Личный враг (гет)

Первый рабочий день Пушкаревой прошел дергано и нервно, и к вечеру Воропаев подумывал, не зря ли заварил всю эту кашу и не проще было бы взять кризис-менеджера и шут с ней, с Пушкаревой. Труднее всего оказалось уговорить Киру несколько месяцев вести себя примерно: пришлось почти что раскрыть карты. Кирины глаза потемнели, напоминая две стылые полыньи; она так ненавидела Пушкареву, что было бессмысленно напоминать: увести мужика можно только в случае, если сам мужик этого страстно желает.

— Пусть она потом пожалеет, что на свет родилась, — проговорила Кира, опуская глаза, и брат вместо ответа поцеловал ее в лоб.

Стоило Пушкаревой перешагнуть порог Зималетто, как женсовет просто ополоумел, и привести его в чувство удалось не сразу.

— Екатерина Валерьевна, на работу ходят не шашни заводить и не дружить, на работе надо работать. Я не имею ничего против ваших... подружек, но уймите их! Увижу посиделки в кабинете или узнаю, что вы в них участвуете...

— И что?

— Узнаете. Это непрофессионально, не так ли?

— Хорошо, — согласилась Катя. — Тем более, вряд ли у меня будет время с ними болтать.

— Вот именно, — довольно кивнул он.

Кира, увидев Катю в новом облике, только холодно кивнула, уволокла за шкирку эту дуру Клочкову в свой кабинет и тут же позвонила брату:

— Это ты? Это ты с ней сделал? — спросила она нервно.

— Помилуй Бог! Я бы сделал в сто раз лучше, — засмеялся он, — или нет, я бы оставил все, как есть, потому что она должна быть такой, какая была, — сказал уже серьезно.

— Ты не врешь?

— Ки-ра! Зачем мне тебе врать?

— Я была слепая, — тихо прошептала Кира, — слепая.

После этого Кира общалась с Катей спокойно, но с таким холодом, что даже Воропаеву становилось не по себе, но формально выговаривать сестре было не за что.

Другой проблемой стал Коля Зорькин: в этом вопросе Катя стояла как скала, утверждая, что без Коли работать не может. Скрепя сердце Воропаев согласился. Он присматривался к Зорькину, который стеснялся, заикался и бледнел, особенно в присутствии Клочковой. Это было забавно, но совершенно не забавным было то, что именно с этим дохляком Катя делилась всем на свете: они регулярно закрывались и шушукались и, как подозревал Александр, отнюдь не о работе — так часто они замолкали на полуслове, стоило ему только войти в кабинет.

Это бесило: он хотел знать о ней все, все темные тайны, все мысли и желания. Если бы можно было только предположить, что Катя ведет дневник, то он бы отыскал способ и нашел его, прочитал бы от корки до корки. Он хотел стать тем, кому Катя доверит свои секреты, а тут... Зорькин?

Понаблюдав за этим примерно неделю, Воропаев позвонил своему давнему приятелю Смирнову. Именно Воропаев когда-то познакомил провинциала Смирнова с нужными людьми и помог стремительной карьере в Газпроме, а за ответной услугой не обращался, видимо — настал срок.

Примерно в это же время он завел разговор с Пушкаревой о ее рюшках и оборочках, бесивших его разве чуть меньше Зорькина.

— Что у вас по плану на завтра? — спросил он, когда Катя уже собирала вещи, а он ждал, прислонившись к косяку двери.

— Деловая встреча с Николаевым утром, потом в офисе, а что? — ответила она рассеянно.

— А то, что в таком виде нельзя ходить на деловые встречи, — заявил он.

— Вас не устраивает мой внешний вид?

— Дело не в том, что устраивает или не устраивает меня, есть определенные правила, неписаные в том числе, — ответил он ей так, словно это было что-то, неизвестное только идиотам.

Он врал: именно его категорически не устраивал Катин внешний вид. Эта дурацкая прическа, словно парик, эти тряпки… Видимо, Виноградова перетряхнула свой шкаф и отдала ненужное, даже именитость лейблов не спасала дело: Катя не умела все это носить и комбинировать, и теперь выглядела, как подменяющая приму актриса заштатного театра, которую одели перед представлением в то, что попалось под руку.

— И что же не так?

