Завтра будет новый мир (гет)

Лили была единственной дочерью и помощницей крестьянина средней руки и родилась в землях Сарсфилда. Ей было тринадцать, когда жалкие остатки одного из отрядов армии Рейнов наткнулись на небольшой обоз, направлявшийся в тыл армии лорда Тайвина. Септа Лея, вспоминая тот день, не могла бы с точностью сказать, кому из них не повезло больше — фуражирам или им, недобиткам, бегущим, куда глаза глядят. Но сейчас, спустя столько лет, она была даже благодарна этой девушке. В тот день не стало больше Эммы Фостайн, возлюбленной Рейнарда Рейна. Вместо нее в обитель Девы в Ланниспорте пришла беженка из деревни близ Тарбекхолла. И звали ее Лили.

Она вошла в город на рассвете, одетая в лохмотья, с грязным чепцом на голове. Никто не обратил на нее внимания. Их много было — женщин разных возрастов, с детьми и без, с одинаковым выражением глаз, в которых отражалось пепелище.

Она мало чем отличалась от них.

Дымка над городом была окрашена в розовые тона и казалась нарисованной. Тут и там слышались окрики рыбаков. Небо было прозрачным и высоким, на горизонте узорчатыми перьями светились облака.

Она прошла вдоль небольшой площади, в середине которой была установлена виселица. На легком свежем ветерке, пахнущем морем, колыхались тела: кого-то повесили совсем недавно, и птицы еще не успели выклевать им глаза и щеки; кто-то, судя по потрепанному виду, висел уже давно.

А вокруг начинал новый день бодрый и бойкий народ портового города.

Она подошла к лавчонке, что притулилась в уголке площади.

Очень хотелось пить.

На пороге стояла немолодая уже женщина, которая сочувственно поглядела на ее живот.

— Бедная девочка, сколько же вас таких…

Ей подали ковш свежей воды, и она жадно пила, обливаясь и давясь.

Опустив руку с пустым ковшом, она застывшим взглядом смотрела, как хозяйка лавки деловито открывает ставни, и почувствовала, как из глубины помещения до нее доносятся запахи еды.

Всю дорогу она шла, прячась как дикое животное, ибо количество опасностей, подстерегающих путников на каждом шагу, увеличилось в разы, как и водится после любой военной кампании.

Она ночевала в пещерах и стогах свежего сена на полях. Иногда, если ей везло, в хижинах шахтеров. Эти суровые мужчины, молчаливые, с въевшимися пятнами на лице и их неразговорчивые женщины были отдельным классом на Западе. Они жили небольшими поселениями недалеко от мест добычи, и эти селения легко можно было отличить по изображению молота, которое встречалось на домах и воротах. Это был суеверный, но, в общем-то, добрый народ, который покровителем своим почитал Кузнеца, и поэтому в грубоватых небольших септах перед его алтарем всегда можно было увидеть множество оплывших свечей, а фигура божества была одета в одежды, повторяющие одежды горняков. Они всегда находили уголок для бледной беременной девушки и делились с ней своей нехитрой пищей.

Она нигде не останавливалась подолгу. Утро она встречала где-то в горах, и соседями ей были юркие разноцветные ящерки, снующие между скал, а вечер заставала в общей комнате горняцкого жилища, где за перегородкой блеяли козы, а под ногами путались дети всех возрастов. В полдень следующего дня она уже поднималась горной тропой, указанной ей доброй рукой, а в небольшом узелке ее лежал кусок козьего сыра и краюха черного хлеба.

Так она и добралась до Ланниспорта.

Лавка, хозяйка которой была с ней так добра, торговала всевозможными закусками. Иногда казни длились долго — представление нагоняло аппетит, и хорошо было купить чего-нибудь этакого, что можно съесть на ходу. Здесь торговали запеченной кукурузой на шпажках, покрытой соленым маслом, жареными креветками и угрями. А ближе к обеду можно было отведать пирожков из каменной печи, с рубленым мясом и чесноком, круглых и румяных. По праздникам Тетушка Барт — так звали хозяйку — готовила вкуснейшие блинчики из гречневой муки с соленой начинкой из краба.

Сегодня был пустой день, и никаких казней вроде бы не ожидалось, поэтому Тетушка решила не заморачиваться и обойтись кукурузой и угрями на палочке. Она достала из помещения небольшую узкую жаровню и установила ее на вросшую в землю подставку справа от прилавка.

— Как тебя звать-то, дитя? Откуда ты?

Она задумалась. Назвать себя именем, данным ей отцом, именем, которое с любовью произносил Рейнард, было равно самоубийству. Ее беременность была всем известна, как и факт того, чьей любовницей она была, а Тайвин стремился стереть с лица земли любое свидетельство существования Рейнов. Она не доживет и до полудня, если скажет свое имя.

