Личный враг (гет)

— А Сашка ненавидит Пушкареву, — произнес Андрей зло, — он ее личный враг.

Он собирался возразить, но отчего-то не стал — молча собрал вещи и ушел, взбешенный.

Уже потом, в тиши своего кабинета, когда рабочий день кончился и в коридорах министерства повисла такая приятная тишина, он раскурил сигару, налил коньяку и задумался. Признаться, Андрей его удивил: пальцем в небо, а попал. Угадал.

Как же так вышло? Список его личных врагов был небольшим и почти не менялся годами, и это дарило ощущение стабильности, а с другой стороны... имея личных врагов, никогда не заскучаешь. И всегда первым пунктом в этом списке шел Андрей Жданов. Всегда, пока не появилась Екатерина Пушкарева.

Даже сейчас, просто вспоминая ее, Александр испытывал чувство приятной гадливости: с такими же чувствами он когда-то рассматривал змей в террариуме. Еще при первой встрече она поразила его своей неуместностью, словно вывалилась из какой-то комедии и внезапно оказалась на пороге Зималетто только для того, чтобы сбить его с ног. Уже тогда ему захотелось поднять ее за шиворот, встряхнуть, как следует, и отбросить в сторону — так, чтобы она упала на колени, больно ударившись. Но вместо этого он посмеялся над ее неуклюжестью, и только. Узнав, что она секретарша Андрюшеньки, этого любителя моделек, немного удивился, а потом решил — она просто обыкновенная страшная умница. Такие всегда без ума от какого-нибудь актера или от собственного начальника, верны и услужливы — прекрасное сочетание. Но нет, Пушкарева была другой. Он не мог точно сказать, что в ней было не так, но каждый раз, когда волею случая они оказывались рядом, испытывал непреодолимое желание сделать ей больно, задеть, унизить, а в последнее время живо рисовал себе картины, как, прижав Пушкареву к стене пыльной каморки, смыкает пальцы на ее тощей шее. Как темнеют ее глаза, как она хрипит и бьется в его руках, как учащается ее пульс, заставляя вену на шее вздуваться, как краснеет ее лицо.

Он сладко потянулся в кресле.

Он уничтожит ее — определенно, вопрос только в том, насколько растянуть расправу, потому что личный враг нужен не только живым, но и бодрым, чтобы получить настоящее удовольствие от борьбы. И Катерина Валерьевна его пока что не разочаровывала.

* * *

По дороге домой Александр вновь вспомнил о Пушкаревой, позвонил паре своих доверенных людей, кратко отдал указания. Он выведет эту шайку на чистую воду, теперь-то уж точно, но как хорошо опять держалась Пушкарева! И все же он заметил, возможно, единственный, что сегодня она была словно... надломлена, и это только упрочило его подозрения: что-то в Зималетто нечисто, и Пушкарева к этому имеет непосредственное отношение. Он узнает, обязательно узнает, и вот тогда-то...

Он знал, что уже почти настиг их, и испытывал досаду, что каждый раз Жданову и Пушкаревой удавалось вывернуться. Однажды удача отвернется от них — так всегда бывает, а он подождет, ничего, он умеет ждать. Совет назначен через несколько дней, а значит время еще есть.

Он не верил в то, что у Пушкаревой есть жених, тем более — богатый жених, щедрый настолько, чтобы отстегнуть фирму. А если сложить все нестыковки, все задержки выплат, нежелание показывать отчеты и — самое главное — взятку, которую ей предлагали, то картина вырисовывалась крайне интересная. Оставалось сделать один верный ход и загнать Пушкареву в угол.

* * *

Он рассчитывал, что совет станет его триумфом, и был ошарашен ходом событий. Всё опять вышло из-под контроля, и это взбесило его еще больше, но он сумел взять себя в руки и виду не показал, как зол. Он смотрел на цифры в отчете и думал, насколько близко подобрался к их тайне уже давно, думал, что был совершенно прав, считая Жданова заносчивым идиотом. Он был прав, а Павел — нет, и Кира... И Кира сто раз была неправа! Тут ситуация играла ему на руку, но вот Пушкарева... Он смотрел на нее и не понимал, чего хотела Пушкарева, зачем поступила вот так... Знала, что ему уже все известно? Пошла ва-банк? Как-то иначе ва-банк должен выглядеть, да и результаты... Воспользовавшись общим безумием и беготней друг за другом, он улучил момент и поговорил с Павлом Олеговичем, а затем увез домой Киру.

На следующий день он снова звонил, разговаривал, уговаривал, успокаивал. В министерстве секретарша прикрывала его на всех фронтах и врала, потом звонила, срывающимся голосом умоляя перезвонить тому или другому. И он перезванивал, досадуя на то, что его отвлекают от действительно интересного дела — от охоты. Пушкарева сбежала, растворилась, но он был полон решимости найти ее, и не только найти — разыграть свою партию, свести счеты с личным врагом, получив от этого максимум удовольствия.

Суеты было много, но суета принесла результат. Он был готов приволочь Пушкареву обратно — даже силой! — и разыграть новую партию. Информации было собрано немало, а каждый день приносил новые открытия. Оказывается, как мало мы знаем о людях, даже о личных врагах. Кто бы мог подумать, что одной Никамодой не обошлось и Жданов, решив подстраховаться, соблазнил свою секретаршу, а Малиновский, верный друг, написал инструкцию — как лучше это сделать. Идиоты, какие идиоты… Неудивительно, что дошло даже до Киры, которая всё и рассказала. Расстроилась, конечно. Оставить её одну он не мог — дождался, пока приедет Кристина, и, успокоенный, улетел в Египет. Игра началась.

* * *

Он еще успел увидеть, как радость увядает, уступая место разочарованию.

— Простите, Екатерина Валерьевна, это всего лишь я, — сказал он весело. — И мне надо с вами поговорить.

Он, не стесняясь, рассматривал ее, давая возможность оглянуться на своего линялого спутника, пожать плечами и отказаться. Он был уверен, что она откажется, и, конечно же, был готов к этому.

Они стояли около бассейна. Мягкий свет фонарей делал воду золотистой, луна над горизонтом была словно нарисована — большая, яркая. Теплый ветер приносил запах моря и специй — так пахнет почти в любом прибрежном городе, не только в Египте, но и в Испании.

В Испании было бы лучше, но уж как вышло, главное он нашел Пушкареву. Он был охотником, осторожно высматривающим в зарослях дичь. Он чувствовал приятное возбуждение: все шло как нельзя лучше, и декорации как нельзя лучше соответствовали его замыслу. Вести такие разговоры в коридорах Зималетто или просто даже в Москве? Это совсем не то.

— Екатерина Валерьевна, я отложил уйму важных дел ради встречи — деловой встречи — с вами. Всего полчаса вашего времени. Да, Павел Олегович велел кланяться, — он сделал шаг назад и отвесил поклон. — Разве я много прошу? — теперь шаг к ней. Она отшатнулась.

— Я... я... устала... и....

— Я вас прекрасно понимаю, — он ловко подхватил ее под локоть и повел за собой, — я тоже очень устал от этой истории, но и вы, Катя, и мы в ней увязли, и нам надо что-то с этим делать, чтобы все смогли двигаться дальше и...

— Позвольте! Катя, ты уверена?.. — ожил поклонник.

— Все в порядке, Миша. Александр... Юрьевич уходит, — Катерина высвободила руку.

— Нам надо поговорить, Павел Олегович очень рассчитывает, что мы придем к соглашению...

— Павел Олегович? — Катя остановилась.

— Вы можете поговорить завтра, днем, — Миша попытался оттеснить Александра от Катерины. Вышло неловко и как-то… линяло.

— У меня нет такой возможности. Мы будем говорить сегодня, сейчас. Всего пара важных вопросов, а потом она... вся ваша, если сама того захочет, — он перевел взгляд с Миши на Пушкареву, посмотрел на нее в упор. Она смутилась, отвела глаза.

— Да, Миша, все в порядке, — выдавила из себя Пушкарева. Она действительно еле держалась, он физически ощущал, что внутри у нее что-то сломалось и малейшее давление может стать для нее фатальным. Нет-нет, рано! Чтобы кошке получить удовольствие, мышка должна проявлять волю к жизни и трепыхаться изо всех сил, пока кошка не решит закончить игру.

Он чуть сильнее сжал ее локоть и с удовлетворением отметил, что Катя высвободила руку, выпрямилась и сжала губы. Уже лучше, но недостаточно.

— Мы поговорим здесь, — она села за столик уличного кафе.

— Нет, — он встал рядом, — мы поговорим в вашем номере. Мне не нужно чужих ушей. Мне надо, чтобы вы сосредоточились только на мне и моих словах. Это важные вопросы, если вы еще не поняли, Катерина Валерьевна.

— Я не хочу...

— Тогда — ко мне? — нейтральные слова прозвучали абсолютно неприлично.

— Хорошо, пусть будет мой.

— Поверьте, Катя, со мной вы можете быть совершено спокойны. Я та самая каменная стена, которая может заслонить вас от бед.

— С чего бы это? — спросила она холодно.

— Узнаете, — он наклонился к самому ее уху, — скоро узнаете.

— Вы изменились, — сказал он в лифте.

— Я знаю, — ответила она устало. Видимо, за последние дни Юлиана вынесла ей мозг на тему важности соответствия внешнего и внутреннего миров.

— И не могу сказать, что удачно. Что-то вас из стороны в сторону шатает, Катя: то из а-ля натурель в авангард, а теперь — в гламур?

— Неудачно? — она покраснела, но сделала вид, что его мнение ее не интересует.

