Когда король спасает Францию (джен)

Эге, племянник, вы, как я вижу, не очень внимательный чтец Священного писания. Иначе помнили бы, что человек предполагает, а Бог располагает. Самый большой дар, который подарил нам, смертным, Господь, возможно, заключается в том, что мы не знаем своего будущего. Мы живём, всегда веря в лучшее, и надеемся, что впереди нас ждёт только лучшее. Хотя с чего, собственно, мы это взяли? Да ни с чего, племянник. Просто верим в милость Господню.

Возьмите, например, королеву Клеменцию Венгерскую. В солнечное июньское утро 1315 г. она, юная, романтическая, изнеженная принцесса поплыла, не помня себя от счастья, из Неаполя, чтобы стать королевой Франции. Любуясь навсшием замком и голубым южным небом, она, конечно, надеялась, что ее ждёт любимый красавец король, долгие годы счастья, большая и дружная семья, роскошные покои дворца в итальянском стиле… И уж точно она не думала, что станет вдовой, прожив всего десять месяцев в браке, будет растить короля и одиночестве без мужа, а французы запомнят ее как Королеву войн. Пожалуй, как свою самую воинственную Королеву. Это не она виновата, племянник. Так решил Промысел Божий. А, может, козни тьмы.

Вы сделали рожки из пальцев, Аршамбо? Напрасно, напрасно. Наша сила не в том, чтобы при слова Тьма, искать защиты у Небес, а в том, чтобы с Верой в сердце смело встречать тёмные силы. Как это делали первые христиане в эпоху гонений.

Мы ведь, Аршамбо, уже забыли, давно забыли подлинные символы христианства. Помните, я рассказывал вам вчера про крещение короля Иоанна? Ну, а кто из нас помнит, что также протягивали руки первые последователи Спасителя? Готовы ли мы при необходимости также, как они, молиться Господу в каменоломнях и ч радостью встречать мучения? Сомневаюсь, сильно сомневаюсь…

Понимаете, Аршамбо, я не суеверен.

* * *

Королева Клеменция несколько отличалась от своего сына короля Иоанна. Ее все-таки интересовало, подлинные ли бумаги представит Робер Артуа или нет, справедливы ли его претензии или подложны. Это у короля Иоанна, как и его деда Филиппа Красивого, превыше всего интересы государства. Согласен, как они их понимают. Если Иоанн Посмертный решил, что надо передать графство Артуа Роберу, то ему абсолютно все равно, подлинные у него бумаги или фальшивые. Решение принято, а что там принёс Робер — дело сто тридцать седьмое. Как это было и у его деда с тамплиерами. Что лучше, Аршамбо, сказать не берусь.

А принести Роберу Артуа было таки нечего. Все, что он мог предъявить — всем известный брачный контракт его отца Филиппа Артуа с его мамушкой Бланкой Бретонской, где говорились, что графство Артуа отойдёт их будущему сыну. Робер потрясал им как знаменем в бою. Но, как доказал мессир Милль де Нуайе, с гибелью Филиппа Артуа он потерял свою силу. Графство Артуа осталось у его деда Робера II, а потому и перешло его дочери Матильде, чтобы там не кричал Робер.

Робер был смутьян и бузотёр, но далеко не дурак, а потому и выпросил у королевы целый год. Его план заключался с другом: пора было выпустить отравительницу Изабеллу де Ферьенн. Эта дама, склонная к колдовству, накануне смерти Людовика продала отменный яд придворной даме Маго Беатрисе д’Ирсон. Якобы для травли оленей. Бароны Артуа схватили Изабеллу де Ферьенн и держали в заключении. Робер понял, что пришла пора пустить ее в расход.

Это было тем более кстати, что враги нашего молодчика не дремали. Жанна Пуатье, как дочь Маго, давила на своего мужа Филиппа. Тот, опасаясь излишнего усиления Робера, поручил своему верному стороннику Миллю де Нуайе срочно подготовить Королеве доклад про брачный контракт родителей Робера. Мессир Милль доказал ей как дважды два, что контракт утратил силу с момента смерти Филиппа Артуа. Так что и Королева теперь слегка засомневалась, а правое ли дело затерял Робер.