— Лили…. Меня зовут Лили, я из деревни Плафорд, это недалеко от Тарбекхолла. Мой муж…

Тетушка Барт сокрушенно качала головой.

— Бедная моя крошка, как несправедлива к тебе жизнь. Знатные господа начинают войны, а страдают всегда простые люди. Храни тебя Матерь…

Площадь уже почти ожила. Тут и там сновали прохожие.

Хозяйка присела на небольшую скамеечку и принялась чистить кукурузные початки.

— И птенчика ты поймала* — ох и не вовремя боги посылают нам детишек. Ты садись сюда, садись, в ногах правды нет. Тебе сколько годков? Шестнадцать? Мне, наверно, было столько же, сколько и тебе, когда в конце зимы у меня родился мой первенец. Я тогда молоденькая была совсем. Жили мы не здесь: я и мой первый муж родом из земель Рисвеллов — это на Севере, — а зимы там не чета местным. Еды мало оставалось, а господин наш еще не открыл свои замковые запасы — у нас их стараются беречь, да и далековато мы жили от Родников. Деревушка наша в лесу стояла, мужики лес рубили. Запасы кончались, и решили они в лес пойти — может, и поймают кого. Вечером того же дня метель началась — ни зги не видать. Почти неделю мело, домишки наши по крыши заметало — оно и хорошо, конечно, тепло, но вот мужья наши не вернулись. Я доела все, что осталось, из старых ремней варила себе студень. Потом и ремни кончились. Молока мало было у меня. Мальчонка мой у груди все плакал, и я с ним вместе плакала — от голода, от страха, молодая же была. У меня оставался маленький мешочек пшеницы, я его от мужа прятала под половицей. Молола, снег топила и варила. Потом тряпицу макала и маленькому своему давала, а у самой уже в глазах темнело. Он потом плакать меньше стал, спал много. Я рада была этому, во сне голода не чувствуешь. А в один день он не проснулся…

Она посмотрела на беременную девушку, безучастно сидящую рядом с ней, неловко вытянув ноги. Живот был не слишком уж большой — лун пять, — но сидеть было уже неудобно, особенно на такой низенькой скамеечке.

— Заболтала я тебя, старая… Пройди-ка ты в дом, дитя, приляг. Я сейчас тут закончу, угли зажгу — пусть прогорят, — потом к тебе приду, голодная небось. Не волнуйся ни о чем — все мы люди, помогать друг другу должны. Давай руку, вставай потихоньку.

Она провела ее в небольшой темный зал, где слева вдоль стены стояла широкая деревянная лавка. Эмма легла, чувствуя, как отпускает натруженные ноги. Ребенок в ее утробе перевернулся и пнул ее в правый бок.

— Полежи пока, детка, сейчас Тетушка Барт быстро все закончит и покормит тебя, бледная совсем, бедняжка…

Она быстро вперевалку вернулась обратно на улицу.

Эмма разглядывала низенький потолок.

Они хотели скрыться в Речных землях, а оттуда, если повезет, добраться до Узкого моря. Но пробираясь по разоренным землям, Эмма с отчаянием понимала — шансов нет.

Они выскочили на обоз случайно. За ними неотступно шли отряды Ланнистеров. Они бежали, останавливаясь лишь на пару часов, почти без продыху, и Эмма горько проклинала свое положение — и в той же степени ужасалась мысли, что ребенка сохранить не удастся. Эта безумная скачка продолжалась уже не первый день — лошади под ними были полумертвыми от усталости. В их последнюю остановку людей было больше, почти пятьдесят, но словно из ниоткуда появился конный отряд преследователей, и Эмма с трудом улизнула, пока ее людей играючи рубили всадники в красных плащах.

Обоз был совсем небольшим, охрана — три старых вояки с ржавыми мечами. Они убили почти всех, за исключением нескольких вилланов, тесно жмущихся друг к другу и молящих о пощаде.

Эмма спешилась со своей взмыленной кобылы, и та рухнула на передние ноги, попыталась подняться и вновь рухнула. Их осталось четверо человек, включая ее — верные мечи ее возлюбленного: он приставил их еще в самом начале конфликта, когда никто не верил, что у молокососа Тайвина хватит силенок поставить зарвавшихся вассалов на место. Силенок хватило уничтожить их под корень. И сейчас ребенок под ее сердцем, вероятно, остался последним, в ком течет кровь Рейнов.

Глядя на этих измученных людей, она отчетливо осознала, что они все обречены. Короткий бой высосал их последние силы, и они не уйдут далеко. Они умрут здесь. И она вместе с ними. И ее ребенок. Эмма подняла глаза на небо. Красивое, голубое, бесконечное. Равнодушное.

