Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Сколько с горечью и подспудно тлеющей надеждой мечтала Караи об этой встрече! С самого мига, как проводила отца в Пустоту, и не менее сотни раз, определенно. Странное дело: живя в одном городе, буквально бок о бок, она виделась с родными от случая к случаю и вовсе не чувствовала себя обделенной, довольствуясь этими немногими встречами — так полны теплотой и близостью были они. Каждая из них была отдельной маленькой жизнью, не похожей на ее прежнее существование и тем особенно ценной. Опираясь на них, Караи могла жить дальше, быть сильной, не боясь оступиться и потерять все из-за малейшей ошибки, и казалось, теперь так будет всегда…
Казалось… каким же жгучим, внезапным и бьющим наотмашь было пробуждение! Караи старалась не вспоминать тот злосчастный день, осиротивший их всех, но грызущее, выматывающее нервы осознание, что она, лишь она одна, опять и снова причина всему, подспудно точило основание души. Лишь теперь поняла девушка то, что братья знали всегда: ничто не вечно, и каждый проведенный вместе час может стать последним. Судьба милостиво подарила им еще одну встречу с отцом — во время воскрешения мертвых, устроенного коварным Каваскасом, и Караи не могла не понимать, что уж она-то точно станет последней. Знала — но не могла не надеяться на чудо, как, наверно, надеялся и каждый из братьев, потихоньку от остальных. Но лишь Леонардо был услышан, отчего душу Караи иногда полнила и разрывала на части горькая обида, заставляя сторониться любимого. Девушка стыдилась самой себя, но поделать с собой ничего не могла. Нет, она очень любила Лео и радовалась за него, но… чем хуже она? Почему боги, и так лишившие ее почти всего, дарящего радость жизни, наполняющего ее смыслом, не могли хоть капельку смилостивиться теперь, когда она осознала и приняла все. Неужели ей эта встреча нужна не так сильно?
Она помнила все как сейчас. И вот теперь, когда невозможное вот-вот готово было исполниться, Караи замерла с полураскрытым ртом, не до конца веря в происходящее. Как только ни представляла себе она эту встречу и, казалось бы, готова была ко всему — и все же совершенно не ожидала, что она произойдет так обыденно — в пределах той же полупустой комнатушки, озаренной тусклым светом ночника. Караи еще раз недоверчиво осмотрелась, находя взглядом памятные детали, потом, спохватившись, вновь оглянулась, уже почти ожидая увидеть голую стену. Губы дрогнули в неуверенной улыбке, в ответ на улыбку подаренную, полную незримого света.
— Отец… — сорвалось с них почти неслышно. Вечное, краткое и такое глубокое слово, столь много значившее для Караи. В отсутствии матери именно он был главным человеком в ее жизни, и куноити возненавидела Шредера в первую очередь за разочарование в нем, за поруганную святыню, за невосполнимую утрату самого дорогого и светлого. За то, что он был ею, совершенно того не заслуживая. Отец… так мог зваться лишь тот, для кого она была дороже всего на свете, даже самой жизни; кто готов был ради нее на уступки и лишения. Караи редко обращалась так к Сплинтеру при жизни, чаще ограничиваясь суховатым «мастер» (опять-таки по старой привычке, привитой прежним носителем этого славного имени), и вот теперь, получив новый шанс, опять не могла найти необходимых слов. Пока снова не станет слишком поздно…
— Простите, — откашлявшись, она с усилием набрала воздух в грудь, сжала руки в кулаки, собираясь с мыслями… и неверяще расширила глаза, когда пальцы шаркнули по стальной пластине на ладони. Почти испуганно взглянув на укрытые перчатками руки, Караи вновь подняла голову. — Я… откуда?
Последнее слово сорвалось с губ неожиданно даже для нее самой, но справиться с собой и сковавшим ошеломлением куноити не сумела. Скорее напротив — вовсе потерялась в словах и мыслях, обнаружив себя облаченной в до безобразия знакомую черную форму со стальными накладками. Ту самую, что стала в свое время почти что второй кожей — и которую Караи не надевала уже… она и сама не помнила, сколько именно. Не веря собственным глазам, она скользнула ладонями по бокам и коленям, вновь вскинула голову с безмолвным вопросом в округлившихся глазах. Все в комнате оставалось привычным и знакомым, не изменившись ни в одной мелочи, лишь она… всемогущие боги, почему?!
