, и спросил:

— А вас?

— Было дело. Я… Из-за несчастного случая… Назовём это так.

Он сжал губы в линию и откинулся на спинку стула, коротко скрипнувшего под его небольшим весом.

— Боюсь, со мной не случалось ничего… такого. Ничего подобного.

— Понятно, — сказала Гермиона, почувствовав разочарование с примесью личной обиды.

— Скорее всего, причиной тому отсутствие у меня родственников, чем что-либо другое, — добавил он.

Гермиона вздрогнула. Она и прежде не думала о нём, как о человеке, у которого есть семья, близкие. Осознание, что она оказалась в этом права, наполнило её печалью. Хотя, возможно, стоило насторожиться.

— Ваши родители наверняка сильно беспокоятся за вас, — заметил Снейп.

— Да, — подтвердила Гермиона, раздумывая, была ли в его тоне горечь или только послышалась. Она нервно пошевелилась, и ранее ушибленное о дверь колено задело тонкую ножку стола. — Итак, поговорим о том самом.

— Поговорим, — согласился Снейп, поставив кружку и сложив руки на столе. Худощавое лицо было спокойным, но исполненным ожидания.

— Что оно такое?

— Не знаю, существует ли оно вообще, — ответил он. — Нет никакой уверенности.

— Более вероятно, что вы преследовали меня, — предположила Гермиона.

Его губы дёрнулись.

— Или вы — меня.

— Вряд ли, — сказала она, сильно прикусила изнутри щёку и не заметила, насупился ли он. — По статистике женщины чаще оказываются жертвами, нежели злоумышленниками.

— Из нас двоих не меня принудительно госпитализировали, — парировал Снейп, на что Гермиона ухмыльнулась.

— Я не представляла опасности для окружающих! — воскликнула она. И засмеялась.

Напрягшийся было Снейп заметно расслабился. Понял, что мог задеть её чувства, и испугался? Хотя будь на его месте кто-то другой, она бы обиделась. Почему же с ним не так?

— Прошу извинить меня, — сказал он. — Для меня это ново.

— Что именно?

— Не знаю, — ответил он и в конце концов улыбнулся.

«Не красавец», — напомнила себе Гермиона, однако один взгляд на изогнутую линию его рта заставил ладони вспотеть, а сердце — пуститься вскачь.

Она всё-таки пригубила свой чай, но он оказался слишком крепким и несладким, и пришлось отставить кружку.

— Когда у вас это началось? — спросила она и вытерла ладони о юбку.

— Не уверен, будто понимаю, что такое «это».

— Вы знаете, о чём я.

Снейп вздохнул. Его пальцы, непристойно длинные, обхватили ручку кружки. Полустёршаяся эмблема Гермиониной школы виднелась из-под костяшек.

— Отправного пункта как такового не было. Но я всегда чувствовал себя… чужим.

— Чужим? — переспросила Гермиона, и Снейп скованно пожал плечами. — У меня это началось более шести лет назад, — призналась она. — Мне было восемнадцать. — Казалось, он вздрогнул, услышав её слова. Но почему? Думал, она моложе? Или старше? Какая ему разница? — И потом всё… пошло кувырком.

Пальцы Снейпа побелели от напряжения.

— Мне такая роскошь предоставлена не была.

— То есть?

— Я совершенно не… не вписывался.

— В точку! — выдохнула Гермиона, и в груди разлилось облегчение.

— Однако не знаю, не связано ли это с моими… взглядами, — продолжал Снейп. — Кстати, подходящее ли это определение? Или мне просто не повезло оттого, что я неважно схожусь с людьми.

— Я никогда не пользовалась популярностью, — подхватила Гермиона. — Даже до лечебницы. — Выражение её лица ожесточилось. — Хроническая педантичность не сближала меня с одноклассниками.

— Как и меня, — сказал Снейп и одарил ещё одной мимолётной и пугающей улыбкой.

Издёргавшись, Гермиона едва не забыла, зачем они пришли к ней домой.