— Конечно. Вы были страшны, как смертный грех, так вас и сейчас писаной красавицей не назвать. Однако в вас было что-то... цепляющее, заставляющее думать, гадать, зачем молодая девушка вырядилась, как баба-яга? А теперь? Если вы мечтали слиться с толпой, то могу вас поздравить — не отличить от сотен, нет, от тысяч одинаково серых дур на улице. Что дальше? Стразы и розовые мини-юбки?

Она начала сердиться, и ему это нравилось значительно больше той апатии, в которой она пребывала до этого.

— Пусть, — она хмыкнула и первой вышла из остановившегося лифта. — Пусть стразы и... розовое все, пусть.

— Конечно, вам выбирать...

Ее номер был самым обыкновенным — открытый чемодан с тряпками у окна, стакан с водой на тумбочке, смятая постель.

— Говорите и уходите, — Катя села в одно из кресел, он сел напротив.

— Вы сбежали… — начал он.

— Я не сбежала! — она тут же прервала его.

— Нет, вы сбежали, считая, что Зорькин сможет как-то разрулить все сам. Это детский сад и только. Так дела не делаются, а вопросы не решаются. Вы умная девочка, Катя Пушкарева, но вы еще слишком молоды и... порывисты. Это пройдет, — он посмотрел на нее с теплотой. Она отвернулась. — Но я тут не для того, чтобы учить вас жизни. У меня к вам предложение. Мы вместе с Павлом Олеговичем долго ломали голову, что делать и...

— Как вы нашли меня? — внезапно спросила Катя.

Воропаев поморщился:

— Господи, да это проще простого! Вы же не по чужому паспорту улетели! И ясно было, что, скорее всего, в безвизовую страну. А еще все знали, что Юлиана едет за границу — банальная логика плюс желание. Мне даже платить никому не пришлось: рассказывал девочкам в авиакомпаниях, как сильно я вас обидел и как сильно вас люблю. Вуаля! Пришлось, правда, эту слезливую историю повторить столько раз, что я почти сам в нее поверил, — он засмеялся.

Он знал, о чем она думает — почему он, а не Андрей сидит сейчас в этом кресле, почему он, а не Андрей искал — и нашел! — ее.

— Но вернемся к нашему делу, Катя. Итак, Павел Олегович и я, мы вместе обсудили все возможные варианты, и вот что мы готовы вам предложить... — он откинулся в кресле. — Вы станете исполняющей обязанности генерального директора, а...

— Андрей, — снова перебила она его. — Что с Андреем... Палычем.

— Андрей Павлович вот уже какой день нажирается в кабаках и ведет себя так, что лично я бы ему и метлу дворника не доверил. Павел Олегович, кстати, тоже весьма разочарован.

— Это все моя вина, — она вскочила, отошла к окну.

— Ой, Катя, вот не надо, — он поморщился. — Пусть Кира верит в то, что вы одна во всем виноваты, но мы-то с вами знаем... — он встал, подошел к ней. — Да, я знаю всю вашу историю, — Катя дернулась, но он был готов и поймал ее, прижал к себе. — И Кира знает. Тихо-тихо, — она снова задергалась, застонала, кусая губы, стараясь не разрыдаться. Он сделал глубокий вдох и закрыл глаза. «Плачь, плачь», — думал он. Он готов был стоять так долго, очень долго, держа ее в объятиях, слушая, как она воет и вздрагивает в его руках.

— Пустите!

— Вы выслушаете меня? Вы готовы спокойно говорить?

— Да! — крикнула она, и уже тише: — Я в порядке, все... нормально.

Она опустилась в кресло, пряча от него глаза — ей было стыдно.

Он с трудом удержался от того, чтобы не улыбнуться во весь рот. Сейчас ему было положено делать сочувствующий и понимающий вид? Что ж...

— Это мерзкая история, Катя, но вам стыдиться нечего. Это они поступили подло...

— Я не хочу говорить об этом, тем более с вами.

— Помните, я говорил, что верность — никому не нужна.

Она вздернула подбородок и посмотрела на него, видимо, ожидая увидеть усмешку, он спокойно встретил ее взгляд.

— Мне жаль, что я оказался настолько прав, — произнес он и добавил: — а теперь к делу. Итак, я уполномочен говорить от лица совета. Мы предлагаем вам занять пост генерального директора. Вы получаете все полномочия, единственное — вам придется взаимодействовать со мной. Я буду контролировать, жестко контролировать вас. И поверьте, это не мое желание, но, увы... — он развел руками, — трудно полностью доверять человеку после того, что произошло. Вы проработаете на посту столько, сколько понадобится, чтобы выйти из этого пике. За это вы будет получать достойную зарплату, а также потом — я гарантирую вам — сможете найти прекрасную работу, рекомендациями мы вас обеспечим, я обещаю: на вас будут охотиться, чтобы купить подороже.

Она посмотрела на него зло, задышала тяжело, часто:

— Вы обо всех думаете в категориях «купи-продай»?

— Я так думаю о людях, когда речь идет о работе, — ответил он холодно, — но я никогда не мешаю личное с работой. И я никогда... — он замолчал. — Не пытайтесь уверить себя, что я хуже Андрея, легче вам от этого не станет, — добавил он более теплым тоном.

— Простите, — пробормотала она, — я до сих пор... мне кажется, что я сплю. Я думала, если уехать, мне станет легче, но не становится. И сегодня...

— Вам показалось, что вы видите его, а это был я? — спросил он тихо.

Она в ответ кивнула.

— Я не смогу нормально работать бок о бок с... и Малиновский... это слишком, я не смогу.

— Вам не придется видеть их. Павел Олегович весьма, весьма разочарован. Настолько, что хотел уволить Андрея и лишить любой поддержки, но он все же мягкий человек; мой отец в подобной ситуации вел бы себя более строго... Так вот, Андрей и Малиновский будут работать отдельно, под контролем Павла Олеговича, Андрей — в Киеве, а Роман Дмитриевич, если ему будет угодно, в Астане. Вам не придется общаться.

— Но Кира...

— Я лично гарантирую вам: Кира сможет остаться в рамках приличий.

— Но... финансовый директор, и если Роман Дмитриевич...

— На вакантные должности придут мои люди, кризис-менеджеры. Они не такие веселые ребята, как Малиновский со Ждановым, но зато на работе будут заниматься работой и будут лояльны к вам, а акционеры смогут спать спокойнее.

— Давайте я напишу доверенность на вас, — Катя прижала пальцы к вискам, — пусть вы... вот вы сами и становитесь "и.о."

— Вы забываете, что я государственный служащий, я не могу, да и не хочу этой должности.

— Я не знаю, я не хочу, и Юлиана...

— Мы вылетаем завтра, — он встал, взял стакан воды, передал его Кате.

— Завтра? Вы не даете мне времени принять решение, и... — она тоже вскочила, словно боясь, что он подойдет к ней сзади.

— Екатерина Валерьевна, вы считаете, у вас есть выбор? — спросил он вкрадчиво. — Вы же представляете, какие деньги на кону? Представляете! И вы думаете, что можете вот так просто уйти, и все?

— Но ведь Андрей...

— Андрей — совладелец, сын патриарха-основателя, а кто вы? Залетная птичка с подмоченной репутацией, слабыми нервами и сомнительной моралью. Откажетесь, и вас размажут, по-настоящему. Игры закончились, Екатерина Валерьевна.

Она стояла, глядя на него исподлобья, стакан в ее руках едва заметно подрагивал. Он подошел к ней ближе, она инстинктивно отклонилась, насколько позволяло кресло за спиной. Он смотрел на ее губы, на поблескивающие брекеты, с удивлением отметил — в который раз — насколько у нее чистая кожа, с едва заметным нежнейшим пушком на щеках. Если ее ударить — не сильно, слегка, то наверняка эти щеки станут восхитительно пунцовыми. Он воочию представил, как след от его ладони наливается алым и потом постепенно, очень-очень медленно, гаснет и кожа становится вновь цвета топленого молока...

Она, конечно, не выдержала его взгляда, поднырнула под его руку, которой он упирался в стену за ее спиной, отошла почти что к двери.

— Я поняла вас, Александр Юрьевич — у меня нет выбора. Я должна вернуться и вернуться... завтра, да?

— Да. А за это вы получите спокойную жизнь — я обещаю вам. Вы решите одну мою проблему, а я решу ваши — любые. И еще я обещаю вам, что вам станет легче, как только вы, скажем так, полностью расплатитесь. Новая жизнь, новые перспективы... Разве плохо?

— Я не встречусь с Андреем?

— Если не захотите, то нет.

Она кивнула:

— Хорошо, но Юлиана...

— Она отпустит вас, не сомневайтесь.

— Я... я поняла... вас... Спокойной ночи, — она распахнула дверь в коридор, показывая, что разговор окончен.

— Спокойной. Самолет завтра около трех, вы вполне успеете предупредить всех... всех, кого сочтете нужным. В час будьте в номере, я зайду за вами. — Он прошел мимо нее, не останавливаясь. Дверь за его спиной хлопнула. Он кивнул и постучал в соседний номер к Юлиане. Та открыла быстро, но вид у нее был недовольный и растрепанный.

— Ты проспорила мне бутылку коньяка, дорогая. Выгоняй своего араба, этот формат нам сегодня не подходит, только ты, я и миссионерская позиция. Мне нужно привыкнуть.

Первый рабочий день Пушкаревой прошел дергано и нервно, и к вечеру Воропаев подумывал, не зря ли заварил всю эту кашу и не проще было бы взять кризис-менеджера и шут с ней, с Пушкаревой. Труднее всего оказалось уговорить Киру несколько месяцев вести себя примерно: пришлось почти что раскрыть карты. Кирины глаза потемнели, напоминая две стылые полыньи; она так ненавидела Пушкареву, что было бессмысленно напоминать: увести мужика можно только в случае, если сам мужик этого страстно желает.

