Хроники "Альтаира" (джен)

Медные стволы сосен строгими колоннами уходят вверх — к изжелта-синему, пропитанному жарой небу. Желтый песчаный язык одинокого мыска вяло вытянулся разморенным пляжником на мелководье. Здесь тихо, если не считать посвистывания слабого ветра в недалеком кустарнике и мерного, усыпляющего шороха прибоя.

Полчаса назад Серый с вожатыми повели моих разгвоздяев и двоечников на долгожданный обед. Чем дали мне возможность ненадолго смыться из лагеря и привести мозги в порядок.

По окончании общей трапезы — линейка, подведение итогов экстрима… Что там еще Петрович на линейке выкинет? Да не всё ли равно! Главное уже прозвучало. Сто пятьдесят баллов за Орифламму, как ни крути, а у нас в кармане.

Можно растянуться в тени кустарника на горячем песке и мирно послушать прибой, безмятежно созерцая реденькие бледные облака, тихо ползущие на запад в горячем солнечном мареве. Или, если надоест, прикрыть глаза и подремать…

…Как бы не так! Легкие шаги парусиновых туфель шуршат по песку. На физиономию ложится густая тень очередной нелепой шляпки. Стрекоза Тимофеевна Троекурова, тролль её дери! Срочно сделать вид, что я крепко и беспробудно дрыхну? Нет, не прокатит, пожалуй!

Она беспардонно приземляется рядом и чуть ли не дышит в лицо.

— Привет… Пива хочешь?

— Вот, значит, кто его на территорию лагеря таскает! А ведь Мургарита всю дорогу думала на меня…

— А ты — на Серого, да? Держи!

Бутылка ещё закупорена и на ощупь отвратительно тепла. Резким движением, от локтя, запускаю её кувырком в море.

— Ой!.. Ну, не хочешь — так и скажи! Какого лешего выбрасывать-то сразу!!!

— Там мелко, коллега. Через пятнадцать минут без проблем достанем — и, поверьте, употребить его будет гораздо приятнее.

— З-зануда!

— Честь имею…

Она сидит на песке, робко поджав длинные изящные ноги в пропыленных парусиновых тапочках. Газовое радужное парео совершенно нелепо смотрится в сочетании со спортивным костюмом. Особенно — с учетом чумазых розовых брючек.

— Я, вообще, извиниться хотела…

— За что?

— За футбол…

— А мне казалось, за оплеуху…

— Ну, да, за неё… Я была неправа. Прости.

— Замечательно... Как по роже — так громко и при всех, а как извиниться — так в кустах, за полтора километра от лагеря. Вы в своем репертуаре, коллега.

— Я не поняла: извинения приняты?

— Допустим, да.

— Слушай, давай начистоту: как ты считаешь, Четвертый честно победил?

— Конечно. А что?

— Ну это же… Просто жуть какая-то!

— Если жуть работает на результат — почему бы и нет.

— А Ганьшина?

— Что — «Ганьшина»? Проигрывать надо уметь. Поверьте, коллега, девица хоть и вредна безмерно, но умна. И она сделает правильный вывод из этой ситуации. Кстати, в том, что вы, Третий, продули вчистую, надеюсь, никто не сомневается? Если не секрет, как планировали флаг доставать?

— Молоток, гвозди, чурки, система. Как на скалодроме. Основную накинуть, прибить первый ряд ступеней, влезть на него, второй прибить — и так далее. Трех рядов чурок должно было хватить.

— Чурок хватило бы. А вот времени — вряд ли.

— Зато безопаснее, чем твой вертикальный вольт.

— Почему — мой? Это Луферов. Инициатива, как вы понимаете, наказуема исполнением…

— А если бы не вышло?

— Если бы не вышло, весь лагерь, включая зрителей, ржал бы над копошащейся в песке под вышкой кучей-малой в составе «Луферов — Гольянов — Забелин — Комоедов». И не более того. А победу праздновал бы Второй отряд — во главе с вашей любимой Ганьшиной. Кстати, у них пирамида три раза падала. Наверняка тоже шишек понабивали. Однако о «нечестности» и «небезопасности» никто что-то не кричит.

— За пивом-то слазишь, Зануда?

— Нет.

— ?..

— Мне уже пришлось сегодня налазиться в воде — во время экстрима. А инициатива наказуема исполнением. Вы принесли это нарушалово внутреннего распорядка — вы за ним и лезьте, пожалуйста.

