Красавец-мерзавец (джен)

Князев устал. Ещё даже половину пути не проехали, а что к концу поездочки будет?! Если уже сейчас глаз дёргался и по спине пот градом катился, несмотря на позднюю осень. Да, он устал. Нет, не так: Андрей за-дол-бал-ся. Можно большими буквами. Прямо на лбу — но тогда влезут только первые три буквы. Впрочем, те хорошо охарактеризовали бы местность, где они все дружно очутились. Конечно, хорошо, что Мишка огрызаться стал — его молчание и покорность напрягала. Но в то же время — обидно. Такая вот двойственность, да… Ну, потому что все они — люди. И то, что Горшочек малость свою раковину приоткрыл — это здорово, ещё б не пылало из неё такой лютой токсичностью…

На что окрысился?! На заботу? Что все они волнуются за него, дурака лохматого? Хотя… И тут Князь чуть было не сбавил обороты, подумав, что вот, достали, должно быть, дружочка их, пирожочка, они все. Со своим немеркнущим сочувствием, вниманием, но тут же понял, как глупо это звучит. Да, конечно, удушили, блин, заботой бедненького!

Горшок хоть бы раз побыл не посудиной глиняной (в печи обожженной — да-да, Андрей, ты сам себя слышишь, а?), а человеком, да и взглянул бы на ситуацию со стороны: невозможно не переживать за родного человека… Особенно, если ещё совсем недавно не знали выживет ли тот.

Конечно, Горшенёв ведь не видел себя с обгоревшими участками тела, тлеющими одеждой и волосами на самом Нашествии, и после, в виде живого трупа, то бишь мумии, — не видел. Миха не переживал, бл*, в коридоре, часами простаивая за стеклом. Не ехал в больницу, трясясь, что вот, приедут, а там — «извините, мы сделали всё, что смогли, но…».

Не метался в панике, роя землю в поисках контактов высококлассных врачей, выцарапывая дорогущие и редкие лекарства, деньги на которые тоже надо было где-то взять. Они это делали не за «спасибо», не за то, чтоб он потом вечно в ногах валялся, или ещё что похлеще, чё им там фанатьё оголтелое приписывало. Друга спасали. Да, беспокоятся. И будут переживать — имеют право. В конце концов… Андрей снова едва не захлебнулся привычной дозой переживания, поэтому сместил расклад в иную сторону.

Конечно, главное страдающее лицо здесь Миха. Это у него жизнь, а не роль какая, перевернулась. Гаврила их уже пережил много боли, а впереди, скорее всего, ещё много заготовлено и страдания, и моментов неприятных. Всё это было понятно и вызывало в нём только одну реакцию: злость на собственное почти бессилие. Нельзя такую ношу разделить. Физически невозможно. Кто-то скажет, что они и так сделали немало. И будет прав, но всё равно… Князев и сам себя порой грыз — и это нормально, но вот, когда Горшок такие вот фокусы начал выкидывать… Внезапно понял, что нет — так, бл*дь, не пойдёт.

Разве они заслуживают вот такого вот? Уточним… Разве Андрей заслужил такого скотского отношения?! Игнор, молчание, огрызания. Может, в другой обстановке не заострял бы Князь внимание, но тут и сама атмосфера давила и месяцы нервного напряжения, практически до истощения, сказывались… В общем, чаша терпения переполнилась.

И, видимо, не только у него одного. Стоило Горшку их покинуть, Балу нервно закурил прямо в купе, Сашка с Яшкой отвернулись в разные стороны, один Пор меланхолично пил чай, но и в его глазах перемешивались беспокойство и раздражение. Такие вот дела. Причем понимание, что и остальным паршиво — Князя не обрадовало. Скорее наоборот, беспокойство усилило. Только вот сделать они ничегошеньки не могли. Только предоставить чуточку личного пространства. Вдруг случится чудо — и поможет?

Именно поэтому и не пошёл за Горшком. Хочет курить — пусть курит. А вернётся, успокоится — вот тогда и поговорим. Может, стоит прояснить, рассказать, что они все пережили, на сколько лет за эти месяцы постарели. Донести чудику этому невозможному, что он, бл*, дорог и любим.

Видимо, это необходимо сделать до возвращения в Питер — а то окопается у родителей, совсем в панцирь залезет — не выколупают. Ещё и Татьяна Ивановна поддержит, совсем не подступятся. Будет ему в одно место дуть и во всём потакать, хотя… Нет, вряд ли — батя Мишкин это не допустит. Но кто ж знает, и Юрий Михайлович, помнится, непривычно мягко себя вёл. А Горшку сейчас не жалость их столь необходима — так и захлебнуться недолго. Потому, может, и хорошо, что хорохорится, ёршится. Характер, блин, демонстрирует.

Поезд тем временем от Твери отъезжает. Андрей, пытаясь чем-то заняться, берёт свой стакан с чаем. Берёт и ставит обратно, не потому, что обжёгся о подстаканник, нет — руки подрагивают. Он со всем этим так скоро невротиком каким станет. Живо представил себя с дёргающимися глазом и бровью — передёрнуло, точно в подтверждение. Может, в Питере тоже пойти к врачу какому? Пусть пропишет успокоительное, а то алкоголь не справляется — впереди у них точно долгий путь принятия нового себя Мишкой, допинг не помешает.

Пока поезд медленно трогается, Андрей с некоторым облегчением думает, что, вот, дальше едут. С каждой минутой ближе к дому. Он соскучился по семье, по городу… Не успел проникнуться радостным чувством, что снова поест маминой еды и понежится на собственной постельке, как мысли снова скакнули безумным коником. И вот Князев опять невольно переключается на Мишку, ничего поделать не может — по прежнему Горшку тоскует тоже. Только вот в Питере его не сыскать, не окопался тот во Ржевке.

