Никогда не звучавшее имя (гет)

— Кришна, этот Арджуна не торопится здесь появиться!

— Странно, верно? Уж не правдивы ли слухи о том, что он погиб?

— Как — погиб?! — пролепетала я.

Вот так известие. А ведь Кришна явно получил его не сиюминутно — к нему никто не подходил — и не спешил делиться им с моим отцом.

— Сгорел заживо, — развёл руками Кришна. — Вся семья, вдова царя Панду и пятеро её сыновей, сгинули в пожаре, не смогли выбраться из смольного дворца в Варанавате. Ещё говорят, это была не случайность, а поджог.

От неожиданности и потрясения слёзы брызнули у меня из глаз. Служанки тотчас налетели на меня с негодующим щебетом, как воробьиная стайка на ячменное поле, заново сурьмя мне глаза и подчерняя ресницы. Своими усилиями они, пожалуй, свели бы на нет и настоящее горе.

— Поговаривают, что к этому несчастью приложили руку сыновья махараджи Дхритараштры, — вполголоса дополнил Кришна и ради продолжения беседы перешёл за сидение, на которое я вернулась. — Если верить самым злым слухам, эти двоюродные братья Пандавов, во главе вон с тем негодным Суйодханой, на котором ты с таким удовольствием останавливаешь глаза… — (я уличённо отвела взгляд), — так вот, эти Кауравы много раз пытались погубить сыновей Панду, чтобы те не зарились на трон Куру, а ведь трон по праву должен наследовать старший из Пандавов, Юдхиштхира. Сторонники Суйодханы предпринимали попытку за попыткой покончить с Пандавами, вот очередная и удалась.

— Что-то у тебя не сходится… Начнём с того, что никак не меньшие права на царство есть у Суйодханы, — возразила я, вспоминая ради этого преподанные мне знания о Куру и его многочисленных принцах.

Кришна смотрел с возрастающим одобрением.

— Подожди, — я нахмурила брови и прикусила было нижнюю губу, но побоялась смазать алую краску. — И ты так спокойно мне об этом рассказываешь? Сам же говорил, Арджуна твой лучший друг… — (Кришна тоже внёс свою долю в рассказы о необыкновенном лучнике.)

— Думай об этом что хочешь, юная, но разумная Панчали, думай и делай свои выводы, — кивнул Кришна. — Я только повторяю слухи и сплетни, зато они у меня свежайшие, всё равно что сегодняшние гирлянды. Свежие сплетни! Самые свежие сплетни на торгу! — воскликнул он, подражая разносчику и заставив меня перейти от слёз к смеху.

Один из незадачливых женихов кое-как, всего лишь до кончика носа оттянул тетиву, выстрелил и по случайности попал так близко, что стрела грянулась о тело рыбки. Непредсказуемо завертевшись в воздухе, она отлетела в толпу зрителей, кажется, легко поранила кого-то и была под всеобщий хохот схвачена неизвестным ловкачом, а драгоценные чешуйки посыпались на арену и на головы зевак, словно лепестки, в легендах рассеиваемые апсарами над героями. Я чуть не подскочила от ужаса на своём торжественном седалище — что, если кто-то случайно выполнит одно условие? Или даже не одно?

— Все устремите глаза на удивительную девушку, чудо природы — она не верит ни в своё предназначение, ни в дхарму, ни в судьбу, ни в богов! — шутливо провозгласил Кришна.

Услышав о богах, я вспомнила сказание о Нале, ту часть, где повелители молний, вод, пламени и смерти пришли на сваямвару к прекрасной и несчастной Дамаянти. И стала рассматривать ноги сначала действующих лиц, а потом и бездействующих зевак — нет ли у кого просвета между землёй и ступнями. Разумеется, ни малейшего: все ноги, белокожие, загорелые, чёрные или смугло-коричневые, твёрдо стояли на земле или на досках помостов, усердно по ним топтались и были изрядно запылены, независимо от того, во что были обуты, в богатые туфли на раскрашенных в три-четыре краски высоких подошвах, в сандалии с загнутыми носами или вообще в один только прах земной — таковых было большинство.

Тем временем следующий из очереди царевичей поплатился за неудачную попытку выстрелить, утратив браслет. Вышедший сразу после него чедиец, силясь справиться с огромным луком, не устоял на ногах. Толпа веселилась не переставая.

— О Кришна, — пробормотал Кришна, и его подвижное лицо, столь же некрасивое, сколь притягательное, изобразило озадаченность. — Всё усложняется.

С чего бы это, удивилась я, дваракский раджа начал разговаривать сам с собой? В скрещении всех взглядов стоял один из последних претендентов — и это был уж точно не царский сынок, а царь, настоящий правитель. Старше всех почти, кто выходил до него к луку, с резкими и значительными чертами лица, с выхоленными и подкрученными усами, с глубокой чертой между бровей, с осанкой прирождённого властителя. И к тому же не такая передвижная ювелирная лавка, как все остальные. Из золота на нём были только великолепные серьги и панцирь невероятно тонкой работы, облегавший его грудь как вторая кожа, повыше солнечного сплетения над вычеканенными океанскими валами летела вычеканенная колесница сурьи о семи конях. Впрочем, именно этот раджа мог бы и не украшаться драгоценностями — на собственную его кожу загар лёг так ровно и щедро, словно он вышел из рук золотых дел мастера, то было зримое благоволение сурьи, какое не спутаешь с природной смуглотой.

— Да Кришна же! — окликнул меня голос моего приятеля. — Легкомысленная женщина, твоё будущее под угрозой!

Наши с ним имена различались одним звуком, он был Кришна, а я — Кришнаа, когда не Кришни, и поскольку Кришна был знакомцем и частым гостем моего отца, такого рода путаница случалась с нами не впервые.

— Наконец-то! Наконец-то нашёлся хоть один, кого будущее девушки беспокоит больше политики. А что с ним не так, с моим будущим?