— Я уже говорил вам и повторю снова: во-первых, это не вы. Вы же умная женщина, Катя! Как вы не понимаете, внешностью вы рассказываете не меньше, а может быть больше, чем словами.

— И что же я рассказываю?

— Что вы на этой должности оказались случайно, что вы маленькая девочка, которая играет роль генерального директора. Лучше б вы остались такой, какой были.

— И тогда бы вы были довольны? — с усмешкой спросила она. — И не стеснялись бы меня на переговорах.

Он закатил глаза:

— Вы всем своим видом демонстрировали, что вы думаете только и исключительно о работе, а на шмотки у вас нет времени. Не очень хорошо для модного дома, — поморщился он, — но лучше, чем сейчас, это точно.

— Да? — она задумалась, даже перестала собирать бумаги.

— Господи, Катя! Читать вы умеете, анализировать тоже! Найдите себя, гугл вам в помощь! — он подлетел к ней, схватил за руку и потащил к зеркалу. — Ну, смотрите! — в зеркале отражались они оба и было в этой картине что-то... волнующее. Александр разворошил ее прическу, потом отвел волосы от лица. — Пробуйте, ищите, в конце концов, смотрите, не бойтесь смотреть на себя, и не врите себе и, я уверен, — он понизил голос, — у вас получится, — и уже другим, деловым тоном: — Считайте, что это ваше домашнее задание: найти свой стиль. Я уезжаю на пару дней в командировку, как приеду — проверю. До понедельника времени хватит, учитывая, что сегодня среда?

— Я... я попробую — ответила она ему, не отрывая взгляда от их общего отражения.

Он улыбнулся ей:

— Вот и замечательно, Катя.

И когда в следующий понедельник он пришел в Зималетто, то был приятно удивлен: она постриглась, и стрижка ей шла: изгиб шеи, профиль, все то, что раньше было не заметить, теперь притягивало взгляд, и глаза! глаза сделались больше и глубже. Удивительно, но она смогла удачно подобрать брючный костюм: свободные, но хорошо сидящие брюки, белая рубашка с острым воротником и нечто в стиле Киры — не то жилетка, не то перевязь, напоминающая портупею.

— Ну что ж, я не сомневался в вас, вот теперь вы выглядите, что надо, — с удовлетворением заметил он, — никакого диссонанса внутреннего и внешнего.

— Вы думаете, что так хорошо меня знаете? — спросила она, и ему показалось, что ее голос стал более хриплым и более сексуальным.

— Я знаю, какую должность вы занимаете и что вы можете, этого достаточно, — не стал спорить он. — Итак, как наши успехи? Что нового?

И они погрузились в изучение документов, больше не возвращаясь к вопросу ее внешности, но каждый раз после этого, когда Александр смотрел на Катю, он усмехался, чувствуя себя если не Пигмалионом, то профессором Хиггинсом.

* * *

Ему нравилось приезжать в Зималетто, нравилось каждый раз вспоминать, что Жданов с Малиновским сосланы, что Катерина ждет его — его! — в кабинете. Он ожидал этой встречи, он знал, что Пушкарева вздрогнет, когда он резко откроет дверь, нахмурится и потупит глаза. Он видел: он смущает ее, она не понимает, что ему от нее нужно.

Это было чертовски приятно: говорить одно, но показывать — голосом, жестами, случайными прикосновениями — совсем другое. Любая опытная женщина разгадала бы его игру слету и включилась бы в нее или пресекла, но Катя! Катя в своей невинности и глупости была очаровательна, насколько это слово применимо к такой несуразной клуше, как Пушкарева. Она, конечно, стала выглядеть куда лучше и даже движения сделались не такими резкими, как раньше, но себя не перекроишь, и иногда она принимала такую позу, что Пикассо бы обзавидовался, или так скашивала рот, так морщилась, что Александр не мог оторвать взгляд от этого притягательного уродства.

Ему было любопытно — как, ну как в Москве, в двадцать первом веке выросло вот такое, кто ее воспитывал? Ему было любопытно, как и чем она живет вне стен Зималетто, его все меньше и меньше устраивали встречи только в кабинете, да и чинные обеды в ресторанчиках уже навевали скуку, но, пока рядом с ней ошивался Зорькин, рассчитывать на что-то другое было бесполезно.