— Я тоже рад видеть тебя, Мива, — Сплинтер сложил ладони на животе в привычной невозмутимой позе. — Мне жаль, что боги судили нашей встрече свершиться лишь сейчас, но счастлив найти тебя в добром здравии. Пусть тебя не смущает наше обличье, — он неопределенно повел рукой, словно обводя себя и Караи незримым кругом. — Здесь, на грани, мы видим себя и друг друга наиболее привычным образом.
Привычным? Недовольно сжав губы, Караи еще раз осмотрела себя. Нет, она бы поняла, если такой ее увидел отец — он почти не знал ее иной, хотя и неприятно, конечно, но наблюдать это самой, после того, как положила столько сил и времени, чтобы уничтожить малейшее напоминание о наследнице Фут…
— Зримое не всегда равно действительному, — Сплинтер незло усмехнулся. — Тебе, дитя мое, это известно как никому другому. Но ведь не это гнетет твою душу, не так ли?
Сглотнув, Караи подняла голову, с трудом оторвав взгляд от металлических пластин.
— Да, — хрипловато пробормотала она. — Я так о многом хотела вас спросить, но у нас так мало времени…
— Все так, — Сплинтер кивнул. — Жизнь сменяется смертью, а после новой жизнью, верша вечный круговорот бытия, и вскоре, после наречения имени, мне суждено вновь родиться на земле и забыть все, что было в прошлом воплощении.
— И я больше никогда вас не увижу? — Караи запоздало прикусила язык, опустила голову, пряча вмиг зардевшееся лицо. Даже сейчас, изо всех сил пытаясь быть искренней, она боялась показаться слабой и навязчивой; ссутулилась, нервно сцепив ладони в ожидании насмешки или упрека. Но даже не глядя, ощутила мягкую улыбку Сплинтера, пушистой накидкой окутавшую плечи.
— Пути судьбы непредсказуемы, и как знать — может статься, наши пути пересекутся теснее, чем тебе того бы хотелось…
Караи резко вскинула голову: в простых с виду словах ей услышалось… а может, почудилось, как знать? посулившее надежду. И уже открыла было рот задать вопрос, подтвердить чаемую догадку; но вглядевшись в шоколадную теплоту глаз собеседника, медленно, тяжело выдохнула и промолчала. Сплинтер улыбался все так же мягко и казался окутанным аурой незримых искорок, но что-то подсказывало вернее слов: он не скажет ничего, даже если ему известно, где и кем суждено родиться вновь. Однако… нахмурившись, Караи припомнила: ни единого слова отец не произнес напрасно или случайно, а это значит…
Вновь опустив взгляд, она поводила пальцем по ребристой пластине на кисти, недовольно сморщилась, поймав острый край венчавшего ее у локтя лезвия. Плотнее сжала губы, зацепившись взглядом за обвивавший талию пояс с символом рода, к которому не принадлежала. Здесь и сейчас он был еще более неуместным и нелепым, чем обмундирование куноити — в мирном, полном покоя доме. Караи нервно сжала пальцы, подавляя желание вцепиться, сорвать, отшвырнуть подальше — как сделала когда-то в реальной жизни с этой и иными памятками былого. «Больше никогда…» Слова жгли губы, просясь наружу, и наверное, она произнесла бы их; но вместо того непроизвольно напряглась, не услышав — скорее уловив тихий смешок, чувствуя, как начинают гореть уши.
— Я вовсе не… — вспыхнула было куноити, но потупившись, тяжело выдохнула и с усилием разжала пальцы. — Простите, отец. Вы были правы: гнев и жажду мести я унаследовала от Ороку Саки, и это не мой путь. Я пока не знаю, каким он станет и куда приведет; точно уверена лишь в одном: там не будет ничего из прошлого. Никогда больше… — наконец-то осмелившись, она с наслаждением произнесла гревшие душу слова, чувствуя всем сердцем их звучность и непреклонность. Расправила плечи — и с недоумением сморгнула. Она же сделала все хорошо и правильно, пусть и непросто далось ей признание собственной неправоты. Отчего же отец не выглядит обрадованным, да даже просто довольным ее решением?