И ведь даже неизвестно, вернётся ли тот к ним, или так и останётся новым и незнакомым, что в нынешних условиях вполне вероятно. Понятно же, что не выдерживает организм и башка, что состояние сейчас отвратное. Интересно, есть ли шанс затащить Миху в Питере к психологу? В больнице-то вариантов не было — никуда не деться, не скрыться, вот и проводились сеансы. Хотя, впрочем, результатов это особых не принесло. Никаких не принесло, если точнее, кроме похудания кошелька. Но разные есть спецы, авось найдут в родном городе лучше. Помним же — дома и стены помогают. Только это и остаётся вертеть в мозгу, как мантру — успокаивает, помогает чуточку.

— Ребят, давайте, наверное, рассредоточимся немного, — внезапно предлагает Балу, с трудом оторвавшейся от третьей подряд сигареты. — Здесь останемся только мы с Княже и Михой, да Гордеев. Наверное, лучше будет, если все сейчас по своим купе разбредутся — больше кислорода Мишке дадим, может, хоть успокоится. А то сами видели, — и он выразительно покосился на так и не раскрывшуюся и не явившую им Горшка дверь.

Но с ним никто и не спорит. Пор с Яшкой и Реником молча уходят в соседнее купе. Андрею кажется, что не без облегчения — да уж, там атмосферка не такая мрачная, это точно. Но завидовать парням он не собирался, нет.

Колеса стучат, сокращая расстояние до дома. А Князев отстранённо думает о том, что на следующей остановке надо вывести Миху погулять — проветриться. Замаялся, небось, бедолага. Столько взаперти просидел, в больничке. Поэтому вместо того, чтоб покемарить, высовывается из купе, да и спрашивает у удачно проходящей мимо проводницы, какие остановки и сколько стоянка.

Получив информацию, прикидывает: через полтора часа — Вышний Волочек, там минуту стоит, не пойдет… А вот через два часа — Бологое-Московское, там аж 20 минут — то, что нужно. Главное, что людей было немного, ну или, хотя бы, не так много…

И Князев приободряется — план есть: поговорить — настроение поднять — прогулять — спать по возможности уложить — родителям передать и специалиста искать. Ну и не забывать подтверждать Горшочку, что он — то ещё чудо света и нужен в любом виде.

Потому успевший остыть чай пьётся уже с желанием бурной деятельности. Кажется, от всех этих размышлизмов в глотке пересохло, потому он бы и на плавающие в чае льдинки внимания не обратил… И как раз в это время в купе возвратился Гордеев с довольным сытым видом… Директор их крутанул глазками и удивленно на них с Балу воззрился, мол, где ваш болезный? Прямо он так, разумеется, не сказал.

Вовсе не дурно Гордей устроился: прекрасно отобедал в вагоне-ресторане (специально, что ли, взял билеты на проходящий поезд?) и вообще в ус не дул. Чего-то у самого Андрея кусок в горло не лез сегодня… Ну, ладно — не надо от людей требовать невозможного. Сам назвался груздём — сиди в коробе, то бишь купе — Князь прикрыл глаза. И всё равно: раздражение прорывалось… Директор их ведь, хитрый гад, должно быть, специально учапал как можно дальше и на дольше, чтоб Миху не видеть, настроение и аппетит себе не портить.

— О, наконец-то, тут хоть сесть можно, — сыто лыбится, отмечая понизившуюся плотность купе, — а то как сельди набились, аж дышать нечем было.

— Ну, теперь есть чем, да? — саркастично говорит Шурундель, головы, впрочем, не поднимая, но знал он, что накурил изрядно прям вот только что, — хотя до ароматов и количества воздуха в другом вагоне всё равно не дотянем.

«Шурик тоже устал», — думает Андрей, немного переключаясь. Им бы всем вместе (а можно и всем в одно время, но по отдельности, и так постоянно рожи друг друга видят!) на отдых куда… Или хотя б выспаться нормально.

Директор их, тем временем, решил не обращать внимания на поведение и слова своих музыкантов.

— А где Горшок? — вместо этого интересуется уже вслух.

— Курить ушел, — Андрей не хочет сейчас конфликтов, поэтому отвечает вперёд готовящегося что-то сказануть Балу.

— А ему можно? — вид у Гордеева и в самом деле удивлённый. Ну да — сперва так тряслись, потом выпустили… И не куда-то, а курить, то бишь проверять на прочность недавно подлатанные легкие, ещё и с огоньком.

— А ты попробуй останови, — хмыкает Шурик. — Перед Тверью учапал, так и обитается где-то.

— Ну, надеюсь, за полчаса не траванётся никотином, на болезный-то организм, — замечает Александр, поглядывая на часы. В лице — никакого беспокойства, но зато оно прошибает остальных присутствующих — слова-то правильные звучали до того, как Гордейка продолжил: — А то придётся его ещё где экстренно в больничку доставлять, а это волнение…

Он не договаривает, но Андрей мысленно дополняет «…и деньги». И последнее для директора их явно важнее. Воистину — чрезвычайные случаи всегда проявляют истинную натуру. Вот и с Гордеевым… Только сейчас стали замечать жадность и черствость внутреннюю. Раньше как-то даже своим парнем считали, глаза на многое закрывали. А тут вон… Такое ощущение, что будто от себя бабки за лечение отрывает.

— И в самом деле, долго чёт Гаврила, — негромко произносит Балу, брови озадаченно хмуря, — то он людей боится, то шатается где-то в закрытом пространстве, где хрен знает, кого встретить может.

— Пойдем, поглядим, — теперь уже и Князева охватывает внезапное нешуточное беспокойство. — Может, плохо ему стало. Или ещё чего… — недоговаривает, но зная их друга — может претвориться в реальность любая дичь. Например, преодоление собственных образовавшихся комплексов и грандиозная попойка без них… При том, что Мишка сейчас совсем слаб, нельзя ему, бл*дь, бухать нисколько! Да и курить по большому счету…

— Проводница бы сообщила, или люди, — возражает Шурик, но, тем не менее, выходит вслед за ним из купе. Гордей остаётся — да, теперь там точно дышится легче, ещё если проветрит — СВ ж… Ваще закайфует директор их. Впрочем, тот сейчас в последнюю очередь волновал друзей.