* * *

Между тем, характер королевы Клеменции начал меняться. По мере того как королеве медленно возвращались силы и красота, легендарная ее красота, в ней одновременно пробуждались вкусы и наклонности пожившей, капризной женщины. Она превратилась во вдову. Нет, внешне все было как прежде. Все так же золотились кудри и лицо напоминало запрестольный образ, с каждым днем все соблазнительнее становилась эта великолепная грудь, это точеное тело. Но в этом прелестном теле жила стареющая вдова, жадно требовавшая от жизни последних радостей.

Доныне воздержанная в пище и из религиозных соображений, королева теперь приказывала подавать самые дорогие и редкостные яства и питье. Она оживлялась теперь при виде ларца с драгоценностями, почти сладострастно перебирала камни, подсчитывала их стоимость, любовалась их чистотой и блеском. Она вызывала к себе ювелиров и, вдруг решив переделать оправу, вместе с ними набрасывала эскизы, подбирала камни. Целые дни она проводила с белошвейками, скупала бесценные восточные ткани, и все ее одеяния были густо пропитаны благовониями. На кухне шли споры, кому подавать ей на стол. Ей подавали красиво разукрашенный десерт, за миндальное молоко, за «золотую воду» — последнее изобретение кулинарии, куда входили розмарин и гвоздика, выдержанные предварительно в соке граната.

Вскоре ей пришла охота слушать пение, и сколько сказок, лэ и романов нарассказали ей красивые уста! Один менестрель, обладатель статной фигуры и задушевного голоса, развлекавший ее целый час, смущенно опуская взор, чтобы не видеть сквозь кипрские покрывала обнаженное тело королевы. Выходя из своих покоев, она надевала белое вдовье облачение, зато ее приближенные смущенно отводили глаза, застав королеву, свернувшуюся клубочком перед камином и закутанную в прозрачные покрывала.

И Филипп Пуатье не удержался.

Я не виню ее, Аршамбо. Ей только что исполнилось двадцать пять. Представляете, племянник, стать вдовой в двадцать три года! С двадцати трех лет знать, что твое прекрасное тело больше не нужно никому. С двадцати трех лет знать, что тебя не коснется ни один мужчина. Знать, что ты никогда не получишь никакой жизненной радости. Ей тоже, племянник, безумно хотелось побыть женщиной, получить какие-то плоды любви. Конечно, с точки зрения нашей Святой церкви, прелюбодеяние есть тяжелый грех. Но я бы, как кардинал, ей бы его отпустил.

Между Филиппом и королевой Клеменцией всегда что-то было с момента ее свадьбы. На исповеди она призналась, что перед свадьбы с Людовиком засматривалась на высокую фигуру его брата и поймала себя на грешной мысли, что будь у нее право выбора, она бы предпочла Филиппа — очень уж он величественно держался в седле. Она смущалась, когда обращалась к нему. Она охотно выполняла его просьбы, выпрашивая у Людовика то выпустить из монастыря жену Филиппа, то его сторонников из заключения. Ну, а Филипп… Похоронив сына, он почувствовал себя убитым и опустошенным. Общее похожее горе сблизило их с Клеменцией.

Филипп недолго делил ложе между Жанной и Клеменцией. Куда там было его жене до его царственной любовницы! Жанна казалась просто обычной женщиной на фоне той, с которой итальянские художники рисовали Мадонну. Видимо, Аршамбо, ночью отливавшее перламутром тело королевы было тоже невероятно сладким. Филипп Пуатье, опьяненный их запретным счастьем и ночными приключениями в Венсене, казалось зажил новой жизни. Постепенно он отдалил от себя Жанну, утверждая, что королева буквально завалила его государственными делами, и он не может не оправдать ее доверия.

