Зигзаг (гет)

Накануне того самого дня, который должен был изменить линии жизни двух людей: одному — подарить надежду, другой — даровать покой, в знакомом читателю трактире, за обшарпанной и скрипучей дверью, под острым взором охраняющей тайны своих постояльцев Совы случилось совещание. Четверо подельников сговаривались о предстоящем деле, шептали еле слышно, изредка оглядывая полупустой распивочный зал, острым глазом подмечая малое и неприметное, чтобы при случае выудить из памяти нужное и не упустить главное.

— Время пришло, — бормотал Марсель, — тянуть больше не могу. Проклятый Грамотей держит меня за горло.

— Не готовы мы, — сердито ответил Поножовщик. — Граф уедет только на следующей неделе. До той поры в доме много народу толчётся — и слуги, и господа — яблоку негде упасть. Ножичек неотлучно следит за домом, все ходы и выходы разведаны. Но людей в доме слишком много — дела не сделаем и сами попадёмся.

— Не хотелось бы, — заметил Ножичек, отрешённо разглядывая потолок. Маленькая пеньковая трубка, потухшая и безжизненная, привычно торчала в зубах.

— А сейчас почему ты здесь? — сердито зыркнул Марсель. — Кто за домом следит?

— Не беспокойся! Там малой на страже стоит. Ни одна муха мимо него не пролетит. Такой уж он глазастый.

— Кто?

Ножичек едва заметно кивнул в сторону Совы, по-прежнему восседавшей за своим столом. Марсель кивнул:

— Тут ты прав, — согласился он, — от этого никто не ускользнёт. Этакая злоба в мальчишке! С чего бы это?

— А ты поживи-ка бок о бок с такой мамашей, — хмыкнул Ножичек и снова уставился в потолок, словно короткий разговор вдруг утомил его, и он потерял к нему всякий интерес.

Помолчали.

— Не понимаю, чем ему так насолил этот полудохлый урод, — сквозь зубы прошипел Марсель, — чего он так спешит? Какая-то тут тайна. Живёт себе человек на отшибе тихо-мирно, никого не трогает, почти ни с кем не знается, нигде не бывает, кроме сада возле дома… Допустим, раньше он жил в подвале Оперы. Ну и что? Где здесь преступление? Зачем его нужно убивать? Кровная вражда? Бриллианты в подвале зарыты, и иначе никак не добраться?

— Может быть, он и урод, но вовсе не полудохлый, — заметил Поножовщик. — Не так давно Мышонок разглядел его упражнения — тот ножи метал в цель. И, скажу тебе, здорово метал, если верить мальчишке. А ему можно верить — он в таких делах большой специалист. Сам я ничего такого не замечал, когда следил за добычей.

— А что видел ты?

— Сестрицу твою видел, — хмыкнул Поножовщик, — но об этом ты и сам знаешь. Она там частенько объявляется. Чего тут думать — раз предлагают дело и платят хорошие деньги, почему бы не сделать, — он залпом выхлебнул из кружки, — а что да зачем — не нашего ума дело.

— Не скажи… Не налететь бы. Мы ведь кто? Грабители, воры. С мокрушниками не связывались никогда.

— Не замечал я за тобой такой чувствительности.

— Каждый делает своё дело, — огрызнулся Марсель. — Чувствую я, что не всё так просто, что-то я упускаю. Но делать нечего — не убьём мы — убьют нас. И хорошо бы, чтобы всё по плану прошло.

— Зачем тебе в два места сразу? Можно ведь убить сейчас, а девчонку использовать потом…

— Не понимаешь? Сестрица теперь не так сговорчива, как раньше, когда она у меня в руках была. Теперь её чем-то очень сильно зацепить нужно, чтобы у неё и мысли что-то сделать неправильно не возникло. По всему видать — любит она этого урода. Не знаю, чем он её привлёк, но она за ним, как собачонка, бегает. Со своей смазливой мордашкой она и получше могла сыскать. Спросишь — зачем она в таком деле вообще нужна? Никого осторожнее и гибче её я не знаю. Кто внутрь пролезет? Ты? Или, может быть, Ножичек? Вы такого шуму наведёте, что до самых окраин Парижа слышно будет. Потому и пасу я её, как любимую козочку. В доме графа много чего взять можно, а потом и убраться куда-нибудь, подальше от Парижа. Заживём, как короли, — сами себе хозяева. Не на это ли надеялись до сих пор?

— Не знаю, — пожал плечами Верзила, — мне и так не плохо пока.

— А если снова возьмут? Хочешь до конца жизни на каторге гнить? Завтра, и ни днём позже!

— Говорю же тебе — в доме полно народу. Попадётся девчонка, и останемся ни с чем.