Конечно, они сперва, разделившись, проверяют тамбуры — никого. Встретившись на середине вагона, дружно стучатся в купе к парням — может, у них завис. Мысль эта кажется гениальной и простой, но нет… Увы, и они тоже не видели Мишку с момента почти английского хлопанья дверью.

— Может, на уши кому присел? — неуверенно вопрошает Реник.

Вариант этот кажется маловероятным — стоит только вспомнить реакцию Горшка на людей, особенно на их испуганные взгляды. Но проверить стоит. Разделившись, стучатся в каждое купе, спрашивают, прочесывают таким образом и свой вагон, и два соседних. Заглядывают во все туалеты, Яшка сбегал до ресторана. Никто не видел. Совсем. Был Горшок, да сплыл. Растворился, Гудини хренов. Вышний Волочек успешно проезжают, и Мишки нет уже полтора часа.

Именно тогда в готовую уже взорваться от такого поворота событий голову Андрея приходит светлая мысль. Которую, вообще-то, нужно было отработать в первую очередь, но что-то у них не срослось. Не подумали, на свои силы понадеялись. Их вон сколько, да и поезда, и их мироустройство локальное группа знает получше иных проводников. Столько накатали километров дорог. Но вот сейчас уже иных надежд не осталось, кроме как спросить у той, кто, в общем-то, за вагон и пассажиров в какой-то степени отвечает. Почти бегом несутся к купе проводников.

— Вы нашего товарища не видели? — спрашивает Андрей без всяких предисловий, — высокий, со шрамами.

Как бы ни страшно это произносить, но рубцы эти весьма запоминающаяся примета, опустить которую нельзя, если хотят найти свою пропажу.

Проводница нехотя поднимает голову — бумаги какие-то свои заполняла, явно весьма недовольная, что оторвали — и выдает:

— Видела, да, в Твери сошел.

— Чё? — Князеву кажется, что он ослышался или с ума сошёл. Буркнутое: «Сошёл в Твери», — бьёт наотмашь и ещё пару раз повторяется, ускоряя в голове разгон промотки. Беспомощно оглядывается на друзей — видит такие же, как, видимо, и у него ошарашенные лица. — Теть, какая Тверь? Мы ж до Питера едем, — повторяет севшим голосом с какой-то безумной надеждой. Может, заработалась и перепутала, а?

— Питер, не Питер, — переходит в оборонительную позицию женщина, буравя его взглядом. — Захотел — вышел, взрослый парень. Сказал, что его остановочка.

— Бл*ть, — слов у Князя сперва не находится, потом его прорывает: — Какая Тверь? Как вы его отпустили? Он же из больницы, у него организм ослабленный! У него в Твери нет никого! — В голове шумит, мешает мыслить. Кричит он это, прекрасно зная, что зря сотрясает воздух — сделанного не воротишь и он просто констатирует факты, где Мишка их всех просто… опрокинул. Решил самоуничтожиться, так, да? А че б просто под поезд не шагнуть? Хотя, может, это был второй этап одного плана? Князь похолодел от ужаса.

— Пздц, парни, — выдыхает Балу, Андрей же его едва слышит, — он же без денег, мобильника и документов.

— А ну не выражайтесь тут мне, и не буяньте, — визгливо требует вагонная хозяйка, — а то быстро полицию вызову.

— Где стоп-кран? — рявкает Князев, отмирая, усилием воли засовывая мысли о самом худшем подальше — этим он никому не поможет, — надо срочно действовать!

— Какой еще стоп-кран? — практически визжит проводница, — Оштрафуем! И высадим!

Князеву наплевать — он готов рвануть хоть из окна за этим бедовым. Но тут его внезапно тормозит Леонтьев:

— Андрюха, стоп, — хватает прям за плечи, — Угомонись! Куда ты собрался? По рельсам-шпалам, что ли? — для профилактики ещё и немного встряхивает. — Долго шкандыбать будем. Давай логически мыслить — через полчаса остановка, сойдем, найдем машину, рванём в Тверь на поиски. Быстрее так будет.

Слова долетают не сразу, точно через преграду какую, но Андрей понимает: прав Сашка. Его нехило так колотит, но он сдерживается, возвращается в купе. Собирает сумку. Старается не думать, что надо было раньше проводницу спросить, что драгоценное время потеряли.

Отстраненно слушает переругивания Гордея (одни беды от вас, не могли уследить, идиоты!) с остальными. Кажется, Шурка с него вытряс невозможное — почти всю наличку — деньги явно лишними не бывают. Но по условию директора Сашка Леонтьев, Пор и Яшка едут дальше. Так дешевле будет… Князю хочется зарядить ему посильнее — опять сдерживается.

Компромисс, х*ли. А вообще кто-то из парней, мозг не осознал кто именно, выдаёт с придыханием — если Горшенёвские родители узнают, как именно они упустили Мишку — пздц им всем. Курить-то тому нельзя было… Повелись, бл*. Князю хочется добавить, что ситуация в любом случае аховая, но он сдерживается.

Потому что в Бологое-Московском наскоро прощаются с парнями, берут свои сумки и Мишкину (позитивное, бл*, мышление!) — и выходят, стараясь не думать, как ребята будут объяснять Михиным родителям, как именно все они умудрились про*бать Горшка в поезде.

— Можно я ему вломлю? — уже на перроне тихонько говорит Сашке, не уточняя, кому именно.

Тот понимает без пояснений:

— Найдем, в очередь становись.

* * *

Через два с половиной часа они уже на вокзале в Твери — и то, повезло им, машину быстро нашли. Бомбила ошалел от подваливших бабок за жирный заказ. Ещё бы: не часто день начинается с требований немедля отвезти в соседний город с ветерком. Пробовал было на уши приседать, но пятихатка сверху это дело решила. Хорошо ещё, не узнал их, а то и вовсе не заткнуть было б. Наверное. Если не пофиг.