Бароны графства Артуа не были добрыми самаритянами, племянник, так что Изабелла де Ферьен была передана Роберу в побитом состоянии и производила довольно жалкое впечатление. Робер немедленно приволок отравительницу к Карлу Валуа, и та, помня о пытках, покаялась, что в середине мая 1316 г. продала-таки яд придворной даме Маго, той самой Беатрисе д’Ирсон. Якобы для того, чтобы травить оленей. Однако Валуа увидел в этой истории отличную зацепку, чтобы добить графиню Артуа. Изабеллу де Ферьен притащили в Парижский парламент, где та дала показания.

Поэтому озлобленная Маго написала письмо на имя Валуа, что она-де знать не знает никакой Изабеллы де Ферьен, а главное, она пэр Франции и не подсудна Палате баронов. Кроме того. она является потомком Людовика VIII, и на нее распространяется иммунитет особ королевской крови. Процесс над ней может проводить только лично сам король, а это будет возможно только после достижения его совершеннолетия.

Тут уж взорвался весь Регентский совет. Робер Артуа кричал, что Маго перешла все границы со своей дерзостью. Валуа кричал, что пора покончить с ее наглым поведением. Коннетабль, которому она не нравилась, хоть они оба и принадлежали к партии графа Пуатье, говорил, что мятеж в Артуа на грани срыва. Сам граф Пуатье молчал, предпочитая не защищать тещу. Только Филипп Валуа заметил, что этот процесс подорвет Венсенское соглашение. Одна из немногих его мудрых мыслей этого верзилы-тугодума, кстати.

И вот тут, неожиданно для всех присутствующих, наша кроткая мадам Клеменция снова показала зубы. В ней проснулась бабушка Мария Венгерская. Привстав, она вдруг объявила, что если графиня Маго посмеет и дальше игнорировать ее приказы, то она введёт полную блокаду Артуа и разместит войска на границах графства.

Все члены Регентского совета давно привыкли к тому, что королева — просто символ, что от ее имени правит дядя Валуа, а тут вдруг выяснилось, что и королева умеет принимать решения. Да еще какие! Королева, между тем, спокойно продолжала:

— Графиня Артуа, должно быть, забыла, мессиры, что во Франции есть законы. Пришла пора ей напомнить. И если она оставит без ответа наше миролюбивое письмо, то придется мессиру коннетаблю разместить гарнизоны по всей восточной границы Артуа и прервать торговлю графства с остальной страной.

— Мне очень жаль несчастных: ведь они по вине графини могут остаться без зерна. В наше голодное время, — тяжело вздохнула королева. — Помолимся, мессиры, за несчастных, чтобы они не пострадали из-за выходок графини Артура.

Даже старик коннетабль Гоше де Шатийон впервые посмотрел на регентшу с легким уважением. Он-то говорил, что лилии не могут прясть.

Оказывается, могут Аршамбо, да еще как!

* * *

Филипп Пуатье взял на себя нелегкую роль посредника между своей царственной возлюбленной и тещей. Он отправился в Аррас, предложив графине Маго сложный компромисс. Никто-де не обвиняет ее ни в чем на предстоящем процессе, речь идет о мерзавке и колдунье Изабелле де Ферьен. Которая, вполне возможно, оклеветала саму графиню Маго. Графине не нужно покидать графство, коль скоро это запрещено указом Регентского совета. Но прислать кого-то на процесс, представляющего ее персону, она вполне может. И волки будут сыты, и овцы целы.

Филиппу, как вы сами понимаете, Аршамбо, ужасно не хотелось ехать в Артуа. Он уже привык к тусклым осенним дням с горящим камином, их нежностям с королевой, чудесным разговорам с гранатовой водой, беседам до полуночи, а после — жарким поцелуям и объятиям до утра. А тут предстоит ехать к озлобленной теще, которая считает его чуть ли не предателем. На всякий случай Филипп взял с собой и Жанну: в присутствии дочери мадам Маго будет вести себя потише.

Едва они сели в дормез, как Жанна прошептала мужу:

— Филипп, будьте осторожны. Должна вас предупредить, что про ваши отношения с королевой ходят какие-то нехорошие слухи…

— Если верить каждому слуху, то у меня не хватит жизни их собирать, — устало отмахнулся Филипп. — А откуда, душенька моя, эти слухи исходят?

