Никогда не звучавшее имя (гет)

Я шаг за шагом шла к этому человеку, всё больше сознавая себя огнём и всё менее живым существом, уже ничем кроме огня, ало-золотой пустотой с чёрным сердцем во вьющихся одеждах из пламени, и остановилась вплотную.

— Сядь рядом со мной, Ягьясени, жертвенный огонь, — со своей пресловутой мягкостью сказал Юдхиштхира. — Я различаю в тебе великую силу гнева — столько гнева, чтобы сжечь не то что простого человека вроде меня, а целую страну, всю планету. Случай твой небывалый, и гнев твой беспримерен. Я подстроил это, и ты готова возненавидеть меня. Но повремени, не отпускай пока своё негодование на волю. Выслушай…

— Было пять ночей разговоров, сын правды, — обрывая эти гладкие речи, тихо пропел огонь.

— Я не прикоснусь к тебе, дитя пламени, — пообещала в ответ справедливость.

Это были первые за много дней слова, которые пробились за мою огненную стену и от которых языки пламени опустились чуть ниже. Юдхиштхира смотрел мне прямо в глаза, и я вдруг поняла, что он видит, как я горю, не обманываясь внешним, видит истинную меня, за всеми соблазнами и завесами. Смотрит в самый огонь, который пожирает и рушит дворец за дворцом моего прежнего мира, словно в легендарном пожаре на Ланке. Первый раз я была наедине с чужим мужчиной, мои чувства и переживания по-звериному обострились — испуг, желание понять, обида, любопытство, недоверие, ярость, горечь, — и вдруг, не желая того и не предвидя, я тоже увидела его настоящего, такого, какой он есть. Он словно вырос и приблизился, не меняясь, и я оказалась лицом к лицу с чем-то гораздо большим, нежели была готова встретить.

Грозная тьма и прохлада подземных храмов, городов, скрытых в недрах, и горных пещер. Царская кровь, которая правит, первенствует и побеждает. Бестревожный покой, берущий исток в сознании своей правоты и прямизны всех своих путей. Что же это, кому так легко переуступил меня Арджуна? Несомненно, он сын раджи, но неужели тень за его плечом — та самая сущность из жреческих басен, справедливость, второе имя которой смерть?

— Да, не прикоснусь, — повторил Юдхиштхира, — пока на то не будет твоей воли, девушка. А если в решении моём не было правды, то не прикоснусь никогда.

«Конечно, не прикоснёшься никогда!» — эти слова хотелось мне швырнуть ему в лицо, но его сдержанность обязывала к ответной.

— Видишь, я кладу ладонь и поворачиваю её — вот так. Если ты переменишь сердце, ты сама вложишь свою руку в мою. Если ты захочешь, это случится в сегодняшнюю ночь, или на другую ночь, или не случится вообще. Если нужны силы, подкрепись, — он показал на тесно уставленный столик. — Если устала, отдохни, а я никому не дам тебя потревожить и сам не потревожу. Спи или бодрствуй, молчи или говори по своему выбору. Задай мне любые вопросы, самые беспощадные — я отвечу тебе правдиво.

За пять ночей унижений моя наблюдательность изменила мне, иначе я бы заметила и запомнила, что умение направлять беседу и отвечать на каверзные вопросы было сильнейшей из способностей Юдхиштхиры. Но я увидела в предложении главного из своих губителей возможность, которой не хватало мне все эти дни, ту возможность, по которой я изголодалась. Любые вопросы? Хорошо же!

— Поистине спрошу о многом, раз сам приглашаешь. Ты отнял меня у Арджуны — почему? Не любишь брата?

— Я люблю Арджуну, младшего сына нашей матери, больше всех других братьев, хотя это грех. Он величайшее сокровище нашего рода, гордость ариев на тысячелетия вперёд, живая гроза, высокий дух, золотое сердце в серебряном теле. Если когда-нибудь, как предсказано, слава индийского царевича облетит весь мир, то я уверен, звать его будут Арджуна!

Слёзы вскипели у меня в глазах, моё сердце размягчилось. Я и сама не сумела бы вложить больше любви к Арджуне в слова и в голос.

— Чего они стоят, твои братские чувства, раз ты сделал его несчастным?

— Прости, Панчали, но здесь я отвечу «не было». Я сделал несчастной тебя и поэтому всю жизнь готов служить тебе и уменьшать великую боль, которую, не желая того, причинил. Но мой брат — мужчина, кшатрия. Он скоро утешится. Его ждут великие сражения, охоты и праздники, будут у него друзья и другие женщины, и ты для него не потеряна. Сейчас он страдает. Но он оправится.

Первый его ответ вознёс меня в райские миры, второй сбрасывал обратно в ад. Правда, и сколь жестокая. Мир мужчины и сердце мужчины устроены по-другому. Увы, во мне не нашлось столько самоотвержения, чтобы меня порадовала весть «Арджуна скоро утешится».

