2012. Сиракузы (гет)

— Мы встречались?

Офицер не ответил, лишь манерным кивком поощрил Гарри к воспоминаниям.

— Давно? — Гарри подозрительно прищурился.

— Для меня — да, для тебя — не знаю.

Гарри был озадачен — не было в его прошлом людей, хоть сколько-нибудь похожих на этого человека!

* * *

Архимед давно понял, что милость богов не зависит ни от тучности жертвенных быков, ни от страстности воздаваемых молитв. Небожители оценивают людей лишь по поступкам и стремления. Даже высочайшая воля слабеет под напором простого смертного, готового на всё для достижения своей цели.

А уж напора великому механику было не занимать: когда его гениальную голову посещала очередная идея, он был готов перевернуть небо и землю, чтобы воплотить её в жизнь. Та самая Идея, занимавшая все мысли и время последние два года, вдохновила его одним тёплым осенним вечером. Красный диск закатного солнца уже коснулся моря, разбросав яркие блики по водной глади, чайки тоскливо кричали, провожая уходящий день. Замечательный, наполненный трудом и размышлениями день, который хотелось вернуть и остаться в нём навсегда! На закате всегда ощущалось давящее одиночество, особенно сейчас, на определённом рубеже — семьдесят лет, не шутка. Многие соотечественники не доживали и до пятидесяти, считаясь глубокими стариками. Архимед чувствовал себя осколком былой, старой эпохи, периода расцвета прекрасной эллинской цивилизации, которой воздал немалую дань. А теперь эта эпоха угасает, будто тонкая лучина на враждебном, холодном ветру, меркнет прометеев дар, растоптанный ногой варвара. Вот бы попасть во времена Пифагора, окунуться в вековую мудрость!

Как случилось, что великолепная сокровищница, кладезь мировой науки — милая Сицилия, став наложницей вероломного Карфагена, теперь стонет под гнётом италийцев? Эти бездари, не знающие ничего, кроме войны, разграбили и обесчестили его любимую родину, заглотили её культуру, даже не ощутив изысканности вкуса. Рим, коварный, ненасытный, жадный, всегда будет пожирать больше, чем сможет переварить. Это его и погубит. Но пока он ещё голоден, словно вышедший на охоту молодой волк, и нуждается в новой пище. Самой манящей для хищника добычей стали дивные Сиракузы — город, где Архимед совершил свои открытия, и который он, как истинный эллин, будет защищать, чего бы это ни стоило.

Однако от своей цели Архимед никогда не откажется! И не только из природного упрямства, а потому что понимает — Сицилия обречена, как обречён Карфаген, как обречена в чужом грядущем мире любая свободная, творческая мысль. Римской военной машине нужны лишь послушные винтики. Но архимедова винта она не получит! Никогда!

Для осуществления замысла не хватало лишь одного — силы, которая вызвала бы огромный всплеск энергии. Архимед много экспериментировал с преломлением лучей. Начищенные до зеркального блеска железные пластины неплохо отражали свет солнца, которое всегда щедро одаривало эту землю своим сиянием, но полученной энергии было недостаточно, да и по характеристикам она была слишком слаба... Тогда он решил исследовать свойства селитры — вещества, используемого для разжигания огня, и собираемого золотарями в отхожих местах. Много месяцев ушло для создания нужного эффекта, Архимед почти нашёл то, что искал; но тут началась война. Пришлось всё бросить и заниматься совсем другим. Война — прекрасный повод показать, на что каждый способен. Архимед увлёкся работой, он доказал всем, и в первую очередь этим безмозглым римлянам, преимущество научного подхода к оборонительной тактике. А главное, он продемонстрировал, сколь изящна воплощённая искра знания в сочетании с подлинно эллинской сообразительностью, противостоящая насилию и корысти.

Марцелл перешёл к длительной осаде, и город позволил себе передышку. Но она, в итоге, оказалась ничем не лучше штурма — волк затаился в ожидании, когда добыча, обессилев от голода, сама отправится к нему в пасть. Расчёт Марцелла оказался прост и действенен: как только начали иссякать припасы, в Сиракузах пошли разговоры о капитуляции. Архимед предвидел такой исход, но всё же пытался убедить сограждан не торопиться, говорил, что римляне не пощадят никого, сравняют город с землёй, и некому будет хранить великое эллинское наследие. «Да какое наследие? — истерично отвечали ему. — Наши дети умирают!»

Вдобавок, в городе началась эпидемия, всегда идущая рука об руку с голодом. Архимед понял, что дни Сиракуз сочтены, и всецело посвятил себя воплощению своей идеи, ничего вокруг не замечая или не желая замечать.