— Попадётся она — чёрт с ней! Мы скроемся. Выручать её не побегу! На худой конец поделим то, что даст Грамотей за убийство…

* * *

Не дожидаясь, пока она заберётся по ступенькам, Марсель втолкнул её в обшарпанный экипаж, запрыгнул сам, и лошади, повинуясь хлысту, понеслись. Амина забилась в дальний угол, даже ноги подобрала повыше и обхватила колени руками, защищаясь. Единственный выход на волю Марсель перекрыл, но даже если бы с её стороны дверца была, она всё равно не решилась бы выпрыгнуть: карета неслась слишком быстро, а руки и ноги онемели от ужаса. Этот ужас перед насильником въелся так основательно, что даже ненависть к нему пока не могла перебороть, преодолеть онемение, накрывшее тело. Округлившимися глазами Амина следила за братом.

Марсель усмехнулся:

— Не бойся, я тебя не трону. Пока. Нам ехать недолго, и говорить сейчас я буду быстро. Если не поймёшь меня — позже будешь каяться. Ты убежала, бросила меня, своего брата, когда мне нужна была твоя помощь…

— Помощь? Тебе нужна не помощь, а сообщница!

— Не перебивай, я же сказал — у нас мало времени. Так вот, я должен был тебя найти, и я нашёл. Теперь я прошу тебя мне помочь. Разве не должны родственники помогать друг другу?..

Амина глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Каждая клеточка её тела дрожала от страха перед братом. Перед глазами сами собой вставали картины того, что он уже сделал с ней, страшило ожидание того, что ещё может сделать. Эти воспоминания мешали сосредоточиться и найти единственную точку опоры, которая ещё была и которая могла бы помочь ей. Она хотела выбить клин клином, но пока делала это неосознанно. Амина старалась пробраться сквозь завесы теперешней жути и отыскать другой страх, иной ужас, куда более мощный по силе своего воздействия на неё, который заставил бы её онемевшие члены вновь задвигаться. Она металась в поисках силы, своей собственной силы, которая помогла бы её мыслям стать чёткими и ясными, а внезапное напряжение оживило бы руки и заставило двигаться ноги, тело стало бы гибким и сильным, как никогда раньше. Эта сила помогла бы спастись ей самой и отыскать Эрика.

Что могла противопоставить слабая девочка физическому превосходству своего брата? Бо́льшую силу? Но где и в чём была она, бо́льшая сила — эта точка опоры, которая позволила бы перевернуть землю, — Амина пока не знала, но чувствовала, что она должна быть где-то рядом, так близко, что только руку протяни, и возможности возрастут стократ, и преграды станут смехотворны и несерьёзны. Как слепой котёнок судорожно металась она в поисках. Она пыталась найти иной вид могущества, искала то, что поднимает отчаявшегося и отринувшего всё — все страхи, всю жажду и все желания, которые ещё привязывают к жизни. Пока ещё робко и несмело нащупывала тропу, которая приводит к непобедимости, поскольку человек, ступивший на неё, не только перестаёт бояться, но и не думает о страхе совсем. Сами по себе понятия «жизнь» и «смерть» здесь отходят в сторону. Уже не нужно оружие как таковое, поскольку оружием может стать всё, что угодно, самое немыслимое и неприметное, поскольку он сам — уже оружие, он сам — клинок, отточенный, холодный и беспощадный. Вовсе не обязательно, что клинок победит. Вполне возможно, что он будет сломан и обрушен. Но прежде сила его, достигнув вершины мощи, может покорить и покарать того, против кого будет направлена.

Разве Марсель мог предположить, что в дрожащем перед ним тщедушном теле происходят такие изменения? Разве мог он представить, что нечто страшное ждёт его в лице слабенькой девочки, которую подчинил? Нет. Уверенный в своей силе, в непобедимости, которую обеспечивало умелое владение всеми способами убийства, кроме ядов, он не ждал отпора, не подозревал, что может встретить человека, способного если и не убить его практически «голыми руками», то сильно покалечить. Он даже не связал её, не заткнул кляпом рот, чтобы Амина не могла вскрикнуть, позвать на помощь. Марсель видел её страх и был уверен в себе. Ожидания его в некоторой степени были оправданы. Полупридушенное животное, копошащееся где-то на земле, практически лишённое силы и воли к сопротивлению — вот кем была в его глазах Амина.

* * *

С давних времён товары в Париж доставлялись не только посуху. Отличной дорогой была Сена. Неподалёку от причалов располагались склады, построенные довольно давно. Туда привозили товары со всех концов страны и размещали до тех пор, пока не придёт их время пересечь стену откупщиков. Стена была разрушена. На её месте пролегли новые широкие бульвары. Но склады остались на своём месте и служили всё тем же целям — в них хранили товары.

