Хроники "Альтаира" (джен)

Белый шатер уныло хлюпает на жарком июльском ветру замызганным входным пологом. В шатре душно и… скучно.

Легкий дощатый настил скрипит и трещит под растоптанными берцами Петровича, традиционно измеряющего шагами весьма ограниченное пространство между беспорядочно расставленными пластмассовыми стульями.

За складным столом уныло потягивает из термоса кофе (судя по запаху — с коньяком) приглашенный в качестве почетного гостя отставной полковник. Под Скардольфом грузно стонет его любимый полосатый пляжный шезлонг (и когда успел притащить?) Напротив раскинул длинные мослы на колченогом складном табурете унылый Серый. Медичка Сколопендра Федоровна заговорщицки перешептывается с Марковкой и Солдатом Джейн. В углу, на полу, почти одного роста с напряженно замершей на стуле Мургаритой, валуном восседает необычно грустный выдающийся во всех отношениях тех Михалыч. В другом углу, носом в безразмерную раскладушку Петровича, размазывает слезы по пыльному бледному личику вечно растрепанная княжна Тараканова. За тряпичной стеной слышится, как на почтительном отдалении гомонят болельщики. Я подпираю деревянный каркас у входа. И отчетливо слышу за спиной тихий шорох легких ног по песку.

(Держу пари, что эти ноги до сих пор обуты в розовые девичьи кеды, разрисованные щенячьими физиономиями! Ну, Луферов, ну, Ябеда-корябеда, вечная моя беда! Лучше сам свали от греха подальше. А не то заметят — и гроб тебе с крышечкой… Весом на десяток дисциплинарных минусов!)

Петрович чешет боксерский нос, теребит усы. Сощуренный взгляд колюче скользит то по мне, то по термосу приглашенного полковника.

— Н-н-да, праздничек удался! Впервые у нас такой коленкор, господа наставники — чтобы орифламму прямо на вышке надвое разобрали!..

— Абсолютный победитель кладет в копилку отряда сто пятьдесят баллов, — сухо напоминает натянутая Мургарита. — И делить их пополам считаю нецелесообразным. Знамя есть знамя… А его первой в руки взяла моя Ганьшина. Почему промедлили со свистком, Виктор Петрович? Сейчас бы не было никаких вопросов на тему «честно-нечестно».

— Да, я промедлил. Я в шоке был… из-за некоторых особо продвинутых изобретателей. Интересное решение, Четвертый отряд. Интересное, что ни говори… А если бы шест сломался?

— Вслед за ним, скорее всего, сломалась бы шея мальчика! — выкрикивает покрасневшая Сколопендра. — У меня сердце в пятки ушло, когда я этот ваш трюк увидела!

— Смею заметить, что ничего подобного не произошло, коллеги. Если угодно, можете на следующую смену внести в правила официальный запрет на применение приема под названием «вертикальный вольт». Сейчас такого запрета нет… Равно как и запрета на не менее опасную гимнастическую пирамиду Второго отряда. Значит, знамя взял мой Четвертый. И никаких сомнений по поводу «честно-нечестно» просто быть не может. На момент финального сигнала законным образом добытая орифламма была в руках кадета Луферова!

— Половина орифламмы! Без древка! — хитро щурится Скардольф. — В таком виде ее ни над вашим шатром не поднять, Виктор Петрович, ни впереди колонны торжественным маршем не пронести!

— Да, кстати, а где она? — Петрович останавливается и буравит меня ледяными глазами.

— Здесь… — Серый, неожиданно потупившись, лезет за пазуху и достает из недр растянутой олимпийки ало-золотой потрепанный шелковый ком. — Насилу отобрал у Неверовича! Вцепился, как клещ, измял совсем. И навершие потерялось…

— Вот видите! Это судьба! — хлюпая распухшими губами, подвывает из своего угла княжна. — В конечном итоге флаг-то в руках представителя Второго отряда оказался!

— Смею заметить, что до конца соревнований Сергей Евгеньевич прикомандирован к Четвертому. Так что если и судьба — она на нашей стороне.

(И чего все молчат? Эх, коллеги!)

Длинными сухими пальцами Петрович расправляет на столике злосчастное знамя. Снова поднимает на меня глаза.

— Технику безопасности вы, конечно, нарушать мастаки… Терять нечего, да? А если травма?

— В спорте, особенно экстремальном, травмы случаются, Виктор Петрович. В данном случае их не было, что есть факт. Отряд выдвинул идею «вертикального вольта» совершенно самостоятельно и с моего прямого разрешения воплотил в жизнь. Без подсказок, чему наш товарищ прикомандированный, надеюсь, будет свидетелем.