— Я на секундочку, — извинилась она и резко поднялась на ноги. Лёгкое головокружение вызвало испуг: вдруг Снейп исхитрился подсыпать ей в чай какую-то гадость.

Она сумела подняться наверх по лестнице, не потеряв сознания и не уловив ни намёка, что гость пошёл следом. Затаив дыхание, потянула она из-под кровати выдвижной ящик, внимательно осмотрела содержимое; уши покалывало от страха услышать шаги, отличные от кошачьих.

Тишина. Только озябшие пальцы ветвей скребли по оконному стеклу.

И вдруг снизу раздалось:

— Гермиона!

— Одну минуту!

Ежедневник лежал, прикрытый почти новым учебным набором и скреплённый завязанной особым узлом лентой.

Бегом скатившись с лестницы, Гермиона устремилась в кухню. Но застыла в дверях, тяжело дыша, с зажатым подмышкой блокнотом.

— Мама! — произнесла она.

Та не улыбалась. Она стояла в центре кухни, крепко обхватив сумочку. Гладкие светлые волосы — до смешного непохожие на непокорные кудри дочери — собраны в высокий безупречный пучок. Лицо обеспокоенное.

Снейп стоял рядом со стулом. Кружку он поставил на стол — смертный грех в доме Грейнджеров. Мать это тоже заметила, многозначительно посмотрев на мокрое кольцо, оставленное кружкой на полированной деревянной поверхности.

— Мне пора, — обратился к Гермионе Снейп.

— Рада была познакомиться, — сухо сказала миссис Грейнджер.

Со скользкой, томительно-приятной тяжестью в животе Гермиона неожиданно осознала, что Снейп и её мать почти ровесники. И ведь даже не задумывалась об этом прежде: ни когда впервые встретилась с ним, ни когда он сидел напротив за столиком в пабе. До чего глупо заметить его возраст только теперь! Снейп, конечно, не дряхлый старик. И ещё не пожилой. Но средних лет. Ему самое меньшее сорок. На встревоженном лице матери так и читалось: «Слишком стар для тебя!».

— Мы не встречаемся! — брякнула Гермиона.

— Да, — подтвердил Снейп. — У нас просто общие интересы.

— Нет! — взволнованно воскликнула Гермиона, понимая, что мать точно не обрадуется, услышав такое. Потому как в последние шесть лет, насколько миссис Грейнджер знала, дочь интересовало по-настоящему только одно, и этот интерес не стоило поощрять.

Снейп почти незаметно покинул кухню. Открылась передняя дверь. В дом ворвался сквозняк, заставив Гермиону обхватить себя от холода за плечи, и тут выяснилось, что она так и не сняла пальто. Цветок по-прежнему раздражал нежную кожу шеи.

Дверь уже закрывалась за вышедшим на крыльцо Снейпом. Гермиона даже не успела попрощаться. С лица матери не сходило обеспокоенное выражение.

— Подождите! — внезапно прокричала Гермиона и мигом оказалась на пороге. — Вот. — Она сунула блокнот в чёрной кожаной обложке — ежедневник на 1998 год — Снейпу в руки. — Возьмите.

— Что происходит, Гермиона? — вопрошала мать, стоя в дверях кухни; Косолапка тёрлась о её ноги.

— Тут записаны некоторые мои соображения. Посмотрите, пожалуйста, и сообщите, что вы об этом думаете, — сказала Гермиона, заглядывая в глаза Снейпу.

Тот большим пальцем поддел обложку, но раскрыть блокнот мешала лента.

— Хорошо.

— До свидания.

— До свидания, — ответил он, сделал шаг назад, и Гермиона затворила дверь — медленно, с огромным усилием, словно это была дверь между мирами.

Вот только пришлось остаться не с той стороны, в неправильном мире.

Подошла мать, задвинула засов и обернулась, уперев руки в бёдра.

— В кабинет, — приказала она. — Немедленно.

И предательница Косолапка согласно мяукнула с кухонного стола, блеснув глазами.