— Не знаю… Какая-то камеристка якобы видела вас с королевой ночью, сидящими у камина…

— Ну так это уже сплетня! Как же можно, душенька моя, верить какой-то даме, подсматривающей ночью за королевой? Это уже априори морально нечистый человек! — пожал плечами Филипп.

Королева Клеменция тем временем тоже занялась непростым делом. Ей ужасно хотелось, чтобы ее возлюбленный и главный союзник помирились друг с другом. Иначе говоря, чтобы Робер Артуа и Филипп Пуатье протянули друг другу руки. Казалось бы, дело невозможное, учитывая их предыдущую вражду. А оказалось, что вполне возможное! Робер, прослушав речь королевы о государственном уме Филиппа Пуатье, живо смекнул, куда ветер дует. И тотчас сообразил, что ему это только на руку. Филипп отсекается от Бургундского дома, и теперь в новой тяжбе вполне возможно поддержит притязания Робера. А союз в дядей короля — дело не такое уж племянник и плохое.

Филипп тоже хотел использовать свое новое положение для ослабления власти Валуа. Если уж ему не удалось стать королем Франции, то он вполне может стать ее реальным королем. В дороге он часто говорил супруге о невероятных качествах королевы — ее удивительному сочетанию кротости, красоты, ума и набожности. Подозреваю, что больше всего на свете Филипп, глядя на бесконечный дождь, мечтал вернуться в Венсенн к королеве. Ина первой же остановке написал ей письмо, объяснив супруге, что это отчет по государственным делам. А на следующее утро весь взмыленный гонец принес ему письмо от королевы. Не знаю, племянник, о чем оно было, но королева рекомендовала Филиппу начать добрый разговор с их кузеном Робером Артуа.

Понимаю, Аршамбо, вы предвкушаете мой рассказ о встрече графа Пуатье со своей тещей? Увы, я понятия не имею, как произошел разговор. Возможно, Маго рвала и метала, обвиняя его в предательстве. Возможно, наоборот, принимала его, словно Спасителя — ведь Филипп был ее единственной опорой. Возможно, намекнула, что ежели у нее отберут Артуа, то она оттянет у Филиппа графство Бургундское. А, может, не стала лишний раз злить Филиппа. Но за его предложение Маго охотно ухватилась и послала в Париж свою придворную даму Беатрису д’Ирсон, представлять ее интересы.

Что думал умный Филипп о теще в те дни, я тоже не знаю. Возможно был зол на нее, что Маго, вопреки ожиданиям, так и не помогла ему стать королем. Возможно, считал ее игру проигранной и переходил на сторону победителей — Валуа и Робера. А, может, считал, что с тещей не стоит рвать до конца, ибо еще неизвестно, чем там все обернется. А, может, испытывая головокружение от запретной любви, он уже считал себя представителем королевы во вражеском стане. Так или иначе, но графиня написала Регентше новое письмо, в котором говорила, что Изабелла де Ферьен ее оклеветала, яд Беатриса и в самом деле покупала у нее для оленей, а вот вам документы об уничтожении оленей в ее лесах в июне 1316 г.

Суд над Изабеллой де Ферьенн вскоре состоялся. Беатриса д’Ирсон все разыграла (подозреваю, не без советов Филиппа), как по маслу. Мол, про колдовство она слыхом не слыхивала. Яд у Изабеллы покупался для травли оленей, уничтожающих молодую поросль в графстве Артуа. Не был ли отравлен этим ядом король Людовик Х? Ну, а как он мог быть отравлен, если каждое блюдо пробовали дважды, прежде, чем подать ему на стол? Пес умер, лизнув простыни? Понятия не имею и первый раз слышу.

Изабеллу де Ферьенн за колдовство отправили на костер. Беатриса отвергла все обвинения. Зато Робер Артуа не сводил несытого взгляда с камеристки графини Маго, которую он всегда называл «лакомым кусочком».