— Пусть она потом пожалеет, что на свет родилась, — проговорила Кира, опуская глаза, и брат вместо ответа поцеловал ее в лоб.

Стоило Пушкаревой перешагнуть порог Зималетто, как женсовет просто ополоумел, и привести его в чувство удалось не сразу.

— Екатерина Валерьевна, на работу ходят не шашни заводить и не дружить, на работе надо работать. Я не имею ничего против ваших... подружек, но уймите их! Увижу посиделки в кабинете или узнаю, что вы в них участвуете...

— И что?

— Узнаете. Это непрофессионально, не так ли?

— Хорошо, — согласилась Катя. — Тем более, вряд ли у меня будет время с ними болтать.

— Вот именно, — довольно кивнул он.

Кира, увидев Катю в новом облике, только холодно кивнула, уволокла за шкирку эту дуру Клочкову в свой кабинет и тут же позвонила брату:

— Это ты? Это ты с ней сделал? — спросила она нервно.

— Помилуй Бог! Я бы сделал в сто раз лучше, — засмеялся он, — или нет, я бы оставил все, как есть, потому что она должна быть такой, какая была, — сказал уже серьезно.

— Ты не врешь?

— Ки-ра! Зачем мне тебе врать?

— Я была слепая, — тихо прошептала Кира, — слепая.

После этого Кира общалась с Катей спокойно, но с таким холодом, что даже Воропаеву становилось не по себе, но формально выговаривать сестре было не за что.

Другой проблемой стал Коля Зорькин: в этом вопросе Катя стояла как скала, утверждая, что без Коли работать не может. Скрепя сердце Воропаев согласился. Он присматривался к Зорькину, который стеснялся, заикался и бледнел, особенно в присутствии Клочковой. Это было забавно, но совершенно не забавным было то, что именно с этим дохляком Катя делилась всем на свете: они регулярно закрывались и шушукались и, как подозревал Александр, отнюдь не о работе — так часто они замолкали на полуслове, стоило ему только войти в кабинет.

Это бесило: он хотел знать о ней все, все темные тайны, все мысли и желания. Если бы можно было только предположить, что Катя ведет дневник, то он бы отыскал способ и нашел его, прочитал бы от корки до корки. Он хотел стать тем, кому Катя доверит свои секреты, а тут... Зорькин?

Понаблюдав за этим примерно неделю, Воропаев позвонил своему давнему приятелю Смирнову. Именно Воропаев когда-то познакомил провинциала Смирнова с нужными людьми и помог стремительной карьере в Газпроме, а за ответной услугой не обращался, видимо — настал срок.

Примерно в это же время он завел разговор с Пушкаревой о ее рюшках и оборочках, бесивших его разве чуть меньше Зорькина.

— Что у вас по плану на завтра? — спросил он, когда Катя уже собирала вещи, а он ждал, прислонившись к косяку двери.

— Деловая встреча с Николаевым утром, потом в офисе, а что? — ответила она рассеянно.

— А то, что в таком виде нельзя ходить на деловые встречи, — заявил он.

— Вас не устраивает мой внешний вид?

— Дело не в том, что устраивает или не устраивает меня, есть определенные правила, неписаные в том числе, — ответил он ей так, словно это было что-то, неизвестное только идиотам.

Он врал: именно его категорически не устраивал Катин внешний вид. Эта дурацкая прическа, словно парик, эти тряпки… Видимо, Виноградова перетряхнула свой шкаф и отдала ненужное, даже именитость лейблов не спасала дело: Катя не умела все это носить и комбинировать, и теперь выглядела, как подменяющая приму актриса заштатного театра, которую одели перед представлением в то, что попалось под руку.

— И что же не так?

— Я уже говорил вам и повторю снова: во-первых, это не вы. Вы же умная женщина, Катя! Как вы не понимаете, внешностью вы рассказываете не меньше, а может быть больше, чем словами.

— И что же я рассказываю?

— Что вы на этой должности оказались случайно, что вы маленькая девочка, которая играет роль генерального директора. Лучше б вы остались такой, какой были.

— И тогда бы вы были довольны? — с усмешкой спросила она. — И не стеснялись бы меня на переговорах.

Он закатил глаза:

— Вы всем своим видом демонстрировали, что вы думаете только и исключительно о работе, а на шмотки у вас нет времени. Не очень хорошо для модного дома, — поморщился он, — но лучше, чем сейчас, это точно.

— Да? — она задумалась, даже перестала собирать бумаги.

— Господи, Катя! Читать вы умеете, анализировать тоже! Найдите себя, гугл вам в помощь! — он подлетел к ней, схватил за руку и потащил к зеркалу. — Ну, смотрите! — в зеркале отражались они оба и было в этой картине что-то... волнующее. Александр разворошил ее прическу, потом отвел волосы от лица. — Пробуйте, ищите, в конце концов, смотрите, не бойтесь смотреть на себя, и не врите себе и, я уверен, — он понизил голос, — у вас получится, — и уже другим, деловым тоном: — Считайте, что это ваше домашнее задание: найти свой стиль. Я уезжаю на пару дней в командировку, как приеду — проверю. До понедельника времени хватит, учитывая, что сегодня среда?

— Я... я попробую — ответила она ему, не отрывая взгляда от их общего отражения.

Он улыбнулся ей:

— Вот и замечательно, Катя.

И когда в следующий понедельник он пришел в Зималетто, то был приятно удивлен: она постриглась, и стрижка ей шла: изгиб шеи, профиль, все то, что раньше было не заметить, теперь притягивало взгляд, и глаза! глаза сделались больше и глубже. Удивительно, но она смогла удачно подобрать брючный костюм: свободные, но хорошо сидящие брюки, белая рубашка с острым воротником и нечто в стиле Киры — не то жилетка, не то перевязь, напоминающая портупею.

— Ну что ж, я не сомневался в вас, вот теперь вы выглядите, что надо, — с удовлетворением заметил он, — никакого диссонанса внутреннего и внешнего.

— Вы думаете, что так хорошо меня знаете? — спросила она, и ему показалось, что ее голос стал более хриплым и более сексуальным.

— Я знаю, какую должность вы занимаете и что вы можете, этого достаточно, — не стал спорить он. — Итак, как наши успехи? Что нового?

И они погрузились в изучение документов, больше не возвращаясь к вопросу ее внешности, но каждый раз после этого, когда Александр смотрел на Катю, он усмехался, чувствуя себя если не Пигмалионом, то профессором Хиггинсом.

* * *

Ему нравилось приезжать в Зималетто, нравилось каждый раз вспоминать, что Жданов с Малиновским сосланы, что Катерина ждет его — его! — в кабинете. Он ожидал этой встречи, он знал, что Пушкарева вздрогнет, когда он резко откроет дверь, нахмурится и потупит глаза. Он видел: он смущает ее, она не понимает, что ему от нее нужно.

Это было чертовски приятно: говорить одно, но показывать — голосом, жестами, случайными прикосновениями — совсем другое. Любая опытная женщина разгадала бы его игру слету и включилась бы в нее или пресекла, но Катя! Катя в своей невинности и глупости была очаровательна, насколько это слово применимо к такой несуразной клуше, как Пушкарева. Она, конечно, стала выглядеть куда лучше и даже движения сделались не такими резкими, как раньше, но себя не перекроишь, и иногда она принимала такую позу, что Пикассо бы обзавидовался, или так скашивала рот, так морщилась, что Александр не мог оторвать взгляд от этого притягательного уродства.

Ему было любопытно — как, ну как в Москве, в двадцать первом веке выросло вот такое, кто ее воспитывал? Ему было любопытно, как и чем она живет вне стен Зималетто, его все меньше и меньше устраивали встречи только в кабинете, да и чинные обеды в ресторанчиках уже навевали скуку, но, пока рядом с ней ошивался Зорькин, рассчитывать на что-то другое было бесполезно.

Дождливым апрельским вечером он вошел в кабинет и застал Катю, сгорбившуюся за столом. Она, услышав его шаги, тотчас выпрямилась и поспешила принять равнодушный, спокойный вид.

Он чувствовал себя игроком, бросившим кости и рассчитывающим на две шестерки.

— Что случилось? Вы плакали? У Зималетто проблемы? — он сделал озабоченное лицо.

— Нет, все порядке, только вот... — и она протянула ему листок.

— Заявление об увольнении? Зорькин? Зарплата маловата или работы многовато?

— Нет, ему сделали предложение... — она вздохнула. — Пригласили в Газпром.

— И он бросает вас?

— Почему меня? Просто... он ждал такого шанса всю жизнь! — горячо возразила Катя. — Я себе не прощу, если он останется, я... я уйду, он тоже, и опять без работы? А тут... Да даже не в зарплате дело! Там возможности, там карьера, он сможет, я в Кольку, как в себя, верю! Ему расти надо!

— Вы меня или себя уговариваете? — спросил он тихо.

— Себя, — вздохнула она. — Колька — мой единственный друг, я без него... — она закусила губу.

— Но смена работы — это мелочи, будет повод встретиться после...

— Повод, — она горько усмехнулась, — если бы он просто работу менял, дело в том, что это дочерняя фирма, там прекрасная должность, но это... Новосибирск, — и она чуть не расплакалась. — Я не представляю как это — без Кольки.

— Я уже говорил и повторю, вы можете рассчитывать на меня. Я, — упирая на "я", произнес он, — я поддержу вас. Конечно, о сердечной дружбе с вашей стороны речи не идет, но...

— В общем, я подписала заявление, теперь у нас нет финансового директора, — быстро проговорила Катя, слегка покраснев.

О, как ему нравилось, когда она вот так реагировала. Наверняка она гадала, что он имеет в виду, говоря такие вещи. И он был уверен, она бы никогда не предположила, что он думает о ней на самом деле.