— Знаю, это будет нелегко, — торопливо продолжала она, словно пытаясь опровергнуть заранее возможные сомнения. — Но я обязательно справлюсь — ведь я ваша дочь. И мне есть, ради кого стараться, — на последнем слове Караи вновь робко посмотрела на Сплинтера, точно ребенок, ищущий одобрения взрослого. Тот же, по каким-то своим соображениям, не спешил отвечать, изучая ее чуть прищуренными глазами.
— Твоя привязанность к Леонардо тоже берет свое начало в прошлом, — наконец-то отметил он, наклонившись вперед, разгладил складки халата на коленях. Завороженно наблюдая за ним, Караи только сейчас заметила, насколько тонки и изящны его пальцы — воистину руки мыслителя, но не воина. Потом, спохватившись, мотнула головой.
— Но это же совсем другое… как вы не понимаете! — с невольной досадой воскликнула она. — Я имела в виду…
— Однако же и в вашей истории были темные страницы, — возразил Сплинтер, вновь сплел пальцы на колене и чуть отклонился назад. — Они минули и прошли, но оставили свой след…
Караи прикусила губу. Да, она дорого бы дала, чтобы вычеркнуть из памяти и из жизни эти самые страницы, доставившие им столько боли и невзгод. Как ни хотелось думать иначе, не во всех них был повинен Шредер и его ложь, кое-что было и на их с Леонардо совести. Гордость и недоверие, недомолвки и обиды — сколь много они отняли у их семьи из и без того невеликого общего настоящего. Как же хотелось забыть и никогда больше не вспоминать о них!
— Но без них не было бы вас теперешних, — словно бы прочитал ее мысли Сплинтер. — Мы не в силах разделить свет и тень, жар и холод, жизнь и смерть — одно не существует без другого. Таков и наш опыт, наше прошлое — отвергая его или какую-то его часть, ты рискуешь вновь наступить на те же грабли. И еще теснее связываешь себя с ним, постоянно воскрешая его в памяти.
Изумленно приоткрыв рот, Караи подалась навстречу, позабыв, что хотела сказать. Да, собственно, и не особенно представляя, что же ответить. Но ведь это же неправда! Нет, отец знает жизнь лучше них, и инь действительно не существует без ян, но все же — есть ведь то, чему просто не должно быть. То, что было ошибкой, изъяном с самого начала и не имело права на существование. Не в природе, но в их судьбе так уж точно. Ведь есть же? Просто не может не быть!
— Он считал так же, — кратко проронил Сплинтер и вновь замолчал, предоставляя Караи возможность самой догадаться, кого он имел в виду.
Девушка же судорожно вобрала в себя воздух, пытаясь пережить новое потрясение, новый удар. Она так надеялась, почти поверила, что безвозвратно ушла от себя прежней. Нет, вспыльчивая и гордая натура иногда все же давала о себе знать, но — лишь краткими вспышками, и Караи нравилось думать, что сейчас она справляется с ними лучше, чем прежде, благо и семья соглашалась с этим. Даже вечный язва Рафаэль обронил как-то, что она уже «не такая ведьма, как раньше». Так, получается, он врал?! Как и все они?
Караи медленно выдохнула, повела плечами, сбрасывая напряжение. Не это сейчас главное. Вопреки совершенному правдоподобию всего происходящего, она отчетливо помнила, что отец сейчас не существует в реальном мире, и с тревогой отмечала, как образ его, четкий и различимый до последней шерстинки, до малейшей складки на халате, временами мутнел и шел рябью. Сколь много еще у них осталось? — а она так и не спросила самого важного. Того, что не даст покоя ни днем, ни ночью, будет висеть над их семьей вечным проклятьем, пока не прояснится наконец, позволив принять определенное решение.
— Отец, — сглотнув, она набралась решимости и вновь заставила себя смотреть глаза в глаза, не моргая, почти не дыша. — Я знаю, наверное, вы не вправе говорить о неведомом нам, оставшимся за гранью… а может, и не знаете вовсе… Но прошу вас, во имя моей матери и вашей любви ко мне, если вам хоть что-то известно, скажите: могло ли случиться так, что в одном из наших сыновей воплотился… — Караи запнулась на последнем слове и договорила совсем тихо: — тот, кого вы считали другом.
— В жизни нет ничего невозможного, — как обычно, туманно и невозмутимо отозвался Сплинтер. Но поймав негодующий взгляд Караи, усмехнулся и неожиданно поинтересовался: — А так ли это важно, дитя мое?
