Аргайл-энд-Бьют в чернилах (джен)

Первый день июля выдался солнечным и ветреным — крен белья на веревках недвусмысленно показывал зюйд-зюйд-вест.

Отец с утра мягко, но решительно выпроводил Рика из квартиры в Эдинбурге — погулять, проветриться, отнести в семейную библиотеку пару одолженных на прошлой неделе и, Рик точно знал, не дочитанных еще книг. Варианта здесь могло быть два: либо вечером намечалось собрание организации-о-которой-нельзя-говорить на тему-о-которой-молодежи-рано-знать, либо… судя по тому, что с утра на столе появилась пустая ваза под букет, а не пепельницы, пергаменты и кофейник, это было оно.

Нельзя сказать, чтобы Рика это расстроило — второй вариант отличался от первого тем, что Альфред отправлял его «погулять, проветриться» не только с курткой, портключом до дома дедушки и бабушки и формальным поручением к ним же, но и с некоторой суммой денег на карманные расходы. Собственно, в предвкушении близящегося совершеннолетия и лицензии на трансгрессию Этельрика Эйвери мало что могло расстроить вообще.

* * *

Первым, что бросилось Рику в глаза во дворе дома старших Эйвери, был — впору пошутить, что любимый книззл дедушки Арчибальда, но нет, Дрейк не жаловал чужих, а между своими разницы не делал — идиллический порядок: чисто выметенный и присыпанный песком двор, наполированные столбики крыльца, свежепокрашенные рамы и намытые стекла распахнутых настежь окон.

Вторым был Эйдан — с летней курткой, какой-то книжкой и удрученным видом подростка, выставленного за дверь, чтобы не видел и не слышал, как взрослые будут заниматься все-знают-чем, но все-делают-вид-что-мы-никогда.

— …окстись, сколько лет уж прошло!..

— …не смей на меня орать!..

— …всегда первая начинаешь, еще с помолвки…

— …а подумать, почему, ты никогда меня не слушаешь…

— …чего я там не слышал!..

Парни уставились друг на друга, как два книззла на заборе: разойтись, деликатно сделав вид, что друг друга не заметили, было невозможно.

— Бывает, — наконец выдавил Рик, устраиваясь рядом на ступеньке.

Эйдан только вздохнул.

Дядя и тетя ругались сколько Рик себя помнил — вернее, как: помнил-то себя Этельрик тогда-еще-не-Эйвери и до того, как папа привез его из Бристоля в дом своих родителей. Но чутье Рику подсказывало, что Артур с Шифрой и до этого жили как... вот прицепились же сегодня эти книззлы, но, дракл дери, да: как книззл с шишугом.

И во взаимной череде обвинений абсолютно невозможно было понять, кто книззл, а кто шишуг — кто просто делает что должен, а кто другого все время дразнит, кто живет как на цепи, а кого вечно где-то драклы носят, кто лается не переставая, а кто уже просто на забор от дурного характера супруга лезет.

— …можно подумать, я отказываю тебе в…

— …да разве в этом дело, за этим я схожу и к…

— Куда-куда ты сходишь?! Может, и был там уже?! Да я тебя теперь без справки от Трэверса…

Эйдан заалел ушами, пробормотал что-то в духе «зачем я это слышу» и яростно зашуршал страницами.

Просто как-то так получалось, что каждый делал всё правильно и для семьи — а выходило, что неправильно и для себя.

Шифра в то время еще не могла не хуже разведчика выложить досье на каждую из мало-мальски заметных чистокровных семей, но уже, что называется, налаживала связи: то и дело гоняла сов с письмами и открытками, не пропускала ни одно приглашение в гости или на прием. Артур, обнаружив очередной чек от портного или пустой дом и кое-как приготовленный эльфами ужин, начинал ругаться, что жену дома не застать, заниматься домом не заставить, хорошо хоть, больше не прыгает через камин к Лестрейнджам по семь раз на дню, а то было впору оленьи рога, как у Сигнуса Блэка, в кабинет вешать.

Шифра не оставалась в долгу: после каждого собрания — тогда собрания еще случались намного чаще акций устрашения и тем более серьезных операций — закатывала Артуру концерт баньши: мол, ради «борьбы за интересы чистокровных» время потратить и головой рискнуть не жалко, а на свою семью и родную кровь — плевать с грот-мачты. Артур приходил в состояние разъяренного гиппогрифа, которому не отвесили подобающий поклон — концерт нередко приходился на краткий отдых между тем собранием и долгой поездкой по делам семьи, чередой напряженных встреч или необходимостью отчитаться перед Лордом.

Пока Эйдан не отправился в Хогвартс, Марианна еще старалась притереть сына с женой друг к другу, как палочку к новым ножнам. Рик не раз ловил краем уха мягкие увещевания: «Шифра, Артур с детства такой: если чего вбил себе в голову, то хоть кол на голове теши — будь ты мудрее» или «Арти, ну она же — даром что жена и мать — девчонка совсем, обтешется еще, ты же старше, прояви терпение».

Но в конце концов махнула рукой — то ли уступив убеждению Арчибальда, что не стоит лезть со своим флагом на чужой корабль, даже если флаг белый, то ли отчаявшись обтесать необтесываемое, то ли потому что именно тогда в ход пошел совсем серьезный аргумент: для любой чистокровной семьи прямо-таки критически серьезный.