В любом случае доехали быстро — и ладно. Хотя всё равно казалось, что можно быстрее, но… Князев был предвзят и совершенно ничего не мог сделать, пока не мог. Вот он здесь. Они здесь. На точке отсчёта. И вот теперь-то паника грозит захлестнуть. Горшок вышёл прямо тут, на этом самом, бл*дь, месте почти пять часов назад. И хрен весть что мог успеть сделать… Куда податься?!

Успокаивало, что за минувшее время никто не повторил сцену из Анны Каренины — тут бы иначе всё на ушах стояло. С другой стороны мало ли способов убиться на белом свете есть, чтоб не было так больно тот видеть? А что, если нашёл мост какой повыше, да и камнем вниз, чем плыть по воле злого рока, а?! Со скалы, бл*ть. Или сел на один из поездов зайцем, да и уехал вообще в другой город, область… может, вообще в товарняк на уголь прыгнул. Вариантов масса. Что делать — непонятно.

Первую мысль высказывает Шурка — после неудачного прочёса перрона они отправляются в милицию. И там им тоже подмигнула смачно птица Обломинго. Они не родственники, заявление подать не могут. А если бы и могли — ждите трое суток, товарищи.

Никакие объяснения — про плохое физическое (и душевное, наверное!) состояние, отсутствие денег и связи — не действуют. Нет, не бережёт их сейчас милиция. Точнее берёжет — права взрослых людей на трое суток скрыться из виду без объяснения причин… Некоторым загульным товарищам, наверняка, необходимая лазейка, чтоб органы не тревожить, но… Миша хоть и гуляй-парень… был, бл*дь. Сейчас он старых забегов по притонам не перенесёт. А привычки-то остались, как и желание доказать самому себе, что всё ещё может быть как раньше… А если нет — тоже неизвестно, что учудить может. Это и пугало.

Потому как оставалось только одно — искать своими силами. Искать, конечно, не иголку в стоге сена… Всё ж Тверь — не Москва, не Питер, даже не город-миллионник, но и не маленький городок, где появление на улице нового обитателя не осталось бы незамеченным. Нет, вполне себе город. И затеряться в нём (если ещё в нём, бл*дь!) Мишке вполне было по силам.

Сначала выяснили — не без помощи включенного на максимума обаяния, автографов и взяток у диспетчеров — поезда каких направлений тут за минувшее время прошли. Всё методично записали. Знакомых, оргов по тем городам, хотя бы ближайшим, прозвонят. Хоть и напоминало это попытку воды в решето набрать. Но нельзя же было руки опускать! Горшок — хоть и пристрастился к игольчатому хайеру — сам не иголка! Бесследно не канет же… Всё же самоуспокоение помогало слабо.

Спросили было о камерах на вокзале, но сотрудницы сперва посмеялись, а потом уже более грустным тоном добавили, что такое добро у них в данных момент в нерабочем состоянии. «Это ж вам не Москва, не Питер!» — читалось в их взглядах. Так что отстали они от кассово-диспетчерского пункта, наказав, если что вскроется — звонить им. Балу свой номерок оставил, судя по ужимкам дамочек — ему точно позвонят, но вряд ли, чтоб сообщить что-то дельное. Эх.

Единственное, что сейчас хоть как-то играет за них — морда у Горшка ныне приметная, может, кто видел и запомнил. Даже без фото. Ну, да — не заснял никто Мишутку после выхода с больнички, удалось в тайне сохранить от журналюг, хотя щас бы это пригодилось… Ну да ладно — и так описание вряд ли с кем перепутаешь. Не просто зубов передних не хватает, а ожоги на лице. Вот и начались хождения панков в народ. И как бы они методично не опрашивали кассиров, продавцов ближайших магазов, даже просто прохожих… Безрезультатно. Горшочек как в воду канул — хорошо б эта поговорочка не стала пророческой.

К часу ночи поиски приходится прекратить. Банально небезопасно вязаться к редким прохожим — это не Москва и не Питер, как верно заметили на вокзале, (когда это их останавливало, а?), да и с ног валились уже. Балу нашёл своих каких-то знакомых — общительный котяра, везде у него человечки нужные есть. И пока тот договаривался о ночлеге, Андрей вяло пробует возразить. Вяло, потому что мозги плывут, а ноги гудят. Или то трансформаторная будка — вот же рядом стоит и рисунок такой яркий, фосфорными красками — череп, кости и молния — не влезай убьёт… Надо б проверить… Вдруг один дурак уже вле… — домыслить не даёт Шурка, за шкирку оттягивая:

— Князь, обалдел? Если б он там был — мы б унюхали! Помнишь ведь запах! — и воззрился бешено. Андрею пришлось покивать, помнил, конечно, на всю жизнь запомнил, бл*дь. Сашка же окрыленный призраком осознанности в его глазах продолжил: —

Хватит на сегодня — так мы скоро сами свалимся. Давай, пару часов поспим, и снова на улицы, — резко, но окончательно прерывает спор.

* * *

Уже на хате у местных «рокеров и, вообще, чуваков, что надо» Шурик, поворочавшись, всё же засыпает. Князев не может. Мысли о Михе заставляют и без того опухшие мозги вскипать. Да, ещё немного и из-за тесноты у него из ушей повалит пар. Но вопросы не оставляли. Тук-тук-тук — стучало сердце, а, казалось, поезд уносил его всё дальше и дальше… А ведь они даже не предполагали. Не почуяли ничего. И где теперь Мишутка? Жив ли? В каком состоянии? Не мучается ли от боли? Эти и сотни других животрепещущих вопросов холодными иглами вспарывали кожу, заставляя крутиться, словно горе-йог. К рассвету, всё же, Андрейка проваливается в тяжелый сон-забытье.