— Твой почтенный отец не всё рассчитал. Этот попадёт в вашу рыбину.

— Я рассчитал, — буркнул мой почтенный отец, — что этот ангский выскочка не будет участвовать вообще, уступив своему вечному благодетелю! С какой стати он на арене? Я не слал ему приглашения!

Ангский выскочка, что бы ни значил этот титул, ответил на вопрос отца, превосходно поставленным голосом объявив себя представителем своего друга Суйодханы, и известил, что выстрелит (не попробует выстрелить, а так сразу и выстрелит) за него, от его имени.

— Кто это, Кришна? — не в шутку встревожилась я. — Это ведь не Арджуна? Волосы у него чёрные, по возрасту не похож… — Тут меня поразила ужасная, роковая мысль, я даже закусила край покрывала: — Кришна, скорее скажи: а у Арджуны глаза не розовые?

— Нет и нет, Драупади, — холодно сказал Кришна. — Не розовые, и это не Арджуна, это Карна из Анги.

Почему, когда меня заставляли затверживать и по памяти перерисовывать плетистые, как дикий виноград, родословные таблицы, в которых причудливо накладывались друг на друга имена царей, богов и великих подвижников, мои наставники не вписывали ни в одну из них этого Карну — а он тем временем с возмутительной уверенностью уже возлагает ладонь на лук?

— В жизни не слышала этого имени. Какие глаза у Арджуны, Васудэва?

— Синие. И он не альбинос и не левша. И ты не случайно ничего о Карне не знаешь. Его отцом был колесничник, а сын угодил в цари только недавно и по милости Суйодханы, отсюда столько самоотверженности.

Получается, пока тот, кого я так жду, не альбинос и не левша, то ли жив, то ли мёртв, то ли знать обо мне не хочет, этот пропахший конюшней простолюдин в царском оперении, который мне в отцы годится, будет стрелять на моей сваямваре, чтобы вручить меня как трофей ещё кому-то третьему? Во что все эти мужчины хотят превратить самый важный для девушки день?

В следующий момент я поняла, что стою и говорю, суты в разных концах арены повторяют мои слова, чтобы донести их до всех, а взгляд ангского правителя устремлён на меня, словно вторая, из огня соткавшаяся стрела поверх простой стрелы — этот Карна так и держал наш неподатливый лук внатяг, опустив, но забыв ослабить.

— Во-первых, я возражаю, во-вторых, отказываю и, в-третьих, отвергаю! — дрожащим и звенящим голосом объявила я. — Первое: удивляющий всех своей силой Суйодхана из Хастинапура уже поучаствовал и выбыл, а я не сделаю своим мужем того, кому нужна вторая попытка!

Суйодхана, оказавшийся на ногах одновременно со мной, наградил меня гневным взглядом — словно клинок полыхнул, бликуя в союзе с солнцем. Но к чему-чему, а ко гневным взглядам мне было не привыкать, в семейном кругу я научилась выдерживать их бестрепетно.

— Второе: вы званы на состязание женихов, а не друзей женихов, и я не сделаю своим мужем того, кто выставляет вместо себя друга. Или на ложе своей жены Суйодхана тоже пошлёт Карну заместителем?

Услышав после чадородия теперь ещё и про ложе, городские и деревенские зрители поддержали меня обрадованным рёвом небывалой силы.

— Наконец и третье: на сваямвару приглашены люди царской крови, но я слыхала, что тебе, Ангарадж, трон достался по дружбе, а приглашения состязаться и вовсе не досталось. Дружба — великое дело, однако я не сделаю своим мужем человека незнатного, не соглашусь и на того, кто избирает себе таких друзей. Панчалийка Кришна Драупади объявляет: ни за Суйодхану, ни за Карну она не выйдет!

При слове «незнатный» и обращении на «ты» по благородным чертам Карны прошло искажение, словно они отразились в неспокойной воде, и я поняла, как сильно его задела. Я мысленно укорила себя за то, что для верности изобрела целых три причины для отказа. Ведь вполне можно было ограничиться двумя! Исправлять испорченное было поздно, и всё же моя ошибка заставила меня сгорать со стыда, мне представлялось, что ангский царь, больше подходящий на роль отца, чем жениха, стоит не в отдалении, а лицом к лицу со мной, и упрёк в его светло-карих, почти золотых на золотом лице глазах претворяется в слова «девушке не пристало быть такой строптивой и злоязыкой», до того явственно различимые, как будто это Кришна проговорил их у меня над ухом.

Впрочем, нет, Кришна как раз скрестил руки ладонями стоймя, показывая мне «хорошо, весьма хорошо». На хмуром лице отца тоже проявилось одобрение — я избавила его от необходимости вмешиваться, а моё красноречие, находчивость и гордость сделали меня ещё более желанным призом.

Медленно, неохотно, благоговейно Карна вернул колеблющийся от собственной тяжести махадханур на тамариндовую подставку. Мне показалось, что более всего он сожалеет о том, что ему не приведётся испытать это трудноподчинимое оружие на хитрой цели.

— Я, пожалуй, и сам не готов состязаться за девушку, которая заносится выше Гималаев и солнца, — объявил Карна с невесёлым смехом и указал взмахом руки на сияющую повозку сурьи, уже начавшую спускаться к горизонту. (Помнится, когда я была младше, разглядывая устройство наших колесниц и расспрашивая конюшенную прислугу, я задумывалась, какие приёмы использует возница сурьи на таком крутом съезде.)

— Навсегда запомни последний взгляд нашего светоча, Драупади, — залившись хохотом, как дитя при виде погремушки, еле выговаривая слова от смеха, напутствовал меня Кришна. — Он, конечно, вручил бы тебя другу, но глядел он на тебя вовсе уж не глазами друга! Ты приметно пришлась ему по сердцу!

— Я тут всем по сердцу, кроме тебя, а в родство с моим отцом и в торговые пути Южной Панчалы эти тигры среди львов, ой, кшатрии среди людей, прямо-таки трепетно влюблены, — не осталась в долгу я. — И что ещё за «светоч», Кришна?