Он улыбнулся ей.

— Ничего, найдем. У вас есть предложения?

— Нет, — вздохнула Катя. — С другой стороны... я сама...

— Нет, нам подвиги не нужны, вы должны эффективно работать, а не эффектно умереть на работе. Не стоит того. Кстати, — он посмотрел на часы, — пора домой. Бог с ним, в честь увольнения Зорькина... Я тоже устал. Вас подвезти?

Она посмотрела на дождь за окном и неуверенно кивнула.

— Обещаю, я вас не съем, — усмехнулся он. — Куда ехать?

Она назвала адрес.

В машине она так старательно пыталась занять как можно меньше места и сесть как можно дальше от него, что Воропаев почувствовал себя маньяком с окровавленными руками.

— Катя, ваша реакция на автомобиль, точнее на ситуацию — вы и мужчина в автомобиле — наводит меня на печальные мысли, — он сделал страдальческое лицо, — правда же! Расслабьтесь, моя личная жизнь в полном порядке и мне нет необходимости набрасываться на девушек, даже привлекательных, которых я просто подвожу до дома.

Катя вымученно улыбнулась.

В этот раз он не проронил ни слова, но через несколько дней, снова подвозя ее до дома (это становилось традицией), Александр спросил невзначай, почему она не купит себе машину.

— А зачем? Я не так хорошо вожу, да и пробки...

— Вам положено по статусу иметь машину, и потом, машина — это всегда выбор, ехать или нет, понимаете?

— Да, но что-то мне водить... не очень хочется, — она поморщилась, став похожей на маленькую обезьянку.

Он остановил машину.

— Садитесь за руль, — он открыл дверь, вышел из автомобиля, помог выйти Кате, та заупрямилась.

— Нет, я боюсь, я не смогу…

— Не бойтесь, уж кто-кто, а вы — сможете. Смотрите, здесь почти нет движения, не гоните, и все будет в порядке. Садитесь же! Тем более, у меня страховка.

И он вновь увидел, как она запнулась на секунду, посмотрела на него так, словно на его месте должен быть другой. Александр был уверен: Жданов и не думал предложить ей вести машину.

Она села за руль, осмотрелась, потрогала ручку передач.

— Тут автомат и всего две педали: газ и тормоз, поставьте левую ногу на упор, да не сюда, — за колено, грубо, он поправил ей ногу, — вот так. Выжмите тормоз, хорошо, теперь вот так... — он положил свою руку на ее и перевел рычаг в нужное положение. — Отпускайте тормоз, как можно медленнее...

Она вцепилась в руль изо всех сил, боясь повернуть голову.

— Катя, расслабьтесь, я рядом, просто откиньтесь на сиденье и отпустите руль, совсем. Нет, машина не запрыгает, как сайгак, видите? Если руль не держать, то машина едет прямо. Теперь легко, нежно... О господи, Катя, вам известно значение слова "нежно"?

Было забавно говорить ей такие двусмысленные вещи, но было обидно, что она настолько погружена в процесс, что не замечает его острот.

Они доехали без приключений, благо и ехать было недалеко. С тех пор время от времени он пускал ее за руль, и она чувствовала себя все смелее и раскованнее, даже стала огрызаться в ответ на его замечания, что приятно разнообразило поездки.

Он довозил ее до подъезда, она прощалась — быстро, потупив глаза, и он знал, что сейчас она вспоминает, как прощалась тут с Андреем, и ей от этого больно. Ее боль наполняла его такой сладкой истомой, что он не торопился, хотя и планировал, напроситься в гости. Он смотрел на ее окна, ждал, пока в ее комнате загорится свет, и уезжал. И настроение в эти вечера было отчего-то значительно лучше, чем в другие, когда они прощались у порога Зималетто.

* * *

Зорькин стараниями Смирнова счастливо отбыл в Новосибирск, что сказалось на Катиной манере общения. Видимо, поговорить ей действительно было не с кем, и все чаще и чаще они отвлекались от чисто рабочих вопросов, обсуждая все на свете.

«Вот бы эти мозги да пересадить хотя бы Клочковой, — думал иногда Воропаев, — или лучше этой темненькой, Амуре, да, получилась бы восхитительная женщина. Почему же все так косо распределяется в этой жизни, и умную и красивую женщину днем с огнем не найдешь?»

Правда, время от времени Катя умиляла его своими разглагольствованиями о жизни, в которых сквозило полное отсутствие опыта, усугубленное увлечением романтической литературой, и тогда Александр вновь утверждался в мысли что все, или почти все (за исключением Киры) бабы — дуры.

Когда Воропаеву надоедало такое благостное времяпрепровождение, он специально, а иногда просто удачно так совпадало, доводил Катю до бешенства, ощущая, как у него самого начинает зашкаливать адреналин.

Один раз он пришел после совещания в министерстве, где получил взбучку за свои отлучки и несделанную работу: ему намекнули, что манкировать своими обязанностями надо все же в рамках приличий. Конечно, виновата в этом была Пушкарева, это из-за нее ему приходилось ездить в Зималетто, это из-за нее он фактически работал на двух работах, и ни одну из них легкой было не назвать.

Он приехал разозленный и даже не собирался этого скрывать — наорал на Амуру, но легче не стало, шуганул Тропинкину, но и это не принесло и толики радости, даже полная яда беседа с Клочковой с очередным обещанием сделать из нее проститутку, не облегчила страдания. Он вошел в кабинет Кати, упал в свое кресло, вместо приветствия сухо кивнул и сразу схватил папку со стола.

— Ну и долго мы будем плестись к вершинам? Такими темпами мы будем валандаться лет десять, — он отбросил папку.

Катя смотрела на него непонимающе:

— Александр Юрьевич, все идет согласно плану, и вы это знаете. Что случилось? У вас ко мне претензии? Тогда я...

— Что тогда? "Тогда я", — передразнил он ее. — А может быть, — он оперся на стол и подался вперед — она отшатнулась, — а может вам просто нравится тут работать? Или вам нравятся наши встречи?

— Вы забываетесь, — ответила она ему холодно. — Александр Юрьевич, если у вас ко мне какое-то конкретное дело...

— У меня к вам каждый день конкретное дело, — пробурчал он. — Вот это что за цифры?

Он загонял ее, заставлял отчитываться о какой-то сущей ерунде, объясняя это тем, что в прошлый раз на ерунде Зималетто и прокололось. Он видел, что Катя валится с ног от усталости, но заставлял снова и снова объяснять, почему и отчего в отчетности стоят эти цифры, а не другие. Офис пустел, женсоветчицы давно уже отчалили, Кира, которая планировала подождать брата, и та уехала, махнув на них рукой.

Около девяти Катя была готова сдаться:

— Я уже ничего не понимаю и не соображаю, — она сняла очки, закрыла лицо руками, потом резко выпрямилась в кресле, — Александр Юрьевич, давайте…

— Перенесем на потом? — желчно осведомился он.

— Нет, сварим кофе, — в тон ему ответила она.

— Отличная идея, вперед.

— Лучше вы.

От такой наглости он чуть не задохнулся.

— Что? Я? Я вам кофе?

— Да, а что? У меня получается, надо признаться, отвратительный, — и она опять поморщилась. Воропаев с трудом удержался, чтобы не вцепиться в ее короткие волосенки и не заорать, чтобы больше не смела строить ему такие рожи, — а все девочки уже ушли, — она выразительно постучала по часикам, — десятый час.

— Со Ждановым вы сидели и за полночь, не так ли? — спросил он и сразу увидел, что попал в точку. Стоило упомянуть в разговоре Жданова, как Катя словно каменела, ей требовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. — Кстати, вы знаете, он в Киеве, пишет Кире страстные письма. Впрочем, это не мешает ему — по слухам — крутить роман с одной миллионершей. Та настолько впечатлена э-э-э... достоинствами Андрюши, что готова стать нашим дистрибьютором...

— Зачем вы мне это рассказываете? — спросила Катя, и Александр почувствовал прилив новых сил: так приятно было смотреть, как ее крючит от таких разговоров.

— Думал, вы хотите знать, — ответил он, сделав невинное лицо, — а разве нет?

— Нет, и прошу... не надо больше.

— Почему ж? Больная тема? А стоит ли носить в себе? Вы, кстати, никогда не планировали месть? Что-нибудь такое... например... — он задумался, — кастрировать Малиновского? Мне кажется всем бы пошло на пользу, а Андре...

— Хватит! — выкрикнула она и вскочила. — Что вы за человек такой?

— Я? Да я по сравнению с этими двумя ангел! — заорал он в ответ.

— Вы ангел? Вы... вы... — она стала оглядываться — видимо в лексиконе Пушкаревой подходящих слов не нашлось. — Вы вообще не должны были всего этого... знать!

— Но я — знаю, — сказал он спокойно: ее так прелестно сбивала с толку смена его настроений, — и не понимаю, почему вы пытаетесь делать вид, что все в порядке. Ничего не в порядке.

— Я закончу работу, я уйду отсюда и начну новую жизнь, мне просто надо продержаться... — она закрыла глаза и говорила, будто робот, видимо, эту фразу она повторяла как мантру неоднократно.

— Врете, себе врете, — сказал он, подходя к ней.

Ох, как было здорово в каморке, где ей было некуда деться от него, и он мог снова и снова вторгаться в ее личное пространство, ведя себя на грани приличного. Здесь, в просторном кабинете, все было труднее, но...

— Пока вы носите все это в себе, пока вы не сделали выводов, пока вы вообще ничего не сделали с этим, вы не убежите. Уезжайте хоть в Египет, хоть в Америку, — он взял ее за плечи и смотрел сверху вниз, как отец на дочь, — банально, но от себя вы сбежать не сможете.