Ссора переместилась к окну над крыльцом — будто колдоприемнику громкость подкрутили.

— …оба не молодеем, а у тебя, в отличие от Сорхи, со здоровьем всё дай Мерлин: все целители говорят, что хватит на семерых…

— У нас уже есть сын! И ты мог бы быть к нему повнимательнее!

— Не сын, а маменькин сынок! Книжный червь! Муж женовидный! А всё почему? Потому что способов убиться много, а у мамы Эйдан один! Но почему Эйдан у мамы один?

Рик уже десять раз помянул недобрым словом личную жизнь отца, начиная со своего появления на свет и заканчивая планами на вечер. Хорошо хоть, Артуру не вздумалось приплести самого Рика: за последний год-два кузенам несколько раз уже приходилось выслушать, что даже из Этельрика глава семьи, продолжатель семейного дела, Вальпургиев рыцарь (вписать нужное и фамильным перстнем с вензелем «АА» заверить) выйдет лучше, чем из Эйдана, даром что Этельрик — полукровка и бастард.

Абсурдность формулировки была спасительна: волей-неволей возненавидишь свидетеля того, как тебя поливают грязью, но как-то странно ненавидеть человека, с которым вас облили из одного ведра.

Эйдану было проще — мог уткнуться в книгу и сделать вид, что ничего не слышит, но вместо этого наоборот: захлопнул «прикрытие» и уставился на полоскаемое ветром белье.

— Скажи мне, Рик: я действительно… муж женовидный? Не в смысле гаданий, а вообще.

Рик задумался. Потому что — а что тут скажешь?

Эйдан и впрямь был непростительно… не то чтобы трусоват… чрезмерно осмотрителен — что для мальчишки, что для будущего Вальпургиева рыцаря. Нельзя было сказать, что он боялся всего — но там, где его ровесники видели яблоню в соседском саду и забавное ночное приключение, Эйдан без всяких рун прозревал веер перспектив: от «порвать штаны» и «отравиться немытым яблоком» до «загреметь в аврорат» и «сломать ногу, прыгая с забора». Да и руны — Рик не разделял старых предрассудков чистокровных на эту тему, и все же даже с его точки зрения учить традиционно женским гаданиям парня, которому предстоит стать главой семьи, было совсем невместно.

Но, с другой стороны, у Эйдана были все основания беречь свое здоровье и жизнь — а насчет Ивэна Розье, одного из самых перспективных боевиков, ходили шутки: мол, маски придумали не для анонимности, а чтобы Розье не так переживал за свое прекрасное лицо.

Нарцисса Блэк, которая училась годом старше Рика, еще на втором-третьем курсе могла заткнуть за пояс самых небрегливых и изобретательных старшекурсников в искусстве приготовления «пакостных зелий»: не только простеньких, вроде приводящих к появлению россыпи фурункулов, но и изощренно мерзких — взять хоть Выворотную Амортенцию: когда тебя выворачивает наизнанку, стоит увидеть предмет симпатии... Рику всегда было интересно, знает ли об этом Люциус Малфой.

Хорошо было бы сейчас подбодрить малого и добровольно-принудительно отправить пересидеть и развеяться куда-нибудь, хоть бы в Лестрейндж-Холл — но Эйдан на днях обмолвился, что Родольфус не вылезает из новой Ставки, а Рабастан еще с прошлой недели очень занят: вышивает не то руны гладью, не то Рагнарек крестиком. Рик ради собственного крепкого сна не стал уточнять, для чего и почему это так важно: он еще помнил, как Родольфус и средняя Блэк поспорили, можно ли «ввязать» защитные чары в шарф и защитит ли этот шарф при ударе ножом в шею.

Дедушка Арчибальд ухаживал за клумбами во дворе чуть ли не более рьяно, чем бабушка Марианна — а сама бабушка под настроение могла вспомнить, как ее дуэль с Эстер Фоули чуть не привела обеих в аврорат, а обмен сглазами с Деборой Трэверс кончился в Мунго. Артур был неравнодушен к шейным платкам и цветным рубашкам. Шифра предпочитала с садовыми гномами и докси бороться модификациями Инсендио и Режущими. Альфред коллекционировал статуэтки из разных стран, пока даже безотказные эльфы не отказались стирать пыль с фарфорово-деревянно-металлической армии.

Сам Рик небезосновательно считал себя парнем хоть куда — но не мог оторваться от глупых дамских романов однокурсниц и бабушки Марианны, особенно если там фигурировали благородные разбойники и пираты.

Что тут скажешь — что Артур, когда боевики обсуждали своих женщин и жен, как-то позволил себе в адрес тети такие выражения, какие даже Альфред относительно матери Этельрика не употреблял, хотя уж в ее-то адрес это было бы не оскорблением, а констатацией факта? И что Альфред потом стыдил его наедине: «Придержи язык за зубами, Херн-Охотник — жена тут ни при чем. Кто тебе виноват, что запах крови заводит тебя сильнее обнаженной женщины?»

— Знаешь, Эйдан, — наконец собрался Рик с мыслями для ответа, — мне кажется, проблема не в тебе.

— Мне тоже в последнее время всё чаще кажется, — ответил Эйдан, и Рик не услышал в его словах облегчения — скорее обреченность.

Хотя, может, дело было в том, что как раз в этот момент из окна вылетел горшок с одной из любимых бабушкиных гераней.