— Светоч добродетели и щедрости, разумеется, если договаривать полностью. Ангарадж Карна славится своими пожертвованиями и тем, что в один ранний утренний час никогда не отказывает просителям.

Я почувствовала себя ещё более пристыженной — я обидела такого достойного человека, придравшись к происхождению, которое никто себе не выбирает, и не самому низкому происхождению, суты ведь тоже кшатрии.

— Ошибаетесь, Кришна Васудэва, — с сожалением ответила я. — Видите, после моих слов он утратил всякое желание со мной знаться. Это так же верно, как то, что во мне пробудилось желание знать о нём больше.

Карна покинул площадку, сел на соседнее с Суйодханой место, и этот Каурава тут же наклонился к нему, яростно рубя ладонью воздух. А между тем вокруг нарастал малопристойный шум: пока я про себя переживала совершённую ошибку и зарекалась от необдуманных речей, первые раскаты одушевлённой стоголосой бури слышались ближе и набирали силу. Время текло, никто больше не стрелял, отвергнутые претенденты переговаривались и отзывались на чужие выкрики, и голос Суйодханы гремел чаще всех. Раз за разом я возвращалась к хастинапурскому юварадже взглядом, невольно, как птица перед змеёй. Я ещё не видела, чтобы кто-то выказывал такую непринуждённость желаний в присутствии моего отца.

На протяжении всего долгого пути победитель вёл меня за руку.

Не успели мы удалиться от Кампильи на значительное расстояние, как нам встретился широкий ручей — не те идиллические цепочки заводей, прудков и криниц, расчищенные и обихоженные, у которых я любила проводить время в дворцовом саду, а дикая, растрёпанная и петлистая речушка, русло её было тут и там загромождено камнями, поваленными стволами, вздыбленными ветками, следами всепроникающей цивилизации, обломками рукотворного мусора, брошенного путниками или доставленного течением из приречных деревень. Я кое-как, с чужой помощью, спустилась к воде по скользкой глине и остановилась у кромки берега. Перебраться через эти завалы, быстрины и донные западни было не в моих силах, я ведь балованное дитя, дворцовый цветок.

Мой новообретённый супруг спрыгнул с обрывчика рядом со мной, опустился на колени, зачерпнул воды из ручья и сделал несколько глотков. Мне показалось при этом, что он вовсе не хотел пить. Через миг стало ясно, чего он хотел на самом деле: не говоря ни слова, он наклонился к самой поверхности, распустил и раскрутил узел, в который были скреплены его длинные волосы, погрузил их в воду и принялся плескать на них и тереть их в ладонях. Под оглушительные крики птиц и звучную песню воды я приблизилась, робко черпнула из ручья и начала поливать ему на голову. Он повернул ко мне мокрое лицо, улыбка его сверкнула из-под влажных косм как молния, и в тот же миг над водяной пылью на перекате взметнулась и зареяла радуга.

Кшана за кшаной и капля за каплей я начинала понимать. Течение утягивало прочь серую муть, а я в упоении плескала и плескала ледяную, ледниковую, почти невидимую от чистоты воду на густую спутанную массу волос, которая становилась всё светлее, пока не засияла чуть позлащённой белизной. Как раскрывшаяся коробочка хлопка в лучах зари. Мои ладони заломило от холода, но я не обращала на это внимания. Как вершины Гималаев. Если он спокойно сносит этот холод, я тем более перетерплю. Как священная грива перворождённого коня. Похоже, мытьё волос длилось дольше, чем необходимо, — по нраву ли ему то, что делали мои руки? Лотос и молния, иней и айравата индры, жасмин и жемчуг, осенний месяц и кристаллы камфоры, лебедь и усмешка шивы… Я собрала всю свою храбрость, чтобы несколько раз провести по этому живому снегу и самыми кончиками немеющих пальцев разделить пряди там, где они спутались.

Меня завоевал тот, кому я была предназначена. Белая кожа и сама по себе редкость и знак происхождения, но волосы настолько светлые, снискавшие ему прозвище Хлопковокудрый, отличают только одного знатного юношу во всех землях знойной Индии. Сомнений больше не было — он Арджуна!

Словно услышав мои мысли, царевич в рубище отжал волосы, расправил их, пропустив сквозь пальцы, выпрямился и протянул ко мне обе руки. Я вновь не поняла его намерений, но послушно подалась навстречу — ещё миг, и я плыву по воздуху. Вода, мчавшая цветы и лепестки, зашумела подо мной, надо мной замелькали ветки, струйка воды с его волос побежала по моей груди, прокладывая дорожку под одеждой, на самой середине потока на нас обрушились солнце и зной, а затем он и я снова погрузились во влажную тень лесных зарослей — уже на том берегу. И глаза мои тоже были влажными от полноты счастья. Арджуна, Арджуна, о Арджуна! Я была бы счастлива, если бы мой жених назвался любым другим именем, я уже любила его и безымянным, но боги даровали мне в спутники величайшего героя в настоящем и будущем, сына индры и живую легенду.

Наши спутники, понятное дело, такие же лжебрахманы, как Арджуна, переправлялись следом за нами, шутя перескакивая по камням и стволам, пересмеиваясь и пытаясь столкнуть друг друга в воду, чего не удалось никому из них.