Эрика привезли в один из таких складов. Добраться до него было трудно: склад стоял на отшибе, спрятанный за другими, более добротными и чаще используемыми. Кучи песка, камней, щебёнки преграждали дорогу. Его втолкнули в приоткрытую дверь невысокого длинного деревянного строения. Потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку, царившему здесь. В нос ударил резкий запах сырого дерева. Небольшой и грязный склад был завален дровами. Неровные поленницы у стен поднимались почти до самого верха, до небольших оконцев под потолком, которые в таких помещениях устраивали не столько ради света, сколько для вентиляции. У дальней стены был разложен лес для просушки. Два грубо обтесанных бревна подпирали крышу. К одному из этих брёвен его и привязали за шею, а руки стянули за спиной.

Привязали так умело, что любое неосторожное движение грозило удушьем. Этот вид пытки был известен давно людям, промышлявшим морским разбоем, и назывался «галстук-бабочка», видимо, из-за формы узла, напоминающего этот предмет мужского костюма. Он использовался для наказания такого же жестокого, как килевание или хождение по доске. Приговорённого поднимали над палубой до уровня второй или третьей реи и привязывали за шею к мачте. Скользкие реи служили слабой опорой для несчастного, который не мог ухватиться за канаты, чтобы удержать равновесие при качке, — руки его были стянуты крепкой верёвкой. В полный штиль, когда судно едва скользило или не двигалось совсем, терпение или милость капитана могли подарить ему жизнь. Но в движении, если ветер хлопал парусами за его спиной, а качка не давала возможности упереться в кусок дерева под ногами, он неизбежно соскальзывал и задыхался в петле.

Голова Эрика гудела от сильнейшего удара по затылку. Лисьи уши не помогли ему. Как и в прошлый раз, когда он был ранен, нападавшие подкрались незаметно. Привязав пленника к столбу, двое ушли, двое остались караулить. Худой и длинный оборванец, с бледным лицом, в широкой не по размеру куртке и штанах, тяжёлых деревянных башмаках, всё время подходил к двери и выглядывал на улицу. Второй — коренастый, в широкой вылинявшей от пота рабочей блузе и старых заплатанных штанах — стоял рядом с Эриком, словно напоминание о том, что следует вести себя тихо. Тюремщики называли друг друга Ножичек и Поножовщик. Поножовщик лениво поигрывал ножом, то и дело, ради забавы втыкая его в дерево рядом с головой пленника. Это заставляло Эрика непроизвольно сжиматься, хотя он всегда ждал, но всё равно движение Поножовщика оказывалось неожиданным. И тогда крепкая верёвка натягивалась и впивалась в шею. Ножичек застыл у двери, не сводя глаз с улицы. Наконец, он обернулся и кивнул, обнажив в усмешке гнилые зубы, — главарь со своей добычей прибыл.

* * *

Амина увидела Эрика сразу же. Он был без сюртука, в рубашке и штанах, маска не скрывала его лица, и сумрак, царивший здесь, усиливал его сходство с мертвецом.

— Отпусти его, я согласна! — резко крикнула она. — Я выполню твоё требование. Слышишь? Отпусти его!

— Я тебе не верю, — зло прищурился Марсель. — Ты снова убежишь, как в прошлый раз. Поэтому он останется здесь, связанный, под охраной. Если ты нарушишь своё слово — мой человек его убьёт. А потом и до детей доберётся. Ты ведь знаешь, что я не шучу.

— Знаю, — горделиво вскинув голову, проговорила Амина. — Но и ты знай, что зверь, загнанный в угол, становится неуправляемым. А ты уже давно загоняешь меня в угол. Я боялась тебя — это правда, я и сейчас боюсь, но уже не так, как прежде.

Но слова её не произвели впечатления, на которое она надеялась. Марсель не поверил ей. Повинуясь жесту главаря, подручные волоком подтащили девушку к тому же столбу, где стоял Эрик, и привязали её рядом. Но привязали, глумливо ухмыляясь, не спина к спине, а так, что она упиралась в его грудь лицом, а подбородок Эрика нашёл себе опору в её растрепанных волосах. Амина словно обнимала его — её руки были скручены позади него. Эрик боялся вздохнуть глубоко, чтобы не причинить ей боль. Она боялась пошевелиться, поскольку любое её движение заставляло его переменить положение, и верёвка впивалась в горло.

— Отдохните, — шепнул Марсель и уже от двери добавил громче: — Я приду позже, будь готова. Большие ворота захлопнулись, скрипнули засовы, и установилась глухая и мрачная тишина.

Вечер гасил за стенами последние лучи света, которые ещё пробивались внутрь, и вскоре стало совсем темно. Молчание, такое тёплое и уютное в домашней обстановке, здесь было невыносимо.

— Зачем ты пришла сюда?

Что ж, это не самое глупое, что он мог спросить.

— У меня не было выбора.