Им никто не поможет.

За ее спиной послышался хруст веток. Она обернулась.

Из кустов орешника на нее испуганно смотрели круглые голубые глаза чумазой девчонки.

Плана в ее голове не было — Эмма действовала не задумываясь.

Она приставила палец к губам и медленно начала приближаться. Девчонка замерла как мышка, глядящая в глаза подползающей змее.

За спиной Эммы солдаты добивали ее односельчан.

Она приоткрыла рот, но не издала ни звука.

— Тихо… тихо, — Эмма обогнула кусты, и девчонка медленно повернулась в ее сторону.

— М-мм…

— Тшшшш…

— М-м-ми-и-леди… П-прошу ва-ас… м-м-м…

В складках одежды надежно притаился маленький узкий кинжал — последний подарок Рейнарда. Он может пригодиться сейчас. Хотя…

Эмма приметила булыжник справа за спиной девчонки. Тоже вариант, но и здесь есть риск. Откуда-то далеко послышался конский топот. Эмма улыбнулась. Да. Этого стоило ожидать. Она права: отсюда никто не уйдет живым. Но у нее еще есть шанс. Только у нее одной из всех.

От ее улыбки девчонку передернуло.

Эмма вновь посмотрела на нее. Дебелая. Ее одежда будет ей свободна. Тем лучше — скроет небольшой пока живот. Нужно действовать быстро и тихо — их не должны увидеть ее же люди.

Человек слаб и в отчаянии своем способен быстро забыть все клятвы и обещания. Особенно если сунуть его пятками в костер.

Надо бы успокоить жертву.

— Не шуми. Мне нужна твоя помощь, — Эмма погладила живот. — Как тебя зовут?

«Нельзя рисковать — она вполне может покалечить меня или убить. Попадет в живот, и мне конец. Надо убить ее быстрее, чем она это осознает».

Девчонка глянула на нее отупелым взглядом.

— Лили… Я из деревни… возле Сарсфилда.

— Лили, очень хорошо. Мне нужна служанка, Лили.

«Боги, что я несу?!»

— Служанка? — прошептала девчонка; глаза ее стали еще круглее.

— Да — видишь, я беременна, а мой муж сейчас на войне, — она подошла к ней и присела рядом на корточки. Живот тут же заныл от неудобной позы. — Нас преследуют люди Рейнов…

Она незаметно достала кинжал.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать. Но миледи, тогда заче-...

Она не договорила. Эмма резко вскинула руку с кинжалом.

Недоуменные голубые глаза затухали. Руки и лицо Эммы были в липкой красной крови.

Она заливала взрыхленную лесную землю, выплескиваясь толчками.

Она посмотрела в сторону обоза. Ее люди, по-видимому, не слышали звуков приближающейся погони — сама она услышала ее смутно, на грани слышимости. Голодные мужчины вскрывали тюки с овсом и жевали семена прямо так.

Эмма быстро скинула с себя одежду и начала раздевать труп. Напялив на нее как попало свое платье, она бросила рядом свой плащ и быстро двинулась в сторону реки. Возможно, ей удастся пройти по воде хоть немного, а затем затаиться в камышах.

По-видимому, их преследователи не отличались большим умом и удовлетворились ее грубой и неумелой импровизацией, приняв тело крестьянки за ее тело. А ее люди сделали вид, что так оно и есть. Или же, наоборот, они были достаточно умны, понимая, что одинокая беременная женщина не сможет уйти далеко и скорее умрет в лесу. Зря.

Ей удалось скрыться. Сидя в камышах, по горло в воде, она слышала, как вдоль берега прошли люди и двинулись дальше на восток, не замечая ее.

После ее ждала долгая и изнурительная дорога. Она ни о чем не думала, ни о чем не жалела — ее сердце окончательно покрылось коркой бесчувственности. Так было лучше. Где-то на горной дороге осталась прежняя она. Женщина, вошедшая сегодня в город, не имела прошлого — и если она не придумает его себе, то и будущего у нее не будет.

Тетушка вернулась в лавку и поманила ее за собой вглубь.

— Я отправила на улицу своего младшего оболтуса. Пусть поработает, а я пока накормлю тебя.

Они прошли на маленькую уютную кухоньку.

— Как там, ты говорила, тебя зовут?

— Лили.

Она скорее села за стол, чувствуя, как силы ее покидают. Последние часы она шла на голом упрямстве. Единственное, что вызвало у нее слабое подобие радости, — это постоянные толчки ее ребенка. Он не просто выжил вместе с ней среди всех лишений и перипетий. Он рос, и развивался, и, по-видимому, собирался родиться в срок.