Я отвела глаза от Арджуны, мокрого с головы до пят, но зато уже целиком отмытого досветла… отвела, говорю, глаза, чтобы внимательнее рассмотреть деверей. Я ещё успею насладиться общением с мужем, впереди у нас долгая совместная жизнь, а если я сейчас немного не отвлекусь, как бы не разорвалось моё сердце от избытка счастья. Я оглядывала их одного за другим, строя догадки: верзила и силач — разумеется, Бхимасена, второй по старшинству. Самый сдержанный и солидный, если так можно сказать о человеке первой молодости, и с наименее примечательной внешностью — Юдхиштхира, старший из пяти братьев. Один из двух оставшихся тоже задержался у реки и оттирал с лица какую-то легко сходящую тёмную краску. Когда он закончил и перебрался к нам, то стало понятно, почему из всех только он и Арджуна приняли меры, чтобы их не узнали в толпе: отмывшись, юноша оказался близкой копией последнего из всех братьев, Сахадэвы, но при этом роковым красавцем с яхонтово-яркими глазами и бровями вразлёт, истинной девичьей погибелью. В глазах всех женщин мира этот Накула, первый из двух близнецов, наверное, привлекательнее Арджуны, но только не для меня.

Все Пандавы, ведь это были именно они, ушли вперёд по лесной тропинке, оглядываясь на нас, но не вовлекая Арджуну в свои шутки и общий разговор. Их пристальные ответные взгляды были слишком долгими, чтобы я смутилась… и обрадовалась тому, что мы остались наедине.

— Дорогой муж, куда мы направляемся и скоро ли конец пути? — наконец подобрала я слова.

— Ты устала, о нежная? — спросил он в ответ.

— Я бы хотела идти по этой тропке вечно, — призналась я, стараясь сдерживать улыбку, которая помимо воли изгибала мои губы, — и в то же время я мечтаю о приближении вечера и о том, чтобы мы оказались под твоим кровом, богат он или беден.

Продолжая держать меня за руку, он немного отстранился и оглядел меня с восхищением и гордостью, а я в ответ залюбовалась им — сложен он был так, что для маскировки ему проще было изменить цвет волос и кожи, чем прибавить себе лет: никто бы не поверил в беловолосого старца с таким разворотом плечей и с такими мускулами! И с такой нежной кожей, к слову.

— Как мне обращаться к тебе, дэви? Какое из своих сладостно сложенных, сулящих счастье имён ты захочешь слышать от мужа?

Беспокойство о «лесном воспитании» определённо можно отбросить. Страшись лучше иного, девушка: как бы не оказались правдивы слухи, уверявшие, что средний Пандава ещё и певец, сладкоголосый как гандхарва, вдохновенный как киннара. Ох, даже для дочери огня и арийской царевны мне досталось чересчур много.

— Я думаю, тебе меньше всего подобает называть меня Кришной, — начала я, загибая разукрашенные пальцы свободной руки. И снова напомнила себе сдерживать улыбку. — Не стоит называть меня и Панчали: ведь мой муж — не подданный Панчалы, поэтому мне следует оставить имя моей страны, и пусть те, кто не имеют счастья принадлежать к твоей семье, продолжают говорить обо мне «Панчали», мы и наши с тобой родичи будем знать, что я уже не привержена к этому названию. Если будешь звать Яджнясени, могут подумать, будто мой отец присутствует там, где ему присутствовать нет нужды. Не называй меня и Драупади, ведь отныне опора мне — твоя рука и лук. — Про Кришну я ничего объяснять не стала, и с умыслом. Я не намерена соперничать с его лучшим другом, и с братьями его, и с матерью, но я твёрдо намеревалась завоевать в сердце Завоевателя Сокровищ своё место. Я не буду «второй Кришной» в его жизни, я буду особенной, единственной!

Когда я, заслоняя улыбку, поднесла к лицу руку, на которой остался разогнут только мизинец, Арджуна оценил движение и всю речь, одобрительно тряхнув волосами. Солнце быстро их высушило, и я не могла оторвать взгляда от расклубившейся белизны, которая менялась и вилась, как предзакатное облако или расшитое золотом знамя над колесницей у горизонта. Где бы мы ни проходили, волосы и кожа моего спутника оставались самым светлым пятном во всём лесу. Как чудесный снег его волос не исчезает от лучей сурьи, так и сам он никогда больше не исчезнет из моей жизни.

— Вот превосходно, — мягко усмехнулся Арджуна. — Не ослышался ли я? Только что ты одно за другим отвергла все свои имена, не оставила ни одного? Догадываюсь, что мне надо придумать для ярчайшего сапфира на лоне Индии новое имя. И непременно исполню этот подвиг.

А я-то ждала, что он исполнит его прямо здесь, прямо сейчас. Этот третий Пандава слыл находчивым и красноречивым, и наверняка он не сходя с места подобрал для меня имя, ещё никогда не звучавшее, сладостное, моё и только моё. Возможно, мне предстояло получить его в тот же день… но чуть позже? Я замирала от предвкушения.

Каким из имён мне звать его, я решила не спрашивать. Дав мне увидеть цвет своих волос, он без слов открылся мне и сделал шаг к сближению, но я тут же пожалела о том, что это произошло слишком быстро. Джишну, Киритин, Дхананджая, Вибхатсу, Шветавахана, Пхальгуна, Савьясачин, Гудакеша, или «сын Кунти», или «сын Панду»… пока я не произнесла вслух имя его матери, или отца, или одно из его многочисленных чудесных прозвищ, — сколько же их! — которые я выучила лучше всех гимнов и мантр и каждое из которых было как скатанная в шарик сладость во рту, пока я не подала ответного знака, между нами ещё оставалась сладостная неизвестность, блаженная недосказанность, и я решила чуть продлить её. Возможно, Арджуна не разгадал эту игру и всё же поддержал, потому что не стал наводить разговор на своё имя. Каким нежным, каким понимающим мужем он станет! Он снова напомнил мне снежного леопарда — и то, насколько легко эти великолепные создания приручаются.

— Арья, мой господин, позволь задать тебе вопрос о том, что случилось сегодня, — решилась я.