А уже утром, по ощущениям ничуть не отдохнувшие, но наскоро перекусившие, продолжают поиски. Теперь, не по горячим следам, всё кажется ещё безнадежнее, но они не сдаются. У Князя, засевшей занозой в горле, почему-то вертится в голове: «Если человека не нашли в первые сутки, велика вероятность, что не найдут никогда». Он не знает, где услышал это и как, но то вызывает дрожь и опустошение. Однако надеяться надо, а иначе… И думать не хочется — в мозг лезут самые страшные варианты. Так паршиво Андрей не ощущал себя и с самого сильно перепоя.

День проводят в бесполезном шатании по Твери. От однотипного вопроса замозолен язык, ноги и голова болят, устали оба, как собаки. Быстрый перекус и пара минут отдыха не меняют дело. А положение становится всё безнадежнее. Уже не одну ночь ослабленный организм провёл на улице, а скоро будет, как целых, бл*дь, две! Это и для здорового-то непросто!

На привокзальных часах около одиннадцати вечера, когда Князев готов признать ещё один день потерянным и сдаться на сегодня (чтоб продолжить завтра!); стараясь не думать, что, возможно, завтра придётся написать Лехе, чтоб приезжал вместе с родителями — может, хоть от них заяву примут… Этого не хотелось, но что поделать. Нет, те в курсе были. Не стали утаивать, чтоб себя выгородить. Просто была надежда, что Горшочек резво найдётся или что вовсе сидит на вокзале, курит себе спокойно — их ждёт… Чего зря срываться немолодым уже людям?! Там тетя Таня, по Лёшкиным же словам, на успокоительных, батя Мишкин сидит на чемоданах, готовый выезжать… Если уже не выехал, да. Мишка, эх, Мишка…

Так вот, как раз в это время у него звонит телефон. И, хотя контактами своими в основном разбрасывался Шурка, Андрей тоже в паре мест пооставлял номерок. Могли и по поводу пропажи их драгоценной позвонить. А не только на секас пригласить. Пардон. Чай. С плюшками. Всякие там Фрекен Бок Тверского розлива.

— Да?! — вопросительно-напористо рявкает в трубку, чтоб у потенциальных нимф всё желание отпало. Не до того ему сейчас, хотя пропеллер, как у Карлсона пригодился б… Миху с высоты птичьего полёта высматривать. Может, смастерить?! Эх…

— Князь, здорово, — неожиданно раздаётся голос, в котором Андрей не сразу, но опознаёт самого Вадима Самойлова — ни хрена себе какие звоночки, на нимфу, да и на домоправительницу старший брат-акробат не похож точно. И чё тогда надо? — Вы тут, случаем ничего не теряли? — словно читая его немое изумление, осведомился Вадим, заставив Князева вспотеть, а затем, не став тянуть и ждать ответа, сообщил: — А то мы тут нашли ваш Горшочек с золотом, заберите своё добро.

— Где, блин, где он? — едва не кричит Андрей, настолько сильно вжимая трубку в ухо, что то запульсировало. Кажется, в этот момент он любое грёбаное условие выполнил бы. От надеть на себя майку Агата Кристи и устроить пробег по Питеру с криками: «Я выхожу на променад!» до… Да и губы б гуталином намазал… И, коли б попросили, текст, какой захотели б наваял, и сколько захотели б… Если тем вдруг захочется поэкспериментировать. И выступить, и вообще…

Мысли хаотично разбегаются, как таракашки из перевёрнутой чашки, но радостно так! Однако Самойлов никаких требований не предъявляет, напротив, быстро-быстро называет адрес гостиницы в Твери. Так что у Князя в голове застревает мысль не о рокерском братстве, а о рассказе какого-то там Генри, вроде, про Вождя красно… или каких-там рожих! Короче, смысл такой: «Забирайте нахрен своего мальчика! Ах, выкуп?! Ну, держите — че есть, только за-бе-ри-те!»

В голове кто-то счастливым манулом выл: «Нашёлся! А на остальное временно можно забить… И, нет, таким не шутят. Если Вадим попросту обдолбался и, как-то прознав про их беду, позвонил попусту — он его прибьёт. И Глебку. Заодно.

— Спасибо, будем, самое быстрое через полчаса! — Князев спешно завершает разговор, здраво рассудив, что поблагодарить за чудо можно и нужно при личной встрече. Быстро хватает Балу, тревожно прислушивающегося к разговору, поясняет ему ситуацию на ходу — и вот уже они оба практически спринтерски срываются с места.

* * *

<i>Ранее в сериале</i>

Вадим Самойлов, чертыхнувшись, перекинул руку младшенького через плечо — на ногах тот стоял нетвердо — да и продолжил нелегкий путь к машине. Ещё немного, ещё чуть-чуть… Нелегким он был от того, что и сам старший брат был поддат, но хотя бы не вмазан, что, впрочем, не отменяло осознания скрипучей тяжести бытия. Трезвым этот мир вообще не казался милым, не было фильтра, который делал окружающий гадюшник менее гадким.

Впрочем, лучик света в этом тёмном царстве проглядывал. Вон, немного дошагать осталось… Машинка с водителем ждёт, а там гостишка, где Глеб, да и он сам, проспится, как следует. Ага, до следующего раза… И лживых обещаний маме — женам они давно уже ничего не обещали. Как же! Верила мама будто в их «ни-ни!» — вздыхала, лечила, в том числе и подзатыльниками…

Ладно позитивнее надо мыслить. У них с братом просто непростой период. Друг, можно сказать, умер… Имели право! Ага… Весь последний год. Ладно, вот покинут этот город, по новой всё завертится. Может, как-то более удачно. Не каждый же раз всё оканчивалось таким состоянием «в говно» у Глебсона.

Надо ж было так наклюкаться. Раздражение снова брало вверх, ибо ноша тяжела и пьяно храпела… А ещё братец весь пропотел или облился, или ещё что отмочил, поэтому соскальзывал постоянно. На попытки привести в чувство и заставить волочься к такси на своих двоих не реагировал. Ваду, конечно, не привыкать было, но… Достало. Просто достало. Но и бросить нельзя. Брат всё-таки. Да и… Покосился невольно на морду его довольную, пьяные слюни на него роняющую. Так раскидываться родными людьми нельзя. Даже если те порой напоминают свиней.