— Ты так аккуратно ешь, и руки у тебя совсем как у леди, — заметила как-то Тетушка.

Лили жила у них уже месяц. Хозяйка сама предложила ей остаться. Ее дети выросли и разошлись по своим семьям; с ней жил ее самый младший отпрыск десяти лет. Мужа не стало в прошлом году.

Ей не хватало общения, а Лили была такой славной слушательницей! Спокойная и вежливая, она пришлась ей по душе. Поэтому Тетушка сама предложила ей пожить у них, пока не окрепнет. А там посмотрим.

— Я белошвейка. Шила белье. И сейчас могу шить. Мне бы только материалы и место.

Тетушка была полноватой женщиной лет пятидесяти. Добросердечная и общительная, она нашла для Лили небольшую подработку, и вечерами, когда на город опускались сумерки, а с моря тянуло прохладой, они садились рядышком за штофом горячего вина с пряностями. Лили шила, а Тетушка рассказывала историю своей жизни.

— Я тогда думала, что смерть моя пришла. Но меня спас септон, которого какими-то неведомыми путями принесло в северные земли, еще и зимой. У меня оставалась еще мука, и я заставила себя подняться, чтобы вылезти через крышу наружу и набрать немного снега. А там он стоит. Я подумала, что мне померещилось, но нет. Он одет был, прям как наш, северянин, и снегоступы были на нем — только я-то сразу поняла, что он южанин. Он был удивлен, увидев меня здесь, живую. После метели ударили сильные морозы, и тех, кого не убил голод, добил холод. Деревня стояла на холмах, и наш дом был в низине. Это было плохо весной — нас затапливало, — но зимой, когда снега намело почти по крышу, это спасло мне жизнь. Не зря животные под снегом прячутся. Под снегом тепло. Он забрал меня с собой. Я от слабости не могла ходить, и он тащил меня на волокуше до соседней деревни, где я и оклемалась маленько. А потом мы перебрались в замок моего лорда.

Вино было хорошим, а окружение спокойным, и Лили чувствовала, как спящие в ней чувства пробуждаются, как пробуждается ото сна скованная льдом река.

Ей часто снились кошмары, а ненависть, до того спящая где-то глубоко, вновь подняла голову, как кобра, и шипела ей о мести. Когда она шла своей бесконечной дорогой, все в ней было сосредоточено на одной единственной цели — выжить. Теперь, когда она была так близко к Тайвину, все накопившееся требовало выхода, и это сводило ее с ума бессонными ночами.

Тетушка приютила, ее не задав ни одного лишнего вопроса. Лили напоминала ей саму себя, как она однажды призналась ей.

— Я тогда была красивей, чем сейчас. Конечно, манерами и образованием похвастаться не могла, но зато юность была при мне и грудь большая. А септоны тоже ведь люди.

Она улыбнулась своим воспоминаниям.

— Он из благородных был, этот септон. И не сильно старше меня. Вот и получился мой старший сынок. Я не сказала ему тогда. Он уехал вскоре, как я забеременела. Больше я его не видела. Но зато я была больше не одна. А потом встретила своего второго мужа.

Второй муж Тетушки был младшим сыном лавочника из Ланниспорта и сделал небольшую карьеру в охране морских судов. Они перевозили уголь с Запада на Север — зимой на Севере добыча останавливалась, так что топливо никогда не бывало лишним.

— Он был такой белозубый и жизнерадостный, мой Алек. Я помню, как хихикали другие служанки при виде его бровей — таких черных, густых. А он уморительно ими играл. Я тогда жила как сурок: день был отдан работе и хлопотам с малышом, и я была такой уставшей, что даже ночью не просыпалась, когда маленький плакал. Впрочем, он у меня тихий был, мой рыжик. Септонский сынок. Его отец спас меня из снежного плена и дал шанс на существование, а в ребенке я обрела смысл жизни. Алек разбудил во мне жажду жить. Я помню, как он ко мне подошел и сказал, что сразу меня приметил. Понравилась я ему. Я тогда ему сказала, что не на ту он смотрит. Про меня и так ходили шепотки, мол, не от мужа мой ребенок, да и другие мужики лезть пытались. Только я всем отказывала. Когда у тебя ничего нет, доброе имя становится для тебя единственным богатством. А я не хотела, чтобы моему малышу говорили, что мать его шлюха. Тогда Алек предложил мне стать его женой. Я было хотела отказаться, но, взяв время на размышления, передумала. Одной в нашем мире тяжело. Так я и оказалась здесь.