— Ты просто ужас!

Княжна Тараканова тоскливо взирает на безучастный морской горизонт. Расшнуровывает парусиновую обувку. Закатывает выше колен легкомысленные брючки, явно не без гордости продемонстрировав мне свои изящные голени и тонкие щиколотки, не брезгующие в свободное время физкультурой и танцами. Делает несколько осторожных шажков по набегающей на мысок мерными волнами прозрачной, ласковой воде. Зябко поеживаясь, заходит примерно по колено.

И…

Проваливается с головой!

— И-и-и-и!!!! — долгое эхо ее фирменного баньшевского визга повисает над песчаной косой, мечется меж вековыми соснами, тает в знойной вышине…

…Через мгновение я вытаскиваю её из воды волоком, за подмышки, оставляя на песке широкий влажный след. По волнам сиротливо кружатся соломенная шляпка в цветочек и невесомое радужное парео.

— Кто сказал — тут мелко? Дай хоть что-нибудь — очки протереть!..

— Нету. Вашими стараниями, коллега, у меня опять все шмотки мокрые, включая лейкопластырь…

(Теперь перед линейкой всё-таки придется тащиться к Сколопендре на перевязку).

— У, Зануда!!! Ну хоть шляпу тогда достань… Пожалуйста!

Она сидит на песке, скорчившись, и размазывает по щекам остатки косметики вперемешку с морской водой и слезами.

Сплюнув в песок горько-соленую морскую влагу и от души чертыхнувшись, — терять нечего! — тащусь по мелководью за её шляпкой и парео. Естественно, наступив при этом на дне на злосчастную пивную бутылку и замечательно рухнув в результате на карачки — носом в воду. Ладно, хоть в третий раз не придётся лезть!

— Получите ваше имущество, коллега! Чтоб оно… провалилось!

— Спасибо… Пока что из-за тебя, упырь несчастный, провалилась я! Как я теперь на линейку пойду, скажи пожалуйста?

— Как все. Не думаю, что у нас останется время переодеться.

— Издеваешься?!

— Нет, восхищаюсь. Яма, в которую вас какого-то зеленого гоблина занесло — чуть ли не единственная на десять километров дна. Что вы там забыли вообще?

Она тщательно выжимает превратившиеся в обвисшую мочалку каштановые кудри. Ловко — при помощи здоровенного серебряного перстня авторской работы — вскрывает бутылку. Так и не остывшее пиво вспухает над горлышком столбиком плотной белой пены.

— Угощайся, не тащить же её обратно в лагерь…

— Благодарю. С мокрой коллеги — хоть пивка глоток!..

— Наруш-шаем?.. — громогласно раздается откуда-то из кустов.

Княжна, вздрогнув, чуть ли не роняет своё сокровище в песок.

— Спокойно, коллега… Ябеды, оба-два, Большой и Маленький, объявись!..

Из кустов, сияя, вываливается Ябеда Луферов. На ногах вместо девичьих кед с далматинчиками — новые моднючие найковские кроссовки… Где только раздобыть успел?

Следом, волоча безразмерный черный гитарный кофр — Луферов-старший, председатель родительского комитета и мой старый школьный товарищ. Довольный, будто только что Нобелевскую премию мира получил.

— Ой! Предупреждать же надо! — Княжна Тараканова, выпростав из бездонного кармана расческу и дюжину цветных заколочек, демонстративно отворачивается и принимается тщательно прибирать свою необъятную каштановую гриву. — А признайся, Зануда, тебя впечатлило! Голос был почти как у Петровича!

— Вот ещё… Константину до нашего Старика — как до Луны пешком. Хотя Старик и не умеет так лихо растягивать согласные. Да, кстати, что это у вас, дружище, за гроб с музыкой? Вы, как будто, до сих пор рояль предпочитали — да и то исключительно в качестве украшения гостиной на вашей роскошной даче…

— Почему — украшения? Рояль — это для Инессы, жаль она за него садится редко… А этот, как ты изволишь выражаться, гроб с музыкой — тебе.

— Мне?

— Ага, — Ябеда-младший широко скалится.

— Раскрывай. Не дрейфь, не взорвешься… — Ябеда-старший тяжко ухает кофр прямо на песок у моих ног. — Когда ты мне окончательно осточертеешь, я найду другой способ от тебя избавиться.