Он кивнул и не в первый уже раз подхватил меня, не дав оступиться. Я блаженствовала: привыкнув, что звон украшений сопровождает любое моё движение, сейчас я впервые провела столько времени без них, и непривычное беззвучье и лёгкость в теле были таковы, словно я сплю, вижу сны и летаю во сне. Споткнуться или сделать неверный шаг в этом состоянии было восхитительно: во-первых, это снова и снова подтверждало, что сон мой — наяву, во-вторых, твёрдая и сухая ладонь Арджуны сильнее перехватывала мою кисть или соскальзывала на запястье, а при случае он и второй рукой поддерживал меня за талию. Про себя я возблагодарила владыку тваштри за то, что он создал лесную землю столь неровной и неудобной для ходьбы.

— Скажи, почему тот сын возницы, тот необычный раджа…

— Карна, — тепло улыбнулся он. Его лицо говорило, что сейчас он любит весь мир и Карну в придачу.

— Почему тот Карна не захотел завоевать невесту для себя, почему вышел ради Суйодханы?

О, не было в трёх мирах человека, который меньше Карны интересовал бы меня в ту минуту, и не было слов, чтобы передать, до какой степени безразличны мне причины его поступков. Я задала этот вопрос только потому, что действия Карны были наиболее непонятны для меня из всего, что не касалось Пандавов. А всем вопросам о Пандавах следовало пока оставаться без ответа! Конечно, на самом деле я жаждала расспросить Арджуну не о Карне вовсе: мне не терпелось выяснить, куда мы направляемся, в каких отношениях моя новая семья со своим родным Хастинапуром, продолжат ли они скрываться после случившейся громкой истории… бесконечно много вопросов, и все я признала негодными. Арджуна совсем не знает меня, нужно время, чтобы он убедился в моей безоглядной преданности, чтобы доверился мне как жене и другу — для начала мне первой следует ввериться ему.

— Поклявшийся в вечной дружбе Суйодхане, Карна во всяком деле служит и уступает ему, — насмешливым речитативом пропел Арджуна. — Даже не уверен — должен ли наш Суйодхана вызывать такие сильные чувства?

— Суйодхана праздник едва не превратил в сражение…

— Суйодхана смеялся над своей неудачей, но близко к сердцу принял обиду друга, — ответил Арджуна, становясь серьёзнее.

— Для царя не самый обычный выбор, — признала я. Каждое его слово, как короткая вспышка, чуть иначе освещало происшедшее.

— Дай угадаю: тебе совершенно неизвестна история сына суты? — поднял бровь Арджуна. — Она, пожалуй, длиннее, чем тропинка под нашими ногами. А коротко скажу одно: Карна стоит царства. И половина Индии — не переплата за руку лучника, владеющего оружием с таким искусством. Есть у него даже сторонники, которые ставят его наравне со мной! На словах, а до дела у нас с Карной никак не дойдёт, вот и сегодня не случилось.

— Всё это арья говорит о сыне возницы? — на всякий случай переспросила я.

— Что такого? Я всегда считал: тем, кто везёт нас в бой или вывозит с поля, храбрости и умения требуется ещё и побольше, чем воину. Васудэва Кришна берётся за вожжи моей колесницы, и это его… не принижает. — На последнем слове он упёрся коленом в землю и напряжённой рукой придержал передо мною свесь лиан, не дававших пройти.

— И, выходит, от своего друга Суйодхана пожелал… — продолжила я, обращаясь к листве.

— О, нет, вот уж нет! — Арджуна выбрался из зелёной путаницы с сухим листком над ухом. — Если бы ты не вмешалась, запрещая Карне стрелять, мы услышали бы Суйодхану — трудно было не заметить, как его подбросило на месте! Карна для него митра, истинный друг, но столь чрезмерного одолжения наследник Куру и от лучшего друга не стерпит. Ещё миг, и Суйодхана сам остановил бы Карну.

Арджуна вроде бы хвалил Карну, но приходилось признать: я ошиблась, избирая предмет для беседы. И я передумала спрашивать, была ли моя судьба сегодня в опасности, сумел бы Карна, по мнению Арджуны, тоже попасть пятью стрелами в глаз рыбы. Карна с Арджуной соперники по луку, спор их не разрешён — а раз так, вовсе незачем жене Арджуны любопытствовать о том, с кем Арджуну норовят сравнивать, и лишний раз повторять его имя.

— Супруг мой больше других увидел и понял в нашей Кампилье, — вслух заметила я.

— Не я один — Карна тоже из понятливых. Он точно узнал меня, если не в лицо, то по руке, по стрельбе. — Арджуна прервался, чтобы помочь мне преодолеть трухлявый ствол поперёк дороги, подхватил, приподнял и поставил с такой лёгкостью, словно я — та самая пылинка в солнечном луче, вес которой вычисляют наши философы. И посетовал жалобно:

— Но владыка Анги не был сегодня щедр к бедному брахмачари: не одарил меня ни стрелами, ни колкостями, которые у Карны летают дальше стрел!

Мы залились счастливым смехом сообщников и вдруг обнаружили, что Юдхиштхира, старший, в одиночестве поджидает нас впереди, отступив с пути. Когда мы с ним поравнялись, Арджуна выпустил мою руку и шагнул к брату. Тот приобнял его за плечи, приблизил губы к уху и начал негромко что-то ему внушать — до меня долетело «наедине» и «доброе имя». Так я впервые увидела, в каком тесном сближении все они всегда находились. Не знаю никакой другой семьи, где так ценили бы родственные объятия и дружеские прикосновения. Временами, позже, когда я смотрела уже на всех пятерых, они напоминали мне выводок молодых тигров, бок о бок нежащихся в тени. Любой из близнецов мог прислониться виском к руке Арджуны просто потому, что оказался рядом с ним, Арджуна в свою очередь мог склонить голову на плечо Юдхиштхиры или упереться лбом в его руку, а Бхимасена при каждом удобном случае сгребал как можно больше братьев в охапку.