Не, сам Самойлов-старший тоже не образчик морали, да и сейчас не был трезв, но хоть что-то соображал. Постоянно предпринимал какие-то шаги по вытаскиванию их с братцем задниц из луж, пока тот только бедокурил… А ещё писал песни, такие песни, что у Вадима порой внутри всё горе… Так, а вот это опустим. Не это сегодня на повестке.

А что тогда? Да то, что у Глебушки не опять-двадцать пять (постарше они оба будут уже, увы), а снова башню сорвало, и тот отчалил во все тяжкие в какие-то злое*чие е*ня — самые хреновые и сомнительные райончики Твери отыскал. Ищейка, бл*. Нюх у него. В любом городе умудрялся надыбать притон со шмалью. Наверное, и в институте благородных девиц бы нашёл… Хотя зачем ему там наркота… Попортил бы местный контингент — и был таков.

Короче, нашёл младший чё искал, сбежав от решившего дать организму передохнУть Вадима. Тот-то сохранил остатки мозгов и передОхнуть не хотел. А вот Глебу было пофиг, в том числе и на его угробленные нервы. Потому и отпраздновать решил успешный концерт. Ага, тут ещё пояснить надо — для Глебсона любой концерт, который он целиком провёл на сцене, а не под сценой — успешный. А теперь вот старшему пришлось в дождь и холодину отыскивать брательника, да на своем горбу тащить. Хотел бросить, но… Завтра поезд. Новый город. График нарушать не хорошо. Да и заболеет ещё скотина неблагодарная по погодке такой мерзопакостной — сопли подтирать придётся.

Ещё раз матюгнувшись, покрепче перехватил тушку брата, да и поволок к конечной цели. А это что, бл*дь?! Ступени! Запнувшись, Вад еле удержался, а вот младший с горба соскользнул и брякнулся головой об асфальт загаженный… Не то, чтоб он это заметил, да и вообще… Старший смачно выматерился, но особо озабоченным не казался. Разом больше, разом меньше — какая разница?! Только вот наклоняться, несмотря на собственную дурноту, и поднимать — лишние хлопоты. Эх…

Пока отскребал Глебушку, по пути мазнул взглядом по съёжившейся фигуре, сидящей рядышком на бетонной заливке. Видимо, местный бродяга, может, один из тех, с кем младшенький продолжал квасить. Да… Если Вадиму в один момент надоест, то и братца может ожидать та же участь печальная. Сдохнуть с дешевой бормотухи аль разбодяженной шмали в заблеванном переулке. Да уж… Каждый кузнец своему счастью — старший и сам, порой, просыпался в состояние «п*здец» в притонах, так что чаша эта и его может не миновать… Думать про это не хотелось — тошнило.

Но бродяга этот чем-то цепанул. Хотя их за этот вечер насмотрелся всех мастей. Более того: мысли, съёжившись от холода, ветра пронизывающего и дождя ледяного, перескочили в весьма стремное русло. Мало ему хлопот со своим бедолажным! Про доходягу этого скукожившегося воробушком тоже подумалось: ну, хоть бы в какое убежище заполз, мокрый же весь, сдохнет. Ни фига не спасает же козырек подвальчика, под который тот залез.

Словно почувствовав взгляд, бомжик поднял голову. Бл*ть, ну и страшилище. Даже темнота не скрывала. Вадим невольно присмотрелся, чувствуя, как съеденное всё сильнее подступает к горлу. Впрочем, сейчас старший Самойлов тут, в радиусе 5 метров, — самый бодрый и, вообще, почти спортсмен. Только вот забывать не стоит, что спорт от спирта отличает одна буква!

Как бы там ни было, но норматив по преодолению пресечённой местности с отягощением Вад бы выполнил успешно, если б не отвлёкся на представителя местной фауны, вся нижняя половина лица которого от самого носа словно была изуродована чем-то. Вздрогнул — не, это бывает, конечно… Заснул на теплотрассе, случился прорыв... Или грелся, подпаливая, чё горит — оно и взорвалось. Бывает, чё. Не мы такие — жизнь такая. Ему б дальше к машинке ползти, но не может. Продолжал зыркать.

Впрочем, не он один. Бродяга искалеченный на опохмел мелочь не стрелял, собутыльника вернуть не требовал. Напротив, глаза тёмные смотрели устало: проходи, мол, вали куда шёл. Не мешай человеку подыхать, ага. Всё же человеку, не животному ужратому — неожиданно для себя заключил Вад.

И чет резануло Самойлова, но он проигнорировал это чувство. Сейчас в приоритете был братец. И только уже доперев Глеба до машины — понял: не отпускает ощущение. Словно знакомого увидел. Но, право… В его кругу общения кадров, способных на этом дне повстречаться, не так много. И всем, вроде как, нечего в Твери сейчас делать. Обознался, поди, просто похож…

Но, как не отмахивался — не проходило. Заталкивая свой тяжкий крест на заднее сидение, сообразил. Словно озарение снизошло. Может, конечно, и ошибался… Да и если не ошибался! Поколебался, постоял — не его это дело. Но проигнорировать совсем не смог. Человечность в этот раз победила. Возобладала над мутью в сознании и желудке.

— Шеф, подожди, ща вернусь, — попросил водилу, и поспешил, проклиная всё, обратно, догадку проверить.

Бомжик снова скукожился. Вот тебе и воробушек… Как же его заставить оскал фирменный явить, а? В молчанку играет, понимаешь ли… А вдруг не он?!

— Эй, — неловко окликнул Вадим. Никакой реакции. — Горшок? Миша? — наудачу позвал.

На этот раз бедовый сильно вздрогнул. «Бл*ть, — в очередной раз за вечер подумал Самойлов-старший, — своего алкаша-дуремара мало было».