— И что же делать? — она не вырывалась, и он сократил расстояние буквально на несколько сантиметров, провел нежно по ее руке — вниз-вверх.

— Не знаю, для начала — подумать, — он смотрел на ее губы, и она отвернулась, попыталась высвободиться. Он позволил ей, пусть и не сразу.

Они опять сели за стол.

— Давайте, делайте ваш дрянной кофе, — заявил он, укладывая ноги на стол.

— Не дождетесь, — огрызнулась она.

Время напрашиваться в гости пришло, когда она не сразу вышла из его машины, а точнее — не сразу выпрыгнула из нее, а задержалась, желая дослушать песню. Дождь лил за окнами, они сидели и слушали, Александр открыл окно и, закрыв глаза, курил. Песня кончилась.

— Я пойду? — спросила Катя.

Он улыбнулся — какой прогресс, она просит позволения уйти! И пусть это просто вежливость и призыв открыть глаза, но звучит! звучит, как музыка! Они попрощались, она ушла, а он подумал, что завтра они выйдут из машины вместе и вместе поднимутся на ее этаж. Определенно, иметь такого личного врага, как Пушкарева, было очень интересно.

— Я хочу пить. Можно зайти к вам? — спросил он на следующий день, сразу, как остановил машину, не давая возможности Кате улизнуть и глядя на нее совершенно невинным взглядом.

— У меня дома родители...

— И что? Пить воду — преступление века? Или вы не хотите показывать их мне? Или — меня им? Обещаю, я только выпью один стакан воды, не больше.

Она понимала, что предлог надуман, но и возразить было нечего: отказать в стакане воды после того, как он довез ее до дома, было бы просто невежливо.

— Хорошо, пойдемте, но... родители у меня... впрочем, пойдемте.

Всучив ему стакан воды, Катя попыталась тут же выставить его за дверь, но ее отец неожиданно оказался против.

— Катерина, — прогремел он, — перестань скрытничать! Я с вами, молодой человек, вот о чем поговорить хочу... — и повел Александра на кухню. Было видно, что старик волновался, хотя всеми силами старался скрыть это. Усадив гостя за стол, он достал графин, рюмки и зычно приказал жене накрывать на стол. — Катерина! — снова взревел он.

Для Александра ужин в семейном кругу Пушкаревых был чем-то сродни ночи, проведенной в Тунисе в пещере троглодитов: очень интересно, но слегка утомительно. К тому же, это будило так старательно вытесняемые воспоминания о том, как раз в неделю он обязательно ездил на ужин к родителям, а туда обязательно приезжала Кира... Он мотнул головой, прогнал непрошеные мысли и подумал, что теперь понятно, почему Катя получилась такой. Мать-наседка, отец-тиран — все старо и банально: замкнутый мирок, в котором так уютненько, что зачем выползать наружу?..

После третьей рюмки Пушкарев стал требовать ответов:

— Нет, вот ты мне скажи, это что — нормально? Она там, на работе этой, разве что не жила, а в итоге? Воровка! Это почему так? А потом вдруг — раз, и в директора?

— Боюсь, я вам не смогу ответить на все вопросы, — сказал Александр, краем глаза видя, как бледнеет Катя.

— А кто? Кто может? Почему это ее начальник такими обвинениями бросается, а? Нет, ну что за тип! Сперва, значит, работать, а потом? А ведь с виду такой парень хороший, вот тут, на этом месте, сидел!

— Папа, хватит, — сказала Пушкарева.

Александр посмотрел на нее, она отвела глаза. Вот значит как. Жданов здесь чаи гонял, как интересно! Правда то, что он приперся сюда качать права, еще интереснее и... смешнее. Надо же, ну кто бы мог подумать, что Жданов придумает и провернет такой план — соблазнение Пушкаревой! И после этого у него репутация "солнечного мальчика"! Милый Андрюшенька, ничего не скажешь!

А Пушкарев начал снова:

— Пушкаревы всегда были честными и копейки чужой не взяли. Вон ей взятку предлагали — предлагали! Не взяла!

Катя не выдержала, встала, резко отодвинув стул, и ушла в свою комнату. Александр остался, поговорил с Еленой и, было видно, очаровал ее совершенно, да и отец с каждой рюмкой становился все душевнее. Теперь Воропаев был уверен: оба на его стороне.

— Мне пора, — сказал он мягко, как говорил обычно только с сестрами, — я попрощаюсь с Катей, можно?

— Конечно! — Елена провела его до Катиной комнаты и тактично удалилась.

Он вошел, не постучав, закрыл дверь и прижался к ней спиной, осматриваясь: чистенько, но бедненько, как и во всей квартире. Уныло, как и в большинстве квартир страны. Неинтересно и серо — что еще ожидать от серых и неинтересных людей?

— Что... что еще? — Катя хотела спросить зло, но получилось устало.

— Зашел попрощаться, — ему нравилось так стоять, смущать ее. Он подумал, а что, если сейчас подойти, задрать на ней юбку, повалить на девичью кровать. Что она будет делать? Почему-то он был уверен, что Катя не пикнет, будет молча и ожесточенно сражаться с ним, но не закричит, не позовет на помощь. И ему бы хотелось так — сопротивление, обреченное — не сегодня, так потом — на провал, молчаливая борьба, бой, укусы, пощечины, битва, чтобы все по-настоящему, чтобы никакого притворства...

— Я говорю — до свидания, — она осмелилась подойти к нему ближе и, видимо, повторила слова прощания уже несколько раз.

— До завтра, — он взял ее руку, Пушкарева напряглась, но руку не вырвала — жаль. Коснулся губами косточки на запястье и немного, будто невзначай, прикусил кожу.

Она тихо вскрикнула, словно обожглась или укололась, а он уже отвернулся, распахнул дверь и пропел нарочито громко:

— До свидания, Екатерина Валерьевна, благодарю за радушный прием!

В прихожую вывалились Пушкаревы-старшие и стали наперебой приглашать заходить в любое время. Он посмотрел на Катю, которая стояла в дверном проеме своей комнаты, сложив руки на груди.

— Всенепременно, с удовольствием, — ответил он Елене, пристально глядя в глаза ее дочери. — Буду рад.

Прошел суматошный май, начался июнь, скоро должен был состояться показ, и Катя нервничала больше обычного. Дополнительных нервов ей стоило узнать, что Андрей на несколько недель вернется в Москву и, конечно, будет проводить дни в Зималетто. Павел Олегович звонил ей лично — Воропаев присутствовал при разговоре — и уговаривал "потерпеть этого оболтуса немного". Катя, само собой, согласилась.

Приезжая в Зималетто, Александр каждый раз удивлялся: ему все еще не надоела эта игра. И более того, она приобрела дополнительную прелесть: было так приятно думать, что жизнь Пушкаревой выстроена им самим, что он — и открыто, и тайно — убрал из ее круга одних и поставил других людей; это он очаровал ее родителей, это он заставил ее измениться внешне. Ему нравилось осознавать и это, и еще то, что Пушкарева, в сущности, совершенно одинока — случись что, она и родителям не скажет, пожалеет, и к Коле уже не побежит. Оставалось только ждать, когда что-нибудь случится.

Жданов явился за неделю до показа в сопровождении красивой, но вульгарной Надежды Ткачук. Он, не стесняясь, таскался с ней, где только можно, уверяя всех и каждого, что они "просто друзья" и "Надежда — очень выгодный партнер". И Кира, и Катя восприняли появление этой парочки почти одинаково: делали при их появлении каменные лица и натянуто улыбались. Воропаев с трудом удерживался от смеха, представляя, что могли бы сделать со Ждановым, да и с Ткачук, эти две женщины, сообрази они объединиться. Но в этом смысле Жданову повезло: Кира скорее признает поражение, чем попросит помощи у Пушкаревой.

Сама Пушкарева с появлением Жданова стала невыносимо рассеянной, уплывая мыслями неизвестно куда. Однажды он подошел и ущипнул ее, а когда она попыталась что-то ему на это сказать, вскипел:

— Меня начинают раздражать эти посторонние мысли. Я подозреваю о чем, а точнее о ком вы думаете, Екатерина Валерьевна, и прошу, выделите для этого увлекательнейшего занятия время вечером, перед сном, а на работе — думайте о работе!

— Я и думаю о работе, о показе, — в ответ зашипела Катерина, — а не о ком-то! И как вы смеете! Я... я...

— Если так неймется, пожалуйста, — он закатал рукав рубашки, — можете даже укусить меня, чтобы не было так обидно.

— Идите к черту!

Александр рассмеялся:

— Сами идите, — и тут же серьезно. — Готовы его простить?

— И в мыслях не было, — сказала она, опустив голову.

— И правильно. Единожды предав...

— Мы договаривались не касаться этой темы, — напомнила Катя, теряя терпение и не понимая, что Александру нравилось, когда она срывалась.

— Договорились? Когда? Не помню, — заявил он. — И, кстати, ваша реакция на мои слова подтверждает мою правоту: вы надеетесь, что Жданов приползет к вам, наговорит благоглупостей и вы сможете его простить. Вам хочется его простить, а, Катя?

— Мне хочется забыть и его, и вас, — сладко улыбнувшись, ответила та. — И мы же собирались работать, не так ли?

— Так ли, так ли, но не знаю, как у вас получится забыть такой увлекательный отрезок вашей жизни. Или у вас всегда все с приключениями? Вы как, на скуку не жалуетесь?

— Знаете, Александр Юрьевич, я бы сейчас с такой радостью поскучала,— сказала она, усаживаясь за стол. — Вы мне так надоели!

— Ой ли, — он сел напротив, поймал ее взгляд и ждал, когда она отведет глаза, и чем дольше она смотрела на него, тем веселее ему было, потому что она все равно всегда первой отводила взгляд. Всегда. Так было и на этот раз, и Воропаев удовлетворенно улыбнулся.