— Угу, — послушно икнул Серый.

— Но позвольте! Девочка уже держала орифламму в руках, когда эти сорви-головы его… сорвали! — Марковка даже привстала. — Неужели вы не можете просто взять и уступить даме?

— Как говорил один киногерой, в трамвае — запросто. Но не на соревнованиях, где джентльмены и дамы объявлены равными. К моменту финального свистка знамя было в руках моего Луферова. Который, при всех его недостатках, боец что надо оказался. Это так, к слову…

— Да вашего Луферова надо было еще после первого этапа с дистанции снять! Босым ведь шел, говорят! А здесь, в перелеске, опасностей хватает: на тропе камни, стекла, в траве — змеи!

(Сколопендра, тролль вас за уши дери! Говорят, что кур доят, а коровы несутся… Так бы и вылил вам за шиворот весь полковниковский кофе вместе с коньяком, да боюсь, почетный гость не поймет).

Серый поднимается, с хрустом разминая затекшие суставы.

— Да будет вам известно, уважаемая Валентина Федоровна, что босым кадет Луферов не шел ни минуты. Его несли. На моей куртке. Товарищи по отряду. Посменно. Или у вас есть основания не доверять моим словам?

— Нету… Из-за этого у вас рукав почти оторван?

— Ну, да…

— Я все-таки настаиваю, что финал был объявлен с запозданием. Ваша ошибка, Виктор Петрович!

(Стальные нотки в голосе Мургариты надежно маскируют ее готовность расплакаться. Переживает… Но тут — каждый сам за себя).

— Моя. Но тут уж ничего не поделаешь. Стормозил… Прощения просить не буду, Маргарита Георгиевна. И влиять на решение конкурсной комиссии тоже не намереваюсь. Вы кашу заварили — вам и расхлебывать, дорогие мои. Проявите коллективную волю, в конце концов, а уж если не справитесь — тогда, может, и вмешаюсь.

— Тогда прошу внимания. Вы, коллеги, и вы, Александр Павлович, — прямая, как стрела, она резко поднялась со стула и скользнула взглядом по все еще молчащему, как пенек, полковнику, — прекрасно видели, что знамя вытащила из крепления на вышке моя Ганьшина. Победил Второй отряд. А оставить девушку после этого с одним древком в руках, пользуясь организационной ошибкой, это… действительно нечестно, друзья мои! В конце концов, знамя — предмет особенный. Священный, можно сказать. И срывать его так… непорядочно! Мы же с ним на парады ходим! На кадетской присяге его целуем!

— А девочка ведь так его из рук и не выпустила… Молодец! — пискнула Солдат Джейн. — Полагаю, кадет Ганьшина стоит особого поощрения за стойкость и самообладание, проявленное при удержании почетной регалии школы…

(Регалии — или палки от нее, тролль побери?!)

— Позволите один вопрос к почетному гостю, коллеги?

— Что уж там, спрашивай… — Петрович мнет усы и снова косится на полковника. Термос у того уже опустел, но желания участвовать в беседе это, похоже, не прибавило.

— Товарищ полковник, у вас ведь отец воевал? Он вам не рассказывал, почему в войну бойцы, вынося знамя полка из окружения, наматывали под гимнастерку на себя его полотнище, совершенно не думая о сохранности еще и древка?

— И на кадетской присяге, Маргарита Георгиевна, у нас тоже, как бы, не палку целовать принято! — вскинулся Серый.

— Во! А футбольной бутсой по орифламме — это как, можно? — Неожиданно пробурчал из шезлонга Скардольф. — Ваш Ежиков, получается, священную реликвию ногой пнул, как мяч какой! Может, взыскание ему за это полагается?

— Эк, вас прорвало-то, коллеги! — Петрович потеребил усы. — Отставим эмоции, пожалуй. Мы все тут подумали, и я решил: все-таки начислить Четвертому сто пятьдесят очков за взятую Орифламму…

— Йес-с! — почти неслышно прошелестело голосом Ябеды Луферова где-то по ту сторону выбеленного всеми ветрами брезентового полога.

— Но почему? — ледяным тоном произнесла Мургарита.

— А потому что… в самом деле, не палку целуем! И еще… Мы тут о вероятности травм говорили. Знаете, почему обошлось? А потому что доверять надо своим бойцам. Доверять — оно дорогого стоит.