Лили устало провела рукой по лбу и отложила работу. Живот за месяц стал еще больше, и от долгого сидения ныла спина. До родов оставалось еще три месяца, но она не обольщалась: время пролетит быстро — ей нужно уже сейчас решать, как быть. Но — то ли из-за беременности, то ли от потрясений — она не могла мыслить как прежде. Она сама себе казалась поглупевшей, и постоянное желание плакать доводило ее до бешенства. И тогда она почти с отвращением ощущала плод, что рос внутри нее. Ее раздирали желание жестокой мести всем Ланнистерам, ненависть к безмозглой суке Эллин Тарбек и мысль о суициде. Бессонные ночи наедине с этими демонами сжирали все ее силы, и утро она заставала с покрасневшими глазами с траурными ободьями. Платье той деревенской дурочки за долгое время превратилось в лохмотья, и Тетушка поделилась с ней своей добротной простой одеждой.

Она не гляделась в зеркало уже давно. Спустя некоторое время после того, как ее приютили, они с Тетушкой сходили в общественные бани, где Лили с остервенением терла себя мочалом. И хотя запах пожарищ давно уже выветрился, он как проклятье довлел над ней, словно навсегда въевшись в кожу, волосы, крылья носа. Одевшись в подаренную одежду, она вышла в помещение с зеркалом. Запад — богатый край, здесь зеркала не стоили столь дорого, как в других землях.

Отражение, которое она увидела в зеркале, ужаснуло ее.

У этой женщины не было возраста. Безучастные усталые глаза не могли принадлежать ей.

А это что? От природы русоволосая, она обнаружила белые как снег нити, испещрившие полотно ее волос.

Это не она — это кто-то другой. Ей суеверно подумалось, что, назвавшись чужим именем, она превратила себя в другого человека. На глаза снова навернулись слезы, и ее охватила жестокая ярость. Если бы не беременность, делавшая ее слабой и плаксивой, она бы давно отомстила всем врагам и с чистой совестью упокоилась. И, возможно, на том свете ее бы встретил Рейнард. Такой, рыдающей на полу возле зеркала, ее застала Тетушка.

— Я ненавижу этого ребенка! Ненавижу! Не хочу его рожать!

— Полно тебе, детка, ничего уже не поделаешь. Потерпи, срок уже к концу подходит…

— Вы не понимаете! Посмотрите на меня! Что со мной стало?! Это не я!

Она вцепилась обеими руками в собственные волосы и с отчаянием потянула их вниз.

— Послушай, — устало вздохнула Тетушка. — Послушай, ты ведь можешь и не воспитывать его, раз уж не хочешь. Я знаю, так бывает, всякое повидала. Иногда женщина не может вынести собственного ребенка, потому что один взгляд на него рождает невыносимые воспоминания. Так бывает. Не мучь себя и его. Все мы разные.

Она неуклюже приземлила своей полное тело рядом с ней и ласково притянула ее к себе.

— Я сужу по себе — прости меня, старую. Для меня, когда в одночасье я потеряла все, ребенок стал смыслом жить дальше. Я не жалею, хоть мне и пришлось тяжело. Но ты — другая. И это не делает тебя плохой, — она погладила ее по волосам. — Вытравливать плод всегда опасно, да и срок у тебя уже большой, поздно уже. Поэтому хочу предложить тебе вот что… Ты девушка разумная, так что подумай сама, и ты поймешь, что так будет лучше для всех. Моя младшая дочь много лет не может понести. Они уже отчаялись. Они хорошие люди, муж работящий, живут в достатке. Они будут любить твоего малыша, раз уж у тебя сил на любовь не осталось… А ты пойдешь дальше.

Она тихо плакала в ее объятиях. Напряжение копилось так давно, что ночных слез было недостаточно, и сейчас ей казалось, что они никогда не прекратятся, а мысль о разлуке с ребенком, которого она ненавидела мгновение назад, острой занозой впилась в сердце. Она не понимала собственных чувств. Но, тем не менее, слова Тетушки звучали разумно.

В их суровом мире она не смогла бы выжить одна с ребенком на руках, а другого мужчину, кроме Рейнарда, она не представляла рядом с собой. Она даже не знала, как именно будет мстить: ненависть застилала разум, и все, что она видела перед собой, — это то, как она предает мучительной смерти проклятое семейство. Жаль, нет возможности убить суку Эллин. Если бы она могла, она бы воскрешала и убивала ее вечно. Эта тварь принесла всех в жертву собственному честолюбию и уязвленной гордыне, гореть ей в семи преисподних!

Предложение Тетушки было разумным. Так будет лучше для всех.

После эмоционального взрыва на нее нашло равнодушие. Остаток дней она просто ела и спала, механически выполняя несложные заказы.

