Ее Чудовище (гет)

Джеймс Бьюкенен Барнс никогда не был тем, кто привязывался к кому-то одному. Да, был вечный неугомонный Стив, была маленькая Ребекка, была любящая мать, строгий отец, заставлявший парня учить экономику и следить за тем, что происходит вокруг, чтобы потом подняться выше других и жить обеспеченно. Была тетя Сара, которая была слишком худой и вымученной от жизни, но все равно тепло улыбалась ему.

Они все были. И он был для всех них, а не для кого-то одного, потому что он был таким. Любимчик двора. Самый смелый и сильный в глазах соседских девчонок. Самый уважаемый и авторитетный среди мальчишек. Когда-то дед со двора, в котором он часто играл с друзьями, сказал ему, что Баки рожден для великих дел, чтобы повести за собой остальных. Старый дед, ветеран Первой Мировой, сказал ему, что он воин и когда-то станет командиром, будет управлять своим отрядом, а может и целой армией.

Тогда он был глупым мальчишкой, не понимал реального положения вещей. Юношеская бравада делала его наивным, но в то же время чертовски упрямым. И даже если отец отказывался давать ему деньги на форму и боксёрские перчатки, он мог заработать на них сам. Потому что он, Джеймс Барнс, рожден для великих дел и просто обязан стать воином.

Он ошибался.

Впервые оказавшись в плену, впервые убив живых — настоящих живых — людей, он осознал, что всю свою жизнь ошибался. Это все не для него. Он не воин. Он не рожден для великих дел. Он должен был слушать отца и учить математику в школе, должен был изучать экономику, поступить в колледж и быть способным завести и прокормить семью. Он должен был быть обычным и не давать Стиву негативный пример, не должен был учить его боксировать.

Черт возьми. У него было все, а теперь, со жгучей болью в легких, жаром, тут, на кушетке под взглядом этого противного толстяка в очках и с иглой, у него ничего не было.

А ведь у меня даже не было любимой девушки…

Он отчетливо помнил тот день, когда перестал пьянеть. Помнил, как обреченно согласился следовать за Стивом куда угодно, потому что ничего и не осталось больше. Потому что он уже убивал. Потому что позволил превратить себя в кого-то нового. И скрывать… Скрывать это было так легко, что никто и не заметил, что Джеймс Барнс изменился, стал меньше шутить, чаще молча сидеть в стороне, не реагировать на камеру, которая постоянно снимала Стива.

Иногда лишь Говард внимательно смотрел на него и словно что-то понимал, вел за собой в частный паб и рассказывал какие-то забавные истории, неспешно потягивал дорогой скотч и мечтал, что когда все это закончится, займется производством летающих автомобилей, а может чего-то более полезного, чем оружие. Он мечтал изобрести нечто потрясающее и полезное, что изменит мир. И тогда живые глаза с огоньком и чертятами заряжали его самого, заставляли верить и жить.

Он помнил это. Помнил.

Помнил.

* * *

Смотреть на Стива было утомительно. Он даже не слушал, что тот говорит, прокручивая в голове старо-новые воспоминания. Мысли сходились на том, что Говард и Тони безумно похожи. Оба пытались ему помочь. Оба пострадали от его рук. Оба слишком живые и заражающие верой в лучшее. Даже если Говард не смог создать летающий автомобиль, а Тони никак не может разобраться с протезом. Но оба всегда убирали боль. И это как-то иррационально, непонятно. И он чувствовал, что просто не достоин этого.

Говард помогал справляться с принятием своей судьбы, призвания, поступков.

Тони помогает справиться с физической болью, которую раньше он просто не чувствовал из-за постоянного обнуления и криосна.

Уже второй раз в его жизни Старки спасали его и становились его путеводной звездой.

Стив же снова привлек неприятности. От этого факта он внезапно осознал, что устал. Просто устал подтирать зад этому сопляку и вытаскивать его из очередного приключения для его задницы. Только вот, сейчас это не мальчишки в подворотне и не отчаянное желание найти свое место в жизни.

Сержант Барнс…

Он чуть сморщился, сдерживая стон, но Стив все равно заметил.

— Снова голова? Может, врача? Или лед… Бак, чем мне помочь тебе?

Преданно-щенячий взгляд Стива раздражал сильнее, чем то, что тот говорил. Но ссориться с ним сейчас — высшая глупость. Он же пойдет срывать злость на Старк, которая этого просто не заслужила. Сначала ее предал Стив. Потом он дал ей надежду на спасение, а теперь не может вытащить ее из этого дерьма из-за слабости своего тела. Он перекачен разными сыворотками, а все равно оказался слаб и выдал себя прежде, чем успел ее вытащить отсюда.

— Я больше не хочу сражаться, Стив, — он ни разу не узнал свой голос со времени своего последнего криосна, и сейчас тоже не узнавал. Это пугало и одновременно подтверждало его мысль о том, что он никогда не будет тем своим прошлым воплощением. Возможно, он и правда погиб тогда, подорвавшись на поезде и упав в снежную бездну.

— Ты не будешь сражаться, Бак, — Стив все еще с этим своим взглядом, заставляя морщиться и отвернуться. — Мы завершим свое дело и будем жить в свободном мире.