Хотя… почему Горшенёв здесь? О происшествии на Нашествии слышали все, они даже и видели — только что не чуяли мясцо горелое… И вновь тошнота, блин! Ладно, да — ожоги примерно совпадали на лице… Но даже если его и выписали, какого х*ра он здесь, на задворках Твери оказался? Вадим мысленно застонал — как бы там ни было, ясно, что бросать тут нельзя.

— Миша, Мих, — пытался воззвать к разуму своего… коллеги по цеху, — Дождина льёт, поехали со мной, в тепло.

Но тот всё также молчал и просто смотрел на него блестящими глазами. Вада это насторожило.

Слишком уж вялые были реакции. Принял, что ли, что-то? Вспомнил собственные мысли про «вот-вот помрет» и немного испугался. А ну как при нём? Мало Самойловым своих проблем. Ещё фанаты КиШа начнут со свету сживать — не помог вовремя. Тьфу, блин! Вот и помогай после этого вообще людям.

— Миха, вставай, говорю, — потряс за плечо.

Горшенёв по-прежнему реагировал как-то слабо, но помирать, вроде, тоже не собирался. Вон ручищами замахал вяло. Точно — чего-то с ним не того. Раньше палец в рот не клади, а тут… Тем более не бросать же его здесь. С собой везти — с двумя нянчится. Причем — не это самое хреновое. А ну как тому поплохеет по пути? Скажут — нахрена трогал?!

И че тогда? Скорую вызвать? Вообще — по-хорошему — да. Может, перепил, или хреновее — с дозой переборщил. Присмотрелся. Не, на передоз не похоже, наверное, алкашка всё же. Хотя и запаха нет. Скорая приедет? А вот хрен знает. Район «грязный», могут ли забить? Типа ехали-ехали, не доехали или не нашли искомый объект? Тем более часто так бывает, что и объект сам уползает… Дождаться тут с ним не вариант — у водилы счетчик, Глебка, может, ему уже там все коврики заблевал с сидениями… Хер расплатишься.

Ну что за день отвратный, а? Тут самому бы проблеваться, да проспаться. А должен это всё вывозить как-то. Ладно, сам он лишь слегка под градусом, да и тот уже в полураспаде, считай, раз раздумывает, как бы всё это половчее провернуть.

Вообще, что-то прочно не увязывалось в голове. Ну, ладно, потом разберётся. Но это не точно. Скорую, если что, в гостишку вызовет. Совсем уж умирающим Мишаня не выглядел — так что… Дотянет. Вздохнув, попытался Горшенева поднять, случайно задев за шею. И вот тут-то пазл сошелся — Горшок был слишком тёплым для человека в эту мерзкую погоду.

— Прекрасно, ты не только на голову больной, но и на тушку. — Самойлов вздохнул, понимая, что всё, попал. Если прошлые его предположение по поводу — помирает али нет — не более, чем домыслы, то сейчас… Привитых мамой базовых знаний хватало. Жар, холодина, поздняя осень. Бросить на улице откровенно больного человека с температурой — это днище. — Пошли, болезный.

Как и Глеба до этого, поволок почти, руку перекинув и за талию обхватив, к машине. Хотя, в отличие от братца, Горшок больше сознания проявлял. Даж чет мычать пробовал несогласно. Благо заткнулся перед машиной — и у бомбилы, если вопросов и прибавилось, то не шибко.

Чувствуя, что окончательно задолбался, упихнул слабосопротивляющегося панка-анархиста-найдёныша туда же, к Глебушке, причем, стукнувшись лбами — они, вроде как, уже оба затихли… Засинхронились, бл*! Главное, чтоб младший ему не выдал потом концерт с температурой и визгами: «Усё, помираю!». Пронаблюдав с полминуты, немного выдохнул, плюхаясь рядом с удивительно спокойным водителем. Мда, ему б в школу… С детьми воевать — раз такой невозмутимый.

— Поехали, командир.

Доехали с ветерком. Вад даже перехотел блевать. Удивительно. Выгреб бомбиле всю наличку, не дожидаясь счета, тот спорить не стал — значит, хватило… Ещё и тут нарываться на скандал не хотелось. Как и на слухи. Хотя те, похоже, неизбежны. Вон в гостишке — охрана, да и дежурит на ресепшене дамочка.

Ох, нелегкая эта работа, из болота тащить бегемота. Охранник на голубом глазу заявил, что ему пздц — если с поста отойдет. А на деле всё понятно — днём деньги, стулья вечером… А деньги у Самойлова на счету, а не в кармане. Угу, знал бы… Поторговался б с таксистом — но, видимо, мозг тоже работал с перебоями. Наперёд не смотрел. Вот и потащил, пыхтя. Бегемота. А точнее двух. Угу, две тушки дотащить до номера — это такая отрезвляющая физкультурка. В здоровом теле — здоровый… Ух, бл*! Устал!

Но справился. Глеба запихнул в кровать — пока не проспится — дохлый номер что-то делать. С Горшком сложнее — пришлось переодевать — не оставлять же в напрочь мокром шмотье. Проклятая человечность… Помним, да?!

Потом сбегал до администратора, выпросил таблетку жаропонижающего — почувствовал себя нянькой — впарил Мишке и, наконец-то, сообразил, что у Горшка свои няньки имеются, очевидно, упустившие своё дитятко. Невольно переложил ситуацию на себя и Глеба. Мда, он бы хотел, чтоб ему позвонили в любое время ночи, да! Так-с, кто там из кишовцев есть в доступе? Князевский номер — отлично, звоним вечному по Горшкам дежурному.

Уже ожидая ответа, умудрился закутать едва заметно трясущегося Горшенёва в одеяло. Не помешает точно. А вот и ответ — трубку сорвали с маниакальным рвением… Извелись — понятно. Что ж, пусть сегодняшнее происшествие малость почистит ему карму или чё там вместо неё.