Ребенок родился в пору миграции медуз. Бесчисленное количество смертоносных существ заполонили прибрежные воды. Это длилось не слишком долго, что было хорошо, ибо рыбачить становилось невозможно — забивались сети. Но ночью можно было стать свидетелем невероятного зрелища: на фоне звездного неба, словно его продолжение, в чернильной воде синими огнями колыхались пугающие своей красотой создания. Лили взяла привычку приходить на берег вечером, ближе к закату, и сидеть на прибрежных камнях, слушая рокот волн. Позже, вспоминая то время, она будет уверена, что именно море спасло ее от безумия. Именно море подарило ее душе умиротворение. Она бы не стала той, кем она является сейчас. Уважаемой септой, воспитывающей славную девочку из хорошей семьи. И где-то там, далеко, ходит по земле ее мальчик, последний из Рейнов, и сам не знает об этом, и это хорошо. Они оба оказались заложниками обстоятельств, и это было лучшим выходом.

Она сидела на камнях и глазами впитывала красоту летних сумерек. Солнце уже село за горизонт, но последние лучи все еще тлели в висящих низко облаках.

Близ берега угадывалось легкое свечение.

Шевеления сегодня были активней обычного. Она почувствовала позыв опорожниться одновременно с легкой волной спазма.

«Надо бы пойти домой».

Недалеко от дома Тетушки она ощутила, как из нее вытекает что-то склизкое и медленно ползет по бедру. Схватки становились чаще. Ей приходилось постоянно останавливаться, чтобы отдышаться. Сильно тошнило.

Когда она дошла до дома, нижняя юбка уже намокла и неприятно липла к ногам.

Она помнит, как боль медленно нарастала, и ее поясница, казалось, сейчас разломится пополам.

Часть ночи, пока она еще могла держаться на ногах, она ходила по комнате кругами, но когда терпеть стало уже невыносимо, ее усадили на стул, на котором вот уже много поколений женщин этой семьи произвели на свет детей. Она вцепилась в ручки так, что онемели пальцы.

Малыш родился в полдень, и ей положили его на грудь. Акушерка была довольна: роженица была послушной и крепкой, а малыш здоровым.

На краткий миг, когда темная головка малыша коснулась ее ноющей груди, Лили стала вновь Эммой. Она держала на руках последнего представителя некогда славного рода, и его незаконнорожденность ничего не меняла. Он был совсем один на этом свете. И она тоже.

«Мне жаль, любовь моя… мой маленький… мне очень жаль».

Она погладила пальцем маленький смешной носик, коснулась темного вихра надо лбом. Темные волосы Рейнарда. И глаза наверняка будут такими же, как у него.

Она испытала одновременно и грусть, и гордость.

Малыш вырастет копией отца.

Она приняла правильное решение.

В тот же день ей туго забинтовали грудь, а малыша покормила славная соседская девушка. Из деревни в нескольких милях от Ланниспорта выехала молодая бездетная пара. Дочь Тетушки вот уже несколько лет не могла зачать, и они уже отчаялись услышать в доме детский топот. Эта странная молчаливая девушка стала для них поистине подарком судьбы.

Но пока они не доехали, у Эммы было еще несколько часов и никто не тревожил ее покой. Она лежала на своем бедном ложе, за окном шумел летний день, были слышны крики чаек и голоса торговцев, песни бродячих артистов на площади, а в ее руках лежало ее сокровище, которое ей предстоит потерять. Ненависть еще жила в сердце Эммы, но она не хотела переносить это бремя на своего сына. Пусть он вырастет. Пусть станет взрослым и красивым, как Рейнард. И пусть никто не свяжет их друг с другом. Своей местью она не воскресит любимого. Никогда больше не возродятся Львы из Кастамере — они стали пеплом, что унес ветер. Но Эмма уберегла их кровь. Они будут жить в этом малыше, назло всем ветрам.

Молодая пара неловко жалась у двери, стыдясь своих счастливых глаз. Они увезут его в деревню, и он вырастет там, вдали от шума города, запаха пепла и горя, не зная ни своей настоящей матери, ни своего настоящего отца. Это будет ее маленькой победой на Тайвином.

В момент, когда его забрали из ее рук, она вновь стала Лили. Но и эту личину ей придется в скорости сменить. Как только прекратятся кровотечения и ее тело очистится, она примет обеты в обители Девы и навсегда растворится в серых одеяниях.

* * *

Скарлетт медленно отходила ото сна. Небольшой сквозняк шевелил пряди на лбу. В комнате было свежо и пахло дождем, и сквозь полудрему ей слышался детский голосок, напевающий песню о жабах.

— Три маленькие жабки резвились во пруду…

Три маленькие жабки…

«Здесь есть другие дети, кроме меня?»