На следующий день прямо перед Катиным кабинетом он столкнулся со Ждановым.

— А Кати... Екатерины Валерьевны еще нет, она в банке, — проблеяла Тропинкина. — Что-то там... задерживается.

Жданов смотрел на него как обычно — немного сверху вниз, расправив плечи, улыбаясь и осознавая собственную привлекательность и крутость.

— Ты что тут забыл, Андрюшенька? Тебе же папа объяснил: не суйся, куда не следует, — разве нет?

— Тебе-то что, Сашенька? — в тон ему ответил Жданов.

— А то, что Пушкарева тут работает, ровно пока ее все устраивает, начнешь ее доставать — она сбежит, и не факт, что в этот раз я ее найду так быстро.

— Да ты у нас Пинкертон и Холмс в одном флаконе.

— Да нет, просто мне это было нужно, вот я ее и нашел, а тебе, видно, не очень-то и хотелось.

— Послушай, ты... — разозлился Жданов.

— Нет, это ты меня послушай, — в этот раз перевес был на его стороне, и Александр это прекрасно знал. — Не ходи к ней, не трогай ее, не пытайся даже.

— Записался в охранники?

— Не твое дело, вали отсюда, и я — серьезно.

— Мне надо с ней поговорить, — не унимался Жданов.

— А ей с тобой — нет.

— Ладно, — отступил Жданов, — ладно.

— Давай-давай, — Воропаев прошел в кабинет Кати.

Было яснее ясного, что Андрей все равно добьется своего и поговорит с Катей, и единственное, о чем сожалел Александр, что он этого не увидит.

Ему повезло. На следующий день при входе в бизнес-центр он увидел, как Пушкарева села в лифт, в который тут же метнулся Жданов. Через пятнадцать минут Катя была уже в кабинете — чуть более строгая и собранная, чем обычно.

— И что вам наговорил этот пылкий влюбленный?

— Вы о ком? — она сделала вид, что не понимает, о чем это он.

— О Жданове.

— Вы опять за свое? Вам-то какое дело?

— Самое прямое: это влияет на ваше настроение и на вашу работу, — объяснил он спокойно и добавил — совершенно неожиданно для нее: — Я волнуюсь за вас, мне казалось, мы стали... не друзьями, но...

— Это так странно... я не... — пробормотала Пушкарева.

— Я думаю, он сказал вам, что все началось со спора или с какой-то такой ерунды, но потом — он узнал вас и полюбил, так?

— Д-да, — запинаясь, ответила Катя.

— Классика жанра. Был такой фильм, "Большие маневры" — кажется, там именно такой сюжет. И знаете, что самое смешное — Андрей вполне мог быть искренним, он мог и сам поверить, что влюблен в вас, и вы можете его даже простить! На общем воодушевлении вы испытаете массу положительных эмоций, Жданов будет просто образец кротости и верности, вы поженитесь и нарожаете детей, но, — он крутанулся в кресле, — потом всему этому придет конец. Потому что дело не в вас, а в его характере. Жданов привык получать то, что хочет, он привык не смирять своих желаний, и он привык... а впрочем, вы поняли мою мысль? Так что — прощайте его, прощайте — пара относительно счастливых лет, лишь слегка омраченных постоянными подозрениями насчет муженька, у вас есть.

— Все это глупости и меня нисколько не заботит, что там Андрей... Павлович думает, и вообще, давайте работать — показ на носу, вот, посмотрите документы...

* * *

На показе Жданов не отходил от Ткачук. Это порадовало бы Александра, если бы он не видел, насколько это расстроило Кирюшу. С другой стороны, сестре давно пора было признать, что Жданов не тот, с кем стоит пытаться построить счастливую совместную жизнь.

Виноградова — по его указке — велела Пушкаревой держаться рядом с Александром и даже как-то мудрено обосновала это. Пушкарева дисциплинированно держалась. У них взяли штук десять интервью разной степени идиотичности, их все время фотографировали, и Александр с готовностью обнимал Катю, то и дело прикасаясь к ее плечам, рукам, обнимая ее — чуть более неформально, чем стоило бы, надеясь, что журналисты сделают нужные ему выводы. И, конечно, он пригласил ее на танец. К ситуации подходило танго, но играл какой-то эстрадный мотивчик, и вместо танца-боя приходилось вяло топтаться на одном месте.

— Вы умеете танцевать танго? — спросил ее Александр.

— Нет, не умею.

— Это не просто танец, в нем есть своя философия.

— Я в курсе.

— Ах да, у вас с теорией все в порядке по любому вопросу, я забыл, — сказал он примирительно и тут же язвительно добавил. — Вот только с практикой обычно полный провал?

Она попыталась вырвать руку, но он сжал ее изо всех сил:

— На нас смотрят, вы что, хотите публичного скандала под прицелом фотокамер? Улыбайтесь и не дергайтесь! — он прижал ее плотнее к себе, опустив руку чуть ниже талии.

— Если вы меня не отпустите, я завтра же напишу заявление об уходе и...

— Напугали! Вы свою работу сделали, дальше можно и без вас. Вы думаете, Жданов случайно вернулся? Скоро и вас, и меня попросят из нашего уютного кабинета. И хорошо, если скажут спасибо, так что — не пугайте.

— Ну и хорошо, — сказала она, но в голосе был явный намек на обиду. — И хорошо, наконец-то я отдохну от всего... этого...

— Я бы не хотел, чтобы вы отдыхали от меня, — прошептал он ей на ухо, — я привык к нашему общению.

— Это предложение... о работе?

— Вы не сможете в министерстве, там нужен другой характер. И я не о работе, — добавил он. Музыка оборвалась, и он, поклонившись, отошел, оставив Катерину в раздумьях.

* * *

На выходе его догнал Жданов. Развернул резко, дернув за плечи:

— Стой. Стой! Что тебе надо от Кати? — он так наседал, что Александр, презрительно скривившись, отшатнулся:

— Мне кажется, этот интересный вопрос мы уже обсудили. Несколько дней назад, разве нет? — он сделал вид, что ему чертовски скучно, но на самом деле уже ощущал то сладкое возбуждение, которое бывает или перед сексом с человеком, которого почти не знаешь, или перед дракой с врагом, которого знаешь очень хорошо.

— Ты мне врал, — видя, что они привлекают ненужное внимание, Жданов заговорил тише, но все так же зло.

— Погоди, погоди... Ты что, действительно в нее влюбился? — и Александр захохотал. — Господи... Жданов! А я-то думал... все это только игра, — ну ты и осел, Жданов, ну ты и осел! — он так смеялся, что, само собой, пропустил удар. Боль заставила его замолчать и собраться. От второго удара он сумел уклониться и моментально нанес ответный, хотя из-за боли — похоже, нос Жданов ему таки сломал — удар получился немного смазанным.

— Не смей ее трогать, слышишь ты, сука! — шипел Жданов, пытаясь снова дать ему по носу.

— Ты идиот, Жданов, — он снова уклонился и тут же быстрым точным движением врезал Жданову в солнечное сплетение. Андрей согнулся пополам, хватая ртом воздух, и Воропаев заорал:

— Ты дважды, ты трижды идиот! Не умеешь — не лезь. А я-то тебя зауважал — такую историю почти провернуть, под носом у Киры, у меня! Но ты и тут облажался, Андрюшенька, ты...

— Что тут происходит? — Кире кто-то донес о драке, и она не замедлила явиться.

— Поспорили немного, — ответил Воропаев, в очередной раз промакивая нос рукавом некогда белоснежной рубашки.

— Что тут... — а вот и Пушкарева, всего-то немного опоздала.

— Все в порядке, Екатерина Валерьевна, — он посмотрел на алое пятно, расползающееся по манжете, на капли крови на груди, перевел взгляд на Катю. Та смотрела то на него, то на Андрея, к которому уже ринулась Кира. Александр слегка пошатнулся, шаря за спиной в поисках стены и оставляя на ней кровавый след, и Катя, конечно же, подошла, пусть и нехотя, к нему. Он закрыл глаза и едва заметно улыбнулся.

* * *

На следующий день он не поехал в Зималетто и звонить Катерине не стал — кажется, первый раз за все это время. Раньше его вполне устраивало, что он сам регулирует количество и частоту их встреч, но теперь... Теперь все изменилось. Он выстроил клетку, которая обладала явно большим изяществом, чем каморка в кабинете Жданова. На первых порах он немного сожалел, что Катю снова нельзя загнать в этот чулан, но потом решил, что так даже лучше. Прутья ее тюрьмы не были видны никому, даже ей самой, она пребывала в уверенности, что сможет выбраться из-под его опеки, что, стоит закончиться ее контракту, она уйдет, чтобы строить жизнь заново. Но он знал, что этого — не будет. Она стала такой, какой он хотел ее видеть. Она общалась с теми, с кем он позволял ей, он был готов убрать из ее жизни любого, кто мог помешать их общению. Он постепенно, капля за каплей, исправлял ее вкус — и не только в отношении одежды, он исправлял — тоже почти незаметно — ее манеры, и он готов был идти дальше. И вчера...

Александр сладко потянулся, вспоминая то, что было потом, после того, как он по стенке осел на пол, словно теряя сознание. Она подошла, присела рядом, ее забота была непритворной, она беспокоилась. И если он прав — а он прав — то она сегодня позвонит сама.

Она позвонила около восьми. До этого был звонок от Киры, который тоже поднял настроение: Жданов был вынужден на неделю улететь в Киев, Павел снова устроил ему выволочку — за драку в самое неудачное время. «Просто чудом это все не попало в прессу!» — заявила Кира.

