l. Справедливый (гет)

Вот уже неуклонно природа добавляет холодного черного и синего в свои яркие дневные краски и медленно засыпает. Весь дворец готовится ко сну, пережив трудный день, ведь подготовка к ежегодному турниру, где выберут самого достойного рыцаря, — дело не легкое и не шуточное. Все бойцы, будь то юноши или крепкие стойкие, но такие красивые девушки, две недели не жалели своих мышц и времени ради того, чтобы удостоиться почетного звания и стать совершенной версией самого себя.

Многие знатные, да и не знатные приезжие уже заселили местные гостиницы недалеко от Кэр-Параваля и в предвкушении завтрашнего события ложились в кровати, но никак не могли уснуть. Слишком уж ярко и отчетливо им представлялся этот турнир. К тому же, все мечтали увидеть там прибывшего короля Эдмунда, о чьих справедливости, воинственности и светлом исправлении ходили легенды и писались исторические учебники.

Сам же Эдмунд не мог уснуть, и совсем не потому, что волновался. Напротив, он был почти уверен в том, что проявит себя должным образом, даже если не победит. Нет, он только что зашел в свою комнату, освободив себя от надоедающей тренировочной футболки, и без сил упал на кровать. Сейчас его голову съедали мысли о том, что вот уже около суток они не говорили со Стефани, да еще и не просто не говорили, а он почти был уверен в том, что она не захочет приходить к нему, если не навсегда, то на долгое время.

Эдмунд был привязан к ней давно. Лишь только после поцелуя Стефани он точно понял, что влюблен. Влюблен… Нет, не так. Он точно любил её. И сейчас все эти чувства, вернее, их взаимность, висели на таком тонком волоске, что это сводило с ума.

Видимо, прошлые ошибки Эдмунда всегда будут с ним, всегда будут поджидать в самом потаенном уголке его сознания, разума. Куда бы он ни отправился, сколько бы миров ни преодолел, предательство, совершенное когда-то, всегда будет съедать его душу. Да, Эдмунд уверен, что его близкие простили его, да вот только он себя не простил. И казалось, что уже всё кончено. Но вот жезл Джадис вновь похищен, вновь она может завладеть им, вновь она угрожает дорогим ему людям.

«Что ты хочешь доказать, Эдмунд? Что ты мужчина?» — это последние слова Белой Колдуньи, обращенные к нему на Покорителе Зари. А вправду? Зачем кому-то что-то доказывать? А зачем что-то делать? Нужно ли что-то вообще сейчас, когда один из самых близких и дорогих ему людей находится за стеной, но так далеко духовно, что-то делать? Может быть, Стефани совсем решит уйти из Нарнии и предпочтет вернуться обратно в Америку. И он не пойдет за ней. Нет. Это будет слишком жестоко с его стороны: день ото дня заставлять её видеть себя и одним только обожающим взглядом довести её до разочарованных слез.

Из полусонных раздумий Эдмунда вывел оглушающий стук в дверь. Он неожиданно вскочил с кровати и пролепетал бессвязное «да-да, входите». На пороге показался плот его мыслей — Стефани. Она выглядела немного растерянной и уставшей, но королю казалось, что более она не изменилась.

— Привет… — Эванс говорила тихо, смотря в пол. — Эм, я вот как раз дочитала до момента захвата Нарнии тельмаринами… У вас такая занимательная история.

Эдмунд не знал, что ответить на это, а Стефани не знала, что более говорить. Она прошла к кровати и жестом пригласила его сесть рядом. Тот был готов повиноваться. Он ожидал чего угодно, от слез и криков до пощечины, но она молчала и не знала, что ему сказать.

— Эдмунд, я прочла то, о чем ты мне сказал.

— И… что же? — его сердцебиение сильно участилось.

— Я не нашла там ничего такого, что может помешать мне и дальше любить тебя, — Стефани взглянула прямо в глаза Эдмунда и попробовала улыбнуться, но почему-то у нее этого не получилось. — Всё, что было, осталось в прошлом. Пусть там и находиться. Я вижу тебя того, какой ты сейчас. Я уважаю людей, которые смогли измениться в лучшую сторону. Без изменений невозможна жизнь, невозможно движение.

— И что ты видишь?

— Я вижу храброго воина, чуткого юношу, отзывчивого, смелого, доброго и понимающего человека, справедливого короля и парня, которого я хочу считать своим. И никакие — слышишь меня? — никакие силы в этом мире не заставят меня разлюбить тебя и бросить, — Стефани приподнялась на ладонях и дотянулась до губ Эдмунда своими. Он стыдливо и, всё еще думая о её словах, ответил ей.

Сейчас они вдвоем были счастливы. Он — от того, что всё обошлось, когда думал, что это обернется катастрофой, а она — потому что снова может целовать его. Такого родного, теплого и такого идеального.

Затем они еще очень долго болтали по душам.

— Нет, ты правда на меня не в обиде? — Эдмунду было всё еще неловко и стыдно вспоминать о своем прошлом.

— Слушай, с тех пор прошло уже… Так, ты правил пятнадцать лет, потом прошло еще несколько… Двадцать восемь лет! Моему парню двадцать восемь совокупности, если посчитать то пятнадцатилетнее правление?! — внезапное восприятие такого поворота действительности ошарашило обоих, и они на минуту замолчали, обдумывая это.