— Три маленькие жабки и одна цапелька…

Глаза опять слиплись, и Скарлетт подняла руку, чтобы их протереть. Она чувствовала себя гораздо лучше: боль почти прошла, но слабость еще оставалась.

— Маленькая цапелька танцует у пруда, а в небесах плывет луна…

Послышался топот резвых ножек, и Скарлетт, продрав глаза, увидела справа от себя детское лицо в обрамлении темных кудряшек. Карие глаза с лукавым лисьим вырезом внимательно смотрели на нее.

Сонная Скарлетт недоуменно уставилась на серьезную мордашку, и несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

Она решила первой нарушить воцарившееся молчание.

— Привет.

Малышка, на вид лет пяти, удивленно распахнула глаза.

— Как тебя зовут?

Она сделала шаг назад, и, словно бы собираясь с силами, подняла руки к груди и сжала кулачки. Этот неосознанный жест окончательно заставил Скарлетт проснуться. Ребенок не выглядел напуганным, но подобная настороженность вызвала у нее интерес.

Собрав в себе все свое мужество, малышка подняла голову и с достоинством произнесла:

— Леди Эллин Бейнфорт.

Скарлетт на первый момент показалось забавным, что они тезки, но только на первый момент.

Невероятная догадка озарила ее, когда она попыталась пошевелиться в постели, и Эллин, вздрогнув, выбросила вперед ладошку. На ладони, возле большого пальца, Скарлетт заметила крупную родинку.

Взращенная отцом ирландцем, она наслушалась в детстве рассказов про всевозможных фей, баньши и призраков. Очевидно, перед ней стояла хозяйка этого тела.

«Вот как, значит, я выгляжу теперь».

— Не двигайся, демон! Я тебя не боюсь!

Скарлетт, открывшая было рот, чтобы успокоить ее и прояснить удивительную ситуацию, в которой они оказались, подавилась воздухом.

— Почему… — она прокашлялась. — Почему ты называешь меня демоном?

— А ты разве не демон?

— Нет.

— Ты лжешь. Только демон мог занять чужое тело.

Эллин прошлась поодаль от кровати и встала в изножье. Все это время она не отрывала от нее глаз.

Скарлетт попыталась встать, на что девочка издала протестующий крик. Она недоуменно поглядела на свою грозную собеседницу.

— Я просто хочу привстать.

Она неловко приподнялась под прищуренным взглядом Эллин и теперь полусидела, облокотившись о стену. На спине натянулись прилипшие бинты, и Скарлетт поморщилась.

— Я не демон — я человек. Меня зовут Скарлетт.

— Ты украла мое тело!

— Я не крала его — я сама не понимаю, почему оказалась здесь.

— Ыыыыы… — Эллин замотала кудрявой головой и затопала ногами по полу. — Ты мне врешь! Врешь!

Она внезапно забралась на кровать и быстро поползла к Скарлетт, которая от неожиданности натянула на себя одеяло в попытке укрыться.

Эллин уселась на нее, и Скарлетт охнула от боли.

— Немедленно уходи из моего тела! Быстро! — приказала она командным тоном.

— Но я не могу… — сдавленно прохрипела Скарлетт.

— Можешь.

— Но как?

Некоторое время они сидели в тишине, нарушаемой лишь яростным сопением воинственно настроенной малявки.

— Слезь с меня.

— Нет.

Скарлетт попыталась уговорить ее с помощью логики.

— Ты понимаешь, что для того, чтобы я покинула это тело, оно должно умереть?

Эллин стрельнула острым взглядом из-под упавшей на глаза челки.

Скарлетт повозилась, пытаясь уменьшить натяжение бинтов.

— Я умерла, прежде чем попала в твое тело. Ты тоже умерла.

Эллин молчала.

Скарлетт решила продолжить. Если она ее заболтает, может, она соизволит слезть с этого многострадального тела? Она ощутила, как под весом Эллин на спине содралась часть бинтов, и это место начало неприятно саднить.

— Я не демон — я не знаю, с чего ты это решила. Я человек. Я умерла, упав с лестницы.

— Как мейстер Оген?

— Какой еще мейстер Оген?

— Он… Неважно. Не думай, что тебе удастся меня заболтать, демон.

И она поерзала, устраиваясь поудобнее. У Скарлетт побелело в глазах от боли.

— Да никакой я не демон, дуреха! Слезь с меня немедленно!

— НЕТ!

И Эллин подпрыгнула.

Спустя какое-то время Скарлетт вновь пришла в себя.

Маленькая разбойница сидела по правую руку от нее и болтала ногами. Скарлетт вознесла хвалу небесам, что та сидит не на ней.