— Я не буду воевать на стороне Гидры. Я не буду сражаться с тобой, Стив. Я не хочу это делать. Я слишком много помню и понимаю, чтобы делать это.

— Нет, Бак, ты не понимаешь. Ты пока не осознаешь. Гидра… Она не вся такая, — Стив присел перед ним и говорил так, словно Баки лет пять, не больше, — Настоящая Гидра тут, а то… Были предатели, которые пытались нажиться за счет нашего имени. Они специально вложили в твою голову эти дурацкие воспоминания. А потом они тебя поймают и снова сделают машиной.

— Ты псих, Стив. И был им с самого детства, — он тяжело выдохнул, закрыв глаза. Лишь бы не видеть. Надо уйти, скорее уйти, спрятаться. Что угодно, лишь бы не слышать его.

— Ты ошибаешься, Бак…

— Лучше бы это было так. Но знай, что у меня есть все это в голове, и я больше не позволю ни тебе, ни кому-то из них там копаться.

— Бак…

— Я устал. Свали, Стиви.

* * *

Единственным плюсом на базе Гидры, в которой они находились, Баки считал свою комнату. Без камер, без какой-либо техники, а дверь изнутри можно запереть так, что никто не войдет. Миниатюрный бункер, который Стив приказал выклеить небесно-голубыми обоями, а на полу постелить мягкий ковер. Часто, вместо кровати, он ложился на этот ковер и смотрел в потолок, пытаясь сложить воспоминания в своей голове в единый пазл.

На кровати он спал редко. Если вообще спал. Часто он боялся закрывать глаза, потому что знал, что тогда он неизбежно провалится в бездну, полную боли и слов из красной тетради. Он боялся, что однажды кошмар окажется слишком реалистичным и он снова потеряет рассудок. Боялся и хранил под подушкой нож, чтобы сразу вонзить в свое горло и не дать возможности вновь воспользоваться собой.

Он боялся своих воспоминаний и ночных кошмаров, как и боялся все забыть. Все, что у него было — память. И она.

Стук в дверь, громкий и настойчивый, но легкий, словно бы стучит женщина, вырвал его из мыслей. Он медленно поднялся с пола, с недоверием посмотрев на дверь. Стив не стучал так. А больше к нему никто и не ходил.

— Кто?

— Ну что так грубо, Чудовище? Дверь хоть открой, а! Я, между прочим, дама.

Баки растерялся, не понимая, искренне не понимая, почему она по ту сторону двери. Почему она вообще не в своей мастерской, из которой ее не выпускали.

— Ну, мне долго ждать? Чудовище, не пугай меня так.

Он спешно отпер дверь. Там и правда стояла Тони. В растянутых штанах, заляпанной майке. Из неряшливого пучка выбилось несколько прядей волос, отбрасывающих тень на впалые щеки. И глаза, большие карие глаза, которые смотрели на него обеспокоенно и будто бы заботливо, проникали в подкорку сознания и заставляли теряться.

— Ну и чего ты? Мне казалось, ты не такой тормозной. Пропустишь? — она сделала шаг вперед, коснувшись его руки. — Давай, Чудовище, мне надо осмотреть твое плечо. Стив разрешил мне прийти сюда для твоего удобства. Да и…у тебя же нет камер? — она понизила голос, впившись в него глазами.

— Да… Проходи, — он наконец пропустил ее, сразу, запирая за ней дверь.

Тони прошла внутрь, оглядываясь, а после садясь на кровать.

— У тебя миленько. Даже и не скажешь, что тут ты живешь, Чудовище, — она легко улыбнулась ему, смотря на него своими коньячными глазами. — Ну что ты тут стоишь? Садись давай, — она похлопала по его кровати.

Он медленно прошел к ней, обдумывая, что на самом деле заставило ее прийти сюда, и сел. Смотреть в ее глаза он не осмелился, боясь снова провалиться в те и потерять рассудок.

— Тут же нет прослушек, да? — он кивнул. — Замечательно, тогда… Ну, Чудовище… План таков. Несколько недель изображаем послушных деток и радуем нашего психа номер один. За это время я латаю тебя, делаю разработку нового протеза и улучшаю старый. После этого выбираем удобный день, цепляем твою любимую железяку и валим отсюда. Тихо или нет, как получится, но валим. Вместе, Чудовище.

— Что? Ты… Ты сумасшедшая. Ты должна бежать без хвоста.

— Хей, Чудовище, ты забыл, что имеешь дело с гением? Я все продумала, — она взяла его за голову обеими ладонями, заставляя смотреть себе в глаза. — У нас все получится, Чудовище. Просто верь мне.

Он выдохнул, не зная, что ответить этой женщине, которая одним прикосновением и взглядом заставила его подчиняться себе. Он понятия не имел, что она с ним делает. Впрочем, не совсем осознавал, что делает он, почему позволяет тонуть себе в ее глазах и тянется к ее губам. Не понимал, но именно этот момент хотел запомнить больше всего на свете.

Помнить ее прикосновения. Помнить ее вкус. Помнить. Просто помнить ее. Даже если снова провалиться в бездну.

Помнить.