* * *

В следующие дни Александр делал вид, что никакой драки не было, и вел себя почти что равнодушно, сосредоточившись исключительно на делах. Благо, это было нетрудно — после показа дел только прибавилось, необходимо было разобрать "текучку", до которой руки раньше не доходили.

Они работали спокойно и слаженно, как работают бок о бок старые друзья или супруги со стажем. Это его смешило, но он даже не острил, видя, как это удивляет Катю. Она смотрела на него с подозрением, но о чем она могла его спросить? "Почему вы меня больше не поддеваете? Почему вы не острите? Почему вы не такой мерзкий, как обычно?"

Он ждал, когда она окончательно привыкнет к его новому стилю общения, и вот тогда-то... А пока он перебирал в уме все возможные варианты развития событий. Вышло все немного иначе.

Прошло около десяти дней после показа. Александр решил приехать в Зималетто пораньше — вечером было необходимо тащиться на прием, сопровождая министра. В офисе, как часто бывало, все где-то шлялись, да и Тропинкиной на месте не было.

Катя стояла у окна и выглядела совершенно потерянной. Не надо было гадать, почему. Александр краем глаза видел недовольного Жданова, галопирующего к лифту. Яснее ясного, что они поговорили, и разговор явно не был приятным.

— Екатерина Валерьевна, как наши дела? — начал он, как ни в чем не бывало.

Она посмотрела на него, словно не могла вспомнить, кто это и что делает в ее кабинете. Закрыла глаза, потерла виски. Он тем временем сел в кресло и терпеливо ждал.

— Что вам от меня надо? — тихо, но четко спросила Катя.

— Хороший вопрос, главное — новый. Сегодня мне нужно то же, что и вчера. Отчет о проведенном дне.

— Нет, — она покачала головой, — нет. У вас... цель, я не понимаю, что вам от меня нужно.

Он со стоном закатил глаза:

— О, вы пообщались со Ждановым? И теперь подозреваете меня в... Кстати — в чем? Нет, я все понимаю: после истории с соблазнением у вас паранойя, но держите себя в руках, Екатерина Валерьевна! Я больше вашего хочу, чтобы это все закончилось и наши дороги разошлись. Мне за вот эти внеурочные, — он поднял и бросил обратно на стол груду папок, — никто не платит, а на моей основной работе тоже забот хватает, так что...

— Тогда вот это... что? — и она придвинула к нему свежий номер глянцевого журнала среднего пошиба. — И раньше вы говорили другое... то есть я не...

— Что это? — он посмотрел на журнал, игнорируя замечание по поводу его слов. Мало ли что он говорил…

— Да вот же! — она раздраженно указала на текст на обложке и тут же, не дожидаясь, пока он прочитает: — Вы что, не знаете, да? — ее руки тряслись, пока она искала нужную статью, с удовлетворением заметил он. — Вот! — она развернула журнал к нему.

— Так... — он спокойно, даже лениво взял журнал из ее рук. — Завидный жених скоро перестанет быть... прекрасная пара... светятся счастьем... — он захохотал. — Господи, Катя! Я-то думал, что-то серьезное!

— А это, это не серьезное? — закричала она.

— Уймитесь, — он нахмурился, — привыкайте. Вы публичная персона, теперь вас будут выдавать замуж, и не только за меня, раз в неделю. Желтая пресса. Откуда вообще у вас эта гадость? Маркетинговый отдел постарался? Так это к нему вопросы, но учтите — да, это все — неприятно, но вы сами увидите, что продажи взметнутся, и самый пик будет на следующей неделе. Тем более, в статье так здорово указано, что вы в нарядах нашей фирмы покоряете завидных женихов.

— Нет! — она вскочила, — нет! Это не так, это... это все ваши... интриги! Я не знаю, зачем вам это все… глупо предположить что вы... и я... нет, я не понимаю! Что? Ну что вам от меня надо?!

Александр откинулся в кресле, с трудом сдерживая довольную улыбку. Для полного счастья все же чего-то не хватало, какой-то особенно точной ноты, или нет — аккорда.

— ...моя жизнь... Андрей сказал, что вы... вы хотите использовать меня и...

— Ну, ему виднее, — перебил ее Воропаев, — в этом деле он знаток.

Катя остановилась, словно наткнулась на стену, медленно повернула к нему голову:

— А вы, значит, бескорыстны?

— Нет бескорыстных, Катя, сколько можно жить в выдуманном мире? Но я честен с вами и признаю — мне от вас было нужно, чтобы вы за уши вытянули Зималетто из той ямы, в которую сами и запихали, — он вплотную придвинулся к ней. — И у вас это получилось.

— Не трогайте меня! Уйдите! Вы... вы... Я же вижу... Я не могу больше так...

Он остановился, глядя, как она закрывает лицо руками, размышлял секунду и решил: пора, именно сейчас — тот самый момент. Если он ошибается, то все насмарку, но он был уверен — он не ошибся.

— Пойдемте, — он схватил ее за локоть и потащил к двери, сжимая руку чуть сильнее, чем требовалось, зная, что завтра у нее, немного выше локтя, проступят синяки.

— Я не пойду! Пустите, — стала вырываться Катя.

— Если надо, я проволоку вас через весь офис, силы у меня хватит. Мне не нужно, чтобы все были в курсе наших разборок, но, если вы настаиваете, пусть этот скандал будет грандиозным — дадим еще один медиа-повод? "Милые бранятся — только тешатся?" Или "Романтичный поступок: жених похищает невесту прямо с рабочего места!" Как вам?

— Хорошо, только уберите от меня руки! — прошипела Пушкарева. — Я пойду, черт с вами.

— Отлично, много времени я не займу.

Они — он довольный, она с каменным лицом — прошли по офису, мимо Тропинкиной, тщетно пытающейся сделать вид, что ей ни капельки не интересно, мимо Киры, скупо кивнувшей обоим, мимо десятка равнодушных. Сели в лифт, и Александр нажал кнопку нужного этажа.

— Куда мы едем? Зачем? — она не успела договорить, лифт остановился.

Этаж — чуть выше того, на котором располагалось Зималетто, был только что отремонтирован -пахло краской, повсюду валялись оставленные рабочими ошметки старых газет, остатки стройматериалов, пленка.

— Где мы? — снова спросила Катя, оглядываясь.

— Этот этаж будет сдаваться, видимо, со следующего месяца. Места больше, аренда меньше, стоит подумать, — он подошел к окну, сунув руки в карманы и наслаждаясь моментом. Вся партия шла как по нотам. — Подойдите, Катя, посмотрите на перспективы.

Она секунду раздумывала, а потом подошла.

— Это же ваших рук дело — это интервью? — она не хотела говорить об аренде, она хотела разобраться с тем, чтобы было для нее по-настоящему важно, и это было ему на руку.

— А вам что за печаль? Вы же сказали, что история с Андреем уже давно закончена и, так сказать, сдана в архив?

— Вот именно, вам-то что за печаль? — вспылила она. — Что вы лезете везде? Зачем? Зачем это знакомство с моими родителями? Зачем вы прикидываетесь таким... хорошим? Зачем вы дрались с Андреем? Зачем? С тех пор, как вы появились в моей жизни, все... все рассыпается.

— Ах, вот оно что? Нашли крайнего? — он резко развернулся, стал наступать, в два шага оказавшись с ней рядом. — А до этого вы в райских кущах блаженствовали с Андрюшечкой? И ничего не разваливалось? Вы, и только вы, Катя, виноваты в том, что ваша жизнь — полное дерьмо!

— Да не вам судить о моей жизни! — ей хотелось кричать, это было видно, но она держалась, сжимая кулаки и делая шаг назад.

— А почему? Почему не мне? Я с вами много и долго общаюсь, я вас знаю, наверное, лучше, чем ваш Андрей. Я умею наблюдать, я умею анализировать, и, пока Жданов напивается и меняет баб, я...

— Да вы мизинца его не стоите! — выкрикнула она нервно.

— Это почему? Потому что мне не понадобилось соблазнять вас, чтобы добиться того, чего хочу? — он взял ее за плечи: осторожный жест, так диссонирующий с его тоном. Она не заметила, увлеченная спором. — Так это можно исправить, — он резко наклонился и поцеловал, удерживая ее руки. Катя взвизгнула, пытаясь высвободиться, это его только рассмешило, они сделали несколько шагов, словно танцевали танго, но Пушкарева споткнулась и чуть не упала, он с трудом удержал ее, прижал к стене.

— Весь твой сексуальный опыт — это Жданов, я угадал? — прошептал он, проводя губами в миллиметре от ее щеки.

— Отпустите меня немедленно! Мой сексуальный опыт — только мое дело!

— Ах, как страшно, — он отпустил одну ее руку, левую, чтобы провести по ее бедру, ущипнуть. Катя попыталась дать ему пощечину, но он с легкостью уклонился. — Ну просто попранная добродетель! — Успокойтесь, не собираюсь я вас насиловать. Пока что.

— Вам что, заняться нечем? Зачем?

— Боже, какой пытливый ум. Я отвечу...

Он подумал, что со стороны они выглядят словно любовники — она прижимается к стене, он нависает на ней. Как же обманчиво может быть впечатление: на самом деле оба были напряжены до предела, и оба испытывали чувства, далекие от любви, впрочем, страсть в их отношениях явно была — та страсть, что сродни ненависти. Для него это было в новинку: обычно те, кого он выбирал, делали вид, что влюблены в него и просто мечтают его осчастливить. Каждая плела паутину на свой лад, но все они потакали ему, и в какой-то момент даже жестокие игры переставали приносить радость. Что интересного, когда тебе даже для вида не оказывают сопротивление, которое ты должен сломить?