Карма кармой, но с каким же облегчением Вадим понял, что Князев с Балу сейчас в одном с ним городе и смогут скоро забрать с его шеи свою проблему. Ловко разрулил всё, а? Хорошо-то как, а то он уже чёт устал в маму-папу играть. Не его эта роль. Не с этим персонажем во всяком случае. И своего бесячего расхитителя рюмочных хватает.

* * *

По дороге в гостишку Князь вообще думал, что прибьёт Миху на месте. И не он один. У Сашки тоже как-то руки странно чесались, да и напомнил он раза два точно про очередь, ну, ты помнишь же, да?!

Потому немудрено, что, поднимаясь в номер, вовсю лихорадочно думал, что вот сейчас удостоверится, что живой — и сам убьёт. За свои вымотанные километры нервов, за слёзы Татьяны Ивановны и переживания Юрия Михайловича, за мучавшихся в ожидании друзей — пока ехали, сообщили, конечно, что нашёлся, но в каком состоянии не понятно же. Вадим немногословен был — не в больничку вызывал — уже хорошо, да? Балу, судя по бесноватому шипению, взгляды разделял. И, наверняка, готов был поспособствовать, если не первым, как он сам про очередь говорил, отмудохать этого губошлёпа!

Но, влетая в номер, Андрей весь свой боевой запал потерял, как и остановившийся чуть позади Шурка — Мишка, их Мишка, весь дрожащий и бледный, обнаружился по самый подбородок закутанный в одеяло, с чашкой чая в руках… Разговоры подождут. Живой — и ладно. Хотя орать хотелось, и сильно.

— Что с ним? — вместо этого спросил у мнущегося рядом тоже какого-то бледноватого Вадима.

— Темпа, похоже, — пожал плечами Самойлов, или лучше будет спаситель? Ну, вообще… Князь вспомнил свои недавние мысли — чуть скривился. Да, Агате он задолжал… Факт. — Не думаю, что высокая, но градусника не было, проверить не мог. Заставил таблетку выпить. Кажись, спадает, — глядя на их обеспокоенные рожи прибавил Вадим.

— Чай хоть без коньяка? — спросил устало Балу, подбираясь ближе и принюхиваясь к чашке… Ну, котяра! А Князев подумал, что надо б в приемный покой свозить Горшочка. В его состоянии любой вирус может по организму кувалдой вдарить. А ещё таблеточка лишняя — привет печени… Засада. Но, главное, есть кого лечить — и это уже прекрасно, во как!

— Без, — Самойлов вздохнул, покрутился как-то смущённо, — хотел, да, но мы сами всё выпили.

Ну, хорошо хоть без выпивки для сугрева. Целее будет Горшочек их, авось не расколется раньше времени. Хотя тревога не отступала — да. Больно вид у дружочка их жалостливый был. И тихий. Непривычно. Хотя… По новой норме — вполне в самый раз, но ведь помним же, че перед сходом с поезда было? Так что напрягало молчание это.

Оттого, выразив признательность братьям Самойловым (особенно старшему, младший дрыхал беспробудно, но Андрей подозревал, что не приведи Глеба башка дурная в то же место… Горшочка они б не нашли. Или нашли уже трупиком!), заверяя в вечной дружбе и благодарности, подхватили Мишку, да и рванули… в соседний номер. Удалось, к счастью, снять, потому что сейчас куда-то везти Горшенёва в таком состоянии — задача провальная. Отоспаться ему надо. Да и самим им отдохнуть.

Утро вечера мудренее. Хоть и спали с Шуркой поочереди. Караулили. Мишка крутился беспокойно, но большую часть ночи всё же проспал. Да и таблетка, вероятно, действовала.

Наутро температура снова поднялась, да, невысокая, но Балу с Князем решили не рисковать — поехали в больничку.

Только там Андрей выдохнул немного — ничего критичного. Может, вирус, может, переохлаждение так на почти стерильный организм подействовало. В общем, ничего жизнеугрожающего. С учетом всех нарисованных мозгом страшилок — почти подарок, чудо лохматое, блин.

— Андрюх, мне кажется, надо в Питер ехать, — выдал после обследования Балу. — А то мы тут рискуем застрять совсем.

— Думаешь, не станет хуже? — засомневался Князев, оглянувшись на безвольно сидевшего на стуле Мишку, сонного и безэмоционального. За всё это время они и слова с него не вытянули. Какое уж тут вспомнить про желание начистить морду бесстыжую. А, может, это дружище их играл? Ну, там, дар актёра… Почувствовал, какие флюиды с лестницы исходят от злющих друзей, ну и ушёл в несознанку от греха. Но нет же — не похоже на Горшка. Совсем.

— Машину наймем, — Балу пожал плечами, — Гордей орать будет, да пофиг. Быстро домчим до дома. Там всё же проще будет, — он не договорил, но было понятно. Проще в том плане, что дальнейший присмотр будут осуществлять уже родители, а не они, уже раз прошляпившие… Вдруг Мишка так бдительность усыпляет? А сам снова сбежит, а, бл*дь?! Второй раз им так не повезёт с братьями.

Потому, поразмышляв схожим образом, Андрей согласился. Хуже, наверное, не будет. А домой хотелось жутко — чтоб заодно уж твердо знать, что с Мишкой всё в порядке… будет. И присмотреть там лучше можно.

Очень, конечно, хотелось напрямую у виновника спросить, какая муха цапнула и заставила такие коленца, как внезапный побег из поезда, устраивать, но… Во-первых, безответно, скорее, останется это вопрошение, а, во-вторых, и это важнее!

Мишка так доверчиво и спокойно к нему в машине прижался, головёнку бедовую на плечо положил, да и уснул под легкое насвистывание Балу какой-то незамысловатой мелодии… В общем, Князев, хоть и испытывал множество противоречивых чувств, однако разговоры эти отложил. Живой, почти здоровый, домой едут — это главное, об остальном подумают позже. Даже если позже — уже сегодня, а не завтра, как в романе одном небезызвестном.