Та даже задохнулась от возмущения. Не важно? Да есть ли на свете что-нибудь важнее, чем это — по сути, судьбы их маленькой семьи? Сможет ли она, как и прежде, кормить, купать, целовать и вкладывать всю душу в ребенка, зная, кто он есть на самом деле? Сможет ли любить, помня все зло, стоящее меж ними? А Леонардо… как поступит он после раскрытия правды? Караи не могла даже предположить и, честно говоря, даже опасалась представлять.
— А как ты поступишь, если окажется, что это так? — неожиданно испытующе и пристально посмотрел на нее Сплинтер, и Караи даже вздрогнула: она совершенно не знала его таким, строгим, требовательным и непреклонным в своем понимании правды. — Да, мне суждено родиться вновь и забыть прошлое, начав все с начала — но это же предстоит и Саки. В новом рождении он уже не будет тем, кто причинил тебе боль, он может стать совершенно иным человеком и прожить другую жизнь. Но не о нем сейчас речь, а о тебе, Мива. О том, чего на самом деле хочешь ты сама. Не твои сиюминутные эмоции и страхи, не груз, лежащий сейчас на твоем сердце, а ты настоящая. Сможешь ли ты отвергнуть рожденное тобою дитя и не пожалеть об этом?
Слова падали, как камни, били, пригвождая к земле. Караи невольно зажмурилась, помимо воли представив: а в самом деле, что, если… Перед глазами воочию встало отчужденное лицо Леонардо, его притихшие братья, испуганная Эйприл. Все они словно жались друг к другу, не переступая незримую грань. Все они — а по ту сторону, не в мягкой колыбели, на каменном полу, Караи увидела малыша, так похожего на нее. Он плакал, тянул ручки в поисках ее, самого близкого существа на свете, снова и снова нашаривая лишь холодную пустоту… От этого видения грудь молнией прошила боль, и Караи невольно подалась навстречу, но… так и не увидела себя. Она была лишь зрителем этой молчаливой драмы, не способным… а может, не желающим вмешаться?
— Все так, — кивнул Сплинтер в ответ на безмолвное смятение и вопрос, наверняка написанный на ее лице. — Ты та, кем позволишь себе стать… но лишь в том случае, когда себя творишь ты сама, а не твое прошлое или твое же представление о нем. Мой отец однажды уже допустил эту ошибку, и то, что он видел в Саки в первую очередь сына врага, больно потом ударило по нам всем. Он же, в свою очередь, повторил это с тобой. Да, наверняка он по-своему любил тебя, но память о том, что ты мое дитя, отравило его — и твое существование.
Караи слушала его, затаив дыхание. Уже известное и сокрытое поворачивалось слишком уж неожиданной стороной, и весь привычный мир кренился и рушился, вставая на дыбы. Дедушка Юта, о котором с таким благоговением отзывался Леонардо… и которого, по сути, совершенно не знал — лишь то, что пожелал поведать ему отец. Шредер… нет, Ороку Саки, чье имя и посейчас отдавалось тянущей болью в потаенной глубине души. «А может, и не только у меня?» — промелькнуло вдруг в сознании, и Караи выпалила, не успев задуматься, стоило ли:
— Так ты… вы простили его за все, что было?
— Правильнее сказать: я позволил жизни идти своим чередом, — на сей раз улыбка Сплинтера была печальной. — Я, как и все, совершил немало ошибок, но наверняка понял одно: прошлое может стать тяжелой гирей на крыльях настоящего. И постарался принять его, каким бы оно ни было, и идти дальше. Мне жаль, что мы с Саки упустили свой шанс и так и не смогли стать братьями в ныне завершенной жизни, не сумели сами построить свою судьбу, вопреки воле обстоятельств. Но у тебя, Мива, такая возможность есть…
Последние слова прозвучали непривычно гулко, эхом отдаваясь от гулких стен. Белесая дымка вновь нахлынула, остудив ноги стылым дыханием. Караи непроизвольно поежилась, потерла руками плечи, на миг отведя взгляд. А в следующий миг осознала, что находится в комнате одна — и лишь знакомый голос, понемногу затихая, звучит уже внутри нее — как отблеск сокрытых даже от себя самой мыслей: «Что выберешь ты?»
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |