Birds of a feather (джен)

Сложно сказать наверняка, как изменилась наша жизнь после переезда, потому что в детстве события кажутся логичными, словно закономерное продолжение одного — другим; ты все еще впитываешь каждый день подобно губке, не задумываясь. Это просто случается снова и снова. Даже появление младшего брата полтора года спустя не казалось мне чем-то странным. Однако нашлись вещи, которые не могли оставаться прежними. С того момента, как мама родила, она стала больше заниматься хозяйством: теперь на ужин чаще подавались сытные блюда, а дом стал уютным. Наблюдать за мамой в новой роли оказалось удивительным. Я даже думала, что она не знает, как обращаться с младенцем первое время — таким чужим виделся новый член нашей семьи. И все же со временем, ситуация наладилась. Теперь дом был постоянно увешан пеленками, пах чем-то сладким и кислым, а необходимость уделять время малышу вынуждала всю семью объединяться. Уже позднее радость от пополнения сменилась напряженными отношениями, когда мама срывалась от недосыпа и любую свободную минуту старалась отвлечься. Я понимала ее, а потому не хотела слишком часто одолевать своими заботами. В тоже время по сравнению с другими семьями мы жили теперь хорошо, ведь Энтони много работал и находился в разъездах, а потому я была предоставлена сама себе.

Браунау оказался небольшим городом, известным своим текстильным промыслом. Сюда часто заезжали люди с деньгами, возвращаясь с курортных источников, дабы привезти сувениры домой. Я стала обращать внимание на тяжёлые повозки, рынки с богатым выбором и широкие улицы с оживленным движением. Кажется, жители города очень им гордились, а потому ревностно утверждали, что именно их город — важная артерия для всего округа. С этим сложно поспорить, ведь самые крупные сделки тоже совершались тут, а потому лишний повод для гордости перерастал порою в хвастовство.

Когда мне исполнилось двенадцать я закончила очередной класс в школе, после которого было принято осваивать какую-либо профессию, однако я понятия не имела, чему бы хотела обучиться. Для женщин существовало не так много альтернатив, а потому мама настаивала, чтобы я занялась шитьем.

— Мам, нет, — в очередной раз я продолжала гундеть, сидя на кухне, — я не думаю, что у меня получится.

Мама, не отрываясь от мытья посуды, возмущенно подняла брови и поджала губы:

— Если у тебя нет своих идей, то нужно заниматься тем, что приносит деньги и к чему есть подготовка. Ты тоже можешь начать с простой кройки.

Я посмотрела в окно и вздохнула: мне совершенно не хотелось проводить дни напролет с иголкой в руках, выслушивая капризные пожелания богатых жен. И дело даже не том, что шитье могло казаться скучным, а в том, что меня тянуло сорваться с места, узнать нечто новое, стать частью чего-то большего.

— Помнишь, я рассказывала про Хельгу? Мы вместе учились уже тут. Она решила пойти в пекарню, ее мама там уже работает несколько лет, — я искала хоть какие-то ключи к поддержанию беседы, — а другая девочка уже стрижет…

— Леона, если будешь долго сомневаться, то ничему не научишься.

— Я всегда смогу метать подолы платьев.

Последнее заставило меня пренебрежительно фыркнуть и сникнуть еще больше в тот момент, когда из соседней комнаты донесся детский плач. Такая редкая беседа с мамой снова была прервана, и она, отложив тарелки, сказала:

— В твоем возрасте мне родители выбора не давали, если хочешь что-то решить, то делай это скорее. И вытри, пожалуйста, посуду.

После этого она скрылась из виду, а я лениво потянулась к тарелкам. Теперь мне начало казаться, словно все вокруг уже знали, чему хотят посвятить себя, а я испытываю чувство вины, поскольку ищу нечто иное, нежели шитье. И самое дурацкое, что альтернатив не предлагалось. В своих письмах Ханна писала, как собирается продолжить обучение грамматике уже при канцелярии в городе, а я молча ей завидовала.

Пока я методично полировала тарелку, мне пришла мысль пойти от своих интересов. У меня неплохо получалось рисовать или сооружать что-то своими руками. Этот навык я обнаружила у себя после нашего плотничества на природе. Еще я любила животных и по-прежнему сходила с ума по лошадям, только вот в городе это становилось проблемой. Последней надеждой осталось рисование, и я стала воображать, как предлагаю богатым людям их портреты, как ко мне выстраивается очередь и вообще я самый лучший художник своего города. Эта мысль меня настолько воодушевила, что я не посмотрела, куда ставлю очередную тарелку, и та с треском разлетелась на части. Не успела я поднять крупные осколки, как в проеме показалась мама, держа брата на руках.

— Что это такое?! — зло крикнула она, вынуждая меня съежиться. — Я спрашиваю, что это такое?

— Извини, я случайно…

— У нас в доме и без того мало посуды. Тебе даже это поручить нельзя?

— Ну что теперь сделать? — подобная злость загоняла меня в тупик, и любые притязания мамы я воспринимала очень эмоционально.

— Не нужно смотреть на меня таким виноватым взглядом, — продолжала упрекать она, не сбавляя оборотов, а Михаэль начал хныкать, — а взяла и убрала, быстро.

Раздраженная хныканием сына, она быстро удалилась из кухни — в тот момент, когда мне хотелось плакать от обиды. Это была столь несущественная мелочь, которая выявляла одну из наших семейных проблем. Проведя долгие годы на грани нормального существования, мама приучилась бережно относиться к каждой вещи. Несмотря на ту же тарелку, которую мы теперь могли позволить себе купить без затруднений, она сохранила старую привычку. И даже понимая это, я все равно чувствовала себя виноватой. Становилось горестно, неуютно, а потому, убрав осколки, я быстро сбежала на улицу. Позднее мы обязательно поговорим, но сейчас мне хотелось побыть одной. Еще десять минут назад я испытывала некую радость, но, резко оборванная, она улетучилась как утренний туман — так я бездумно шла по улице.

Однако совсем скоро меня вновь заняли другие размышления, абсолютно разные, местами пустые, под впечатлением от происходящего рядом. Мне стало казаться странным, как люди безразличны, когда кому-то может быть совсем одиноко, и никто даже не задумается. Только вот подобное совершенно нормально, никто никому не обязан, даже если ты на грани. Последнее я не относила к себе, а только дорисовывала ситуацию в абсолюте, силясь найти выход. В последнее время у меня чаще стали появляться мысли несколько философские: я думала о том, почему взрослые в школе порою высказывали детям вещи, которые они плохо понимали; почему так сложно найти работу совершенно нормальным жителям города; почему ближе к столице общество становилось таким бессердечным? Словно всех заботили только деньги, как получить хорошую выручку. Отнюдь, в Брегене происходило то же самое, но теперь я чувствовала разницу, и думалось, что в моем прежнем городе больше присутствовала любовь к малому. Все были связаны одной темой жизни на окраине, довольствовались простым, а тут возникала тяга к чему-то быстрому, лишенному эмоций. Пока я не могла определиться, нравится ли мне это, но некая тоска преследовала.

Так я продолжала размышлять, пока не добралась до ближайшей площади, где толпилось большое количество людей, а где-то в середине виднелся разноцветный купол. Тут же вспыхнувший интерес толкнул меня в гущу событий, и уже ближе я смогла рассмотреть причину столпотворения, поразившую меня до глубины души. Первым делом в глаза бросились два абсолютно несуразных человека в ярких костюмах, которые прежде мне не доводилось встречать вообще. Пестрые, как оперение дикой птицы, со вставками из отливающих тканей, с торчащими в разные стороны волосами. Лица же этих чудаков были измазаны чем-то белым, а неестественные брови придавали разные выражения, одно из которых было радостным, а второе — хмурым. И во всей этой образности они громко кричали, общаясь между собой так, что люди их обступили.

— Поспешите, поспешите! — кричал человек с радостной гримасой веселым голосом. — Только сегодня, только для вас! Человек голыми руками ломает клетку!

В этот момент второй лихо разбежался и как перышко запрыгнул на плечи первому за считанные секунды, тем самым возвышаясь над толпой зевак:

— Не упустите свой шанс поглазеть на укротителя огня! Легендарный Анимус съест его на ваших глазах!

Далее они вновь так же легко принялись разгуливать по площади, привлекая внимание всех прохожих, а я побежала за ними, осознавая, насколько счастливый сегодня день. Тут же рядом играли чудаки в черно-белом одеянии с разрисованными лицами, выбивая задорный ритм на барабанах и гитарах. То и дело люди терялись подле огромного шатра, в изумлении созерцая трюки, которые явно оживляли их сосредоточенные лица. Рядом дети разглядывали невероятного роста человека, который передвигался удивительно резво для своих габаритов: он крутился, рискуя потерять цилиндр, махал руками, а подолами широких штанин, поднимал пыль. И все они кричали о чудо-женщине с бородой, человеке с третьей ногой, канатоходце, карликах, магах и многом другом. Сложно вообразить, насколько сильно это впечатляло окружающих, ведь равнодушных практически не оставалось, а пропустить огромный шатер просто невозможно. С неизгладимым интересом я продолжала бегать по округе, пока не рассмотрела всех и каждого. Тут же мне и попалась на глаза афиша, которая гласила: «Невероятный цирк «Аскания» впервые в Браунау. Шоу каждые выходные после захода солнца!».

«Так значит, это все цирк», — наконец заключила я с широкой улыбкой и еще раз осмотрела сооружение. Ничего подобного ранее мне не приходилось видеть, а потому происходящее вызывало интерес, не говоря о том, что могло скрываться внутри. В моей голове то и дело прокручивались самые запоминающиеся трюки, оставляя вопрос о том, как легко они были исполнены. Увиденные люди излучали столько добра, эмоций, энергии, что я сама была готова прыгать от радости, а моей заветной мечтой стало побывать внутри такого необычного цирка. И совсем скоро возможность представилась.

Спустя несколько дней я возвращалась с рынка, когда в очередной раз увидела объявление и печально вздохнула — просьба сводить меня на представление не сильно пришлась по душе маме. Она едва успевала справляться с малышом и потоком работы. К слову, здесь у нее уже появились постоянные клиенты, а слухи расходились быстро, поэтому мама могла выбирать более прибыльные заказы. В какой-то мере это помогало ей отвлечься, свою работу она любила и мечтала открыть полноценный магазин с оригинальной одеждой. Иногда мне попадались на глаза ее рисунки, коим сопутствовали лоскутки ткани, из которых предполагалось изделие. Было безумно интересно посмотреть, как бы выглядело это в жизни, но пока я слышала ее досаду, когда в очередной раз следовало просто ушить платье. Только в этот раз все было по-другому. Как и прежде, я принялась выкладывать овощи на стол, когда мама выбежала из комнаты со свертком:

— Леона, мне срочно нужно с Михаэлем сходить к доктору, кажется, у него температура, а к тебе большая просьба. Нужно отнести заказ и передать в руки клиенту.

Я кивнула и поинтересовалась о том, куда же нести изделие.

— В цирк, — лаконично ответила она, накидывая шаль, — спросишь Мэри Талунус, ей и передашь. Сумма написана внутри.

— Это тот самый заказ, которым ты занималась неделю?

— Да, именно, сделай это скорее, а мы скоро вернёмся.

— Удачи, мам, надеюсь, с Михаэлем ничего серьезного…

Насколько я знала, небольшая температура для малышей допустима, но любая нормальная мать все равно будет волноваться и бежать к доктору, дабы исключить все проблемы. Распрощавшись, я сама прихватила сверток, закрыла дверь на замок и поспешила к цирку. Он находился в нашем городе уже две недели, а потому я знала несколько людей, которым посчастливилось там побывать. Говорили разное, удивительное, словно действительно видели силача, что голыми руками гнул железо, а другие застали женщину, разбившую голосом бокал. Во мне теплилась надежда тоже увидеть нечто подобное, а пока я быстро приближалась к заветному куполу. Сейчас людей тут было уже не так много, и потому я боязливо обошла цирк со всех сторон, раздумывая, куда бы лучше податься. Опаска показаться невежливой меня всегда преследовала, но, наконец, решившись, я подошла к заднему двору, где размещались повозки и чем-то занимались потрепанные работой мужчины. Один из них махнул на неприметный вход, как только я упомянула Мэри, и я направилась туда. Едва я подняла ткань шатра, в нос ударил резкий запах навоза, послышались голоса и звон металла, смех, еще позднее я уловила специфический дымок, и, прежде чем я смогла отправиться на поиски, меня окликнул просто огромных размеров мужчина с лысой головой и маленькими, как бусинки, карими глазами.

— Заблудилась, девочка?

— Мне нужна Мэри Талунус, я от швеи, — затараторила я, оправдываясь. Таким угрожающим казался собеседник. Кроме того, на нем были кожаные обтягивающие штаны и подтяжки, под которыми оставалось абсолютно голое тело.

— Не пугай мне ребенка, — из за его спины возникла таких же необъятных размеров женщина с поразительно ярко накрашенным лицом и той самой бородой, о которой судачило полгорода. В багровом обтягивающем платье, она вызывающе жестикулировала, но я никак не могла подобрать челюсть и продолжала пялиться на бороду. Мне не верилось, что она может быть настоящей, и так неестественно в ней сочетались белые ромашки с блёстками, которые так же сверкали в ее шевелюре.

— Ты как раз вовремя, дорогая, давай скорее, — она сама выхватила из рук свёрток, нечаянно оттолкнув меня. Просто такие люди, кажется, не совсем понимали свои размеры, радостно задевая окружающих, что меня смутило.

— Там внутри написано, сколько стоит работа…

— Да, да, скорее!

Я непонимающе посмотрела на нее, ибо она в своих размышлениях торопливо засеменила прочь, бросив нечто вроде: «Идем за мной». Страх остаться без оплаты все так же холодил, а потому, даже не взглянув на мужчину, я побежала следом. То тут, то там проносились разодетые чудаки, другие же тренировали удивительные стойки. На этих чудаках красовались детали цирковых костюмов, полный образ которых легко дорисовывало воображение. Я едва не отстала, увидев изящную девушку, которая сложилась в три погибели на крошечном столике. Далее на глаза мне попался тот самый высокий человек, но без пресловутых штанов. Оказалось, он ходил на высоченных палках, которые были ему такими же родными, как и собственные ноги. Так я и рассматривала все по пути, пока бородатая женщина не выскочила на улицу к прилегающей повозке, о дерево которой постучала:

— Фредди, принесли твой костюм!

Зашторенная часть распахнулась, и нам явился статный мужчина с густыми черными усами, одетый в штаны, подобные шахматному полю.

— Я уже не надеялся! — драматично воскликнул он, выскакивая к нам во всей красе. Он был подтянут, статен и пластичен, с мужественной волосатой грудью. Именно в тот момент подобный вид мужчины запомнился мне как истинно мужественный на долгие года, несмотря на вещи, которые я узнала позднее. И когда он вынул из свертка готовый пиджак-мундир, накинув его на себя, я не могла отвести взгляд. Настолько роскошный образ рисовался поверх черной ткани золотыми погонами на плечах, плелся витиеватым узором серебрянной нити вдоль кроя; свисал причудливым аксельбантом на груди артиста и делал его бесконечно выразительным.

Мужчина горделиво расправил плечи, пройдясь взад-вперед, демонстративно шагая так, что мы видели подошвы его ботинок, а после повторил, вероятно, какой-то жест для выступления: он выразительно поднял руки вверх, словно кланялся публике, а потом резко опустил их, моментально склонившись в поклоне. Это был так странно и притягательно: все в этом месте чувствовали себя свободно, делали, что им вздумается, не заботясь об остальных.

— Каков позер, каков позер, красавчик! — прокомментировала женщина, к бороде которой я никак не могла привыкнуть.

— Спасибо, дорогая, ты тоже неотразима. Костюм сидит превосходно. Малышка, сколько я тебе должен?

— Там внутри было написано.

Фредди, довольный новым образом, быстро вручил мне деньги, которых, кажется, было многовато, на что он сказал:

— У меня давно не было обновок, а эта прекрасна.

— Если бы у тебя ещё каждая вторая не прогорела, — рассмеялась Мэри.

— А чем вы занимаетесь?

— Ты разве не слышала о великом укротителе огня Анимусе? — Фредди продолжал обживать костюм, попутно вытаскивая что-то из повозки.

— Слышала, но не видела… Это вы? Если да, то, надеюсь, костюм вам долго прослужит, мама работала над ним очень долго.

— Так это твоя мама сделала. Волшебно, нужно в нем прорепетировать. Хочешь посмотреть?

Но прежде чем я выпалила восторженное «да», вмешалась Мэри:

— Фред, мы выступаем только для зрителей с билетами.

Он посмотрел на собеседницу выжидающе, а после перевел взгляд на меня и присел рядом так, чтобы мы оба обратили свои взгляды к Мэри. Я понятия не имела, зачем это, но мужчина вызывал у меня восторг и трепет своим вниманием. Кажется, ему действительно так сильно по душе пришелся костюм.

— Мэри, когда мы последний раз выступали не ради денег? Ничего страшного не случится, если эта девочка… Как тебя зовут?

— Леона.

— Если Леона увидит пару номеров. Ты только взгляни, как у нее горят глаза. К тому же, ее мама может нам ещё раз оказать неоценимую услугу. Если я не ошибаюсь, тебе тоже нужно освежить гардероб, не так ли?

На последнем аргументе он подмигнул мне, и я без раздумий кивнула, всеми фибрами души желая получить этот шанс. В свою очередь Мэри громко заголосила, но все же согласилась, и уже пятнадцать минут спустя я сидела на скамье возле так называемой арены, предвкушая. Первым готовился Фредди, который своевольно разогнал других артистов с площадки, требуя для себя пространства, и совсем скоро я поняла, что у него есть на это основания. Он бесстрашно высвобождал огненное пламя изо рта, раскручивал горящие факелы, артистично кружился, создавая огненные фигуры, а в конце, сбросив энергию, грузно свёл плечи. Это притягивало внимание еще сильнее. Его сосредоточенный взгляд, напряженное лицо готовило к чему-то невероятному, завораживающему, способному перекрыть дыхание. В свете огней на арене он описал круг, вскинул руку к воображаемому зрителю и выразительно взял зажженный мундштук. Его значимость усиливалась передачей из одной руки в другую, демонстрацией каждому, кто сидел в ближайших рядах, а после Фредди откинул голову назад и отточенным движением отправил горящий наконечник в рот, где тот незамедлительно исчез, явившись через секунду опустошенным.

— Он его съел!.. — тихо вскрикнула я себе под нос и вытянулась навстречу зрелищу. В моей памяти это запечатлелось тем самым огненным шаром, которыми так ловко управлял Фредди.

После его репетиции меня никто не прогнал, и я имела счастье наблюдать таких удивительных и неуклюже-забавных низкорослых людей. Их называли карликами. Разодетые в такие же яркие костюмы с перьями на голове, они деловито о чем-то общались, пока не заняли свои места для начала номера. Посмотреть на них уже казалось удивительным, ведь такого роста бывают только дети лет восьми, но я отчётливо видела взрослые лица и даже морщины на них. Они ходили на руках, садились друг другу на шею и отрабатывали приветствие зрителю, а я все никак не могла понять, почему такое возможно. В конечном счете, мои мысли просто остановились, позволяя душе созерцать и наполняться эмоциями. Как вдруг один из карликов молодым женским голосом остановил все действо:

— Почему ты не сделал поклон!? — ее милое лицо нисколько не подходило такому тону.

— Мы же его убрали, — внимал ей второй, полный возмущения.

— Кто тебе это сказал?

— Гринье, кто ещё!

— Он сам забывает, что добавил, что убрал, я тебе сказала — делать поклон после куска с поворотами.

— Хватит орать на меня, ты тут не главная.

— Но номер я ставила, так что молчи и делай.

Они ещё какое-то время продолжали ругаться, погрузив меня в ужасающий диссонанс милого зрелища и склок, но скоро это забылось, ведь к арене начали стягиваться другие артисты, что жаждали репетировать на большой площадке. Казалось, про меня все забыли, включая Фредди, и не знаю, чем бы это закончилось, не покажись тут лошадь. Белоснежная, с вплетенными в гриву цветами и украшенная перьями в холке, она поражала изяществом. На ногах, у копыт, красовались насыщенноголубые повязки, а каждый шаг сопровождался мелодичным звоном бубенчиков. Из-за этого я не сразу признала девушку, которая вела лошадь, что возвела в Абсолют все мои представления о красоте. Такая же светлая, с высокой прической из пушистых волос, она двигалась раскованно и энергично, с долей изящества. А то, как она взобралась на лошадь, не шло ни в какое сравнение с грубым и чопорным седланием в хозяйстве. Сначала медленно, а после переходя на легкий бег по кругу, лошадь буквально вынудила всех разойтись и предоставить место для репетиции. Это походило на полет ангелов, едва касавшихся земли, неспособных даже прикоснуться к мирскому, обыденному. Шаг за шагом эти двое создавали особый ритм, в котором перья гармонично покачивались, а в один миг девушка буквально взлетела над лошадью, возвысившись перед нами в полный рост, и грациозно помахала рукой. Ее улыбка была такой искренней, широкой, лучезарной, что я тут же помахала в ответ, забыв о том, как, возможно, сложно исполнять подобный трюк. Это было последнее, о чем я бы задумалась в тот момент — так легко и непринужденно она исполнила его.

То, что происходило после, уже обретало характер подготовительный: все артисты перепроверили установки, кто-то все еще репетировал под куполом, другие переговаривались, а я с широко раскрытыми глазами держала в голове образ девушки и лошади. Они быстро скрылись из виду после своего выхода, но у меня продолжал крутиться рой мыслей, и, наконец, я сорвалась с места, чтобы найти Фредди до того, как меня попросят отсюда.

— А вы кто такая? — дорогу мне преградил седовласый человек с цепким взглядом и орлиным носом. Вопрос был задан таким тоном, который, мягко говоря, должен был вышвырнуть меня отсюда словно ядро из пушки, и, появись он несколькими минутами ранее, я бы так и сделала, но только не сейчас.

— Мне разрешил посмотреть… Фредди… — Вдруг стало неловко повторять обращение, которое использовали между собой артисты. — Я приносила ему костюм от мамы, швеи.

— Посмотрели? Теперь идите, выход там.

— А кто у вас главный? — Все же спросила я.

— А что нужно? — Его мало-мальская заинтересованность в диалоге вот-вот грозила иссякнуть, ведь он равнодушно уселся в ряд передо мной и деловито сложил руки на животе.

— Мне бы хотелось тут работать, поэтому нужен главный.

Мужчина вдруг повернулся ко мне приподнял свои по-собачьи небольшие, но мохнатые брови, и произнес:

— Ну, не знаю, чем помочь.

Этот ответ окончательно убил во мне понимание, что происходит, и я последовала указанию уйти, но только для того, чтобы найти Фредди, предварительно попрощавшись. Однако на выходе я уже услышала властный голос того самого человека с орлиным носом, перед которым принялись собираться все артисты. Выводы были очевидны, как и то, что никакого внятного ответа я не получила, а потому стоило побороться. Выжидать пришлось тихо, боязливо, не отвлекая, ведь, по-прежнему стоя тут, я могла вызвать много вопросов, но это того стоило.

Пользуясь моментом, я рискнула и вновь подошла к тому мужчине, что заметили Фредди и Мэри.

— Простите, можно мне у вас работать?

— Я вас, кажется, попросил уйти, — холодно буркнул он, уходя с арены, — или вам помогут это сделать.

— Да, я знаю, но дайте сказать. Понимаете, мне очень нужно чем-то заниматься, а тут столько всего интересного, — я продолжала торопливо идти за ним, болтая кучу несвязных слов, лишь бы привлечь внимание, когда он резко остановился и обратился уже действительно ко мне:

— Я не понимаю, девочка, что тебе нужно?

— Работа.

— Иди к маме шить, хорошая работа.

— Но мне нравится тут. Я могу убирать, научиться готовить, могу вам лично шить… Что угодно, даже за лошадью убирать, я умею!

Мне показалось, что в эту секунду его посетила некая мысль, но обращенная совершенно в другое русло, меня не касающаяся. Повисла пауза, он посмотрел по сторонам и приметил рядом одного из карликов:

— Глобо, займись, — а после двинулся в нужном ему направлении, полностью обескуражив мое детское нутро. Глобо же уставился на меня, обойдя, и поинтересовался, о чем был разговор, который я и поведала.

— Понятно, — заключил он, — можешь приходить завтра, нужна уборка и уход за лошадьми, а на Гринье не обращай внимания, он просто стар и устал.

— И он всегда так общается?

— Чаще всего.

— Но если я смогу работать, то это самое важное.