— Давай поговорим. Ты ведь уже большая девочка. Поговорим, как взрослые, — предложила ей Скарлетт, вспомнив некоторые из приемов Ретта, которые он использовал в общении с ее сыном. На Уэйда это действовало.

Эллин обернулась, одарив ее сумрачным взглядом.

— У тебя даже фамилии нет, демон. Ты какой-то крестьянский демон, видимо.

«Чего?» — Скарлетт некультурно удивилась этой странной логике.

— Пх… Я не демон. И фамилия у меня есть. Мое имя Скарлетт О’Хара Гамильтон Кеннеди Батлер.

— А чего такая длинная?

— Потому что я трижды была замужем.

— Демоны выходят замуж?

— Я тебе уже говорила…

— А как вы делаете детей?

Скарлетт вновь едва не подавилась готовой сорваться с губ проповедью о том, что не надо называть ее демоном. В конце концов, она честная женщина.

— Что?

— Ну, я знаю, как у собак появляются щенята, а мейстер мне сказал, что люди тоже так делают, а ты звала свою дочь и плакала, пока спала. Значит, у тебя есть ребенок.

— Да, есть… — растерянно проговорила Скарлетт. — У меня их трое…

— Вы делаете это так же, как люди и собаки?

— К чему вообще этот вопрос?!

Ошарашенная настойчивым интересом к столь неприличной для леди — тем более маленькой леди — теме, Скарлетт некоторое время молчала. Эллин выжидающе смотрела на нее.

— …

— … Я не демон, я человек. И мы сделали… Пресвятая Дева… Родили детей так же, как и все обычные люди.

Эллин выглядела удивленной.

Скарлетт внутренне взмолилась небесам, чтобы эта малявка не выкинула чего-нибудь еще.

Она чувствовала себя неловко.

— Ты упомянула Деву. Всем известно, что демоны не могут упоминать богов. Они их ненавидят.

Скарлетт вздохнула с облегчением. Наконец-то.

— А почему ты три раза выходила замуж?

— Потому что мои мужья умирали.

— А почему они умирали?

— Ну… Когда я вышла замуж впервые, началась война, и мой муж уехал… в общем, уехал на войну. Там он заболел и умер. А я родила ребенка. Второй… тоже умер. От него у меня тоже остался ребенок.

— А третий?

«А третий убил меня».

— А третий жив, но мертва я.

Они еще некоторое время посидели в тишине.

— Ты очень странно разговариваешь. Ты из Королевских земель?

— Королевские земли? Это где-то в Европе? В Англии?

— Что такое Европа? Это страна такая?

Снова неловкое молчание.

— Ты знаешь, какой сейчас год?

— Двести восемьдесят третий от завоевания Эйгона.

— Это сколько от рождества Христова?

— Кто такая Христова?

Скарлетт была в отчаянии. Она с мольбой глянула на картину со святыми. Святые молчали.

— Хорошо, — она вздохнула. — Скажи, пожалуйста, где мы находимся?

Настала очередь удивляться Эллин.

— В Вестеросе.

— Это страна?

— Это контингент… Нет, не так… Кон-ти-нент. Вот! Кон-ти-нент.

«Континент… Кажется, так называли Америку. Европа тоже на континенте. Тогда что за континент Вестерос?»

— Мы на востоке? — спросила Скарлетт с надеждой.

Девочка поглядела на нее, как на умалишенную.

— Нет, на Западе.

«Ничего не понимаю».

— Как называется эта страна?

— Семь Королевств.

Скарлетт откинула голову и стукнулась затылком о стену.

Снова это неловкое молчание.

Она подняла руку и провела ею по глазам. Поглядела на окно. Снова вздохнула. Эллин сидела с краю и болтала ногами.

— Хорошо. Мы на Западе. Хорошо… Что это за… — она обвела рукой комнату, — монастырь?

— Что такое монастырь?

Скарлетт едва не взвыла.

— Ну это же явно богадельня! Вон, на стене даже святые висят!

Эллин проследила за ее жестом и посмотрела на изображение Семерых.

— Это Семеро. Они боги. То есть они один бог, но их семь. То есть они все и есть бог, но просто их много.

Скарлетт ничего не выражающим взглядом смотрела на нее.

— Тебе лучше спросить у септы — она хорошо объясняет.

— То есть здесь, в Вестеросе, молятся Семерым богам? Верно?

— Здесь да, но вообще нет… то есть не везде… вот на Севере…

Скарлетт застонала.

— Господи, за что?

Она с трудом взяла себя в руки.

— Ладно, оставим это до лучших времен. У меня просто нет информации. Когда я выйду, то наверняка пойму, где нахожусь.

Она немного подышала. По видимому, из-за последних происшествий ей трудно дышать. И воздух такой влажный, плотный.

— Расскажи мне о себе.