Дубли (гет)

Вернувшись домой, Гермиона долго стоит в коридоре, не раздеваясь. Живоглот мягколапо скользит в темноте, трется о ее щиколотки, и она, наконец, отмирает. Снимает туфли, развязывает пояс пальто, тянется к волосам и не может сдержать глупой, неожиданной для самой себя ухмылки: кудри, кажется, до сих пор хранят электричество малфоевской магии.

Не хочешь утонуть — … ну, да. Иногда Гермиона хочет.

Сидя на полу самолично прокуренного кабинета, в ворохе бумаг, без туфель и мантии, лишь бы не идти в тишину пустого дома — хочет.

Снимая бейдж Мисс Тайлер за кирпичной стеной маггловского хосписа, в котором Моника Уилкинс тихо постанывает от боли и дезориентации — хочет.

Ложась под Рона, вдыхая запах его пота, пока он кончает в нее, входя резкими, ритмичными толчками — хочет.

Ловя на себе чуть замутненный огневиски взгляд Маклаггена на свадьбе друзей и позволяя влажно целовать и трогать себя в уборной, как пятикурсницу — хочет.

Хочет — и не может. Не барахтаться — это инстинкт.

Гермиона стягивает юбку, снимает через голову тесное поло. Тишина — любимая женщина холода. Она всегда приводит его за собой. Там, где тихо, некому наложить Согревающие чары.

Второй раз за вечер Гермиона думает о Малфое.

Интересно, умеет ли он тонуть?

* * *

Статут Секретности вступил в силу в конце семнадцатого века. Однажды, когда Гарри все еще был в ее жизни, когда на его шее все еще не затянулась удавка судебной машины Визенгамота, они сидели на ее кухне и делили полуночную банку паштета. Тогда он спросил:

— Тебе не кажется, что это ксенофобия?

— Что из всего этого, Гарри? — невесело усмехнулась Гермиона, облизывая палец.

Он сделал неопределенный жест в воздухе.

— Ну… мир? Мы воевали с Реддлом за магглорожденных. Теперь мы пару раз в неделю спасаем очередную вдову из Священных двадцати восьми от наших же. Ну и Статут…

— А что со Статутом?

Гарри со вздохом снял очки.

— Гермиона, это же странно, да? Мы прикладываем Конфудусом случайных прохожих, если они оказываются в месте проведения рейда. Мы можем сделать безопаснее множество производств с помощью магии, но не делаем этого. Мы даже рак научились замораживать чарами Стазиса!

Гермиона дважды моргнула, прежде чем ответить.

— Вспомни сожжение ведьм у замка Рейнштейн. Или Салем. Статут — реакция на человеческий страх, Гарри. Магия пугает.

— Ну мы-то с тобой вроде справились, самая выдающаяся магглорожденная ведьма столетия?

Если бы Гермиона могла потрогать его слова, то окоченела бы.

— Золотая девочка, — пробормотала она.

— Что?

— Золотая девочка Поттера. Так меня Скитер в последней статье назвала.

Гарри фыркнул. Они помолчали, прежде чем Гермиона снова смогла заговорить.

— Ладно, магия пугает тех, кто не может к ней прикоснуться.

— Это и есть ксенофобия.

— С их стороны.

— С обеих.

Гермиона раздраженно похлопала себя по карманам в поисках сигарет. Тогда она еще пыталась бросить и старалась не носить с собой больше двух. Не найдя ни одной, она зло выдохнула.

— Окей, Гарри. Я ксенофобка, ты сеешь добро, вместе мы когда-то были неплохой командой.

Он грустно улыбнулся и, перегнувшись через стол, взял ее руки в свои.

— Ты рацио, Герм. Без тебя мы бы умерли на первом курсе. Я просто… Мне тяжело в Визенгамоте. Я хочу в поле.

Через три месяца его повысили до члена Верхней палаты. Лиловый цвет мантии превратил его глаза в два бутылочных осколка, отражающих солнце. Еще через два года он стал самым молодым Верховным чародеем в истории Великобритании.

На церемонии посвящения Гермиона обняла его и прошептала:

— Я так горжусь тобой, Гарри Поттер. Так неимоверно горжусь.

Он отстраненно обхватил ее плечи в ответном жесте и пробормотал куда-то в макушку:

— Я задыхаюсь, Герм.

Спустя семь лет она поняла, что он имел в виду.

* * *

Когда Гермиона выходит из министерского лифта, Малфой уже стоит у кабинета. На нем темно-серый шерстяной костюм и снова нет министерской мантии.

«Заместитель руководителя отдела Международного магического сотрудничества Гермиона Дж. Грейнджер-Уизли» — напоминает табличка с двери, и Гермиона зло смаргивает двойную фамилию, острый дефис, серо-шерстяного Малфоя и все это громкий, гулкий, нелепо вмазавшийся в нее вторник.

— Доброе утро, — выплевывает она куда-то в сторону Драко.

Вместо ответа он протягивает ей бумажный стаканчик с кофе.

— А по тебе и не скажешь. Держи. Взял на свой вкус.

Гермиона принюхивается. Пахнет корицей, апельсиновой цедрой и бадьяном.

— Обычно я пью просто черный. Но спасибо.

— Ну еще бы ты не пила просто черный, — усмехается он, и Гермиона буквально заставляет себя не задумываться над тем, что он имел в виду.

За зачарованным окном срывается первый снег.

Некоторое время они молча пьют каждый свой кофе. Гермиона разбирает прилетевшие за ночь служебки — в основном из дежурной части убойного отдела Аврората (ранен прикомандированный аврор такой-то, отчет испанским / немецким / японским коллегам отправлен тогда-то, международного скандала сегодня не будет, распишитесь), когда находит затерявшийся конверт из кадрового отдела:

Г-же Г. Дж. Грейнджер

Уведомление:

В связи с изменением ваших персональных данных в Едином регистрационном реестре волшебников (свидетельство о расторжении брака от 25 сентября 2006 года) просим вас явится в Отдел по работе с кадрами для актуализации магического контракта с Министерством.

С уважением,

специалист кадрового отдела III уровня

Х. Лодри

Волшебный брак — не просто матримониальный союз. Это слияние энергий двух родов, укрепляющих и поддерживающих друг друга. Гермионе хотелось бы думать, что все это — добрые и пустые истории Молли, бормочущей их в полудреме. Но глупо отрицать, что после развода ее тело приспосабливается колдовать по-другому. Спустя десять лет она вспоминает, как чувствуется ее магия — незамутненная, быстрая, иногда чересчур импульсивная, но такая… нутряная.

Со вздохом Гермиона опускает ладони на стол. Обручальное кольцо звякает, и она удивленно смотрит на безымянный. Золотая полоска похожа на сдувшийся спасательный круг.

Гермиона снимает кольцо и бросает его в корзину для бумаг.

Иногда ей хочется утонуть.

Малфой наблюдает за ней, и она знает, что это — не из любопытства. Он спокойный и расчетливый, осторожный, но она помнит его зубы, и помнит его фамилию, а еще — видит перстень на мизинце, бликующий светом из окна.

Она помнит, кто он такой, но до сих пор не знает, зачем он здесь.

— Правда или действие, Малфой? — спрашивает она, откидываясь в кресле.

— Долго же ты терпела, — хмыкает он, на удивление — беззлобно. — Ну, спрашивай.

— Почему работу над проектом Статута поручили нам?

Малфой удивленно вскидывает бровь.

— Потому что мир изменился и все в этом духе. Я представляю интересы затухающего, но очень богатого класса, а ты — голос нового поколения. К сожалению, не подкрепленный капиталом. Ну, в основном.

— Я не про это. По протоколу правки в документы такого уровня вносятся каждой страной-членом конфедерации, а затем обсуждаются на общем съезде. Почему Англия и Франция? Глупо было бы отдать на откуп двум опальным странам то, что определяет жизнь буквально всего магического мира.

Малфой вздыхает, рассеянно водя длинными пальцами по кромке бумажного стакана.

— Ты ведь сама предполагаешь ответ?

Чуть помедлив, Гермиона кивает. Конечно, внутри конфедерации будут коалиции. Конечно, их состав несложно предположить, проанализировав внешнюю политику стран за последние несколько лет. Но в одном Малфой неправ, и это — распределение капитала.

— Золотовалютный ресурс магического мира напрямую связан с маггловским. Это же металл. Железки. Мы не наколдовываем их из воздуха. А еще есть нефть, которую мы тоже потребляем. И…

— Умница, девочка, — улыбается Малфой, и Гермиона обескураженно захлопывает рот.

Делая быстрый и нервный глоток кофе, она радуется, что сегодня под ее рубашкой есть белье.

— Волшебные правительства большинства европейских стран представлены кем-то вроде… — Малфой на секунду хмурится, но тут же берет себя в руки. — Вроде моего отца. Они слишком далеки от маггловского мира. Видят только угрозу и не замечают того, как истощаются наши ресурсы. Не понимают, как сотрудничество сможет помочь всем.

— И кто же этот бескорыстный волшебник с длинной белой бородой, который хочет, чтобы мы пролоббировали мир во всем мире? — Гермиона слишком давно работает в министерстве, чтобы не спросить.

Драко смотрит на нее дольше, чем нужно. Его глаза — под цвет костюма; под цвет дыма на кухне, когда она курит в темноте.

— С чего ты взяла, что он есть?

— Он всегда есть.

Малфой смеется — профессионально, неискренне, и Гермиона понимает — не скажет. Не сейчас. Но она знает, к кому обратиться, чтобы узнать самой.

— Ладно. Давай-ка поработаем на всеобщее благо, — она разминает затекшие плечи, прежде чем встать.

Две черные папки лежат на самом дне зачарованного сейфа.

Гермиона и Малфой синхронно вскидывают палочки, снимая первое заклинание. Дверца подается с легким скрипом, и Гермиона наклоняется за папками. Малфой прослеживает ее движение долгим, тяжелым взглядом. Она оборачивается — чуть румянее, чем следовало бы — но он не прячется. Он рассматривает ее широко и горячо; рассматривает щеки и губы, и пружины волос, переброшенные на одно плечо.

— Что? — грубым от неловкости голосом спрашивает она.

— Ты такой олененок, Грейнджер, — тихо отзывается он. — Как тебя занесло в политику?

— Я львица, — пытается отшутиться она. — Гриффиндор, помнишь?

Он забирает свою папку из ее рук. Фамильный перстень прочерчивает дорожку по тыльной стороне ее ладони.

— А пахнешь, как олененок.

Гермиона кажется, что ей жарко и холодно одновременно.