От его взора укрылось и постоянное присутствие рядом девушки по имени Гермиона. Ещё бы, ведь в своё время она в совершенстве овладела чарами Невидимости!

Наблюдая за гением, Гермиона не преминула помочь ему в осуществлении замыслов. Во время римского штурма противокорабельные машины под действием «Левикорпуса» и «Вингардиум Левиосы» двигались, словно живые, а посылаемые волшебной палочкой потоки пламени сожгли несколько самых мощных пентирем.

Гермиона давно поняла, что Архимед неразрывно связан с любимым городом. Видя, с какой тоской он наблюдает за гибелью жителей, она решила для себя, что будет защищать это место до тех пор, пока жив великий гений. Существовало ещё одно очень важное обстоятельство, из-за которого было жизненно необходимо удерживать город от разграбления: Гермиона чувствовала, что учёный близок к разгадке тайны перемещения во времени, и если портал когда-либо будет создан, то — непременно в Сиракузах.

* * *

— Что ж, я вижу, ты в затруднении. Жаль, мне казалось, ты более внимателен к людям. Знаешь, Гарри, когда-то я считал тебя великим героем. Меня даже назвали в твою...

— Постой! — Гарри жестом остановил офицера. — Ты?!

— Да, я, — холодно ухмыльнулся тот.

— Но как это возможно?!

— Для сына знаменитого Гарри Поттера — человека-который-выжил и победил Сам-знаешь-кого, нет ничего невозможного.

— Это... просто удивительно! Когда я видел тебя последний раз, ты был...

— Мне было шесть, мои родные погибли, и ты меня усыновил. А потом сделал ещё кое-что, о чём стыдливо умолчали учебники по новейшей истории.

* * *

Он всегда ощущал на себе гнёт имени. Люди обращались с ним с трепетом, в котором за поддельным умилением скрывался страх. В их глазах как будто читалось: этот мальчик последним видел бесследно исчезнувшего героя, он — его маленькая копия. Круглый сирота, со шрамом в виде молнии, только глаза цвета вечернего неба, да странная задумчивость во взгляде. Когда же выяснилось, что Гарри умеет, подобно приёмному отцу, разговаривать со змеями, многие удивлялись, что видят перед собой новое воплощение человека, победившего Волдеморта. Были и те, что считали Гарри обманщиком и даже обвиняли в краже чужой славы. В общем, на момент поступления в школу, плечи мальчика уже отягощал внушительный и тяжкий груз известности.

За пять лет страна оправилась от удара, нанесённого в октябре 2012 года. Погибшие были оплаканы, похоронены, а некоторые даже прочно забыты, ведь время шло, народились новые дети, а с ними появились другие, приятные заботы. Магическое общество, усвоив жестокий урок, стало более внимательно относиться к магловским настроениям. В министерстве даже открылся новый департамент Всеобщей безопасности. Жизнь шла своим чередом, напоминая о катастрофе лишь редкими уколами памяти.

На этом благостном фоне только семья Поттеров никак не могла оправиться от потрясения. По официальной версии, озвученной бывшим министром магии Кингсли Шеклботом, Гарри и Гермиона вошли в лифт, и тот обрушился в пропасть, навсегда похоронив своих пассажиров в глубинных шахтах министерства, куда никто в здравом уме не решился бы проникнуть. В доказательство своих слов министр привёл статистику, согласно которой подобные инциденты случались и раньше, но не часто, примерно раз в десять лет. Рональд Уизли от горя превратился в жалкого старика. С тех пор как погибли жена и друг, его взгляд всегда был затуманен, словно кто-то наложил на него неснимаемое заклятие Конфундус.

После этой трагедии появление Мэгги О’Нилл вместе с маленьким Гарри на пороге дома Поттеров повергло семью в шок. Но Джинни, догадавшись о цели визита, быстро взяла себя в руки и проявила лучшие человеческие качества, достойные положения вдовы Гарри Поттера. Обе женщины долго беседовали, вспоминая того, кого любили больше жизни, думая каждая о своём. В итоге решили, что маленький Гарри останется в доме своего новообретённого, но вновь утерянного отца, а Мэг сможет при желании поучаствовать в воспитании мальчика.

Гарри всегда ощущал, что ласка, которая ему доставалась, была суррогатом истинного чувства, которое все окружающие до сих пор питали к его знаменитому тёзке. Это была любовь с примесью горечи, разъедавшей сердце мальчика, словно ржавчина — железо.