— Тебя обуяла похоть? Захотел получить меня? — я колола и язвила как могла, заходила с одной стороны и с другой, испытывая его самодовольное бесстрастие на прочность.

— Когда я увидел тебя вблизи, Кришну рядом с Арджуной, Чёрную рядом с Серебряным, и ты и он сияли таким чистым сиянием, что я не испытал похоти, только радость, что лучшая из девушек досталась лучшему из братьев. Пусть не умеющий лгать агни будет моим свидетелем и сожжёт меня, прямо здесь, прямо сейчас, если это не так.

Против желания я, кажется, начинала понимать, почему этого брата называют Царём Справедливости, хотя он ни дня не сидел на троне, и почему он, не совершивший ни одного воинского подвига, известен наравне с Арджуной.

— Тогда зачем вам это всё? Тебе, царице-матери? Объясни — зачем вы уничтожили мою жизнь?

— Всё, о чём догадались наша мать и я, что мы различили в прошлом и будущем, о чём говорили моим братьям, а ты тоже слушала, — всё правда, Драупади, — вздохнул Юдхиштхира. — Нет никаких тайных причин, которых не успели назвать при свете дня. Хотя нет, одной, самой главной, ты ещё не знаешь. Я расскажу. Когда мы, решившись, уходили в лесное изгнание, Сахадэва сказал мне, что мы все пятеро возьмём в жёны одну и ту же женщину.

— Сахадэва, ваш младший? И это — причина?! И эту вздорную выдумку ты обратил в правду собственными руками?

— Предсказание об индийском царевиче — тоже слова Сахадэвы. Не обманывайся возрастом моего брата, он видит будущее — не всегда, и не всегда может об этом внятно рассказать, и мы стараемся хранить его неясные слова в тайне. Я спрашивал брата, что означает пророчество о пяти и одной: мы все умрём подряд, один за другим? Или женимся на одной и той же женщине по неведению? Он не знал. А когда я услышал, как мать раз за разом повторяет случайные слова о милостыне, я понял, что пророчество Сахадэвы может быть не о беде, а о трудном для всех, но единственном пути.

— Неправильно истолковав предсказание Сахадэвы, твоя мать поторопилась устроить всё по-своему!

Юдхиштхира покачал головой:

— Она не успела узнать о предсказании. Слишком жестоко для мамы оно звучало.

— Слишком жестоко для царицы Кунти, но в самый раз для царевны Панчали? Что это за мир, если вы, сыновья Панду, говорят, образцы добродетели, готовы посягнуть на жену брата?

— Что ты, Кришна Драупади! — он даже привстал. — Мои братья не сделали бы этого. Ни сейчас, ни спустя годы. Возможно, и никогда, а возможно, один из нас… или даже не один… не устоял бы в конце концов. Такой невиданной красотой ты наделена, столько в тебе огня жизни, что я не возьмусь поручиться ни за лакомку Бхиму, ни за любителя всего блеска и прелести мира Накулу, ни за этого Юдхиштхиру.

— Уж конечно!

— Ты и сама не сознаёшь, каково тем, кто к тебе приближается. Я предвижу, что гости с райских планет, владыки царских палат, демоны подземных глубин будут снова и снова покушаться на твою красоту, а моим братьям придётся охранять тебя, как великое сокровище. Одному мужу, даже лучшему из героев, даже Арджуне, тебя не защитить! И ещё скажу: слишком глубокая тень пролегла бы между нашим Арджуной и остальными из-за того, что ты, прекрасная, делишь скитания моей семьи, и ты разобщила бы нас.

— Возможно, невозможно! Могло быть, не могло быть! Ты всё выворачиваешь наизнанку, Пандава! Неизвестно, кто согрешил бы или устоял в будущем, зато ты, притворно добродетельный, согрешил в настоящем!

— В моём решении не было греха. Страсть не застилала мне глаза, когда я раздумывал над ним.

— И сейчас тоже? — заранее не веря ответу, бросила я.

— Сейчас, сладостная, моё дыхание пресекается, кровь вскипает и всё тело трепещет. Мои мысли путаются, и, боюсь, суждения, которые я предлагаю тебе, как никогда неосторожны и необдуманны.

Я увлеклась и забылась, а меж тем нахожусь в полной его власти. Но Юдхиштхира не сделал ни движения ко мне, только его раскрытая ладонь по-прежнему лежала на ткани.

— Уж лучше бы ты поддался тогда страсти! — снова осмелев, возвысила голос я. — От страсти можно опомниться, в ней можно повиниться и раскаяться, а беспристрастие твоё завело дальше должного!

— Может быть, ты и права, может быть, я впервые в жизни ошибся, — обезоруживающе тихо ответил на это Юдхиштхира. — Только время рассудит.

— Но отчего, отчего ты не дал нам хотя бы первого года? — шёпотом прорыдала я.

— Мой брат Дхананджая серебряный, а не железный. Ему не хватило бы твёрдости выполнить условия этого брака.

— А теперь он их выполнит?

— Теперь выполнит.