— Ну, по нарнийским меркам мне чуть более тысячи трехсот лет, — выдал еще один фактик Эдмунд, и Стефани, когда это осознала, вдруг начала громко и закатисто смеяться, даже немного прихрюкивая. Каждый раз, когда она издавала подобный звук, то прикрывала рот ладонью и извинялась, а потом бралась за то же самое.

— Прости, прости… Ой, — Стефани жадно брала воздух. Когда слишком долго смеешься, то не хватает дыхания, и кажется, что ты сейчас задохнешься и умрешь.

— В первый раз вижу, чтобы ты так смеялась, — во все тридцать два зуба заулыбался Эдмунд.

— Да и я тоже.

Еще долго они наслаждались общением друг с другом и поцелуями. Но распрощались, так как Эдмунда завтра ждет тяжелый и насыщенный день. Стефани обещала ему прийти перед самим турниром пожелать удачи и быть в первых рядах болельщиков.

* * *

Это было где-то в средневековом городе. Стефани помнит огонь, горящее языками пламени деревянное место, обваливающиеся крыши доски и истерические крики людей, доносящиеся отовсюду. Эванс стояла, наблюдая всё это со стороны, в каком-то доме, но не могла ничего сделать, не могла пошевелиться. Внезапно огонь расступился, и Стефани увидела колыбельку, а потом в здание вошла седая не по возрасту женщину с глубокими морщинами у заплаканных глаз.

— Дочка, подойди ко мне! — крикнула она, и появилась девочка, на вид ей было не больше пяти, а за ней мальчик, которому можно было дать не больше трех. — Вам нужно бежать.

— Мама, мы не пойдем без вас, — девочка, вся измазанная в саже, обняла маму.

— Нет времени. Нужно прятаться. Да поможет вам Аслан! — женщина взяла маленькую дочку из колыбельки и, поцеловав её в крохотный лоб и прошептав одними губами «прости, дитя, так надо», отдала её мальчику, и все дети побежали вон.

Сама же седоволосая женщина побежала к выходу, и из её рук заструились синие искры с дымом, которые не давали окончательно развалиться дому. Затем её уже не было видно совсем.

— Да славится король Каспиан Девятый! Его именем лорд Мираз ищет спрятавшихся колдунов в этой деревне! Подчинитесь!

Обычные люди бегали, кричали, умоляли, но не было в тельмаринах и доли сострадания. Они без разбору убивали всех, тащили силками в переносные клетки, расталкивая родных, били и издевались. Девочка и мальчик бежали обходными путями, стараясь не попадаться никому на глаза. Вот они уже удачно оказались в лесу, где гул страшных расправ уже не достигал слуха. Годовалая девочка начала плакать, а старшая сестра, сама будучи ребенком, пыталась её успокоить. Брат гладил малышку по голове, нашептывая ласковые слова корявым детским языком.

— Кто у нас здесь? — послышался мужской голос сзади. — Детки заблудились?

Вслед за этим тельмаринским сударем показались еще трое. Они подхватили старшую девочку за подмышки, с мальчиком они действовали еще грубее. Дети пробовали отбиваться, но что может сделать их сила против троих грозных воинов?

— Тут еще младенец, сир, — сказал один из них.

— Оставь его. Всё равно помрет, — ответил, видимо, главный, и все поскакали прочь.

Малышка еще около часа плакала, протягивая маленькие ручки к небу, надеясь ощутить привычное и сладкое тепло, но никак его не находила. Ей было голодно, холодно. Тихий чих раздавался из крохотного ротика невинного дитя. Но затем что-то мягкое и горячее коснулось её лица. Коготь огромного царственного льва аккуратно приводил в порядок пушок её волос. А затем белочка принесла молоко в кувшинчике и напоила кроху.

— Что с ней делать, сир? — спросил грызун, закончив дело.

— Её ждет великое будущее, Кевин, — низким бархатным голосом отвечал лев, в котором Стефани узнала Аслана, — её мощь велика, но если она попадет не в ту среду, то быть катастрофе.

— И что же?..

— Я сам с этим разберусь, спасибо за помощь, маленький друг.

Аслан взял в львиные зубы края полотенца, в которое был завернут ребенок, и, широко расставляя лапы, бросился бежать до самого края Нарнии, преодолев луга, равнины и реки. У фонарного столба, который тускло освещал сгущающиеся сумерки, он в последний раз дал поиграть девочке со своей крупной лапой, а далее с ней на глазах у Стефани произошло чудо. Пейзаж вокруг сменился и переместился к обочине пыльной жаркой дороги.

Дитя лежало у кустов, и проезжавшие мимо машины и повозки не замечали его, пока случайно у одной из них не разболталась какая-то запчасть и водитель не помог ребенку.

На этом моменте Стефани подскочила на кровати, проснувшись от такого сновидения. Всё было странно и непонятно. Кто эти дети? Что это был за дом? Почему ей вообще это снится? Может, фантазия разыгралась? Внезапно Эванс осенило кое-что… Ведь она знала, что перед тем, как попасть в детский дом, она вот так же лежала на обочине пыльной дороги…