Учёба в Хогвартсе прошла под знаком отрицания прошлого. Первый Поттер, попавший на Слизерин... Упрямый, независимый, временами угрюмый. К одиннадцати годам Гарри твёрдо решил избавиться от ореола «другого мальчика-который...» и жить лишь своей жизнью. Тем более что родные дети приёмного отца всегда неявно, но неуклонно подчёркивали его отдельность от остальной семьи. Для них Гарри был самозванцем, и как бы Джинни Поттер ни пыталась сгладить противоречия между детьми, со временем отчуждение лишь росло. А в маленьком Гарри росло новое сильное чувство — презрение. Он начал презирать тех, кто упорно цепляется за прошлое, веря в иллюзии: если остальной мир мчался вперёд, то в доме Поттеров словно законсервировался дух эпохи девяностых. Создавалось ощущение, что мачеха решила оставить всё, как было при жизни мужа, в глубине души надеясь, что он всего лишь вышел и скоро вернётся назад. Много раз мальчик думал, что если бы отчим был жив, то не позволил бы семье жить минувшим. Но отчима не было, и некому было встряхнуть этот застывший мирок. Гарри понял, что по окончании учёбы должен вырваться из дома при первой же возможности.

На пятом курсе произошло примечательное событие. Дедушку Артура пригласили в Министерство на чествование ветеранов, и тот решил взять с собой всех внуков. Так Гарри попал на место гибели отчима. Там, во время торжественной церемонии, он увидел странного низкорослого старика с глубоко посаженными карими глазами. Тот будто бы делал ему какие-то знаки, и мальчик с любопытством подошёл к незнакомцу.

— Я помню вашего отца, мистер Поттер.

— Настоящего или...?

— Или, — с улыбкой кивнул тот и, помолчав, добавил: — Вы знаете историю происхождения этого шрама? — он указал на висок Гарри.

— Тётя Мэг говорит, что он появился, когда я был усыновлён.

— Волшебники частенько берут опёку над чужими детьми, но обычно процесс усыновления не оставляет никаких отметин на их лицах, — вкрадчиво намекнул коротышка.

— Я думал, что это такой своеобразный знак имени. У отчима был шрам, значит, и у меня тоже должен быть, — пожал плечами Гарри.

— Вы ошибаетесь, юный мистер Поттер, — засмеялся старик. — Такие шрамы остаются только после сильного проклятия. А теперь подумайте, почему усыновление повлекло за собой проклятие, и вспомните, откуда у вашего отчима появился этот шрам.

— Я прекрасно это знаю: шрам у него появился после того, как... — тут Гарри осёкся, — ...как Волдеморт хотел его убить. Так значит...

— Не-ет, — довольно усмехнулся старик. — Это значит совсем не то, о чём вы думаете. На свете есть только три человека, которые точно знают, что на самом деле обозначает наличие этого шрама на вашем виске.

— И кто они?

— По поводу первых двух могу лишь сказать, что они вне пределов досягаемости. Хотя при желании можно добраться и до них. А третий — это...

— Это вы! — воскликнул Гарри, обратив на себя внимание близстоящих волшебников — те возмущённо зашикали, ведь министр магии вдохновенно читал свою приветственную речь.

— Вы удивительно догадливы, почти как ваш тёзка.

— Расскажете мне? — спросил Гарри, едва сумев унять волнение от столь необычных известий.

— Конечно. Следуйте за мной.

Старик повёл Гарри в архив отдела Тайн, где рассказал всю историю усыновления мальчика.

* * *

— Но как?! Каким образом ты здесь оказался?!

— Вряд ли это важно. Значение имеет лишь цель, — офицер многозначительно посмотрел на Гарри.

— И что у тебя за цель?

— А ты подумай. Вариантов не так много. А раз есть варианты целей, значит, существуют разные исходы нашей с тобой встречи.

— Гарри...

— Не называй меня так, — мягко поправил центурион. — Теперь меня зовут Бианимас.

— Надо же, — проговорил Гарри. — Каким ты стал взрослым. Это всё довольно неожиданно, но я очень рад тебя видеть, — добавил он, справившись с изумлением.

Бианимас подошёл к Гарри, широко раскрыв руки.

— Я тоже.

Всё это время Эвмион с любопытством наблюдал за мужчинами, разговаривающими на чужом языке. Сначала ему почудилось, что незнакомцу грозит неминуемая смерть: слишком холодно и отчуждённо вёл себя повелитель. Когда же собеседники неожиданно обнялись, жрец удивлённо привстал с открытым ртом. Озадачил его и тот факт, что при всём радушии объятий, лицо Бианимаса оставалось абсолютно непроницаемым.