В бархатном ложе тяжеленного фанерного кофра — лаковый черный двенадцатиструнный «вестерн».

— Ты чего, Луферов? Это же… Madeira HW-812!

— Ну, ты же знаешь, я в этих вопросах не корифей… Заполз в «Музончик» на Красноармейской, попросил показать что получше. Мне там парень притащил штуки четыре. Смотрю — чёрная… Как раз под тебя. И фирма знакомая — «Мадера». Винишко они неплохое делают, я подумал, может, и гитары тоже?

— Прости, Константин, но я не могу принять такой дорогой подарок.

— А это не подарок. Это компенсация. За раздавленные в хлам фанерные дрова типа «Музима-Резоната» пятьдесят лохматого года выпуска. В конце концов, мне, между прочим, совестно, что мой старый друг таскается по кострам с линейкой, подсунутой под гриф, чтоб он не качался!

— «Резонату» раздавил Серый. По крайней мере, так утверждает ваш наследник.

— А он что — не поведал тебе, как это получилось?

Княжна зависла с расческой наперевес в позе противоракетного радара и начала с нескрываемым удовольствием ловить каждое слово.

— Он доложил только о том, что Серый прикончил мою гитару.

— Ну, на самом деле, это Ёжиков… — воткнув скромнейший взгляд в песок, протянул Ябеда-младший.

— Ёжиков?

— Ну, не тот, который капитан Ёжиков, а ихний папка.

— Не «ихний», а «их»… Так, далее — подробнее.

— А что тут подробничать? — старший из Ябед длинным пальцем с холеным выпуклым ногтем со скрипом провел вдоль по серебряному басу роскошной гитары. — В прошлый раз, когда кое-кто из здесь присутствующих честно отвисал в лазарете, я по просьбе Петровича приехал провести отрядом лекцию про войну. А со мной из города увязался этот папа Ёжиков — домашние пирожки повез в количестве чуть ли не на весь ихний … Их Второй отряд. Можно подумать, тут плохо кормят!

— И?

— И после лекции мы с ним немного поспорили.

— По поводу одного места из Блаженного Августина?

— Ну, типа того… Зануд, не стебись, я никому, как всегда, ничего нехорошего не хотел. И Сергей Евгеньевич — тоже. Он только решил помочь Ёжикову папе встать, когда тот… в пылу нашего спора очень удачно с горы съехал.

— Ага… Прямо под Растеряшу! — восторженно воссиял улыбкой Ябеда-младший. — Вверх тормашками! И корзина из-под пирожков на голову наделась!

Княжна Тараканова сдавленно прыснула.

(Тролль побери мое воображение! Ёжиков-старший с корзиной на голове — это должно быть, смотрелось! И, конечно, никто никому ничего нехорошего не хотел!)

— И тут прибежал Сергей Евгеньевич, стал помогать Ёжиковому папе подняться на ноги, а тот из-за корзины не понял, что к чему, и ка-ак его отпихнет! Ну, Сергей Евгеньевич так и сел. На гитару… Она ж у него за спиной на веревочке висела… Он — сел, а она — «крак!» — и всё. В щепочки… — на одном дыхании протараторил Ябеда-младший.

(Конечно — висела. Прежде, чем угодить на трое суток больничного ареста, мне пришлось дать Серому строжайший наказ беречь гитару как собственный тускло-желтый глаз. Вот он и дотаскался с ней по всему лагерю).

— Понятно… Но при чём тут вы и компенсация?

— Как честный человек и инициатор этого злосчастного спора… Ну, в общем, ты понимаешь…

— Нет, Константин. Не могу.

— Ты что, действительно всерьез думаешь, что я попру этот здоровенный ящик на себе обратно в город? Как ты себе это представляешь? Хватит того, что я его сюда дотащил!

— И ведь не надорвались, дружище?

— Не возьмёшь — обижусь на всю жизнь. И ладно — я, а то ведь и Инесса… Когда она узнала, что это была твоя гитара, она просто пинками погнала меня в магазин!

(Ещё и Инесса… Аргумент, однако!)

Над песчаной косой гулко и призывно плывет, принесенный издалека тёплым ветром, звонкий голос гонга. Начинается линейка.

Младший Ябеда осторожно тянет меня за всё ещё влажный рукав:

— Пойдемте, что ли, а то призы вынесут, а нас и нету! А гитару, если совсем не хотите брать, я себе оставлю. Только вы меня играть будете учить, вот!