Арджуна ответил, расхохотался, ужасно непочтительно стиснул в объятиях и тут же выпустил Юдхиштхиру, оставив его ошеломлённым, а меня поманил за собой. И за следующим поворотом я увидела крытую тростником хижину, обветшавшую, зато достаточно просторную, чтобы в ней заночевал десяток человек. У одной из стен громоздилось гораздо больше глиняной посуды, чем требуется самому многочисленному семейству. Остальные братья уже ждали нас у входа, а дымок и рдеющий отблеск говорили о том, что внутри разведён огонь. Запах цветов и благовоний, а не еды, красноречиво пророчествовал: мы все останемся без ужина, зато взысканные милостью того из богов, в чью честь в стенах хижины совершается ритуал, домашняя пуджа. Это и есть пристанище Арджуны и его семьи? Я вздохнула полной грудью: я и вправду могла бы следовать за Арджуной бесконечно, но сейчас будет что-то ещё лучше совместного путешествия. Есть мне не хотелось, моё тело сжигало себя, свои собственные запасы, всё пело и дрожало во мне.

Пока мы шли ко входу этой приземистой, ничем не примечательной постройки, откуда-то из кустов на нас огрызнулась собака. Не показываясь нам, несколько раз отрывисто пролаяла: бхаса! бхаса! — и взвыла. Я успела подумать с досадой, что вот, мол, бестолковая псина: хижина стоит не посреди деревни, а в лесу, собака зачем-то забрела в глушь, не подходит к людям и при этом выдаёт себя, скуля и тявкая. Но когда мой взгляд вернулся к лицу Арджуны, я поняла, что с невидимой собакой что-то неладно. Всего на миг губы Арджуны превратились в прямую линию, а лицо замкнулось.

Я шаг за шагом шла к этому человеку, всё больше сознавая себя огнём и всё менее живым существом, уже ничем кроме огня, ало-золотой пустотой с чёрным сердцем во вьющихся одеждах из пламени, и остановилась вплотную.

— Сядь рядом со мной, Ягьясени, жертвенный огонь, — со своей пресловутой мягкостью сказал Юдхиштхира. — Я различаю в тебе великую силу гнева — столько гнева, чтобы сжечь не то что простого человека вроде меня, а целую страну, всю планету. Случай твой небывалый, и гнев твой беспримерен. Я подстроил это, и ты готова возненавидеть меня. Но повремени, не отпускай пока своё негодование на волю. Выслушай…

— Было пять ночей разговоров, сын правды, — обрывая эти гладкие речи, тихо пропел огонь.

— Я не прикоснусь к тебе, дитя пламени, — пообещала в ответ справедливость.

Это были первые за много дней слова, которые пробились за мою огненную стену и от которых языки пламени опустились чуть ниже. Юдхиштхира смотрел мне прямо в глаза, и я вдруг поняла, что он видит, как я горю, не обманываясь внешним, видит истинную меня, за всеми соблазнами и завесами. Смотрит в самый огонь, который пожирает и рушит дворец за дворцом моего прежнего мира, словно в легендарном пожаре на Ланке. Первый раз я была наедине с чужим мужчиной, мои чувства и переживания по-звериному обострились — испуг, желание понять, обида, любопытство, недоверие, ярость, горечь, — и вдруг, не желая того и не предвидя, я тоже увидела его настоящего, такого, какой он есть. Он словно вырос и приблизился, не меняясь, и я оказалась лицом к лицу с чем-то гораздо большим, нежели была готова встретить.

Грозная тьма и прохлада подземных храмов, городов, скрытых в недрах, и горных пещер. Царская кровь, которая правит, первенствует и побеждает. Бестревожный покой, берущий исток в сознании своей правоты и прямизны всех своих путей. Что же это, кому так легко переуступил меня Арджуна? Несомненно, он сын раджи, но неужели тень за его плечом — та самая сущность из жреческих басен, справедливость, второе имя которой смерть?

— Да, не прикоснусь, — повторил Юдхиштхира, — пока на то не будет твоей воли, девушка. А если в решении моём не было правды, то не прикоснусь никогда.

«Конечно, не прикоснёшься никогда!» — эти слова хотелось мне швырнуть ему в лицо, но его сдержанность обязывала к ответной.

— Видишь, я кладу ладонь и поворачиваю её — вот так. Если ты переменишь сердце, ты сама вложишь свою руку в мою. Если ты захочешь, это случится в сегодняшнюю ночь, или на другую ночь, или не случится вообще. Если нужны силы, подкрепись, — он показал на тесно уставленный столик. — Если устала, отдохни, а я никому не дам тебя потревожить и сам не потревожу. Спи или бодрствуй, молчи или говори по своему выбору. Задай мне любые вопросы, самые беспощадные — я отвечу тебе правдиво.

За пять ночей унижений моя наблюдательность изменила мне, иначе я бы заметила и запомнила, что умение направлять беседу и отвечать на каверзные вопросы было сильнейшей из способностей Юдхиштхиры. Но я увидела в предложении главного из своих губителей возможность, которой не хватало мне все эти дни, ту возможность, по которой я изголодалась. Любые вопросы? Хорошо же!

— Поистине спрошу о многом, раз сам приглашаешь. Ты отнял меня у Арджуны — почему? Не любишь брата?

— Я люблю Арджуну, младшего сына нашей матери, больше всех других братьев, хотя это грех. Он величайшее сокровище нашего рода, гордость ариев на тысячелетия вперёд, живая гроза, высокий дух, золотое сердце в серебряном теле. Если когда-нибудь, как предсказано, слава индийского царевича облетит весь мир, то я уверен, звать его будут Арджуна!

Слёзы вскипели у меня в глазах, моё сердце размягчилось. Я и сама не сумела бы вложить больше любви к Арджуне в слова и в голос.

— Чего они стоят, твои братские чувства, раз ты сделал его несчастным?

— Прости, Панчали, но здесь я отвечу «не было». Я сделал несчастной тебя и поэтому всю жизнь готов служить тебе и уменьшать великую боль, которую, не желая того, причинил. Но мой брат — мужчина, кшатрия. Он скоро утешится. Его ждут великие сражения, охоты и праздники, будут у него друзья и другие женщины, и ты для него не потеряна. Сейчас он страдает. Но он оправится.