— Я отвечу, — он слегка отодвинулся, только для того, чтобы лучше видеть ее лицо. — Ты не такая, как все. Жданов не понял этого, он тянулся к тебе, но разгадать — не смог. Я знаю тебя, я чувствую тебя, даже лучше чем ты себя, потому что тебе хочется жить в придуманном мире, где единороги какают радугой, а Жданов весь из себя такой Прекрасный Принц. Ты не хочешь себе признаться, что он — не такой, как ты придумала, и — это самое главное! — ты не такая, какой хочешь казаться даже себе. Ведь так?

Она, как обычно от обиды, выпятила нижнюю губу. Это уродовало ее необычайно, а ему каждый раз хотелось схватить ее за эту губу, крутануть изо всех сил — так, чтобы Пушкарева вскрикнула, и губа распухла, и на ней остался синяк. И, в конце концов, после такого она бы следила за мимикой и не делала из себя страшилу.

— Я иногда жалею, что ты постриглась, — он наклонился ближе, скользя ладонью по ее затылку, вынуждая ее податься ему навстречу. — Ну же... Давай попробуем... мы взрослые люди, у нас никаких обязательств... — он склонился над ней, пульс зашкаливал, он гадал: что она сделает? Смирится, и тогда из нее можно будет вить веревки? Удобно, конечно, но малоинтересно. Или начнет вяло сопротивляться?

— Пустите меня! — закричала она так громко, что он от неожиданности отпрянул от нее. Катя бросилась к лифту. Он догнал ее в два счета, развернул к себе, она со всего маху дала ему пощечину.

— Вы ничего обо мне не знаете, ясно вам? И если вы хотите, чтобы я работала тут, в Зималетто, то ведите себя... вы... — она жала и жала кнопку лифта, хотя — оба видели — лифт неторопливо проехал их этаж и ушел вниз. — Черт!

— Хорошо, я ничего о вас не знаю, но что это меняет? Вы и правда хотите меня уверить, что причина вот этой вашей взвинченности — я? Так что ли? — он свел брови и заговорил так, как обычно разговаривал с проштрафившимися подчиненными. На Катю это не произвело впечатления.

— Где тут лестница? Где... я не могу в этой планировке! — она направилась к одной из дверей. Алекс догнал ее и слегка подтолкнул — Катя влетела в пустой кабинет, где из всей мебели была только колченогая табуретка.

Катя весьма неизящно повалилась на одно колено, он тут же подошел к ней, рванул за руку вверх и, как бы она ни рыпалась, не отпускал:

— Значит так. Тут хозяин — я, не забывайся, тоже мне, владелица заводов, газет, пароходов. Неужели ты думаешь, что нет возможности прессануть тебя так, чтобы ты за десять тысяч в месяц работала, да еще руки мне целовала и благодарить не уставала? Это я с тобой вожусь, это я Ждановых уговорил. Ты помнишь рассказ своего отца? Что орал твой ненаглядный Андрей Палыч, когда ты сбежала? Напомнить? И это его-то мизинца я не стою! Вот уж правда, не хочешь зла, не делай добра! — последние слова он проорал ей в лицо.

— Ну и хозяйничайте тут, хозяин! — закричала она в ответ, не оставляя попытки освободить руку. — Как я от вас всех устала! Как вы мне все надоели! И зачем я согласилась!

— Да потому что ты сама хотела этого!

— У меня не было выбора! — заорала она что есть силы.

— Выбор есть всегда, всегда! — гаркнул он, одновременно почти нежно, тихо, обнимая ее, не давая не только высвободиться, но даже шевельнуться. — Ну, ну, хватит, хватит, ты же сама знаешь — тебе хотелось вернуться сюда. Тебе хотелось отомстить...

Она так толкнула его, что он чуть не упал. С трудом удержался на ногах, готовый снова бежать за ней, но Катя стояла, наставив на него дрожащий палец:

— Вы... ты... ничего не знаешь и не понимаешь, — сказала она срывающимся голосом, — да если бы была возможность, то я бы... ноги моей бы тут...

— А разве не было возможности? — теперь он окутывал ее своим голосом, который на всех прочих женщин — но только не на нее — действовал столь гипнотически. — Ты ее искала хоть, возможность эту?

— Я хотела только закончить это... это все! — выкрикнула она.

— Нет! Господи, Катя, и ты еще жалуешься, что тебе врут! Да ты сама себе лжешь! Ну, признайся, — одним плавным движением он снова оказался рядом с ней и зашептал быстро, страстно. — Ты хотела отомстить этим двум идиотам-шутникам, хотела сделать Андрею больно, даже больнее, чем он сделал тебе... Хотела и хочешь до сих пор. Потому что тебе — больно до сих пор. Ты страдаешь, ты все еще страдаешь, а Жданов все забыл, он веселится и заводит шашни с чернявой девкой. И ты смотришь на это и делаешь вид, что тебе все равно, но тебе — не все равно. Тебе же больно, ведь так? И он еще приходит и высказывает претензии за фотографии в журнале! Зачем ты это терпишь? Перестань копить злобу в себе, хватит, прекрати! Никто это не оценит, ты сама же себя угробишь. Хорошая и благородная Катя Пушкарева... Но ты — не такая, и ты это знаешь!

— Я и не... — она готова была заплакать, она отворачивалась от него, но не уходила, хотя он ее не держал, стоял, ни на сантиметр не сокращая расстояние между ними, и продолжал, как прирожденный искуситель:

— Ты можешь, ты можешь одним махом отомстить ему, ударить так, чтобы он запомнил. Или ты предпочтешь смириться с тем, что ему наплевать? Ты одна, снова одна, тянешь фирму из ямы, а ему — ничего... Неужели это правильно? Ты так все и оставишь? Будешь плакать в своем кабинете и думать, что никто ничего не знает? Жалкая, брошенная...

Он видел, что каждое его слово попадает в цель. Никто не говорил с ней об этом, она никому бы не призналась в своих темных желаниях, но он знал — они есть, и теперь он видел тому подтверждение. Она больше не возражала, не кричала, тяжело и часто дыша, смотрела в сторону, размышляя над тем, что он сказал, принимая решение. Она боялась — скорее не его, а себя, той части себя, о существовании которой она и знать не хотела.

— Я помогу тебе, я всегда помогу тебе. Ты же видишь, все тебя бросают, но я — рядом, я буду рядом всегда, все-гда.

— Ты просто хочешь уничтожить Ан... Андрея, — срывающимся голосом сказала Катя, поворачивая голову и глядя ему в глаза.

— А ты? — он улыбнулся, — разве ты — не хочешь? — прошептал, наклоняясь к ней и поцеловал, с трудом удерживаясь от желания содрать с нее одежду и повалить на грязный пол. Он прервал поцелуй, с удовольствием замечая, что она инстинктивно подалась навстречу. Он дотронулся до ее губ, до щеки, сдерживая желание ударить или ущипнуть. Глубоко вздохнул, запрокинув голову и усмиряя жажду обладания.

— Просто делай, что я скажу, и я сделаю для тебя все, что захочешь... — и снова поцеловал ее, пьянея от поцелуя и досадуя, что повторить это — упоение победой — не получится. Возможно, завтра он не захочет ее целовать, даже смотреть в ее сторону — не захочет. Завтра он проснется с желанием больше не приходить к ней, позвонит и скажет, что курировать ее работу теперь будет Павел Олегович, и только он. Но сегодня, сейчас, здесь он желал получить свое сполна.

— Не здесь, — она снова попыталась высвободиться, но так вяло, словно ждала, что он снова удержит и этим сам решит за нее.

— Нет именно здесь! Сейчас!

Хорошо, на дворе было лето, а на Пушкаревой — свободная юбка, а не узкие дурацкие брюки, в которых она напоминала виолончель.

Задрать юбку, вот так... порадоваться, что на ней эти веревочки, что не помеха вне зависимости от того, называются они стринги или танга.

Как же ему всё это время хотелось отыметь ее — вот так, как сейчас, изо всех сил, о, боги, боги, не думать, наслаждаться, упиваться, сдерживаться, чтобы потом было еще круче, медленно убивать, уничтожать, снова и снова, разминать, присваивать и чувствовать власть и силу, власть... силу... вот.... так... наверное, завтра он все же приедет сюда, в Зималето и потащит ее на этот этаж, о господи, вот так, потому что....

Он содрогнулся от острого, прошившего тело насквозь, оргазма. Усмехнулся, прижимая Катю к себе. Ее трясло, она не ответила на объятия, уронив руки как плети. Он отошел от нее, деловито поправляя одежду. Пушкарева осела на пол, обхватив голову руками.

— У тебя три минуты, чтобы привести себя в порядок, — и кинул ей свой уже испачканный платок. — А потом — работать, — сказал он спокойно.

— Я тебя ненавижу, как же я тебя — ненавижу, — сказала она тихо.

— Удивила, — хмыкнул он, — я тоже не сказать, чтоб от тебя в восторге. Но пар спустили — и хорошо. Пошли, у нас куча дел... — и подал ей руку.

Она подумала и вложила свою ладонь в его, поднялась.

— Ты просчитался, — сказала она хрипло.

— Снова — здорово, — он поморщился, — иди, лучше надавай пощечин Жданову, выскажи ему все. Можешь треснуть его по голове, все равно там ни одной годной мысли. Давай, давай. Или лучше расскажи про то, как мы с тобой сейчас... Или хочешь — я расскажу?

Когда они подошли к лифту, Катя оглядела себя, судорожно вздохнув.

— Не волнуйся, следов занятий сексом на тебе нет, только штукатурка... — он протянул руку отряхнуть подол ее юбки, но Катя отпрянула. Александр засмеялся. — У нас впереди масса интересного, — промурлыкал он и первый вошел в лифт.

— Я тебя ненавижу, — тихо повторила Катя. Он засмеялся в ответ.

— Еще скажи, что я — твой личный враг... — и подумал: "Я твой лучший враг. Дорогая."