Первый его ответ вознёс меня в райские миры, второй сбрасывал обратно в ад. Правда, и сколь жестокая. Мир мужчины и сердце мужчины устроены по-другому. Увы, во мне не нашлось столько самоотвержения, чтобы меня порадовала весть «Арджуна скоро утешится».

— Тебя обуяла похоть? Захотел получить меня? — я колола и язвила как могла, заходила с одной стороны и с другой, испытывая его самодовольное бесстрастие на прочность.

— Когда я увидел тебя вблизи, Кришну рядом с Арджуной, Чёрную рядом с Серебряным, и ты и он сияли таким чистым сиянием, что я не испытал похоти, только радость, что лучшая из девушек досталась лучшему из братьев. Пусть не умеющий лгать агни будет моим свидетелем и сожжёт меня, прямо здесь, прямо сейчас, если это не так.

Против желания я, кажется, начинала понимать, почему этого брата называют Царём Справедливости, хотя он ни дня не сидел на троне, и почему он, не совершивший ни одного воинского подвига, известен наравне с Арджуной.

— Тогда зачем вам это всё? Тебе, царице-матери? Объясни — зачем вы уничтожили мою жизнь?

— Всё, о чём догадались наша мать и я, что мы различили в прошлом и будущем, о чём говорили моим братьям, а ты тоже слушала, — всё правда, Драупади, — вздохнул Юдхиштхира. — Нет никаких тайных причин, которых не успели назвать при свете дня. Хотя нет, одной, самой главной, ты ещё не знаешь. Я расскажу. Когда мы, решившись, уходили в лесное изгнание, Сахадэва сказал мне, что мы все пятеро возьмём в жёны одну и ту же женщину.

— Сахадэва, ваш младший? И это — причина?! И эту вздорную выдумку ты обратил в правду собственными руками?

— Предсказание об индийском царевиче — тоже слова Сахадэвы. Не обманывайся возрастом моего брата, он видит будущее — не всегда, и не всегда может об этом внятно рассказать, и мы стараемся хранить его неясные слова в тайне. Я спрашивал брата, что означает пророчество о пяти и одной: мы все умрём подряд, один за другим? Или женимся на одной и той же женщине по неведению? Он не знал. А когда я услышал, как мать раз за разом повторяет случайные слова о милостыне, я понял, что пророчество Сахадэвы может быть не о беде, а о трудном для всех, но единственном пути.

— Неправильно истолковав предсказание Сахадэвы, твоя мать поторопилась устроить всё по-своему!

Юдхиштхира покачал головой:

— Она не успела узнать о предсказании. Слишком жестоко для мамы оно звучало.

— Слишком жестоко для царицы Кунти, но в самый раз для царевны Панчали? Что это за мир, если вы, сыновья Панду, говорят, образцы добродетели, готовы посягнуть на жену брата?

— Что ты, Кришна Драупади! — он даже привстал. — Мои братья не сделали бы этого. Ни сейчас, ни спустя годы. Возможно, и никогда, а возможно, один из нас… или даже не один… не устоял бы в конце концов. Такой невиданной красотой ты наделена, столько в тебе огня жизни, что я не возьмусь поручиться ни за лакомку Бхиму, ни за любителя всего блеска и прелести мира Накулу, ни за этого Юдхиштхиру.

— Уж конечно!

— Ты и сама не сознаёшь, каково тем, кто к тебе приближается. Я предвижу, что гости с райских планет, владыки царских палат, демоны подземных глубин будут снова и снова покушаться на твою красоту, а моим братьям придётся охранять тебя, как великое сокровище. Одному мужу, даже лучшему из героев, даже Арджуне, тебя не защитить! И ещё скажу: слишком глубокая тень пролегла бы между нашим Арджуной и остальными из-за того, что ты, прекрасная, делишь скитания моей семьи, и ты разобщила бы нас.

— Возможно, невозможно! Могло быть, не могло быть! Ты всё выворачиваешь наизнанку, Пандава! Неизвестно, кто согрешил бы или устоял в будущем, зато ты, притворно добродетельный, согрешил в настоящем!

— В моём решении не было греха. Страсть не застилала мне глаза, когда я раздумывал над ним.

— И сейчас тоже? — заранее не веря ответу, бросила я.

— Сейчас, сладостная, моё дыхание пресекается, кровь вскипает и всё тело трепещет. Мои мысли путаются, и, боюсь, суждения, которые я предлагаю тебе, как никогда неосторожны и необдуманны.

Я увлеклась и забылась, а меж тем нахожусь в полной его власти. Но Юдхиштхира не сделал ни движения ко мне, только его раскрытая ладонь по-прежнему лежала на ткани.

— Уж лучше бы ты поддался тогда страсти! — снова осмелев, возвысила голос я. — От страсти можно опомниться, в ней можно повиниться и раскаяться, а беспристрастие твоё завело дальше должного!

— Может быть, ты и права, может быть, я впервые в жизни ошибся, — обезоруживающе тихо ответил на это Юдхиштхира. — Только время рассудит.

— Но отчего, отчего ты не дал нам хотя бы первого года? — шёпотом прорыдала я.

— Мой брат Дхананджая серебряный, а не железный. Ему не хватило бы твёрдости выполнить условия этого брака.

— А теперь он их выполнит?

— Теперь выполнит.

Ещё через полпакши мы выехали из Кампильи в Хастинапур. Пандавы больше не скрывались и не шли пешком, а путешествовали как пристало царским сыновьям. Арджуна держался где-то далеко впереди, в голове поезда, и мне не удавалось увидеть его ни на поворотах, ни на остановках.

В первый раз попав на улицы столицы Куру, я поняла, почему мысль о моём браке с Юдхиштхирой, вторым здешним наследником, так стремительно привилась в уме моего отца. Стены, крыши, окна, стропила, террасы, колонны, лесенки и уступы, скромные белёные и зажиточные, покрашенные и расписанные узорами дома уже на полпути через город начали сливаться у меня в глазах, как деревья бесконечной чащи. Этот Хастинапур был несопоставимо обширнее и богаче нашей Кампильи. Пять тысяч семейств? Десять или, только представить, даже двадцать тысяч? Число горожан, которые вышли встретить нас на широкие, прямые улицы, чисто выметенные и обрызганные душистой водой, украшенные яркими тканями и цветами, превосходило всякое воображение.

Гордясь и досадуя, я смотрела, с какой любовью чужая столица приветствует Юдхиштхиру — а ему подводили для благословения детей, словно седобородому чудотворцу из лесной обители. Я бы даже приревновала славу третьего брата к славе первого, но нет — словно на хребте вепря-вишну нас возносило над ревущим внизу океаном, такая волна шума вздымалась за нами, с отставанием, так что мы, не оглядываясь, могли угадать, насколько далеко от нас едет Арджуна. Приветствия, доставшиеся нам, превращались в лепет ручейка по сравнению с бурей восторгов, посвящённой ему, самому любимому из всех.

Я стояла на первой из колесниц, рядом с мужем, а значит, немало цветов и лепестков, славящих возгласов, благословений и просьб о благословении пришлось и на мою долю, и при этом ни одного непристойного выкрика из тех, которыми смущают молодожёнов, не слышно было и нападок на многомужество. О чём это говорило: об авторитете здешней власти или об уважении к старшему сыну их прежнего правителя Панду?

Грубоватые шуточки и подначки доставались зато ехавшему между нами и Арджуной Бхимасене, а он добродушно их отбивал. Накулу и Сахадэву далеко позади тоже осыпали цветами и похвалами — за юность, за красивые глаза и за то, что они назывались Пандавами, предположила я и промахнулась: позже мне довелось узнать, что врачебное искусство обоих близнецов, наследственное, полученное по праву рождения от небесных целителей, запомнилось в этом городе, успев спасти сколько-то жизней. Если сами способности к целительству нельзя было назвать заслугой этих близнецов, то готовность юных царских сыновей помогать простым людям, надо признать, делала мальчикам честь.

Не убирая с лица улыбку, я взглядывала на Юдхиштхиру, пытаясь распознать, как он относится к столь преждевременной, скороспелой и авансом приобретённой славе. Но нет, рядом со мной словно везли местночтимую статую с едва намеченной на губах приветливой усмешкой, такой же непроницаемой, как моя.

В конце пути нас ждал пёстро-красочный, многоярусный, сплошь покрытый резьбой и барельефами царский дворец — он показался мне бесконечным лабиринтом, полным сокровищ, который словно сами боги выстроили для того, чтобы вошедший навсегда в нём затерялся и не захотел его покинуть. Внутри мне предстояло увидеть такое изобилие и изобретательную роскошь, по сравнению с которой воспоминания о Панчале окончательно померкли и съёжились. Позолота лежала здесь повсюду, будто простые солнечные лучи, сердолик, яшма и горный хрусталь были вделаны прямо в стены, леса колонн были населены тьмочисленными изваяниями и наводнены вереницами ярко одетых слуг. Царство Куру было не самым обширным, но самым влиятельным из махаджанапад, и оно сказочно обогатилось благодаря завоеваниям последнего века, которые по очереди приумножали Шантану, Бхишма и Панду. Каждая вторая из индийских земель если не стала ещё провинцией Куру, то подчинялась Кауравам тем или иным способом, как протекторат или зависимый союзник.

Сойдя на усыпанную лепестками землю внутри изразцовой ограды, я вслух воздала должное искусству нашего суты — именно оно поразило меня больше всего в тот день:

— Я словно летела по воздуху! Даже те, кто правят чудесными ваюянами, не мчат своих повелителей по путям небес так плавно и не входят в повороты так искусно!

Вот уж меньше всего я ожидала, что этими словами собью бесстрастие с Юдхиштхиры, и моя храмовая статуя зальётся румянцем, как девица. Молодой возница, такой же темнокожий, как я, разулыбался и почтительно свёл ладони с вожжами, заранее извиняясь за возражение:

— Царевна, не моему искусству ты обязана ровным ходом колёс.

— Мне следует похвалить дороги столицы Куру? — попыталась исправиться я. — Или эта колесница особенная?

— Царевна, — с редкостным жаром ответил сута, — твой благородный супруг всегда правдив, и поэтому колесница под ним никогда не касается земли. Такое благословение дано нашему Дхармарадже!

Мне тут же захотелось наклониться и поближе осмотреть колёса, которые с виду самым обычным образом попирали пыльную убитую дорогу, но я, конечно, не могла так поступить при всех. А потом меня озарило пониманием, и я, забыв про колесницу, повернулась к Юдхиштхире — всё иное на мгновение словно отдалилось и выцвело вокруг нас.

— Всегда правдив? — переспросила я только одному слышным шёпотом. — И по ночам тоже? «Друг, посланный небесами»? «Напев и песня»? Единственная и первая?

Мои колени чуть не подломились от смущения, от смешанных чувств. Слова, которые он прикладывал ко мне как драгоценности… признания, которые можно повторить только себе, и то чуть слышно… доводы, приведённые им в самом первом разговоре… всё то, что я считала обязательной ночной данью, которую привычны выплачивать мужчины, после этого открытия представало в ином свете.

Юдхиштхира вернул мне столь же растерянный взгляд: похоже, он настолько свыкся со своей репутацией, что у него и в мыслях не было полюбопытствовать, а много ли знает о нём девушка, которую он, вопреки всему, взял в жёны. Но я-то разузнавала всё возможное и невозможное об Арджуне, не слишком интересуясь его братьями! И нельзя было остаться в одиночестве или хотя бы друг с другом наедине, впереди нас ждала долгая, многочасовая церемония.